Папочка

      Руки Мадса были стремительными. Они действовали гораздо быстрее, чем Хью успевал отслеживать их перемещение. Как только ужасающе долгая поездка в лифте закончилась, горячие пальцы Мадса немедленно коснулись его холодных, пробежались вверх по руке и остановились у пульса. Быстрого до ужаса: сердце Хью билось загнанным в смертельную ловушку зверем. Так он ощущал себя возле Мадса каждый чертов час в сутках. Раненным и напуганным, но погрязшим по уши.       Без единой возможности вырваться. Этот чертов датчанин — сексуальный бог, скандинавское чудище из сказок — завладел его сердцем, всем Хью, раз и навсегда. Мадс доказал это, распахивая дверь в свою комнату, а после впечатывая бедное тело Хью в нее же, но с другой стороны. Он прижал его всем весом, сжал запястья в своих удивительно жестких кулаках и, наконец, напал. Мадс целовал его жадно, впитывая в себя выдыхаемый воздух, практически вылизывая весь рот Хью. Так, словно ждал этого весь день. И, о боги, Дэнси не мог не ответить тем же. Верхняя одежда делала их соприкосновение мягче, но борьбу лишь ожесточеннее. Хью хотел поскорее сбросить это все и дотронуться до Мадса — настоящего Мадса — голодного, пышущего жаром. Миккельсен не хотел отрываться от восхитительно прохладной кожи щек, мягких губ, верткого языка. Он зубами рванул тот самый жутко дорогой шарф, открывая себе больший доступ к шее. Хью застонал как только почувствовал жжение укуса. Мадс застонал, погружаясь в свой до ужаса родной аромат шторма и грозы.       Шторм в сердце — шторм в глазах. Синее бушующее море сверкнуло, когда Мадс смог оторваться от него. Руки, пальцы, губы запорхали вокруг, расслабляя, уводя за собой в пучину раскаленных прикосновений и распаляющего желания. Хью показалось, что он моргнул, пытаясь удержаться на отчаянно подкашивающихся ногах, на деле кошмарная оранжевая куртка оказалась на полу, пальто — в том же углу. С рубашкой Мадс и вовсе не церемонился: просто потянул края в разные стороны, с треском вырывая пуговицы, вновь набрасываясь на изогнутую шею, кусая и вылизывая тонкие кости ключиц, то опускаясь ниже, то вновь поднимаясь, лишь бы урвать очередной быстрый поцелуй.       Разум Хью плавился, кажется, он что-то шептал, пытаясь найти губами то макушку, то губы, шарил руками по гибкому телу в поиске опоры, несдержанно ахая от силы чужих прикосновений. Когда Мадс наконец добрался до его ширинки, член Хью уже практически болел. Все его нереализованное желание обернулось болезненным напряжением. Рот Мадса оказался куда приятнее во всех отношениях. Горячий и влажный, он сомкнулся вокруг Хью, и весь окружающий мир окончательно перестал существовать. Остались только движения головы, сильный язык и руки, сжимающие бедра. Контролирующие, не дающие Хью двигаться в своем диком темпе, вбиваться глубже в это горло. Он мог только цепляться за отросшие длинные пряди светлых с проседью волос и шептать — или кричать. Наверняка он был чертовски громким, настолько же громким, как и пошлые причмокивания Мадса, с которыми он заглатывал его всего, доводя до умопомрачения, до закатывающихся глаз, до просьб, нет, требований взять его прямо сейчас.       Мадс, кажется, не сдержался: его рука приласкала собственный член через ткань джинсов. Его утробное рычание эхом прокатилось по позвоночнику, вызывая мурашки, и обосновалось в животе. Дикое животное желание. Обладать и принадлежать. Тело Хью задрожало против воли, задрожали ноги, и без того слабые, руки вцепились в загривок. Чрезвычайно чувствительный, задыхающийся, с каплями выступившего пота на голой груди, он то пытался остановить Мадса, то наоборот пытался взять контроль в свои руки. Загнать член еще глубже, стать еще стремительнее, еще жестче, излиться глубоко в эту манящую горячую глотку.       — Смазка? — Просипел Хью, когда желание стало почти нестерпимым. Он мог бы закончить и так, но ему было мало. Мало Мадса, мало прикосновений, мало его тела. Член Хью напрягся, когда горячая нега покинула его. Но Хью был готов пожертвовать малым, чтобы получить большее. Большее и стоящее колом.       Мадс заколебался. Он отчаянно не хотел покидать это послушное мягкое тело. И лишь собственная болезненная эрекция заставила его подняться, сделать несколько резких шагов и дотянутся до тумбы поодаль. Остатки выдержки ушли на то, чтобы выдавить содержимое себе на ладонь и прогреть ее пальцами. Мадс обернулся, стремясь преодолеть это незначительное расстояние в один большой шаг, но замер на месте. Он едва ли мог догадаться, какое выражение застыло на его лице, но Хью лишь игриво и удовлетворенно ухмыльнулся этой реакции. Сам он, обнаженный, облокотился на дверь, повернувшись к Мадсу спиной. Отставленная задница призывно вильнула. А следующее его движение почти выбило весь воздух из легких Мадса. Порочно обсосанные вертким языком пальцы скользнули ниже, к разведенным ягодицам, и словно в нерешительности остановились у тугого входа. Этот ужасный мальчик проник в себя с трудом, заставляя Мадса шумно сглотнуть. Идеально сложенное тело выгнулось вслед движению. Тихий стон из приоткрытых искусанных губ, пунцовые щеки — Мадс пропал окончательно. Он бы так и простоял столбом, пораженный открывшейся ему развратной картиной. Его Ганнибал несомненно поспешил бы запечатлеть если не на холсте, то во дворце памяти все детали этого вечера. Мадс такими фантастическими талантами не располагал, но ломаные движения чужих пальцев слегка привели его в чувство.       Хью наслаждался произведенным эффектом. Тем, как Мадс сорвался с места, как прижался к его спине всем телом, обдавая своим жаром, как прохрипел что-то на своем датском. Его возбуждение было не только отчетливо слышно, но и ощущалось сквозь грубую ткань джинсов. Полностью раздетый Хью двигал пальцами очень аккуратно. Без особого удовольствия, но старательно. Мадс не мешал ему и не перенимал инициативу. И все же он недолго оставался лишь пассивным наблюдателем: добавил смазки, поглощая глазами каждое движение, обласкал губами и языком шею, спину, руки, казалось, он пытался любыми способами доставить Хью удовольствие. В конце концов Мадс очень аккуратно повернул его кисть, устремил хорошо смазанные пальцы глубже, корректируя направление, и…       — Вот черт, — прошипел Хью, пронзенный внезапным импульсом. Его словно током ударило — настолько неожиданным был эффект.       — Расслабься, — губы Мадса оставили поцелуй у самой мочки уха. — Нужно делать все нежно. Сначала вот так, — пальцы Миккельсена скользнули по пояснице, аккуратно поглаживая мягкую кожу с едва ощутимым нажимом. Мадс гладил его кожу, Хью гладил себя изнутри. Дэнси было очень легко представить его в себе, повторяющего эти простые движение, распаляющие фантазию, вызывающие мурашки по коже. Но гораздо приятнее было просто расслабляться в этих руках, позволяя руководить собой и процессом. — Теперь сильнее, вот так, — пальцы на пояснице нарисовали новый узор.       Хью почти всхлипнул от интенсивности движений, но послушно повторил. Смазанные пальцы легко скользили внутри изучающими неуверенными движениями. Раз за разом — мучительно медленно, подбадриваемый поцелуями и прикосновениями, тихим шепотом в самое ухо. Он доводил себя до края: невозможно причинять себе еще больше удовольствия, невозможно не чувствовать силу чужого желания, заглушать свои стоны, кусая губы.       — Отлично, skat.       — Твоя очередь, — выдохнул Хью, и тут же с шумом втянул воздух.       — Как скажешь, мой мальчик, — шлепок по ягодице. Мадс прижался к его спине всем телом, надавил на поясницу. Кудрявая голова согласно качнулась, сверкнул хитрый прищур глаз. Мадс подождал, пока Хью освободит свои пальцы с едва слышным звуком. Терпения Мадса хватило только чтобы протиснуть ладонь между двумя телами, расстегнуть ширинку и помочь себе. Ему было не до одежды — собственный член пульсировал и жаждал разрядки. Уже порядком влажная головка уперлась в жар между чужих ягодиц. Пришлось сжать основание члена, чтобы не кончить раньше времени. Он хотел бы сделать это жадно и грубо — одним толчком. Почти по-животному. Но не мог. Его мальчик хорошо постарался, растягивая себя, и все же стоило быть аккуратным. Хотя бы первое время.       — Прекрати думать, — фыркнул Хью в ответ на молчаливую тираду. Он уперся щекой и частью головы в единственную опору, освободившиеся руки оказались на бедрах. Мадс почти в замедленной съемке наблюдал, как этот несносный голодный мальчик сам предлагает ему себя, широко и уверенно разводя свои ягодицы в стороны. Это было выше его сил — смотреть и не трогать. В конце концов, Миккельсен всегда брал от жизни лучшее.       На секунду Хью ослеп. Их бедра соприкоснулись с глухим шлепком. Стремительность движения почти выдернула его из приятной истомы, жалящая боль пронзила тело до самой макушки, но… Этот дискомфорт оказался возбуждающим. Они наконец соприкасались так близко впервые за такое долгое время, что ноги Хью заныли, и он весь инстинктивно сжался. И, о черт, от этой узости Мадс почти потерял голову.       — Мой хороший, — толчок еще глубже, тело еще ближе. Мадс вошел в него на всю дину, фиксируясь в этом положении. — Мой умный прелестный мальчик, — одна рука прижала к себе Хью за талию, вторая ладонь легла на основание члена. — Мой любимый. Min elskede.       Стало удобнее. Руки Мадса крепко держали его, прижимали к себе. Хью хрипел, пытаясь обуздать собственное тело, которое на неумолимых скоростях само пыталось двигаться, объезжать, проникать глубже. Его руки напряглись, а член истекал смазкой, отчаянно толкаясь в чужую руку. Больше ничего не ныло. Жжение сменилось чувством принадлежности, наполненность ощущалась пьянящим вином.       — Ненасытный мальчик, — улыбнулся Мадс ему в ухо, когда Хью завертел бедрами в поисках того самого угла и положения, стремясь выжать все доступное ему удовольствие. — Ты ведь хочешь, чтобы я был жестче?       Пальцы Хью поджались от возбуждения. Он замычал и активно закивал. Не было ничего в этом мире, чего бы он хотел так сильно, как этого. Он был уже готов — растянут и расслаблен, его тело адаптировалось, научилось принимать в себя Мадса, научилось наслаждаться его вторжением. И теперь Хью было мало. Он хотел его всего. Он хотел голодного грубого Мадса. Он хотел удовольствия на грани боли, он хотел принадлежать.       — А волшебное слово? — Мадс ухмыльнулся в последний раз, оставил несколько поцелуев на влажном плече. Его мальчик под ним дрожал и сипел, доведенный до мимолетного безумия его бездействием. Он тянулся к нему всем телом, рвался получить свое. Хью стал горячим и мокрым от страсти, вокруг члена Мадса отрывисто забился пульс, и мышцы вновь сжали его до тихого вздоха. Едва уловимый толчок — Хью задохнулся.       — Пожалуйста, — проскулил он сломанным голосом.       — Твою мать…       Он вбивался в его тело вновь и вновь, доведенный до края своего возбуждения, почти не заботясь о чужом удовольствии. Почти — то, как Хью стонал, выгибался, вертел бедрами — черт дери, ему тоже было действительно хорошо. Мадс мог видеть лишь часть его лица: раскрытый влажный рот, трепещущие ресницы, влажные кудряшки на лбу. Дэнси задрожал, когда все его тело напряглось, а волна удовольствия накатилась на него. Это было постепенно: согрелась грудь, живот, бедра. Средоточие удовольствия плескалось в нем, словно он стал наполненной бочкой. Ему хватило нескольких толчков: безжалостная ладонь Мадса выдаивала из него удовольствие, а член вбивал его назад. Мадс заткнул его очень вовремя, иначе бы он закричал. Он весь вдруг стал одним оголенным нервом, сжимающимся и пульсирующим, мечущимся, взрывающимся. Он словно сгорел в огне, а потом снова воскрес, оглушенный. Мадс целовал его так же яростно, как и двигался, но время для Хью замедлилось, потекло сладкой патокой. Лишь спустя минуты к нему вернулся слух, а зрение сфокусировалось.       — Дыши, любимый, — Мадс, остановившись, терзал хрящик его уха зубами, крепко-накрепко обнимая, почти баюкая в своих объятиях.       — Вот черт… — Хью выдохнул. Он все так же был прижат к Мадсу спиной, его руки оказались заведены назад и зафиксированы на плотно прижатых друг к другу бедрах. Член все еще подрагивал. Дверь оказалась безнадежно испорчена.       Мадс оставил свой укус на плече, аккуратно качнул бедрами. Черт! Хью дернулся от избытка ощущений, его тело, только что расслабленное, вновь напряглось. Точно. Ведь Мадс еще…       — Ты такой чувствительный, — почти прорычал Мадс, явно борясь с собой. С одной стороны он мог бы просто продолжить двигаться в этой пульсирующей влаге. С другой — он слишком любил Хью, чтобы доставить ему хотя бы малейшие неприятные ощущения. Мадс остановился, его тяжелое дыхание опалило шею, мягкие губы коснулись влажной кожи.       — Я… Ты, — Хью не договорил, только промычал нечто нечленораздельное. Бедра его, и без того дрожащие, двинулись назад, ближе к Мадсу. Они выдохнули в унисон. Это было не больно — нет. Хью не смог бы описать ощущение чрезмерной заполненности. Словно все его нервы и мышцы оказались напряжены, словно пульсирующий жаждущий член Мадса вбивался не в его простату, а в каждую частичку тела.       Шипящее «Gud» позади, две горячие ладони, скользящие по груди, талии, бедрам, совсем аккуратный толчок в расслабленное и раскаленное. Ответный полувсхлип Хью, и табун мурашек по коже. Тело металось и молило перестать, но предательский язык шептал в никуда «еще, еще, Мэсс».       — Мой умничка, — похвалил Мадс. Мышцы Хью инстинктивно сжались вокруг него: болезненно приятно до истомы в животе. — Ты потерпишь ради меня?       Хью кивнул, сбрасывая капли пота со лба. Многострадальная тонкая дверь, отделяющая их жаркое сплетение тел от остального мира, скрипнула, когда Мадс вдруг впечатал его в дерево мощным толчком. Лишь вовремя выставленные преградой руки уберегли от удара. Хью простонал, влажная рука скользнула вдоль мягкого члена, аккуратно, но настойчиво раскатывая последние капли семени в такт толчкам, коротким и мощным. Мадс отстранялся лишь за тем, чтобы вторгнуться в мягкое тело перед собой рывком, почти безжалостно дразня распухшую от трения простату.       — Господи… Мэсс… Пожалуйста!                    Всхлипы Хью утонули в крупной ладони, затыкающей рот. Тихие голоса в коридоре могли бы отрезвить его, но этого не случилось. Хью, черт побери, плескался в волнах собственного болезненного удовольствия, которое внезапно вновь вышло на передний план. Он затвердел почти моментально, тело качнулось навстречу рывкам, подчиняясь грубой силе. Голоса приближались, а Хью хрипел, царапая дверь ногтями. Это могли быть обычные постояльцы флорентийского отеля. А могли быть их знакомые, прекрасно знающие, кто живет в этом номере. И от этого становилось жарко. Хью рвался получить все, что мог предложить ему Мадс этим вечером. И не только этим — всеми последующими. И даже теми, о которых думать было страшно, но так заманчиво.       Вот они на безлюдном пляже в этой дурацкой скучной Испании. Конечности Хью проваливаются в липкий песок, а нагретые за день волны качаются вокруг них. Вот они в их общем доме — оба максимально тихие и аккуратные. И где-то там, внизу, доносится одинокий голос Ханне. Член Хью дернулся в очередной раз, крепко сжатый чужой ладонью, Мадс замер глубоко внутри. Жарко. Жарко. Острые зубы сомкнулись на мягкой коже у основания шеи, Мадс стал еще ближе, дверь заскрипела от тяжести.       — Мой прекрасный прилежный мальчик, — разобрал Хью спустя время, когда ноги смогли наконец без усилий держать вес собственного тела, а спазмы внизу живота прекратились, оставляя после себя лишь приятную волнообразную пульсацию.       Хью пробурчал что-то похожее на согласие, и позволил легко выскользнувшему из него Мадсу повести себя вперед. Он бы пошел куда угодно сейчас — в любом виде и в любом состоянии — только бы рядом с ним. Они еще долго проторчали в ванной, приводя друг друга в порядок и разговаривая. Наконец просто разговаривая обо всем — о настоящем, о прошлом и о том загадочном будущем, которого хотели они оба. Без обид и подтекстов, объясняя и объясняясь. А после они стояли на закрытом балконе, согретые, сытые и сонные, смотря вдаль. Мадс молча курил, а Хью залпом рассказывал то, что смог вспомнить из «Адама» о звездах и планетах, о солнечных системах и об устройстве космоса. В тихой и спокойной Флоренции, казалось, даже звезды были другими: яркими, очерченными, мягкими.       Следующее утро прошло в спешке и формальностях. Регистрация на рейс, часы ожидания, пересадка в Лондоне — Хью на пару часов оказался в привычной с детства среде обитания, вновь перелет. И наконец, успевший за эти годы стать родным, Торонто. Их обжитая маленькая квартирка, пахнущая пылью и немного одеколоном Мадса.       Последние часы умиротворения. А завтра все станет как раньше: работа, переживания о продолжении сериала, Ханне, Клэр, Фуллер… Но это завтра — в последние минуты бодрствования, Хью, уютно устроившийся у засыпающего Мадса в объятиях, просто гладил его грудь и целовал кожу, вдыхал родной аромат. И все просто было хорошо.