Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

Кори Перри воспитателем в детском саду точно не нанимался. Он просто сказал как-то раз Коннору, что его двери для младшего коллеги всегда открыты, но не предполагал, что ему аукнется это даже после переезда в Эдмонтон. Ему, как правило, радостно видеть привязанность Коннора, но сегодня его пьяный заход с ноги был совершенно не к месту и не ко времени. Не в пользу мистера Перри также работало и то, что по собственной дурости он тут в съёмном жилье находился ещё и со своей семьёй, а Коннор к нему семейному, мягко говоря, не привык, поэтому у него ни одной мысли не возникло, когда он вламывался среди ночи в это съёмное жильё пьяным и бессовестным. Ему было чертовски хреново, настолько, что он мог бы и до смерти упиться сегодня, но предпочёл вместо этого прийти поныть. Мистер Перри был ему рад, но не от всей души. — Тише, Коннор, — крепкая рука мужчины перехватила подростка покрепче. Сам он ноги уже не волочил. И своё тело контролировал не в полной мере, не контролировал и громкость голоса. — Чёрт, не шуми, у меня жена и ребёнок спят. Коннор ответил что-то нечленораздельное. Вроде бы, что-то похожее на «ладно, спасибо». Непьющим ведь был. Так одиночество съедало, что пришлось начать? Мистер Перри оставлял его полгода назад в Чикаго совсем не таким, в том Конноре всё изменилось, начиная даже со взгляда, наверное, поэтому и раздражал немного. Но Коннор поддерживал его, встречал и укладывал спать, когда полгода назад его старший товарищ пребывал в таком же состоянии, поэтому внутренний голос был заткнут, а в руки Коннору отправилась чашка с кофе. На плечи — плед. Он весь трясся: то ли от мнимого холода, то ли от затянувшейся истерики. Чашку в руках сжал так, что она едва не лопнула. Мистер Перри думал, стоит ли спрашивать, стоит ли вообще с ним оставаться или сразу уложить спать. Как будто несколько противоречивые действия, предполагаемые для улучшения самочувствия пьяного: кофе и сон. Кто такое придумал? Коннор стол отодвинул ногой, громко, но, скорее, случайно, и мистер Перри положил ладонь на его коленку, садясь напротив: — Умоляю, давай тише. Что происходит, Коннор? — Плохо, — ответил он. — Так голова кружится. Засмеялся. Вряд ли осознанно. — Рассказывай. Если можешь. — Я облажался. На полсекунды потемнело в глазах. Он мог натворить что-то такое, что стоило бы ему карьеры? А вдруг не только карьеры? — Блять, Коннор, в чём дело? — мистер Перри слез на пол, садясь у его ног. Нет, он же умный парень. Сообразительный, скромный, самокритичный, держащий себя в руках — он не стал бы косячить или делать что-то плохое. Да ведь? — Я… Я так сильно обидел его. Я такая сука. Ты знаешь, я про Матвея. Мистер Перри закрыл глаза и опустил голову, борясь с раздражением. — То есть ты посрался с парнем, и, вместо того чтобы попросить у него прощения, набухался и вломился ко мне среди ночи ныть и жалеть себя? Что с тобой вообще творится, блять? Ты действительно думаешь, что ведёшь себя сейчас как взрослый человек? Коннора трясло. Мистеру Перри хорошо бы встать на его сторону, но Коннор не первый, кто сегодня заявился к нему на ночь глядя и не первый, кто тем же пропавшим взглядом взирал на взрослого человека. Только тот был трезвый, молчаливый, никого не разбудил и сообразил сказать какую-то ерунду, вроде «переночевать негде, гостиницы заняты, такси до аэропорта дорогое». Мистер Перри сделал вид, что поверил. Он с этим русским общался только пару раз, и всё общение крутилось вокруг Коннора. То, что сегодня Матвей ни слова о нём не обронил и вообще не пытался заводить какие-либо разговоры, свидетельствовало лишь о том, что касаться этой темы он не хочет. А может, и о том, что нет теперь Коннора в доступных темах для разговора вообще. Только Перри к этой невербальной просьбе не прислушался, спросил напрямую, а Матвею не хватило наглости промолчать. Рассказал коротко и сухо, но этого оказалось достаточно, чтобы сейчас с трудом преодолевать раздражение к пьяному Коннору. — Не могу без него, — признался Коннор. — Ни минуты. Зачем тогда натворил всю эту дичь? — Обижал от большой любви? — безопасно переспросил мистер Перри. — Я еблан. Ненавижу себя за это. Мэйсон просто сказал ерунду. Но я-то знаю, что это ерунда. Другие не знают. Я просто хотел показать, что всё не так. Шутка была. Ты понимаешь, я же не думал, что он всерьёз воспринимает. Я шутил. Чтобы Мэйсон знал, что это ерунда. Решительно невозможно это выносить. Мистер Перри поднялся на ноги, глядя на подростка сверху вниз. — Ты унизил человека, без которого своей жизни не представляешь, чтобы доказать что-то какому-то своему знакомому? Он пьян, но не до такой степени, чтобы не сопоставить сказанное и отвеченное. Он поднял взгляд на старшего товарища с непониманием: — Что? — переспросил. — Ничего. Проспись. Поговорим на свежую голову, и ты объяснишь мне, какого хрена тебе в голову пришла идея травли. — Кори… — Он здесь. Пришёл ко мне несколько часов назад. Уже спит. Сбежал от тебя и кантуется до дневного рейса у меня. Коннор попытался встать, но мистер Перри оттолкнул его обратно на диван: — Нет. Он спит, оставь его в покое. И хорошенько подумай, что ты ему скажешь утром, если он захочет тебя слушать. Подросток вцепился в руку так крепко, как не должен был даже, учитывая его состояние. В глазах стояли слёзы. От резкого движения кофе плеснулся через край, проходясь кипятком по его ногам, но он и веком не дёрнул. Смотрел умоляюще на взрослого. Тоже одиноко. Понимает, что натворил дел. По глупости, по заносчивости сделал больно человеку, которого этим длинным летом, возможно, стал немного принимать как должное. — Пожалуйста. Не разочаруйся во мне. Я сильно ошибся. Я исправлюсь. Это просто ошибка, я её не повторю. Да нет, кажется, тот же. Повзрослел только немного. Мистер Перри несколько месяцев возился с этим ребёнком, многое ему показывал, а он впитывал всё новое как губка, вежливо и с уважением относясь в ответ. Он хороший. Сейчас по взгляду было видно, как ему дорог взрослый, которого он потревожил ночью. Он ведь имел на это право: мистер Перри в прошлый раз немало им помешал, точно так же ночью без спросу появившись на их пороге. — Объясни, Коннор, что это за ерунду такую сказал твой Мэйсон, что ты стал такой скотиной? И по взгляду стало понятно, что это едва ли не самая постыдная часть истории.

***

Мэйсон Мактавиш раскусил их двоих вообще чуть ли не с первого взгляда. Скотиной поначалу был он один, но он, в целом, всегда был натурой пассивно-агрессивной и много о себе мнящей. От него другого не очень-то ждали, и Коннор, предупредив Матвея заранее, что они едут тренироваться с самым комфортным и компанейским в мире Тревором Зеграсом и самым ублюдочным (но на самом деле в глубине души всё же хорошим парнем) Мэйсоном Мактавишом, сам собственным предупреждениям не внял. — Бэкетт через денёк-другой ещё к нам присоединится, — Тревор вручил Коннору собственноручно приготовленный смузи. Матвея с ними не было в тот момент — его социальная батарейка сдохла ещё в Ванкувере, и в последние дни он среди людей вообще-то даже не очень существовал. Коннора уверил, что у него так каждое лето проходит: в какой-то момент силы говорить иссякают, остаётся запал только на работу. Работал он за себя и за того парня, а за разговоры ему денег и не платили. — Вы уже с ним познакомились? — поинтересовался Коннор. Они говорили о новичке в команде Тревора и Мэйсона, восемнадцатилетнем парне, который мемом стал раньше, чем хоккеистом. У Коннора на самом деле не совсем ещё укладывалось в голове, что он теперь не новичок, что будут и «поновее» люди по льду бегать. — Познакомились, — ответил Тревор. — Классный парень. С вечно охреневшим от жизни лицом. — А нет ощущения, что не его брать должны были? — осторожно спросил Коннор. — Нет, конечно, — бесконечно корректно улыбнулся Тревор. — Есть, конечно, — ответил развалившийся в кресле Мэйсон. — Это вообще не наше дело, — оспорил Тревор. — Не наше, да, это же не нам теперь авоську получать от парня, которого мы могли взять, но не взяли. — Демидов? — уточнил Коннор. — Демидов, Мичков твой — один хер, мы могли получить два классных края, двух парней, которые не уступают ни в чём, но не получили, потому что они… Они да. С отягчающим двухглавым орлом на паспорте. — «Мой Мичков»? — Коннор безопасно улыбнулся. Глаза, видимо, выдали. Мэйсон тут же усмехнулся, и все в комнате всё поняли. Знает он всё. — Я не удивлён, что ты гей, удивлён только, что с русским мутишь. И вперились взглядами в Коннора, который только влюблённо разулыбался. Тревор и Мэйсон чокнулись стаканами со смузи. Два дня, кстати говоря, прошло с момента, как они приехали сюда вдвоём с Матвеем. Когда-то Коннора беспокоило, что у них всё на лицах написано, сейчас же, помимо надписи на лице, видимо, ещё и из рупора над их головами орут, что они не просто друзья. И что, им по барабану обоим? — А я был удивлён, что я гей, — признался Коннор в ответ. — До сих пор даже удивляюсь. И, по-моему, не думаю, что оно так. Будь он девчонкой, я бы так же жизни своей без него не представлял. Без неё. — Ну, это просто технически сложнее, — усмехнулся Мэйсон. Коннор сначала не понял и не подумал, что эти слова были важны. Они на самом деле не были, но в голове остались и зудели следующие пятнадцать минут, пока он молчаливо наблюдал, как парни рубятся в NHL. Тревор играл чуть лучше, но оба точно уступили бы Матвею, будь он тут. Мэйсон просто все кнопки подряд нажимал, хищно хохотал и пытался забить ла-кросс гол праворукими игроками, после чего игра останавливалась, потому что ни один, ни другой уже не могли без слёз смотреть в экран. Коннор улыбался. Покою не давало. — Ну тебя нахрен, — Тревор вышел в меню, откладывая консоль и улыбаясь Коннору: — Ещё смузи? Или, может, кофе? Я схожу. — Не откажусь от чая. Нахватался у Матвея привычек этих. Тревор дёрнул бровью, но ничего не ответил, покидая их. Только дверь за ним закрылась, как Коннор повернулся к Мэйсону. — Что ты имел в виду, когда сказал, что с девчонкой было бы сложнее? А тот уже однопользовательскую игру запустил. Вообще ему не до Коннора сейчас было: выживал в одиночку против компьютерного Эдмонтона, ни одного вбрасывания выиграть у них не мог. — Имел в виду, что нижним быть проще, если сверху человеку есть чем в тебя тыкать, — безэмоционально, не отвлекаясь, ответил Мэйсон. — А с чего ты взял, что я нижний? Да, это же самое важное — мнение Мэйсона, в сумме часов пять за два дня видевшего их вдвоём, об их отношениях. — Бля, ну, как тебе сказать… — Это не так, — сразу же возразил Коннор, не дождавшись даже объяснения. И тут-то Мэйсон, похоже, и почувствовал жертву. Он даже игру поставил на паузу, еле сдерживая издевательскую ухмылку. Всё, что было дальше, воли Коннора принадлежало не до конца. Он мог одуматься, конечно, но он не имел понятия, как далеко и надолго его занесёт с того, что Мэйсон сказал дальше. А Мэйсон понял и почувствовал это сразу, знал, к чему всё приведёт. — Что «это»? — с улыбкой спросил он. — Мы равны. Это всё. — Как скажешь, — и всё та же улыбка. Раздражающая до невозможности. — С чего ты вообще это взял? — возмущённо продолжил спорить Коннор. — Да это так же очевидно, как тот факт, что вы вместе. Я уверен. Ты пытаешься доминировать, он нет. Ты наверняка бываешь к нему более агрессивен, а он к тебе никогда. Он вполне может уступать тебе только потому, что тебе это важно, но это никак не меняет того факта, что он по своей природе верхний, а ты омежка с гонором. Просто он тебя не оспаривает. Как-то так. Коннор в тот момент прокручивал тысячу ситуаций в голове, когда он перебарщивал в постели и вёл себя с Матвеем как животное, и тысячу ситуаций, где Матвей мог воспользоваться его слабостью, но не пользовался. У него действительно никогда не было необходимости приручать: если Матвей хотел, этого было достаточно, чтобы Коннор в его объятиях просто сам по себе весь переломался. От одного взгляда. В остальное время Матвей позволял ему всё — не от того ли, что Коннор так ревностно сражался за то, чтобы быть сверху? Будь Коннор адекватным человеком, он бы забил на провокатора или хотя бы задал бы себе вопрос, с какого рожна это вообще так важно для него. Но он не адекватный. Он чокнутый. Он не задавал никаких вопросов, никак не рефлексировал — он обиделся, и ему стало важно до безумия доказать, что Мэйсон, чёрт возьми, не прав.

***

Мистер Перри не реагировал на сбивчивый рассказ. Кофе не успел остыть — одного глотка хватило, чтобы понять, что от этого напитка зависела сейчас жизнь Коннора, никак не меньше. Он бы пошёл ещё себе сварил, но двигаться боялся и говорить тоже. Мнение старшего товарища сейчас было намного важнее, чем всё видимое и существующее. — Какой-то бред, — признался взрослый спустя вечность раздумий. — Не думал, что ты можешь такое близко к сердцу принять. Мне казалось, ты этого парня любишь. — Люблю, — Коннор всхлипнул. — Но это было оскорбительно. Я правда не знаю. Я не понимаю, как я мог быть таким дураком. — Я тоже. Но всё же… травля? Коннор, как ты вообще пришёл к этой мысли? А он и не приходил. Его к ней подвели. — Видимо, подумал, что, если буду вести себя как охуевший, то буду выглядеть мужиком. Издалека хоть. Мистер Перри покачал головой. — Я хоть убей не понимаю. Я же видел, как ты относишься к нему, я ни секунды не сомневался в том, что у вас и сердце, и голова одни на двоих. Почему ты решил что-то ему доказывать? Ладно Мэйсону на глазах у всех, но ты мог хотя бы поговорить с Матвеем об этом? — Не мог. Он бы как всегда мне уступил. Чёрт, — Коннор вымученно поднял взгляд наверх. — Ты себе даже представить не можешь, каким он был со мной в Петербурге. Он оградил меня от всего, от всех переживаний, выполнял каждое моё желание, даже когда это вытряхивало из него всю душу. Он делает слишком многое, чтобы мне было хорошо. Я боюсь, что о том, что ему что-то не нравится, он мне никогда не скажет. Будет бороться в одиночку. А Коннор отплатил ему травлей. Нет, это даже не напускная драма — это именно травля, самая настоящая, жаль у Коннора на этих сборах не было ни одной клетки мозга, чтобы он мог понять это до того, как Матвею стало совсем плохо из-за него.

***

Матвею было тяжело просыпаться по утрам в Эдмонтоне. Он в принципе в Америке плоховато спал, в Канаде немного лучше, но подъём в пять с лишним не добавлял ему сил. Когда открывал глаза после долгих расталкиваний, выглядел уже побитым жизнью, с трудом садился, помятый, измученный, зевал чаще, чем произносил хотя бы слово. Говорил он мало — спустя неделю после приезда в компании других, особенно Мэйсона, ему было тяжело как никогда, да и Коннор, поддерживающий общий уровень иронии по отношению к нему, совсем не помогал. И по ночам был не так чтобы сильно ласков. — Опоздаем, — сказал ему Коннор, растрепав его волосы. Матвей сонно промычал, открывая глаза и ёжась от прикосновения голых пяток к холодному полу. Коннор в Петербурге в первые пару дней был таким же — варёным, уставшим, в полуобморочном состоянии. Матвей его одевал, раздевал, на ручках носил и нежности дарил столько, сколько Коннор даже и не заслужил. — Я не хочу идти, — сказал Матвей. И это, кстати, была одна из длиннейших его фраз за всё время пребывания в Эдмонтоне. Настолько он был умирающим. — Почему? — улыбнулся Коннор. — Ребята напрягают? — Угу, — безэмоционально ответил Матвей. — Ничего, ещё не с такими общаться придётся. Не обращай внимания. Вот и всё. «Не обращай внимания». Вся забота. Матвей не ответил. Он перестал ходить в душ по утрам, Коннор не сразу понял, что из-за того, что за ним туда обязательно увяжутся. В моменте Коннор погряз в своих загонах настолько, что не особо даже это замечал — вообще в те дни он не так чтобы сильно замечал всего Матвея целиком, а тот это чувствовал всем своим существом. Даже если не было бы грубостей ночью и прохладного отношения к его молчаливости, была ещё ирония. Она в определённый момент могла принести столько боли, что для окружающих это могло показаться слабостью и плаксивостью, лишним поводом вдоволь поиздеваться. Мэйсон в иронии поднаторел, она лишь поначалу была незлая — шутки про его национальность, про его навыки в английском языке. Затем шутки про ориентацию. Затем шутки про страну, про ненависть к нему на родине. С каждым днём топтание на Матвее, который никак этому не отвечал, становилось всё жёстче. Тревор хихикал вместе с ним. И Коннор — самое страшное, что Коннор тоже. Матвей иногда только смотрел на него украдкой после очередной противной фразы в его сторону, исподлобья, осторожно, и Коннор небрежно обнимал его за плечи. — Ну, ты чего? Он не со зла, — говорил. Матвей не отвечал и даже руку не сбрасывал. Одному богу известно, что творилось у него внутри в такие моменты. Коннору вот известно не было, но он и не пытался разузнать, поговорить, остаться наедине не так, чтобы всё это время с ним спать, а просто обнять и напомнить, что любит. В зале он быстро выматывался. На льду держался ещё хоть как-то, но на земле и на тренажёрах умирал при не очень больших нагрузках, а Коннору… Коннору это нравилось. Если Матвей выглядит слабее него, это же плюс для Коннора? — Мичков, ты, что ли, сериалы всё лето смотрел? — усмехнулся Мэйсон, глядя на полумёртвого после первой тренировки этого дня игрока, а затем повернулся к другим, привычно паскудски словно делая вид, что Матвей их не слышит. — Нет, ну, вы бы, глядя на него, поняли, что он что-то типа звезда? Матвей не реагировал. Он наверняка сразу понял, что Коннора в этой компании на что-то развели, как-то им манипулировали, но сам он им такого не позволял, закрывался. Просто и бороться активно не мог — он один против троих. Да. Троих. — Звезда Филадельфии, — с намёком добавил Коннор. Когда-то Коннор говорил, что для него важно видеть Матвея на уровне с собой, важно с ним конкурировать — конкуренция делала их обоих лучше, уважение к чужому мастерству заставляло без устали работать над собственным. Чтобы дотянуться, чтобы увидеть такие вершины, куда раньше не добирался никто. Этот же Коннор теперь унижал клуб Матвея, почти прямым текстом говоря, что сам Матвей и вся Филадельфия — нечто на голову ниже. Они тут крутые. А он крутой только для своего не шибко высокого уровня. Как его занесло, немыслимо. — Мич, пойдёшь обедать? — спросил Тревор. — Тебе бы кофейку сладкого не помешало. — Нет, — сухо ответил Матвей. Он жил последние дни на режиме энергосбережения, побледнел, схуднул, осунулся. — Да ладно тебе, не обижайся, — заворковал Мэйсон. — Я почти любя. Тебе чего-то слова не скажи. — Он спит мало, — будто бы оправдал его Коннор. — А кто же это ему не даёт? — Мэйсон перевёл на товарища хитрый взгляд. Коннор оскалился. Никогда так раньше не улыбался, что-то страшное и неприятное крылось в этой улыбке. Слава богу, не сказал что-нибудь, например, о том, как Матвей под ним стонет или как спину царапает, хотя было и такое. — Ладно, погнали, — Коннор хлопнул по коленкам, поднимаясь на ноги. — До льда полчаса всего. Матвей остался один и на лёд переоделся первым. Там хоть немного спокойнее было тренироваться, только раскатываться приходилось дольше, так что он по пятнадцать минут под присмотром подходящих раньше тренеров уже находился на льду к моменту, когда другие появлялись сытыми и весёлыми. Ещё и в противоборство их поставили. И ладно — сначала Матвей был в паре с Тревором, тому доказывать было нечего. Но потом надо было уберечь шайбу от Коннора, он к Матвею был настроен максимально воинственно, у него были свои мотивы, его не заботило, что в противнике маловато силы. Наоборот даже на руку. Он давно заметил, что Матвей всегда побеждает, когда хочет того. Хоть и Коннор, как правило, одерживает верх, всякий раз, когда Матвею нужно, выясняется, что победить ему легко, а всё остальное время он поддаётся. А значит, Коннор побеждает не сам. Матвей знает, чем закончится драка ещё до её начала, исход полостью зависит от его воли. Это унизительно, и мысль об этом саднила сейчас особенно сильно. И просто чтобы показать, что это он решает исход их битвы, Коннор не жалел ни себя, ни новеньких коньков, ни экипировки, ни, конечно же, Матвея. Подсёк клюшкой — подножка, свисток. Двинул локтем в бок — тренер не заметил. Матвей засопел, проиграл, отдал шайбу. Было больно. Но Коннор считал это только игрой с его стороны и серьёзным для себя. Отнял спереди. Отнял между ног. Объехал так, что Матвей не заметил, подставил плечо и выбил из него душу напрочь. Матвей отлетел от него, как от бетонной стены. Перевернулся на живот, согнувшись, чтобы восстановить дыхание после того резкого удара. Встал с трудом. Коннор снова подсёк клюшкой — Матвей упал на коленку, поднялся, взял свою клюшку двумя руками и двинул Коннору в грудь в отместку. Тренер дал свисток. — Вы ещё подеритесь, — крикнул он. Коннор засмеялся, отыскивая взгляд Матвея, чтобы убедиться, что всё в порядке. Но Матвей не был в порядке. Что, впрочем, не помешало Коннору упиваться этой победой почти всухую. — Ну, альфач, — Мэйсон похлопал. Они оба болели за него, а за Матвея не болел никто. Он встал в сторонке, пытаясь отдышаться от красивого, но довольно опасного хита Коннора, сердце колотилось, глаза закрылись. — Иди отдохни, — тренер указал на скамейку. Матвей покачал головой. — Поешь обязательно и выспись. Ты совсем не готов к тренировкам. Сейчас смысла так тренироваться нет никакого. Давай, — мужчина хлопнул его по плечу. — Иди отлежись, сегодня я не буду тебе ничего назначать. Потом, если хочешь, этот день наверстаем после всех. И ему пришлось согласиться. Не потому что хотел — потому что тренер намекнул, что его тут сейчас не ждут. Матвей развернулся, и Коннор скользнул к нему, мягко шлёпнул его по заднице. — Отдыхай. Я скоро приду. Я победил и заслужил награду. И даже этот жест — он был не совсем ради самого Коннора. Он отчётливо помнил, как хотел порисоваться перед задевшим его Мэйсоном. Да, в его понимании тот, кто может так по заднице шлёпнуть и паршивостей накидать за воротник — это и есть верхний. Тот, кто считает, что может шутить о личном, потому что душа Матвея ему принадлежит, — это верхний. Тот, кто упивается своей силой по отношению к ослабшему близкому, — это верхний. Когда спустя пару дней Матвей, кое-как восстановив силы, ещё и словил несварение, а Коннор позволил себе пошутить в раздевалке про ПМС, была достигнута точка, после которой Коннор не нашёл его ни на последних тренировках, ни в отеле, ни в соц.сетях. Матвей исчез. И только в этот момент в голову постепенно начало прокрадываться осознание.

***

Сейчас осознание било его ногами. Оно было в невозможности позвонить и написать, в отсутствии его руки рядом с рукой Коннора и в этом взгляде мистера Перри. Коннор не мог просить его не разочаровываться. Он сам ужасно в себе разочарован, мистер Перри видел это и не знал, как ему быть. Коннору девятнадцать. Он ещё, конечно, не прям взрослый, но уже и не подросток — такие вещи можно было бы как-то объяснить, будь ему четырнадцать и будь Матвей мало знакомым ему человеком. Но такое… — Ложись спать, — мистер Перри покачал головой, поднимаясь. — Я не могу никак ничего прокомментировать сейчас. Я в ужасе, если честно. — Какой я долбаёб, — всхлипнул Коннор. — Блять, неужели из-за этого я лишусь его… — Будь к этому готов. По крайней мере, сейчас. Я не уверен, что он будет тебя слушать сейчас. — Кори, что он сказал, когда пришёл? Как он… вёл себя? Коннор был предельно жалким сейчас. От того, что ошибка была осознана им в полной мере, становилось легче — Кори Перри надеялся, что это действительно ошибка, а не проявление какой-то особо мерзкой черты характера человека, в котором раньше не было этих черт. Не хотелось быть с ним жестоким, но сейчас по-другому совсем не получалось. — Он не особо распылялся на объяснение. Сказал, что из-за фестиваля гостиницы заняты на эту ночь, и ему негде остановиться дождаться самолёта. Когда я спросил, где ты, он ответил, что не знает. Я попытался расспросить. Он ответил, что он тебе сейчас не нужен и ты доходчиво через насмешки и тычки дал ему понять, что ему не место в твоём круге общения. Мне этого хватило. Вижу, что он, судя по всему, даже преуменьшил. Я не думаю, что он правда не нашёл гостиницы — я думаю, ему просто не хотелось оставаться одному. Мы его накормили и уложили спать, он сразу же отрубился. Вот и всё. — Блять, я хочу к нему, — выдохнул Коннор. — Пусти меня к нему. Мистер Перри снова оттолкнул его на диван. — Спи, Коннор. Всё завтра. Дай ему выспаться. И бога ради, подумай над тем, какого хрена тебе знание, кто из вас главный, оказалось важнее человека, которого ты любил и оберегал много лет. Коннор покорно кивнул. Не раздеваясь и больше не поднимая взгляда, он рухнул на диван, отвернулся к спинке и расклеился окончательно. Мистер Перри покачал головой, протягивая ладонь и касаясь его плеча. Этот мальчишка даже таким ублюдком не чужой ему человек. Он его не оттолкнёт. — Он любит тебя и нуждается в тебе. Шанс есть. Верни ему то, что ты ему задолжал за эти две недели. Мне, если честно, кажется, что ему не так много и нужно. Просто чтобы ты был на его стороне. Даже быть одному против всех не так страшно и обидно, как если среди этих всех против тебя и тот, кому принадлежит твоя жизнь. Просто верни ему себя. Это должно сработать. Этот ребёнок поступит правильно. Мистер Перри был в этом уверен.

***

Утром крутило, наверное, даже не от выпитого, а от намешанного. Коннор вчера не сильно задумывался о том, что и в каком порядке он пьёт: было очень паршиво, надо было быстро нажраться — это он и сделал. За двадцать минут не осталось ни мозгов, ни совести, ни даже слёз. Плакал он уже в одиночестве. Пить начал в компании, но потом от неё затошнило, и он от невозможности послать и сбежать от самого себя послал Мэйсона, как будто во всём произошедшем была лишь его вина. Тот посмеивался вслед, что-то даже повторил из сказанного ранее о том, что Коннор вообще никакое своё главенство не доказал и даже наоборот. В ответ последовала единственная умная мысль Коннора за последние две недели: "Наплевать. Нижний и нижний. Главное, что его". В чём он, правда, уже не был уверен. Теперь лежал, смотрел в потолок и надеялся, что Матвей не успел уехать в аэропорт. Мысль о том, что мистер Перри вчера отнёсся к нему теплее, чем к Коннору, на самом деле грела: может, стало хоть немного не так больно. Он всего этого совсем не заслужил. Коннор с трудом представлял, как Матвей держался с ним эти две недели. Вспоминал его вид каждое утро после тяжёлых тренировок, издёвок, скудного питания, недосыпа и ночи почти под гнётом чужого ущемлённого самолюбия. Почему-то в моменте он не просто не считал это критичным — он даже, в общем-то, понимал, что мучает Матвея, но думал, что это лишь пока они тренируются вместе с другими. Потом-то отогрет, отобнимает, заласкает с головы до ног. Сейчас просто важнее другое. Так он рассуждал. Но если хоть на секунду представить, каково ему было. Коннор назвал его состояние у себя в голове севшей социальной батарейкой, потому что так было проще: просто согласиться с Матвеем, что он в порядке. В тот момент, когда Матвей говорил ему, что это норма для него, Коннор не спорил только потому, что, что бы ни было, он собирался быть рядом и поддержать, если будет тяжело. Но в итоге-то он, мягко говоря, не был, причём не был с первого дня. За какой дверью, интересно, он спит, если он ещё здесь? Перри уходил вчера в коридорчик, в дальнюю комнату, осталось ещё две: в одной из них его сын, в другой — Матвей. Услышав шевеление в одной из комнат, Коннор даже не думал больше. Поднялся и, пошатываясь, пошёл выяснять, не его ли это любимый ворочается туда-сюда от какого-нибудь дерьмового сна. Сына Кори он в любом случае собой не напугает, только обрадует своим появлением. Постучав и выждав несколько секунд, Коннор опустил ручку, заглядывая в комнату. Матвей не спал, сидел на заправленной постели, уткнувшись в стоящий на зарядке телефон. Увидев Коннора, выдохнул, отвлекаясь. Не игнорирует. Уже здорово. Но молчит, хотя вряд ли подумал, что Коннор сам по себе просто сюда пришёл. Должен был возмутиться, что даже Перри доверять нельзя, видимо. Коннор присел на пол у его ног, сложив свои по-турецки, и посмотрел снизу вверх. — Я рад, что ты цел, — прошептал он. Матвей нахмурился: — Ты пил? — спросил он по-русски. Коннор дёрнул бровью в непонимании, а потом поднёс руку к лицу, чтобы ощутить своё дыхние. Пахло принесённой в жертву печенью. Он скривился, поднимаясь на ноги: — Прости, одну минуту. Чистить зубы, срочно чистить зубы. Как ему сразу не пришло это в голову? Краем глаза зацепил, как губы Матвея дёрнулись в улыбке от рекции Коннора на самого себя. И, чёрт... Он впервые за две недели улыбался. Коннор это только сейчас понял. Нашпиговав себя мятной пастой, Коннор посмотрел на своё лицо в зеркало. Жалкое зрелище. По-быстрому умылся, вытер первым попавшимся полотенцем, лишь надеясь, что это именно полотенце, а не, например, половая тряпка, и хорошенько замоченным в раковине пошёл занимать прежнюю позицию у ног не сдвинувшегося с места за это время Матвея. И снова всё замерло вокруг. Какой он красивый сейчас, в утреннем свете, хоть немного отдохнувший. Где-то успел даже побриться, голова помыта и причёсана, кожа чистая как будто не мальчик-подросток. — Мэттью, я больше никогда так не сделаю. Не подведу тебя, не буду с тобой таким мудаком, — тихо сказал Коннор, глядя ему в глаза. — Прости меня, пожалуйста, за все эти две недели. Он в ответ качнул головой. — Что мешало понять это раньше? — он продолжал говорить на русском. Коннор увидел в этом знак. Матвей же, чёрт возьми, английский учил поначалу ради только него одного. Он настолько больше не хочет показывать свои старания ради этих отношений. — Хотел влиться в компанию. Пассивно-агрессивную. Не осознавал, что у тебя сейчас нет сил на борьбу с таким родом общения. — Две недели не осознавал? Ты был мне нужен. — Я знаю, маленький. Я должен был быть рядом в тот вечер, когда ты не пошёл играть с нами. Должен был остаться дома, дождаться, пока тебе станет легче в этой компании, и только потом идти тусить с ними уже вместе с тобой. И я должен был ограждать тебя от издёвок с их стороны. А я их, по сути, одобрил. И тем самым дал на них полный карт-бланш. Мне очень перед тобой стыдно. Если взять за руку, не выдернет? Коннор осторожно коснулся своими пальцами его ладони, но Матвей не стал его отвергать. Он нуждается в Конноре по-прежнему. Это, вроде бы, хорошо. — И что это тогда было? Что за переключатель режимов? Коннор полноценно взял его за руку. Правда прозвучит больно, но и врать уже нельзя. — Я счёл почему-то важным доказать Мэйсону, что я не нижний. Эмоций на лице Матвея было больше, чем за предыдущие две недели, вместе взятые. — Ты серьёзно? — Да, я знаю... — Да забирай свою верхнюю роль хоть навсегда, мне наплевать, в какой позиции я с тобой сплю, — по-прежнему на русском злился Матвей. — Что это за тупой бред вообще, какая нахрен разница, почему это вообще для тебя важно? Почему это оказалось даже важнее, чем сами наши отношения? В принципе, к аудированию на экзамен по русскому языку Коннор, кажется, уже готов... — Я когда-нибудь говорил тебе, какой ты красивый, когда говоришь на русском? — Коннор печально улыбнулся. Матвей сомкнул губы, непонимающе глядя на своего парня. — Я не знал, что такое может меня оскорбить, — продолжил Коннор. — Теперь я буду знать. И больше этого не допущу. — Оскорбительно то, что ты можешь быть снизу? Блять, поверить не могу, что мы всерьёз об этом говорим. — Я знаю. Маленький, я всё знаю, как обидно это сейчас для тебя звучит. Я обещаю не допустить такого и работать над собой. Видно, как его это задело. Отношение Коннора слишком многое означало и для него, потому как, если Коннор считал для себя унизительной нижнюю роль, то он, получается, унижал и Матвея каждый раз, когда тот поддавался ему. Это в корне всё меняло. — В твоей парадигме выходит, что кто-то из нас всё время будет страдать. — Нет! — Коннор сжал его руку сильнее. — Нет, честное слово, я впервые так отреагировал на мысли об этом. Я раньше не думал так, но Мэйсон сказал об этом так, словно я должен оскорбиться, а я просто дурак, что не смог себя от него оградить. Матвей, не думай так, пожалуйста. Мне никогда не было сложно тебе поддаться, и всякий раз, когда ты даёшь мне право быть главным, я чувствую лишь свою ответственность, я не характеризую это как слабость. Мышонок, я обещаю тебе, ты больше не столкнёшься с этим с моей стороны. Как в страшном сне. Матвей поник, но взгляд не отвёл. У него совсем чистая душа, это Коннор что-то скрывает, юлит и изворачивается, но Матвей для него весь как на ладони. — Что ж, теперь понятно, почему ты так восхищённо говоришь о том, как легко я принял эти отношения. Получается, глубоко внутри ты гомофоб и был им всё это время. — Я не знал этого, Мэттью. — Я понимаю. — И могло быть и хуже. Чаще наоборот, гомофоб и латентный гей. Он несёт вред всем вокруг. А я только себе и один раз по глупости тебе. Хорошая новость, — попытался пошутить Коннор. Матвей развернул вторую ладонь, разводя руки в стороны. Коннор, не думая, поднялся, сразу залезая в его обьятия и заваливая его на спину. Чужие пальцы вплелись ему в волосы. — Не знаю, как мы будем с этим справляться, — проговорил он. — Никак, Мэттью. Это моя проблема. Я решу её сам. Ты мне ничем в этом не поможешь. Просто знай, что ты самый важный человек в моей жизни. В последние дни так не казалось, я знаю, но мне безумно с тобой хорошо. Если оно действительно и есть во мне, я ни разу этого не чувствовал рядом с тобой. Мальчишка притих. Его пальцы перебирали волосы Коннора. Он такой нежный, даже когда Коннор совершенно ничем этого не заслуживает, сами эти объятия, его рука в чужой руке, пальцы, ласкающие кожу головы — разве он всё это должен делать? — Прости меня, — прошептал Коннор. — Я перед тобой очень виноват. Я хочу поступить иначе. — Поступи, — только ответил Матвей. — А потом уже спрашивай. — Не улетай тогда, пожалуйста. Мы с ребятами договорились на ешё четыре дня сверх прошедших. Сегодня тренеры заняты, но с завтрашнего дня мы можем снова тренироваться. Это шанс для тебя отдохнуть и позаниматься в полную силу и шанс для меня на работу над ошибками. Всё будет по-другому в эти четыре дня. Я обещаю. Только не уходи. — Хорошо, — ответил Матвей. Коннор испытал столько радости от одного только факта, что ему дают шанс. Только вряд ли это означало, что и прощение заслужится просто. Матвей инертный, ничему не противоречащий, и отсутсвие ярко выраженного вслух недовольства вообще не означает его отсутствия в принципе. Это делало коммуникацию с ним сейчас особенно трудной, Коннор не будет знать, что делает что-то не так, двигаться будет вслепую. Но, вроде бы, раньше получалось? Раньше этот парень был счастлив рядом с Коннором, и тому не приходилось прилагать к этому бешенных усилий. Просто любить. Как сейчас. Всё получится. Да?

***

Матвей больше не говорил на английском. Это не обсуждалось между ними, Коннор знал, почему, и не спрашивал. Практиковался. "Поживи как я", — имел в виду Матвей между строк. Коннор жил. Слушал внимательно, но местами приходилось догадываться и додумывать. И переживать, что понял не так. Переживать, что облажается, неправильно услышав. А вес его ошибок сейчас слишком велик. Но в остальном Матвей его не гонял, вёл себя как обычно, и Коннор не понимал, насколько он на самом деле обижен и что происходит у него внутри. Утром нового тренировочного дня он был куда более отдохнувшим, чем все прошлые две недели до их пересечения в квартире их старшего товарища. Коннор зарылся пальцами в его волосы двумя руками, приближаясь и мягко целуя его в затылок. — Лучше? — спросил шёпотом. — Угу, — Матвей открыл один глаз и поднял взгляд, улыбаясь. У Коннора мурашки по коже пробежали. — Боже, какой же ты красивый. И когда улыбаешься, особенно, — пальцы пробежали по гладкому лицу, Коннор наслаждался даже одним ощущениям касания к чему-то настолько совершенному. Он не хотел сказать, что раньше Матвей не был так красив, как сейчас, но в последние несколько недель он стал таким нереальным. Ему так шло это набирающее силу и цвет взросление, язык уже не поворачивался в моменты нежности называть его мальчишкой — Матвей становился настоящим красивым молодым мужчиной практически на глазах, и Коннор, имевший возможность это наблюдать, каждое утро вот так же не верил самому себе. Происходит ли с ним то же самое? Коннор не видел никакой разницы в зеркале, начиная с пятнадцати. Вширь только растёт. Матвей опустил ноги на пол, подвигаясь к Коннору и проводя пальцами по его ширинке. Заметил-таки. Коннор расстегнул джинсы, спуская их вместе с бельём и подступая к кровати. Инициатива была не с его стороны, поэтому он не настаивал, только зарылся пальцами в волосы и не сдерживал стонов даже от одного созерцания удовлетворяющего его Матвея. Потрясающий он. Ещё чуть больше суток назад грустил, услышав про точку зрения унизительности доли принимающего, а сам всё равно даёт Коннору себя пользовать. Сразу же. Брать в рот, вероятно, самое ущемляющее достоинство действо, да и не любил Матвей этого никогда, но что может быть сильнее, чем демонстрация того, насколько любовь и доверие делают ничтожным все эти мысли об унижении и немужественности? Матвей выпустил его изо рта, оставляя несколько нежных поцелуев на бедре и низу живота, а затем поднял взгляд на Коннора, продолжая в течение некоторого времени играть с ним рукой. Переводил дыхание. Коннор положил ладонь на его шею и, когда Матвей продемонстрировал готовность, положив головку на нижнюю губу, насадил его на себя, чтобы кончить. Матвей сглотнул, и у Коннора по спине пробежал разряд, он простонал, насаживаясь глубже и изливаясь ему в глотку. — Сволочь, — выдохнул он. — Я теперь не хочу ни на какую тренировку. Хочу тебя завалить. Блять, да что ж такое, что ж тебя всё время так мало, как тобой насытиться? Невозможно же уже просто. Матвей посмеивался, вытирая губы тыльной стороной ладони. Они блестели, а на щеках расцвёл красивый румянец — парень в этот самый момент выглядел как грёбанный греческий бог. Это просто немыслимо. Коннор наклонился, мягко царапая его подбородок и нежно, насколько вообще умел, втягивая его в ленивый поцелуй, нужный затем, чтобы попробовать эту красоту немножко отпить себе. — А ты так и хотел, плут, — оторвавшись, прошептал Коннор ему в губы. — Чтобы не ходить так рано. — Немного, — признался Матвей. — Совушка моя, — Коннор коснулся губами его щеки, виска, макушки, а потом отстранился, отходя и возвращаясь к сборам. Матвей повернулся за ним, видя свой баул у порога. — Ты собрал мой? — удивлённо спросил он. — Ага, — Коннор указал на сумку глазами. — Но проверь, мало ли я не всё помню. Солнце, если что, вышло сегодня только затем, чтобы на его улыбку посмотреть. Научиться у этой улыбки, как надо освещать мир. Матвей, поднявшись на ноги, подошёл и обнял Коннора, сидящего на полу, со спины в благодарность. — Верю, что там всё. Спасибо. — Мне нетрудно рано вставать, это оптимальное решение, так что не за что. — Обожаю твою оптимизацию, — неожиданно ответил по-английски Матвей, но затем вновь перешёл на русский: — Я в душ, и выходим? — Давай, десять минут максимум у тебя. Тупое у них общение выходило из-за того, что Матвей, который поначалу выражался по-русски максимально просто, уже спустя сутки развязался и перешёл на свой какой-то гоп-стоп русский. У Коннора из-за этого немного сдавали нервы. Но он пока не попросил Матвея что-либо перевести на английский, ему было невербально указано пройти через мясорубку, и он был к этому готов. Ради такой улыбки — вообще без проблем. Ну, ладно, с небольшими проблемами. Сил у Матвея явно прибавилось. С парнями утром они не виделись, с трудом успели на тренировку, забежали, и тут же расселись по великам, ни с кем так и не общаясь. И выспавшийся Матвей погнал сразу на три нормы, в конце намереваясь, наверное, расколоть этот велтренажёр к чёртовой матери. Ему не хватало физики все эти две недели, и он, судя по всему, люто соскучился по своей нормальной форме. Взять из неё он решил всё. И попробуй ему такому что-то ещё сказать. Какие ещё интересные факты про Филадельфию знаете? Или про Россию, может, хотите с ним поговорить? А может, есть какие-то паскудские шутки про геев? Делитесь остроумием, мудозвоны. Он любую тему сейчас поддержит, мало не покажется. — Хва-а-а-атит, — Коннор взял его за талию, отрывая от тренажёра. — У нас ещё три тренировки сегодня, ты успеешь ещё преломать инвентарь и посадить себе сердце. Господи, — нащупав сосуды, Коннор выдохнул. — Пульс триста. — Заебись, — еле дыша, ответил Матвей. — "Заебись", — так же по-русски передразнил Коннор. Тревор, растягивающийся в трёх метрах от них, усмехнулся: — Кто цепь отвязал? Что за киборг? Чем кормите? — "Сладким кофейком", — на английском повторил Матвей прошлое предложение Тревора в раздевалке. — Скажи, классно помогает? Я без него не выхожу на лёд. — Сахарный диабет второго типа и инфаркт в сорок пять, — прокомментировал Коннор. — Это всё мифы, ничего не знаю. Какао-бобы полезны для всего. — Я тебя огорчу, но какао-бобы не то же самое, что раф с кокосовым сиропом. — Но он делает меня счастливым! — всплеснул руками Тревор. — Ну, главное, чтобы твоя поджелудочная в это верила. Матвей тихо засмеялся, раскидывая мат, чтобы тоже приняться за растяжку. После кардио тянуться очень приятно. Тревор заострил взгляд на его реакции, неверяще улыбаясь в ответ. Не понимал, что изменилось, но ему и не надо. Пусть удивляется. Он Матвея не знал и не понимал, что за отношения между двумя этими людьми, не осознавал, как так можно — быть в отношениях, видясь два-три раза в месяц, разговаривать на разных языках и понимать друг друга, рвать когти на другую часть света, потому что нужен в этот момент больше всех в мире. Тревор неплохой парень, но он не понимал. Он не Кори Перри, не Мелани и даже не Сашка Никишин. Поэтому Матвею не было до него и его мнения никакого дела. Объяснять лень, да и не поймёт он всё равно, Матвей ведь на русском говорить будет. Мэйсон расстелился по полу в раздевалке, подняв ногу и разминая голеностоп. Подвернул, похоже, на тренажёре. Этого ещё только не хватало к началу сезона. Коннор взял его кроссовок, натягивая носок вверх и вниз. Затем влево, и Мэйсон поморщился. — Это сейчас? — Нет. Это новые коньки. — Любые, или эти? — Любые, но обычно не так сильно. Ноги ещё разные, блять, на одной всё нормально, другая болит как сука, хоть разные бери. — У Матвея были разные, — Коннор отпустил ногу. — Это нормально. — Матвей — это неубедительная мера нормы, — съязвил Мэйсон, поднимаясь. — А чего, сильно разные были? Они повернулись к нему с вопросом. Матвей был без футболки, складывал вещи, не сразу поняв, что к нему вопрос. — Разного размера? — спросил Коннор у него. — Нет, размер одинаковый, но я на ноги по-разному наступал, из-за этого один конёк сбоку сильно натирал. Исправляли наступ. Но пока не исправили, разные ботинки нужны были, — ответил Матвей на русском. Мэйсон закатил глаза. — Английский покинул чат. На человеческом можно? — Он говорит, что наступ на двух ногах был разный, из-за этого приходилось разные ботинки брать, — перевёл Коннор. И посмотрел на Матвея, удостовериваясь, что понял правильно. Тот кивнул. — Ну, вот, звучит как норма прям, — вздохнул Мэйсон. — А чего с английским-то? Нормально же разговаривал. — Не тупи, это протест, — встрял Тревор. — Заебал ты его, не будет он с тобой больше разговаривать. Но это Мэйсона только раззадорило. — Так-так-так, — он заулыбался. — А чего я-то заебал? Веселились все, а обиды только на меня. — Я тоже русского не знаю, если что, — напомнил Тревор ему. — Так что я тоже среди наказанных. — А-а-а, так это русский, — продолжал обезьянничать Мэйсон. — А то стою слышу скрежет крысиный, думаю, что-то знакомое, а это русский. Ну, точно же. — А мне нравится, он только поначалу звучит грубо, но как начинаешь сам говорить... — влюблённо выдохнул Коннор и затем добавил на русском: — Если в любви признаваться, то по-русски. Матвей повернул к нему голову, довольно улыбаясь в ответ. А он думал, ему так кажется только потому, что это его родной язык. Приятно почему-то. Теперь никакие слова любви на английском от Коннора не примет, пусть мучается. — Ой, боже, — фыркнул Мэйсон. — И этот туда же. Это заразно? Надо подальше стоять? Не хочу "орусеть" и в СКА попасть. Или в армию. А Матвей в СКА хотел и не попал! С чего они все решили, что попасть в СКА просто, он никак понять всё не может?! Мэйсон крутился как уж на сковородке. Он только выглядел расслабленным и насмешливым, внутри него кипела работа: понимал, что теряет влияние и контроль за ситуацией, парень перед ним не ломается, Коннор, очевидно, тоже сорвался с крючка, а Тревор — Тревор уже давно умеет держаться на безопасном расстоянии от его игр. — Он ничего не сказал, но я всё равно переведу: тебя не возьмут, ни туда, ни туда, — улыбнулся Коннор. Понятно-понятно. — Ну, ясно, — Мэйсон наигранно вздохнул. — Кто-то тут кому-то отсосал. Клёвый способ из мужика жижу сделать безвольную. Ну, да. И что? Матвей разгладил футболку на своей груди. Оделся сегодня в мерч Филадельфии, возможно, с надеждой оставить на нём кровь врагов. Кровью занялся прямо сразу. Развернулся и врезал Мэйсону по-мужски, как положено, за все эти четырнадцать дней личного ада. Тот, скорее, от неожиданности, чем от боли, оступился, вновь сваливаясь на пол. — А чего ты сразу развалился? — Матвей встал над ним. — Отпинать бы тебя, сука, но я лежачих не бью. Тревор вцепился ему в спину, собираясь оттаскивать, но Матвей стряхнул его с себя. Мэйсон не поднимался, вытер кровь с губы ладонью и злобно посмотрел на парня над собой. — Что ты этим доказать хочешь? Что ты, как лучший представитель своей национальности, решаешь проблемы только таким способом? — А ты мне проблемы, что ли, хотел создать? — Матвей наклонился над ним. — Раз так боишься моей "национальности", обходи стороной. А заговоришь ещё раз про меня и него, я найду, как отбить тебе желание сталкиваться со мной где-либо: на льду или в жизни, — Матвей отошёл, повернувшись к Коннору. — Переведи. — Блять, подожди, у меня, кажется, оргазм, — ответил тот. — Ну, наверное, вкратце даже я могу перевести, — Тревор посмотрел на лежащего Мэйсона. — Иди нахуй, тварь канадская. Как-то так? — он посмотрел на Матвея. Тот жестом показал, что сойдёт. Коннор подал руку Мэйсону, помогая подняться. — Ну, по-моему, тут один-один, — прокомментировал он. — Не понимаю, — Мэйсон с трудом встал на ноги, воспользовавшись помощью, — почему мне выбивают зуб, а ты был удостоен отсоса. Почему мне не отсосали? Я бы тогда, может, паинькой был. Он никогда не заткнётся. Видит бог, кто-то из них в итоге этих последних четырёх дней поедет отсюда вперёд ногами.