Сломанные цепи.

Забываясь в сумбурных снах, Чоппед часто отдыхал рядом с Сильвейром: когда тот кромсал тела иных монстров, когда тупо глядел в потолок, пытаясь уснуть, когда грязной тряпкой пытался убрать следы неудавшихся экспериментов. Конечно, врач даже не подозревал о том, что за ним кротко наблюдали. Сквозь дрёму, но Рубленный помнил каждую совершенную своим другом обыденность, странность или дикость. Он находил в этом особое чувство спокойствия, которое давно покинули его вместе с туловищем. Помнил и то, как Сильвер в бреду клялся вернуть ему тело, держа чужую голову в руках. Как ласкового гладил его дрожащими руками, и как он сорвался на болезненный вздох. Перед глазами встает мыльная картина врача без уже ставшего родным бинта, ранее всегда закрывающего его глаза. Налитые кровью, с лопнувшими во многих местах сосудами и разными по размеру зрачками они были красивыми. Навязчивые мысли разбежались по углам сознания со скрипом открывающейся двери «операционной». — Ты! — радостно восклицает голова, а все мучавшие его воспоминания быстро испарились в тяжелом воздухе. Врач молча прошел мимо, едва ли взглянув на старого друга, — Эй... Сильвейр тяжко и раздраженно выдохнул и остановился в нескольких метрах от дивана. Взгляд Чоппеда цепляется в напрягшиеся широкие плечи, когда тело врача в машинальном движении дернулось назад. Черные когти нервно прошлись по краям юбки, а призрак смущенно обернулся. Поймав неочевидное напряжение, Рубленный хмурится. Высокий монстр делает несколько шагов к столешнице, и его ладонь в странно скованном жесте легонько похлопала голову по волосам. Будто делал это вынужденно. На губах пришедшего проступила знакомая полуулыбка. — Я занят. Потом, — наклонившись и стукнувшись с Рубленным лбами, врач поспешно ушел, оставляя Чоппеда во внезапно возникшем недоумении. Сильвейр раньше всегда находил на него время — что же случилось сейчас? Все было как и всегда, вот только призрака будто подменили: бывше оплетающая со всех сторон забота исчезла, оставив за собой только холодящие до мозга костей слова и редкие касания; врач стал еще более молчалив и погружен в работу. Рубленный невольно спросил у пустой комнаты: — Я его задел? — из другой комнаты прозвучало ответное, едва слышное, «нет». Рубленный смущенно усмехнулся. — Я не знать. Грусть он? Исследование не правильный? — Разговор с Адами, которая явно лучше призрака разбиралась в межличностных отношениях, видимого результата не дал. Казалось, что между ними возникла трещина, разрыв. Замкнутость Сильвейра лишь усложняла бессмысленные попытки бестелесного монстра узнать причину. — Обида он? Беспокойство о ты? Рубленный все еще старался сохранять устаканившиеся между ними привычки: просил врача брать его с собой на «сбор материалов», пытался разговаривать с ним о том-о-сём, настойчиво уговаривал оставлять его в «операционной», чтобы быть рядом чаще. Хотя, ни что из этого не мешало Сильвейру игнорировать беспомощного призрака, пока тот не начинал голосить на всю округу. Призрак слишком хорошо знал врача, прекрасно понимал его долю безумства и эгоизма. Чего стоили его бесчеловечные эксперименты над теми, кто проявлял хоть долю агрессии к Чоппеду или нему самому. Конечно, ни про кого из обитателей этого мира нельзя было сказать «человечный и добродетельный»: одни боролись за выживание всеми силами, другие находили покой в душащей заботе о беспомощном, третьи предпочитали терять рассудок и жить первобытными инстинктами. Сильвейр был иным — гораздо более образован, нежели все остальные, тот продолжал свою человеческую деятельность как ученый. Хотя, Рубленный так и не понял, было ли то попыткой спастись от «скверны» или ее последствие в виде повторяющегося цикла действий без цели. Он не мог отрицать и тонкой связи между внезапной потерей незначительных частей тела врача и появлением все новых записей в дневниках о существах и явлениях этого мира. И все же, неплавное изменение отношения ко всему окружающему било арктическим холодом по разомлевшему от нежного тепла заботы разуму. Прогрессию заражением тем, с чем, по мнение головы, искренне пытался бороться Сильвейр, можно было наблюдать за Адами. От человеческой девушки со влажными от слез розовыми щеками и ободранными от ржавого лома руками, та обратилась в такого же, как Ползучий или Мачете: с характерным для призраков неоднородным кожными покровом, с налитыми кровью глазами и жутковатым повиновению желанию «веселья» или убийств. Чоппед помнил, как она убила Сильвейра на его глазах просто вытянув вперед такую же дряблую, как и врача, руку. Как призрак стек отвратительной массой на бетонный пол, и как эта жижа вновь собралась в подобие монстра. После этого, Рубленный помнил ее как очередной эксперимент, на долго запертый в одной из клеток. И все же, Сильвейр не был добрым или честным существом, безвозмездно помогающим другим возвращать рассудок. Помощь Адами стала лишь скромным знаком симпатии — желанием сделать голову чуть более счастливой, чем обычно. — Я уходить. Пока. — Адами на прощание щелкнула голову по носу, а та в ответ захихикала. Послышались шаркающие шаги, и дверь во временно занятую призраком и человеком операционную тяжело приоткрылась. В проеме показался Сильвейр, на плечо которого было закинуто очередное грязное тело. Существо с грохотом кладут на шаткую кушетку, а врач устало вздыхает, — О, ты. — Я. Привет. — монстр кивает в знак приветствия. Человек, учтиво склонив голову и махнув рукой, поспешно выскользнула из помещения, оставив двоих в неловком молчании. Начало почти ежедневного вскрытия и странных действий призрака с мертвым телом прошло в тишине. Рубленный все продолжал наблюдать, прикусив язык, пока от его друга слышались тихие слова, адресованные, казалось, ему самому. Призрак потянулся к топору, приставленному к ножке кушетке. Лезвие взлетело над откинутой с края операционного стола. Орудие рассекло воздух и с силой опустилось на часть шеи монстра, которая была ближе всего к его голове. Брызги еще не свернувшейся в этот короткий период крови летят во все стороны, пачкая и Чоппеда и Сильвейра все больше. На лице врача расползлась довольная и задумчивая улыбка, а к языку Рубленного прилила слюна. Чувство тошноты подступило к язычку, а глаза от попавшей в них жидкости защипало. Голова существа с хлюпом падает на пол, когда его позвоночник доламывают. Костный мозг и кровь растеклись по бетонному полу, едва ли сделав его влажным. По комнате распространился терпкий запах. — Эй... Так почему у меня нет тела? — разрывая повисшую тишь и отгоняя желание блевать, вопрошает бестелесный призрак. Не отвлекаясь от еще излучающего тепло трупа перед ним, Сильвейр вздохнул и покачал головой, — Это не ответ! На металлический ржавый поддон со стуком положили проржавевшие, с застывшими пятнами скальпель и несколько незнакомых, диковинных режущих предметов. Чоппед закатил глаза на пренебрежительное отношение к себе, издав измученный, показушный стон. — Если не хочешь отвечать, прекрати заикаться об этом! Человек показал мне твои рисунки сегодня — у меня же было тело... Где оно сейчас?.. — его ресницы дрогнули, а в краях глаз скопились соленые капли внезапно нахлынувшей волнами обиды, а носом шмыгнули. — Тела не было. Просто воображение. — врач накрыл пеленкой вскрытое в процессе разговора тело, немного отходя от него. Вытерев грязные ладони о когда-то белый халат, он взял на руки своего друга, подняв его на уровень своих скрытых глаз. — Хватит врать! Я знаю, я знаю, что было! Поставь меня обратно, лжец! — бледные губы Сильвейра поджались огорченной гримасе. Черные когти в успокаивающих жестах поползли по спутавшимся в истерике рыжим волосам и щекам головы. — Пусти меня! Извернувшись к мягко приложенным к мокрой от слез паники кожи пальцам, Чоппед царапает их зубами. Лишь сжав голову крепче, врач недовольно оскалился. — Ты будешь делать то, что скажу я. Ты не дееспособен, мне ничего не мешает выкинуть тебя на произвол судьбы. — он прижался к испуганному клубку лбом, а раздражение на лице сменила усталость. — Так скажи правду и выкинь, что тебе мешает!? — всхлипнул Рубленный, пачкаясь в сочащейся крови его друга из оставленных им порезах. — Я лишь хочу безопасности для нас обоих; думал бы дальше своих хотелок — понял бы это. — Сильвейр тут же опустил голову обратно, не позаботившись об аккуратности. Он поспешно и шумно покинул комнату, захлопнув за собой тяжелую дверь. Безопасность? Чоппед был почти уверен — тело было. Он был опасен? Напал на Сильвейра, и тот в знак доброты душевной, не убил его, а сделал безобидным? Призрак расходится плачем. Безвыходность навалившихся одномоментно мыслей и догадок надавила голову неподъемным грузом. Врач был прав в последних словах, и Рубленный это осознавал. Губы дрогнули, короткие всхлипы сорвались с губ, когда в рот попадали слезы уязвленности и злости. Беспомощный, недееспособный, как все время выражался врач, зависимый от других — в этом мире он был только помехой, лишь мешал и доставлял больше проблем единственному его другу и всем другим. Может быть, лучше быть неспособным на просто слово безумным монстром, нежели этим? Отчаяние буйным океаном несло его все дальше и дальше от теплого берега заботы, когда бестелесного тянуло под воду в удушающем захвате таких родных белых рук. Несуществующее горло фантомно сдавило. Сильвейр бросил его, ушел навсегда — Рубленный был уверен. Он просто держал живую голову рядом из жалости, ради интереса, не хотел терять без ценный материал для исследований. Экзотический зверек, которого в любой момент можно было выкинуть за шкирку на улицу. На макушку легло нечто тяжёлое и холодное, едва напоминающее что-то родное и знакомое. Топор? Его же друг решил избавиться от него — исполнить все им сказанное? Исподтишка подобравшись, расколоть его череп? — Если я тебе столько мешаю — убей меня, и не мучай «нас обоих», — всхлипнул Чоппед, жмуря глаза. Что-то мертвецки хладное ласково потрепало рыжие волосы. — Я не злюсь, — тихо пробормотал Сильвейр, встречаясь с тревогой выпученных глаз головы. — Ты меня не бросил?! Я думал, ты ушел навсегда! — почти вскрикнул он, желая прямо сейчас бросится на врача и обнять его. Жаль, что не мог. В ответ, черные когти нежно чешут кожу. — Никогда. Даже, если потребуются жертвы. — однако, давящие огромным валуном сомнение и волнение никуда не ушли. Ни день в этом странном и запутанном мире не проходил без оставленных в предсмертной агонии отпечатков крови на стенах. Вряд ли кто-то противился действующему здесь простому и жестокому закону — убей или будь убитым. Сильвейр слишком живо помнил напуганного молодого человека, в один день спустившийся к нему в чахлые комнаты. Человека с розовыми щеками, светлой и чистой кожей и огненно-рыжими волосами. Как попаданец дрожащими руками сжимал пистолет, направляя его на призрака и сгибаясь в попытках устрашить существо. Все превращение происходило на его глазах: от посеревшей кожи и потемневших белков глаз, до охватившего бывшего мужчину безумства. То был единственный раз, когда врач причинил ему видимый вред. Остро выточенное лезвие топора прошлось по коже ставшего другом попаданца, а с его рта вместо человеческое речи лилось животное рычание и скулеж. Первый удар попал по спине сошедшего с ума, второй повалил того на пол, а третий… Заставил призрака вновь ощутить спокойствие и безопасность. Медицинские, идеальные швы легли на грубый сруб — из причиняющего лишь боль монстра он вновь стал безобидным. Беспомощным. Вечно нуждающимся в помощи. Превосходным объектом для изучения «скверны». Рубленная голова сохраняла оптимизм, но утратила память. Это было только на руку. Отчаявшемуся, потерянному сознанию гораздо проще подать даже ужасно спланированную ложь, обернув все милым глянцевым фантиком с красноречивой надписью «я не знаю, как так вышло, но я сделаю все возможное для тебя». Если бы врач знал причину и место корня «скверны», наверняка последовал бы давнему горячему обещанию. — «Скверна», вот как ты это зовёшь… — послышался голос из плотно задвинутой тумбы, после чего ту изнутри приоткрыли. Листы дневников с шуршанием смялись под невидимым телом монстра. Весело прикрытый глаз с точечным зрачком проследил до сгорбленного над грудой того, что раньше можно было назвать очередным призраком Сильвейра. — Забавно. Чего ты добиваешься, а-а? — Ты же знаешь, что это и где оно цветет и пахнет в телах здешних? И почему кто-то скатывается до инстинктов животных, а кто-то нет, — вопросом на вопрос ответил врач, в два шага оказавшись рядом с замятой Гэпом тумбы. — Как много вопросов, — скривился человек из щели. Зубы призрака заскрипели, а вены на руках вздулись от невооружённым глазом видимого раздражения, — Знаю… Наверное. Все за свою цену. — Чего ты хочешь? Пальцы? Волосы? — губы Сильвейра свело в неприятном выражении, а пальцы вцепились в край ящика. — Глаза. — ехидная улыбка заблестела на лице Гэпа, как только сомнение ярко отразилось в сведенных бровях и укушенной изнутри щеки напротив, — В любом случае, я могу просто показать голове все твои записанные мысли, утвердить его догадки фактами. Посмотрим, как он отнесется к тебе потом. Примет? Попросит Адами стать его ногами и унести куда подальше от такого монстра? А может быть, будет играть перед тобой паиньку, и после сбежит, как только получит тело назад? Или тебе все-таки жаль терять глаза? — Не вздумай шантажировать меня! Это не твоего ума дело, не твоего ума дело и то, зачем и почему я лгу ему! — в глазу призрака в тумбе все засверкала вспышками фейерверка страсть и упоение со всего происходящего. Рот слегка приоткрылся, словно Гэп хотел сказать что-то еще, добить расшатанное настроение врача. Белая широкая ладонь во мгновение ока закрыла лицо монстра почти полностью, а сопровождающий крик разрезал привычную тишь: — Закрой пасть! — по ладони проскользил гадкий и скользко змеевидный язык. Призрак надавил все больше, запирая человека из щели между собой и деревянным дном ящика, — Ты не знаешь ничего! Я просто хочу, чтобы он оставался рядом, не пытался сбегать, а принял свое положение! — Сойдемся на двух глазах. Все равно никто ничего не заподозрит… Если ты не будешь собирать все углы на своем пути, — призрак противно захихикал, когда Сильвейр убрал мешающую ему говорить руку и потянулся за повязкой. Бинты быстро распустились под заточенными под мелкую работу пальцами. Рубиновые глаза, не привыкшие к свету без преграды, заслезились, а Гэп завороженно, восхищенно промурлыкал, — Сам или помочь? Не хотелось бы, чтобы такая красота пропала под ножом дилетанта. — Помочь. Действуй давай, — врач склонился над щелью, а серые руки притворно ласково обвели лицо. Ногти поползли по трепещущим влажным векам, большие пальцы с нажимом провели от слизистой до края разреза глаз. Глазное дно отвратно заболело. Грубые, мозолистые подушечки пальцев Гэпа легли на влажную, розовую слизистую, а та в мгновение ока намокла от попавшей пыли. Упиваясь легкой болью, казалось бы, все это время статно стоявшего и устрашающего мелких фигур призрака, человек из щели провел языком по губам. Чувство превосходства печкой жарило внутри него, когда мертвое сердце зашлось в новом ритме искушении. Одна из ладоней перешла на щеку, а со рта полетели приторные слова успокоения. Жесткие в попытках нежности движения лишь нагнетали и приглашали темные тучи затмить весь смысл потери зрения первобытным страхом. Отросшие, явно грязные ногти раздвинули прикрытые в молчаливом напряжении веки Сильвейра, а длинноватый изогнутый ноготь подцепил и поцарапал край сероватого глазного яблока. По нервам пронеслась боль, ударившая прямо в мозг — пластинка протиснулась в узкую щель. С тут же разорвавшейся от лишнего случайного движения слизистой капнула кровь, которая стекла по бледной щеке вниз. Сковывающий все рефлексы подсознательный ужас мутил все здравые мысли, горло защекотала тошнота, а помутившийся взгляд едва оторванного от прежнего места глаза вызвал головокружение. Мир вокруг поплыл. Человек из щели с щёлканьем слюны где-то рядом улыбнулся, игриво легонько подергав глазное яблоко. Пульсирующая боль растеклась по всей правой части лица. Орган тянут вбок и наружу. Врач почти чувствовал, как сосуды и нервы, соединяющие глаз и глазницу, трещат и рвутся. Глазное яблоко оказывается в ладони Гэпа, и тот с хихиканьем вертит его между пальцев. С запоздалым стоном боли, Сильвейр согнулся и закрыл веки с пугающим ощущением пустоты под ними. С порванных сосудов потекли жидкости. Оставшийся левый глаз заслезился, а хрупкий жест капитуляции был сразу же замечен: — Чего такое лицо корежишь? Так больно, м-м? — в ответ призрак лишь скалится, показывая ряд острых зубов, терпя жгучее чувство. Сжав обеими руками трещащее под его напором дерево ящика, он скулит почти как раненный зверь. Веки проваливались внутрь, когда врач по привычке пытался защитить поврежденное место, — быстрее начнем — быстрее закончим. В мучительной боли, но второй глаз вскоре оказался у другого. Монстр из щели удовлетворенно катает глазные яблоки в ладони, то и дело проходясь по ним длинным черным языком. Немного вытянутые в длину, благородного рубинового оттенка, с неспециально лопнувшими сосудами при выкалывании — о, эта пара станет трофеем в его коллекции. В голове Сильвейра разрасталась ноющая боль, похожая на пытку. Он все еще видел, конечно, хуже, чем раньше — у мертвого тела были свои плюсы. С пустыми, почерневшими от рубцов, полуороговевшими и сухими в попытках организма защитить нежную часть от витающей в воздухе пыли глазницами, с кровавыми слезами, текущими по еще более белой коже, между трепещущими ресницами, врач выглядел потерянно, но удовлетворённо. — «Скверна» в сердце. Я почти уверен. Либо где-то в мозгах... Мозжечке, например, можно этим объяснить избирательность на безумие. Проверишь сам, — нет, Сильвейр не собирался вскрывать череп Рубленному ради ответа. Тяжело выдохнув опустевшей тумбе, врач тянется за свежими и подготовленными заранее бинтами. Оборачивая слой за слоем тонкую марлю, на лице призрака все растекалась усталая улыбка. Проваливающиеся веки перестали быть чем-то пугающим, а кровь успела свернутся, лишь слегка запачкав девственно белый бинт. Все можно перетерпеть — нужен лишь достаточно весомый стимул. Внизу живота сворачивается беспокойство, медленно превращающееся в бездонную дыру, предстоящих действий. Ключ был уже совсем близко. Почти в его ладони.