Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

Коннор, принявший сторону Матвея и проявляющий к нему заботу наедине и при всех, заставил расправить плечи. Раньше Матвей был один против троих, но теперь, когда силы равны, он мог бить и сам, обороняться активнее. Не понадобилось, кстати. Одной демонстрации хватило: Мэйсон проигрыш осознал и принял сразу, и то ли бдительность теперь усыплял, то ли просто из уважения стал почти что шёлковым. Немножко только подшучивал. Но осознание равенства соперника уже не позволяло воспринимать эти шутки избиением лежачего. Их ещё поставили в одно звено в эти четыре дня. Ребят на площадке стало больше, играли в двухсторонку, и вдруг оказалось, что Мэйсон ему передачу отдаст на крюк из любой ситуации, а Матвей примет и сориентируется, даже не видя его — затылком чувствуя. Матвею нечасто так везёт с партнёрами, но если получается найти того, с кем без слов друг друга на льду понимали, сам хоккей превращался в сплошное безудержное наслаждение. И уже как-то необидно совсем было. Не хотелось клюшку ему в зад засунуть, поговорить теперь уже на английском, но с той же злостью и спесью. Наоборот ждал момента вновь с ним на лёд выйти и видел, что Мэйсон тоже горит игрой с ним. Вслух они такого друг другу не скажут, само собой, они же мужики, куда им. И грустили на последней ледовой тренировке оба. И это было заметно. — Мичков! — крикнул Мэйсон. — Показательное выступление на конец сборов приготовил? Конёчки белые принести? Пилон в лёд вкрутить? — Ты ёрничаешь вот, — Коннор усиленно дышал рядом с бортом, наблюдая за собирающим шайбы Матвеем, — а он реально кое-чего умеет. Матвей только головой покачал. Идиота кусок, хоть бы думал немного, прежде чем говорить что-то как минимум Мэйсону. — Ебать, идём к пилону, значит? — расхохотался он. Кто сомневался? — Да я фигурку имею в виду, блять, — гавкнул Коннор на него. — С пилоном своим иди нахрен. Мой. Тебе не положено. — Когда про разные коньки говорили, имели в виду, что он покупал один хоккейный, один фигурный? — присоединился к ним Тревор. — Один хоккейный, на другой ноге просто лыжа, — предположил Мэйсон. — У тебя закончились смешные шутки, — констатировал Коннор. — Сдайся и иди собирай шайбы, сейчас твоя вообще-то очередь, почему за тобой везде Матвей дорабатывает? Мэйсон покривлялся в ответ, отъезжая к Матвею, пока другие пошли отдыхать. Они вдвоём остались. Матвей довозил к ведру шайбы, а Мэйсон, сначала чинно сгружавший их внутрь, в какой-то момент стал отшвыривать обратно. Противный какой. Очередную отправленную в свободный полёт Матвей принял и повёл, огибая другие валяющиеся на льду шайбы. После нескольких виражей и восьмёрок отбросил обратно — Мэйсон принял. Снова вцепились в игру друг с другом, в последние её минуты. Сложно плохо относиться к кому-то, когда на льду он приносит тебе ощущение даже скорее полёта, чем игры. А Матвей только так смог заставить его шайбы отправлять в ведро. Как с маленьким ребёнком общаться. Мэйсон эти правила принял, и они вместе, будучи связкой, справились за пять минут. Встали рядом отдышаться. Мэйсон был довольный как кот. — Ну, что, следующую предсезонку снова вместе? — он посмотрел на Матвея. — Давай, — ответил Матвей по-русски, кивая. — "Давай", — передразнил Мэйсон. — Мне что, русский к следующему году учить? Ты долго будешь протестовать? Всё же уже, зубом уплачено по всем моим долгам. Ну, извини. Мне с тобой слишком кайфово играть, я не хочу быть врагами. — Принято, — Матвей перешёл на английский. — Только от Коннора отъебись. — Он взрослый мальчик, чего ты его защищаешь? — усмехнулся Мэйсон. — Капец, теперь мне и английский твой кажется нормальным. Короче, пусть отращивает кожу, у тебя же она есть. — Я не хочу, чтобы он проходил через то, что пережил я. Ему не на что толстая кожа. Я у него вместо неё. И Мэйсон вдруг замолчал на несколько секунд, не сказал больше никаких колкостей, не посмеялся, лишь сощурившись. — Красиво, — оценил он спустя некоторое время. Вопреки сказанному, Матвей всё ещё считал Коннора виновным в случившемся. Не получалось преодолеть ни его неожиданную жестокость, ни мысль, что Матвей совсем размяк в этой своей любовной сказке и видит только то, что хочет. Реальность дала по мозгам — Коннор не идеальный, он далеко не идеальный. И он может сделать больно, даже несмотря на то что раньше Матвей почему-то считал, что у него на это блок. Потому что у самого Матвея этот блок был. Коннор тоже теперь изо всех сил пытался показать, что и у него он есть, просто временно и под воздействием непрогнозируемой силой событий перестал работать. Уже восстановился. Проблема изучена, хотфиксы установлены. Больше багов быть не должно. Матвей пока не знал, верит ли. Поэтому на всякий случай продолжал общение на русском, хоть и это больше напоминало побег от проблемы, чем её решение для него. Вечно это продолжаться не может. И слова уже все сказаны. Эмоциональность последних минут игры с Мэйсоном пробила на разговор и даже на прощение. Есть определённые минуты жизни, где эмоции помогают, их немного, но этот случай как раз подходящий. С Коннором тоже нужно выйти на эмоции, так показалось. Можно свидание устроить, правда они уже вообще не в конфетно-букетном периоде, и свидания для них просто приятны, а трепета никакого не несут. Можно поругаться, поскандалить, побить посуду, высказать друг другу всё. Можно пойти и прыгнуть с парашютом. Вдвоём. Упасть в траву и обниматься там сорок минут, переживая эмоции. Есть ещё один вариант. В тёмном гостиничном номере, только переступив его порог, оставив баулы подальше, посмотреть на него. На улице темно, но свет не включать. Всё видно всё равно. Расстегнуть пряжку, вытянуть ремень из петель, сложить в руке. Удостовериться, что видит. Коннор облизнул губы, поднимая взгляд с ремня к лицу Матвея. Никаких слов не нужно, он сам всё понял. Матвею как и всегда достаточно одного взгляда, чтобы Коннор сделал так, как он приказывает. Последний день сегодня был в обществе тех, кто что-то о них знает, больше следы некому увидеть и прокомментировать. Идеальный вариант, идеальное решение — приручить, поставить на колени, наказать пожёстче. Коннор знает, что заслужил, а похоти будет достаточно, чтобы всё друг другу сказать и во многих отношениях переступить через себя. Догадывался ли о мотивах Коннор, неизвестно, но Матвей почему-то подумал, что да. Он проявил покорность, несмотря на то что ему было страшно. Лёг раздетый лицом в кровать, подставляясь Матвею, и не пикнул, когда тот вцепился в волосы, грубо поднимая верхнюю часть тела над кроватью. — Будешь смотреть, — на русском приказал Матвей. Коннор послушно упёрся одной рукой в кровать, встав на другой локоть и развернувшись лицом. Кожанный ремень катался по обнажённым ягодицам, сбивая дыхание, вызывая дрожь, заставляя поджимать пальцы на ногах. — Коннор, это не игра, — уточнил Матвей. — Ты понимаешь, почему я это сделаю? — Я всё понимаю, — прошептал Коннор. Но смотреть ему стало сложно уже после первого удара. Матвей ударил несильно, больно поначалу, скорее всего, не было. Но Коннор был уже возбуждён — на него от власти над собой быстро накатывало, даже сейчас, когда он знал, что будет больно. А Матвей, в общем, и не преследовал цели причинить боль. Он хотел наказать. Приземлился второй удар, и больше Матвей не останавливался, начиная методично пороть Коннора. Если первых несколько ударов тот принял просто возбуждённо, то дальше тело стало реагировать на пытку, дёргаться от боли, напрягать мышцы, которые вовсе не помогали быстрее остудить повреждённую кожу. Одна коленка у Коннора согнулась, подставив поверхность правой ноги в большей степени: так ему было проще не упасть. Стонал он сдавленно, сначала просто от ударов, затем уже от жжения. Больно стало. Голос стал выше. Ладонь сжала простыню. Он закусывал губу, когда всё было в порядке или продолжительно выдыхал, но затем ловил болезненный удар и мычал. Когда боль была сильнее, чем допустимая, коротко ахал и старался избежать следующего удара, поднимал взгляд в глаза Матвею, без мольбы, просто ища прощения. Удары уже не были слабыми, да и даже если бы были — двадцать-тридцать шлепков уже всё равно ощущаются раздражённой кожей. Матвей проходился по ягодицам, по задней стороне бедра, по пояснице. По спине было болезненно: Коннор дёргался как от удара током, захватывая ртом воздух от неожиданности. И пытался увернуться. Неосознанно, скорее всего, но немного панически и так, что больше задевать его там не хотелось. Матвей мучить не собирался. Опустил удары ниже, чтобы даже случайно не попадать по белой коже спины. Тело стало дёргаться от касания ремня сильнее, и Коннор попытался перелечь, чтобы подставить другую ногу. Матвей взял его за волосы, вновь грубо поднимая и заставляя встать на обе руки. — Голову вниз, ноги вместе. Послушный. Смотреть больше не надо было, значит, не надо было и выворачиваться. Он упёрся руками в кровать, встал на обе коленки, сомкнул их и прогнул спину. И всхлипнул, когда на ноги посыпались удары: на бёдра, на голени, на пятки. Матвей не считал. Бил по ногам еле-еле, знал, что неприятно. Больно не было — Коннор уже просто себя неважно чувствовал. Закусил нижнюю губу, время от времени срываясь на болезненные стоны. Но действительно больно стало только от последних жёстких ударов по ягодицам, уже сильно раскрасневшимся. Коннор весь зажмурился и, вопреки приказу, снова расставил ноги, подставляя ещё не так повреждённую кожу внутренней стороны бедра. Лучше туда. Глаза уже привыкли к темноте, и Матвей мог видеть, как прошёлся по чужому телу. Это не тот самый "специальный" ремень, которым игрался Коннор, это обычный, тот, который рассечёт до крови, если захотеть. На ногах остались лишь лёгкие покраснения, но вот на ягодицах следы виднелись довольно чётко и будут напоминать о себе ещё долго — надо потом обработать мазью, чтобы не так мучительно заживало. Матвей выпорол его не в качестве эротического наказания. Это было просто наказание. И оно было совершенно заслужено именно таким болезненным. Матвей наклонился, целуя копчик. Уже свободные руки пробрались к внутренним сторонам чужих бёдер, раздвигая их. Затем тёплые ладони проследовали по спине, пальцами лаская уставший позвоночник. Матвей взял его руки в свои, разводя их по сторонам и мягко укладывая Коннора щекой на кровать. — Вот теперь прощён, — сказал он на английском и приблизился к чужой промежности вновь, спускаясь поцелуями от копчка и ниже. Теперь время подарить столько ласки, чтобы отвлечь от жжения в ягодицах. Коннор реакции не сдерживал. Развалился под Матвеем тут же, подставляясь, раздвигая ноги шире, прогибаясь — какой он был соблазнительный в этот момент, измученный долгой пыткой, но почему-то совершенно из-за неё не обиженный. Правда понимает, за что был выпорот, и наказание даже не показалось ему как-то слишком. Оно уже и значения не имело: Матвей простил, а теперь без стеснения, без неловкости вылизывал Коннора. Ладонями ягодиц не касался — больно будет. Когда вошёл языком, держался за непострадавшую переднюю часть бедра. Там у Коннора была возможность взять его за руку. Так он и сделал, голосом никак не скрывая своего удовольствия. — Мэттью, хочу, — простонал он. — Больно будет, — возразил Матвей. — Наплевать. Мне станет намного менее больно эмоционально, если ты просто от души меня выебешь, — он выловил взгляд отстранившегося от него Матвея. — Хочешь на коленях попрошу твой член? Хочешь я за него себя тебе продам, на год, на два, на десять? Я всё тебе отдам. Только выеби меня так, как ты умеешь, потому что я и близко ничего подобного не могу. Умоляю. — Затниксь только, бога ради, — согласился Матвей, расстёгивая свои джинсы. Как же он не похож на того, кого могло оскорбить отношение как к нижнему. Непонятно, как такое могло случиться: может, это есть где-то в глубине души, там, где он правда мог никогда этого не видеть, но возбуждённый и желающий Коннор вёл себя как течная сука, ничего никогда не стесняясь. Он прекрасен таким. Как под член подставляется, как просится без слов, разваливается под жёсткими толчками, весь обмякает, стонет так, как будто испытывает оргазм не в секундах, а в часах. Никаких сомнений, о дискомфорте речи не шло. Коннору очень хорошо. Хоть и толчки были болезненными из-за касания к раздражённым ягодицам, но Коннора распяло ничуть не меньше обычного. В нём было ноль сил, когда Матвей дождался его оргазма, кончая в него одновременно с ним. Коннор еле дышал. Не двигался в течение нескольких минут, пока Матвей салфетками убирал следы спермы со своих рук и чужого живота. — Не знаю, что в тебе за магия, — признался Коннор. — Ты меня выпорол и жестоко трахнул, а я не то что унижения не чувствую — я хочу вообще не представляешь что. — Что? — улыбнулся Матвей, ложась на кровать рядом с ним. Коннор открыл глаза, ловя его взгляд. — Хочу потанцевать на тебе и отсасывать всякий раз, когда ты будешь возбуждаться, чтобы узнать, сколько раз ты сможешь без перерыва. — Очень много. — Хочу узнать. — Коннор, — зарылся пальцами в его волосы, — пока тебя занесло, расскажи, что чувствуешь. Если будешь честен, можешь ставить любые эксперименты. — Я счастлив, — легко признался он. — Спасибо за этот секс. Спасибо, что сделал всё это. Мне было это необходимо. — Больно? — спросил Матвей. Тот красиво сощурился, кивая и улыбаясь. — Больно. Но я это заслужил, и мне очень хорошо сейчас. Ты молчишь и не показываешь своих эмоций. Было бы проще, если бы ты ругался на меня, если есть что-то, что тебя задевает. Моменты твоих обострённых эмоций редкие, но мне они нужны, чтобы я мог понять тебя. Коннор, наконец, отдышавшись, поднялся, садясь на чужой пах и начиная пока медленно двигаться. — Сейчас я сделал вещь, за которую мне трудно простить самого себя. Я виноват в случившемся. Но не получил никакой расплаты, не понимал, что у тебя внутри, искренне ли ты мне улыбаешься или терпишь из последних сил. Не знал, что я могу быть сволочью по отношению к тебе и как это вообще родилось во мне. Я разочаровывался всё сильнее с каждым днём. Мне казалось, что ты просто бросишь меня в итоге этих четырёх дней, что все мои попытки делают только хуже. Ты ни разу не проявил ко мне агрессии за эти дни, не говорил о себе, не вёл себя так, как человек, которому больно и обидно. Я боялся, что ты не злишься только потому, что злятся обычно из-за того, что хоть немного дорого, а я... я уже нет. Так что спасибо, Матвей, спасибо за то, что слил эмоции, выпорол и более всего — что этого оказалось достаточным, чтобы простить. Танцевал, извиваясь всем телом. Матвей, сначала и не думавший ему мешать, после сказанного несколько забеспокоился — он шизанутый этим вечером явно, крепко занесло в очередной раз. Матвей словил его руки в свои, сжимая и намекая остановиться. Коннор замер. Взгляда хватило как обычно. — Коннор, ты не в порядке, — прошептал Матвей. — Чего ты боишься? Я же здесь, я готов тебя слушать, я так сильно люблю тебя, что готов хоть даже себя обманывать, но пытаться снова и снова. — Я знаю, но эта ситуация была похожа на ту, что рождает раскол. Ты же это и хотел показать, говоря со мной на русском всё это время. Показать, что ты не готов больше стараться ради меня. Это всё плоды молчаливости, Матвей понимал, что эти заблуждения у Коннора — его вина. — Я говорил по-русски, потому что устал быть везде чужим. Я чужой среди американцев, потому что русский. Я чужой среди русских, потому что я веду себя как недостаточно хороший русский. Я чужой в своей семье, потому что вот уже три года они почти ничего обо мне не знают и даже не знают, что не знают. Я чужой даже в Филадельфии, потому что я всегда буду человеком, который приехал, потому что кто-то в России сделал одолжение. Ты был моим единственным якорем, но ты оторвался, примкнув к другим, и я перестал говорить по-английски, потому что мне пришлось вспоминать время, когда я жил без тебя. Губы дрожали. Коннор сегодня истерзан эмоциями и собственными неуправляемыми заносами. Он не спускал с Матвея взгляд и не выдёргивал руки из его ладоней, только шепча в ответ: — Прости. Я даже не думал об этом так. — Я простил. Речь уже не обо мне. Я не показывал тебе в последние дни свою обиженную физиономию, потому что намного легче стараться для того, кто это ценит. Я не хотел на тебя давить. Тебе было паршиво, я был готов быть для тебя обычным и приглядывать за тем, как ты выдёшь себя со мной и с ними. Ты и правда сильно меня обидел, но после ты показал своё умение противостоять провокации. Всё в порядке. Избивать тебя для меня не было необходимости, я сделал это, чтобы вывести на эмоции, и, видимо, с ними мы маленько переборщили. — Нет, в самый раз, всё друг другу сказали наконец, — Коннор сдерживал слёзы. Видно было, как старается. — Иди ко мне, — Матвей распахнул свои объятия. Коннор бросил все свои грязные мыслишки и с удовольствием спрятался у него в руках, ложась на плечо и скрывая лицо. — Прости, что молчал, — шепнул Матвей ему на ухо. — Хотел упростить тебе задачу, но только сильнее запутал. — Не извиняйся, Мэттью. Просто знай, что я всегда рад поговорить с тобой. О нас, о погоде, о выборах в США — вообще о чём угодно, я обожаю просто с тобой поболтать. — Я понял, — Матвей зарылся в его волосы. — Коннор, не переживай. Я в порядке. И отношения у нас в порядке. Хоть ты и маленький мой и грустный гомофобик. Это насмешило Коннора, а Матвей был жутко рад сейчас слышать его смех. В последние пару минут Коннор своим настроением сильно обеспокоил, теперь стало страшно, что на этот раз Матвей лажанул и поступил с ним не как с близким человеком. — Я достаточно порефлексировал. Я не гомофоб. Хочешь поделюсь, что понял? — Ты действительно это разрулил? Я очень хочу, — тут же ответил Матвей. — Я думаю, что да, разрулил. Понимаешь, я ведь сплю только с тобой, и, может, из-за нашего равентства, а может, из-за того, что ты такой как ты есть, у меня в голове и мысли не рождалось о том, что это может унизить. Но когда Мэйсон стал издеваться надо мной за нижнюю роль, я воспринял это так, как будто он имеет на это право, как будто я нижний, знаешь, в отношениях с ним и он, находясь сверху, воспринимает меня как шлюху какую-то. Мне было обидно, как будто это он меня трахает, а потом унижает за то, что я согласился. Это такое мерзкое ощущение, представляешь? Даже если нет никакой гомофобии. — Да, теперь представляю, — согласился Матвей. — Но я неправильно воспринял и стал бороться со всеми проявлениями того, что кто-то может быть сильнее меня. Ты со мной спишь, и доказать, что ты не победишь меня никогда, стало для меня важным. Хотя на самом деле... Ты ни разу перед ним не сломался, тебе было так тяжело, но ты держал оборону, давал отпор, ты выбил ему зуб, в конце концов. Я такой, чёрт возьми, слабак рядом с тобой уже в который раз. Твоя сила настоящая, не вся вот эта поебень, которой я перед другими понтовался. Ты намного круче. Меня, Мэйсона — кого угодно. Ты можешь быть таким, но при этом ни разу за всё время ты не нагрубил мне и не поднял на меня руку в попытке принудить к чему-то или манипулировать мной. Ты на лопатки уложишь любого, а меня обнимешь, даже если я сильно виноват. Матвей, у меня нет никаких проблем с тем, чтобы быть нижним, если мой верхний ты. Как же чертовски хорошо. Матвей улыбнулся, касаясь своим носом кончика чужого. — Мы равны, Коннор, — прошептал он. Нет, Матвей. Не равны. Тебе не нужно стараться, чтобы быть главным, а мне нужно. Ты не становишься животным, когда я в твоих руках, а я становлюсь. Я показывал тебе лишь жёсткую грубую грызучую любовь, пока ты брал от неё и от своей нежности всё только лучшее. Мне нужно всегда учиться владеть тобой, а у тебя это в крови. Мы можем бороться в постели сколько угодно, хоть всегда, пока нам обоим это нравится, я буду наслаждаться тобой ещё много-много раз. Пока мы ещё юны, пока кровь кипит. А потом всё встанет на свои места, я отступлюсь и стану просто твоим мышонком. Как должен. И как должен был всегда с первого дня нашего знакомства.