Единственный исход призыва – смерть

***

       Анча не сумела уберечь подругу от настойчивых просьб сыграть. Ожидая отказа, она наблюдала за Риной, покинувшей комнату. Вот надо было приставать к человеку, которому стопроцентно не до веселья?!        В следующий момент девушка появилась уже с чехлом: гриф торчал из-за спины. Подтянувшись к краю дивана, поближе к импровизированной сцене, мама и бабушка одновременно просияли.        — Ура! — посыпались аплодисменты.        — Как вам не стыдно... — вздыхала девушка, поправляя очки.        — Брось, — небрежным жестом опустила Рина молнию. — Я люблю поиграть. К тому же, я в порядке.        «Была бы ты в порядке, не смотрела бы в потолок битый час», — стараясь сдерживать порывы, Анча понемногу жалела, что привезла Сверидову в родную дурку... хоть дурка определенно лучше интры, потому что соседки не оценили бы приезда «врага народа» и устроили в отместку вырванные годы... Ну, так то не важно, что бы они попытались выкинуть против Волхвы. Важно, что подруга нуждалась в покое, теплой кровати и кружке кофе. Со всем, кроме главного, справлялись.        Накрытый стол радовал глаз. Большинство блюд вряд ли были камара́дке знакомы, она ни к одному не прикасалась: ни тарелка с кнедликами, ни нарезка в подливе, ни тыквенный суп не цепляли. Взгляд Рин рассеянно скользил по лицам, точно выискивая чье-то ещё.        Яркие оттенки гостиной никак не увязывались с одеждой. Сидя в центре, точно черная клякса в мешковатом свитере, она ласково проводила пальцами по струнам. Изредка локоны посверкивали, будто вкрапления изумрудов.

       Шелест перебора. Низкого, похожего на чьи-то шаги.        — Сиреневый кусочек неба в твоих волосах... — тихий шепот.       Лиловый снег, на нем ромашки, ведь у нас весна,       Твоё тепло украл прохожий и унёс домой       Моя любовь ждала апрель,       Но умерла зимой...       Моя любовь ждала апрель, — смешок, — но умерла зимой.        Прикрывая веки, Анча пропускает дрожь – с глубокого вдоха начинается припев:        — Я задыхаюсь в толще снега,       Помоги, постой       Холод... поделим пополам,       Тебе я умереть не дам, — быстрый переход на бой. —       и ледяное твое сердце       заставляю биться в такт.       Поделим пополам,       тебе я умереть не дам!       Я завещаю свое тело солнцу,       снегу и цветам, — она разливала по комнате приглушённое «у-у-у», словно ожившая нимфа, скорбевшая где-то в далёком лесу. Будто бы не было квартиры, будто бы она сидела где-то на берегу, среди извилистого переплетения корней, крутых ухабов, чащоб, припорошенных февральскими снегами, и глядела вдаль, на серебрение реки. У неё, как у любой другой нимфы, в глазах застыла необыкновенная печаль. В этих глазах, отражавших обугленные сады, застыли слёзы.        — Я завещаю свое тело солнцу,       снегу и цветам...       Малиновые губы       Этот ярко-алый цвет.       Взрываются метро:       для наших чувств не хватит мест.       По коже мая разольется горький       черный чай,       свою последнюю весну       Скорей беги встречай... у-у, у-у-у... — усмешка, пронизанная горечью, вдруг взращивает комок. Казалось, под эту мелодию танцевали снежинки. Или звёзды. Мелодия обволакивает сердце, аккуратными касаниями проникая через капилляры. Она смешивается с кровью, прогоняется по венам, как глоток остывшего кофе, терпким привкусом оседает на языке. Она ворожит. Она овладевает тобой. Безумна в своей красоте, решительна в желании забрать тебя. Унести, похитить, выкрасть из комнаты, окунуть куда-то, где хлопьями выпадает снег.       — Смотри на розовое небо,       Только не скучай.       Смотри, смотри, но только не      скучай...       Прозрачно-синие слезы       стекают прямо в апрель       К тебе вернусь первой сиренью,       просто в это поверь.       Среди домов и людей,       среди подъездов       где ты?       Ты жди меня, жди...       Увидимся летом... — вдруг показалось, что взгляд в пустоту куда-то смотрел. Впервые смотрел отчётливо.       — Холод поделим пополам,       Тебе я умереть не дам, — слова, слетавшие с губ, адресуются кому-то, кого рядом нет.       — И ледяное твоё сердце       Заставляю биться в такт, — оболочка из стекла таяла. Неужели это слезы?..       — Поделим пополам       Тебе я умереть не дам.       Я завещаю свое тело солнцу, снегу и цветам, — ритм резче, голос жёстче.        Что-то происходило.        Что-то важное происходило. В эту секунду, в эту минуту её глаза мрачно блестели. Это чувство почти осязаемо.       — И ледяное твое сердце       заставляю биться в такт,       Поделим пополам,       Тебе я умереть не дам        Неожиданная пауза, пробравшая до костей, определенно что-то значила.        «А вдруг это прощание?»       — Я завещаю своё тело солнцу, снегу и цветам, м-м-м...

Эта изумляющая догадка разом сложила все куски воедино. Объединила пустоту и горечь, спрятанную на виду, логично поясняла, почему Рина без конца таращилась в окно.

      Холод поделим пополам...

Она ждала.

Ждала, что кто-то придет за ней.

солнцу, снегу и цветам...        Но он не пришёл.        Марш аплодисментов. Руки двигались механически. Мир, будто театр, потух. Только Рина в свету прожекторов. Что-то играя, как всегда смеялась. Аж складочки проступали под глазами. Фальшиво. Фальшиво до затаенного дыхания.        Эта мелькнувшая мысль прочно засела в голове, очерняя застолье. Неожиданно оно напомнило поминки: сквозь ширму веселья и улыбок просачивалось дыхание Смерти. Будя мурашки сквозняком, остановилась напротив Рины. Никто не видел косы и балахона, не ощутил холодка, но Анча умудрилась. Анча поняла:        Рина смотрела в лицо Смерти.        — Ну... — откладывая гитару, камарадка призналась в главном: — Понимаете, сегодня я потеряла друга и отца.        — Е-е-ежиш, Марья Святая... — всплеснула бабушка руками, а мама, округлив глаза, побелела. Папа ничего не говорил. Тяжело молчал. Держа улыбку, подруга вертела кольцо.        — Мне будет восемнадцать совсем скоро... А уже звонили из полиции. Нужен взрослый, чтобы представить его каким-то там десятым родственником по пятому колену... — Рина заговорила быстрее: — Я перекантуюсь у вас пару дней, быстро улажу проблемы и уеду. Ни в коем случае вас не обязываю..! Просто больше некого просить о помощи.        — О Боже, ну конечно, поможем! — ахнула мама, распахивая объятия. «Блин, Рину что, вообще никто не обнимает? Застыла как истукан... Не плакать... Не плакать...»        — Ты классная девчонка, как ты можешь обязывать?! — разбушевавшись, папа хлопнул в ладоши: — Всё, идём решать вопрос с кроватью. Завтра в участок. Разберемся.        Уверенной походкой он повел всех в комнату.

***

       Как подмечала Анча, я действительно тупила в потолок неприлично долго, как если бы... хрен его, накачалась наркотой и ловила бэд-трип? Нельзя же сказать, что я думаю. О многом. По ней видно – она считает, что я собираюсь повеситься с горя где-то на берёзке. Это могло бы прокатить, не оставайся на этой говеной планетишке Руслана. От которого нет вестей. Точно знаю, что жив, а где – вопрос. Местонахождение армии – военная тайна. Легко, правда, догадаться, что раз сети нет, значит, в горячей точке. Перед тем, как рубить с плеча, нужно обезопасить его. Вообще от всего. Чтобы не случилось, хочу быть уверенной, что он выживет.        — Ох, чёрт, — вздрогнула я от рёва самолёта, автоматом подскочила и обулась (под шумок стащила с полки сапоги). Кабинет, освобожденный для меня, был малюсеньким. Считай, прямоугольная коробочка с постелью в углу. Так что, чтобы распахнуть окно, понадобился ровно один шаг.        Над крышами фонарем горела луна.        Словно рубин, огромная и потрясающе яркая.        Где-то говорилось, что подобное зрелище – предзнаменование Конца Света.        Щёки покалывало. Будто полоснуло ножом при виде такого пейзажа.        — Надо же.        Не думала, что тоска, похожая на монстра, от которого я бежала что есть сил, настигнет ночью. В период, когда мы сталкиваемся тет-а-тет. Не думала, что едва сбавлю темп, она вгрызется в меня зубами, прокусывая пополам. Не думала, что её белые зубы всё-таки будут обагрены кровью.        Кажется... я привыкла, падая на кровать, расплываться в теплоте и духоте. Наблюдать, как гора одеял размеренно поднимается и опускается. Я старалась покрепче держаться за эти ощущения, как за спасательный круг во время шторма, когда просыпалась или не могла уснуть. И, конечно, гадала, точно ли он был причиной. А может, представь я вместо Каллисто кого-то другого, ничего бы не поменялось?        «Не спишь?» — в какую-то из ночей он стоял перед окном, как обычно пугая до инфаркта.        «Нет», — что-то высматривал, глядя в небо.        «Почему? Что там?»        Я запомнила этот момент очень отчётливо. Почти в мельчайших деталях. Небрежно встрепаные волосы... полуулыбку в пылу переписки, вызванную непонятно чем... Совершенно не вязавшуюся с образом одежду. Неприметные детали, вроде пятна кофе на воротнике. Эти идиотские жестикуляции. Складки между бровей, иронично-саркастичные смешки...        «Подождал, пока не стихнет звук», — то, как светало. Как мне не требовалось слов – почему он сычевал на табуреке было ясно без объяснений.        Я много раз слышала...

«Да пройдет»

«Забудь»

«Не заморачивайся».

       Пересуды о том, что я постоянно в истерике. Шепотки на работе отца, когда пару раз заезжала передать документы:

«Бедняжка»

       Что он им натрепал? То же, что и хозяйке? Не зря нам сделали скидку. Наверняка пожалела «отца-героя», тянувшего прицепом «психически нездорового» ребёнка... консультировавшего «героя» чуть ли не под каждой строчкой соглашения. Выглядевшего полностью вменяемым, но, естественно, слово взрослого звучало куда убедительнее. Без мамы, всегда закрывавшей собой, было как никогда унизительно вдобавок ловить издевательства и от отца. А порой и от брата.        Почему жестокий ублюдок, прыгавший через трупы, как через козу, был другим?        Осторожно поправлял моё одеяло. Вздыхал для приличия, будто делая одолжение, но всё же поправлял. Когда нападала бессонница, пытался рассказывать дебильные истории из жизни, которые после Транслейта звучали бредом наркомана. Оставлял перед уходом полный чайник. Уходил так, что я, имея чуткий сон, не просыпалась. И мне это нравилось. Я ценила то, что утекало сквозь пальцы. Эти мимолётные случайности, оглядки, брошенные невзначай, беглые прикосновения.        — Как ты посмел... — отчего-то дрогнула я, поднимая глаза на ярко-алый диск. — Умереть по-настоящему?

       Ты же выдуманный.

       Я до последнего надеялась, что твоё умение дышать не отменяет того факта, что ты бессмертен.        По твоим словам, «будущий император не тот, за кем бы обливались слезами».        А мне хочется встать на подоконник и сигануть к херам, чтобы от меня ничего не осталось. Но не потому, что тебя нет рядом, о нет, конечно же нет...        Я перевела взгляд с луны на землю. Окружившие площадку бетонные блоки отдаленно напоминали Стоунхендж. Маленький, совсем миниатюрный с высоты пятнадцатого этажа. Авто, припаркованные рядами, казались игрушечными машинками. В пении сверчков терялся звук колес, катившихся по асфальту – порой, освещая жёлтыми лентами путь, автомобили мелькали между высотками.        Возможно, загадав перед смертью желание, я чего-то добьюсь?        — Пхах... Аха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Блять... Почему я смеюсь?        «Потому, что всё решила», — шепнул внутренний голос, подсказавший стащить ключи.

***

       Анча скользнула в коридор. Прокручивая переживания, несчастная никак не могла уснуть. Не зря: в парадном кто-то был. Хм... Родители спали, бабушка принимала снотворное. Остаётся...        «Рина», — метнулась к комнате.        Толчок, скрип, тишина и...        «Никого».        Захотела перекурить?..        «Как она так тихо оделась?» — камарадка чай серпала так, что соседи слышали, трение пуховика или звон застёжки обязательно перебудил бы домашних! И фольга однозначно бы затрещала! Хотя бы на минуту, но затрещала! А раз не трещала, то...        «Продумала заранее. Ох, может... правда вышла покурить?... Вещи же лежат-...»        Рюкзака не было.        Кровать аккуратно застелена, лампа потушена, словно в гостиничном номере, простаивавшем без хозяина.        Девственная чистота.        Анча занервничала.        «Так... может, может взяла по привычке?.. но куда... куда она могла уйти?.. в чужом городе?.. в чужой области?.. куда?!.. автобусы не ездят, метро закрыто, вокзал тоже... и не стала бы она уходить так внезапно... так... Спокойно. Только не фантазируй... Только не переживай... Вышла покурить... В магазин... В аптеку... Нет, нет, нет, не думай! Не думай об этом! Парадные двери закрываются от хлопка, а раз Рина вышла без предупреждения, она собирается вернуться!»        Вытащила мобильный.        «Абонент находится вне зоны действия сети...-»        Телефон выскользнул из рук.        — О Господи...        Шелест. Раскрытое окно, покачиваясь, задевало цветы. Анча вцепилась в него взглядом.        «Нет. Нет, у неё сел телефон. Или она захотела побыть одной. Точно. Именно... именно...»        Выдержки хватило ровно на десять секунд. Волхва, чуть ли не вываливаясь к чертям, высматривала красно-синие мигалки или распластанный труп.        — Сука, не вижу, — шепот надломился. — Ничего не вижу. Темно...        Сглатывание.        Она в пустой комнате. Заметившая, что подруга, потерявшая всё, куда-то исчезла. В час ночи. Одна.        Тревога пятерней сжимает горло. Срывая куртку с крючка, отчаянно бросается вниз по лестнице, почти скатывается со ступеней, потому что каждая секунда на вес золота. Ожидание намотало нервы, словно веретено. Невозможно ждать. Невыносимо.        «Пожалуйста, не умирай. Пожалуйста, не умирай», — спотыкаясь и моля всевышних, Анча уже чувствовала, как в бреду смазывало подъезд. — «Я сделаю всё, что угодно, только не умирай... Мы ещё не поиграли в Геншин... не сходили в кино, я не довязала твой подарок... Я столько всего ещё не рассказала..! Я столько хочу узнать! Ты не можешь уйти! Ты не можешь! Пожалуйста! Пожалуйста..!»        Вылетела стрелой. Прилив адреналина притупил холод. Не долго думая, гайнула вдоль дома, но на полпути оглянулась, зацепившись взглядом за силуэт, выросший вдали.        Его скрывали фонари, магически погасшие. Дымка тумана, тянувшаяся по городу, рассеивала его очертания. Будто кукла, он стоял зловеще неподвижно.        Лязг качелей режет тишину.

Скр-р-р...

       Ноги вросли в почву.       Остановившись, Анча с замиранием решает, что обязана бежать. Как можно дальше. Как можно быстрее. Но не может шевельнуться. Казалось, одно неверное движение бросит её в пекло. Силуэт источает холод.        Источает опасность.        «А вдруг там Рина?» — эта мысль толкнула ногу вперёд. Шаг – мягко проваливается земля. Шаг – камень упирается в подошву. Шаг – на ошметке снега остаётся след. Ещё шаг. Ещё. Ещё...        «Всё», — последняя машина. Дальше нет. «Зелёный коридор» оборвался. Какую-то часть картины заслоняли бетонные нагромождения, лишь благодаря месту удалось подобрать правильный ракурс, с которого видно практически всё.        Стоять на корточках утомительно. Ладонь перепачкалась. Пришлось провести ею по куртке, и сразу дернуться: тень шевельнулась. Совершенно неожиданно закружила, присела, уменьшившись в размерах. Затаив дыхание, Анча сжалась в клубок, заодно ломая голову, какого гномика творится... Не успела опомниться, как силуэт поднялся.        Откуда-то появились оранжевые пятнышки.        Чтобы убедиться в своей адекватности, Волхва остервенело затерла глаза, протерла линзы и проморгалась. Как бы напряжённо не вертела шестерёнками, не могла прикинуть, какой стадией шизофрении попахивало. Наконец она додумалась достать телефон. Вынула камеру. «Святая Марья, работай... работай...», — приблизила изображение. На ходу подобрала челюсть. — «Ох, нет... нет, это не пятнышки, это...»        Огоньки.        От лодыжек до поясницы прокатился мороз. Даже волосы на руках встали дыбом. Это ощущение... будто тревогой пропитанный воздух... несмотря на расстояние, то, как засосало под ложечкой...        «Чистое безумие...»        Температура рухнула вниз, однако девушка не осмелилась поежиться, боясь хоть что-либо упустить. Не зря: огоньки, сверкая, задевали свечением джинсы или уголки обуви. Той самой, которую Анча ставила на полку.        Волхва осмелилась выглянуть снова. Всё-таки этот бесформенный пуховик принадлежал Рине. И именно Рина творила не пойми что, наставив в глухую ночь свечек. Что дальше? Начертит пентаграмму? Или те рыхлые линии на песке – она и есть, и скоро из неё вылезет Дьявол?        «Боже, а вдруг это последствия пережитого?» — Анча натыкалась на ролики, где рассказывали, что жертвы трагических событий ударяются в паранормальщину... становятся сектантами... ведуньями... астрологами... Но разве Рина такая? Нет. Это точно не паранойя. Это не игра воображения, это происходит прямо сейчас и доводит до состояния умалишенного. Иначе каким научным методом пояснить, что от камарадки кровь стынет в жилах? Будь Волхва проклята тысячу раз, не ходи её родители в церковь и не приучай к чудесам, она бы ни за что не поверила, что с подругой что-то не то! — «Как же теперь поступить... Сделать вид, что ничего не было? Или выйти?.. А что будет, если выйду?»        Машинально напрягся слух: невнятное бормотание глушила игра клавишных. Узнавался орган. Анча высунулась из укрытия, готовая ринуться на помощь в любой момент. Под вкрадчивую игру, нагонявшую мрака, блеснуло лезвие – отшвырнув шапку, подруга туго натянула волосы.        Словно благословляя, расступились облака. Над верхушками домов нависло полнолуние, уронившее лучи на её лицо. Она ненадолго задержала на нём взгляд. Такой несвойственно отчаянный, будто цеплявшийся за свет. Он гас неумолимо. И слово, прочтенное по губам, заставило отступить:        «Вернись».