Папочка

      Фуллер оттаивал. Он все еще делал вид глубоко оскорбленного человека, но хотя бы перестал разговаривать с ними сквозь зубы. Постоянная нервотрепка от переговоров с каналами сказывалась на всех его делах, и не только профессиональных. Сперва она затронула его семейную жизнь — со Скоттом они уже пару недель жили порознь. А все это не могло не отразиться и на самом Брайане. Его когда-то горящие глаза потускнели, а заразительный смех стал звучать гораздо реже. Хью пытался загладить вину, быть хорошим поддерживающим другом — правда пытался. Но сытый не поймет голодного: у Хью все было… чудесно.       Мадс был с ним — заново открывшийся ему любимый человек. Хью теперь видел не только достоинства, но и недостатки, видел глупые привычки Миккельсена. И был безумно влюблен во все это. Любая мелочь, которая раньше раздражала Хью, стала лишним доказательством их совместности. Его не смущали ни мокрые следы на коврике ванной, ни пустые грязные тарелки, спрятанные в дальнем углу холодильника. Это стало частью их дома. Того дома, который они строили вдвоем: привыкали друг к другу, притирались с разных сторон. Как семья.       Так что Хью пытался хотя бы на съемочной площадке спрятать свою глупую влюбленную улыбку при виде Мадса. В принципе они вели себя скорее как школьники, чем взрослые мужчины. Препирались в шутку, поддразнивали друг друга, смеялись, сбегали покурить, крадучись целовали друг друга в темных углах площадки. Лоуренс смотрел на них снисходительно, Джо только хмыкал, натыкаясь на их пару то тут, то там. Кажется, после Флоренции все наконец стало максимально прозрачно.       Проблема с Хелен решилась куда прозаичнее — ее уходом в другой проект. Хью не знал, сама ли она ушла или это Мадс поспособствовал. Но Дэнси было не на что жаловаться — он просто надеялся, что она будет счастлива на новом месте работы. Клэр больше не пыталась сама все исправить и не требовала от мужа непосильного — залатать дыру в их отношениях. Она устроилась в Каролине с Саем в безопасности и погрузилась в работу с головой. А Фуллер… Хью вздохнул по настоящему спокойно когда он принял приглашение Мадса на последнее в этом году пиво.       — За тебя, Брай, — поднял бокал ледяного светлого Миккельсен, салютуя им в воздухе.       — За самого лучшего продюсера, — махнул Фишберн своей стопкой. Он в отличие от коллег перешел на крепкий сорокаградусный алкоголь.       — Да бросьте, — улыбнулся Фуллер, почесывая отросшую бороду. Он делал так каждые пять минут — небритябрь давно закончился, но Брай, кажется, не собирался избавляться от своих зарослей. Тревожный звоночек, отметил про себя Хью, и лишь убедившись, что все приступили к напиткам, схватил свой.       Фуллер выпил половину темного чуть ли не залпом, вытер рукавом намокшие усы и откинулся на спинку кресла. Весь его вид выражал решимость и непоколебимость. Что-то в нем изменилось и довольно давно — стоило лишь присмотреться как следует. Но куда уж вечно занятому своей драмой Хью до душевного смятения друга.       — Я еще не делал официального заявления, — прогундел Брай через несколько секунд молчания. Он убедился в полной вовлеченности друзей перед тем как продолжить. — «Ганнибал» — все. Вы знаете это теперь точно.       — Ни один канал не решился на трансляцию? — Хью почти не удивился. В конце концов, он уже давно принял неизбежное.       Фуллер отрицательно махнул головой.       — Я сделаю объявление после Рождества. Чтобы у всех было время на поиск работы. Вот так, дружочки.       — Ты — Гринч, — проворчал Лоуренс, наливая себе по новой. — И как теперь праздновать? Джина точно расстроится.       — Джине еще придется поработать, — улыбнулся Брай своей прежней широкой улыбкой, — так что пусть не расслабляется сильно. Устроим красивое прощание, а?       — В твоем стиле, — наконец пробормотал Мадс. — Ты звонил Маршаллу? — Кивок. — Эйдену? — Снова кивок. — Я понял.       — Рейтинги. Цензура. ЛГБТ-повестка, — пожал плечами Фуллер. — В какой-то степени у NBC были железные яйца.       — Вы про что? — Уточнил Лоуренс, вгрызаясь в большой кусок острого крылышка.       — Амазон и Прайм не готовы транслировать «Ганнибала», — пояснил Хью, болтая остатками напитка в бокале. Он на протяжении нескольких месяцев слышал как Мадс висит на телефоне. Курил с ним после напряженных разговоров. А потом просто обнимал его, когда Миккельсен совсем терял надежду. Для некоторых вещей ни дружба, ни влияние, ни связи не имеют решающей роли.       Для Мадса новость о закрытии шоу казалась почти катастрофической. Нет, он не останется без работы, контрактов и денег. Но сохранить на плаву то, что было делом его души, не под силу даже такому человеку, как Ульрих. Мадс до конца не понимал, почему так упорно борется за «Ганнибала-каннибала». В конце концов, Хью и его близкие люди останутся с ним и после завершения съемок. Ни Брай, ни Лоуренс не исчезнут в других проектах. Мадс уже не раз переживал подобное. Однако той особой магии, того единства, которое он ощущал, надевая костюмы-тройки, он не мог представить нигде больше. Так бывает, когда вдруг находишь себя на своем месте, а потом по каким-то глупым причинам лишаешься его.       Хью остался в Торонто на Рождество. Ханне и дети улетели отдыхать куда-то на Мальдивы, Клэр праздновала с родителями в Каролине. И вдруг оказалось, что этот праздник Мадс и Хью встретят… вдвоем. Не поздравят друг друга урывками, отвлекаясь на предновогодние хлопоты, не напишут краткие пару строк в бездушных смс. Они будут вместе. Они отпразднуют вдвоем. Их первый совместный семейный праздник. И впервые за много лет Хью почувствовал его — дух Рождества. Он с азартом скупил в магазинах гирлянды, мишуру, украшения и даже нелепого вида статуэтку Санта-Клауса в модных черных очках. Мадс лишь улыбался, когда Хью, с красными от мороза щеками, в очередной раз вваливался в их квартиру с приличного размера пакетами.       — А ель? — Мадс уже в пятый раз закреплял на удивление непослушную гирлянду над изголовьем кровати. Она то висела криво, то срывалась вместе с липкими кусочками скотча. — Ты хочешь елку, elskede?       — Черт побери, да! — Хью прикидывал куда лучше повесить два красивых расписных носка с подарками. — А мы успеем?       Вопрос был задан абсолютно вовремя. На календаре двадцать четвертое, вечер, за окном уже темно. Мадс просто сказал «решим», чмокнул Хью в щеку, набросил свою кошмарную оранжевую куртку и вышел. А когда он принес ее, пушистую, пахнущую морозом и лесом, Хью убедился в своем выборе. Этот мужчина и только он. Никто и никогда не делал для него ничего такого. В их семье Рождество не праздновали — занятые родители вообще не обращали внимания на праздники, а Клэр устраивала званые ужины, на которых Хью отводилась роль примерного мужа и зятя.       — Между прочим, я почти дрался за нее, — Мадс гордо расправил плечи, когда ель встала в угол комнаты, заметно сократив пространство. — И за украшения.       — Min elskede… — Хью напрягся, вспоминая правильную формулировку, — Du er en hel.       — Я, конечно, знаю, что слегка набрал… — Мадс рассмеялся и взъерошил взмокшие от усердия кудри пятерней. — Helt, любимый.       — Когда-нибудь, я научусь, — проворчал Хью, шутливо закатывая глаза.       — Научишься. И это будет один из самых ценных подарков для меня.       — Буду практиковаться в Дании.       — Если бы мы были в Дании, — Мадс притянул Хью к себе сложенной мишурой за талию, — мы бы несколько недель украшали нашу ель. — Ласковый поцелуй в лоб, ниже, в переносицу. Крепкие объятия, в которых тепло и мягко. Успокаивающий тембр голоса, обволакивающий, манящий. — Мы бы ходили по домам, обменивая свои украшения с соседями и гостями. И тогда частичка каждого близкого человека оказалась бы в нашем доме.       То ли это была гирлянда, то ли глаза Мадса сверкали. Щемящее выражение нежности плескалось в этом омуте цвета виски. Тепло. Мягко. Дом. Хью потянулся за поцелуем, обвивая чужую шею руками.       — Звучит хорошо. Особенно про части близких людей на ели, — Хью хихикнул в приоткрытые губы. — Ты ведь знаешь, что первые украшения елей были из кишок и внутренностей животных?       Мадс тяжело вздохнул. Он поморщился, но на очередной поцелуй ответил.       — Теперь, к сожалению, знаю. Håndelag.       — И знаешь для чего?       — Боюсь представить, — Мадс опустился к его шее, щекоча кожу колючей щетиной.       — Задабривать злых духов, конечно.       — Чем мне задобрить тебя, мой соблазнительный злобный дух? Мой Jultomten.       Мадсу пришлось надеть колючий свитер со смешными оленятами. Все было идеально. Хью не мог подобрать другого слова. Их дом сверкал яркими огнями, их гостиная стала средоточием праздника. Скромного и домашнего, но такого долгожданного. У них была индейка и ветчина, половина ящика любимого пива и упаковки подарков. Хью не мог сдержать детского восторга. Их украшенная ель была далека до идеала, но по-домашнему красива.       Мадс, доставая готовый ужин из духовки, закончил разговор с Ханне на теплой ноте. Хью же поздравил Клэр заранее — из своего неожиданно пустого и холодного номера. «Нет, не буду праздновать. Лягу спать пораньше, голова болит. Привет, малыш. Папа скучает. Пока, дорогая. Хорошего вам праздника». Ложь, Хью даже не стал искать себе оправданий. Рано или поздно все закончится унизительными обвинениями, и Дэнси признается.       — Красивые, — Мадс, отложив в сторону резную шкатулку, уже примерял браслеты на запястье. Кожаные, плетеные. Безумно дорогие на вкус Хью, но подходящие Мадсу по натуре.       — Это — единственные экземпляры, — улыбнулся Хью, помогая затянуть кожаные ремешки. — Вот здесь, — Дэнси отогнул подвижный материал, — наши инициалы. А вот здесь… — Хью продемонстрировал надпись прямо у пульса. «Elskede». Слово, с которого начался весь их долгий путь.       Мадс молча рассматривал каждый завиток на плетении, водил подушечками пальцев по надписям. Он нахмурился, и Хью внезапно встревожился. А вдруг он перегнул палку со всей этой нежностью и чувствами?              — Спасибо, — коротко ответил Мадс.       — Тебе не… — внутри у Хью все упало. Вот черт. Он так надеялся, что ему понравится.       — О, даже не думай, глупый мальчик, — Мадс одним плавным движением притянул Хью к себе. Обнял, будто баюкая, уткнулся носом в кудри на макушке. — Мне очень нравится. И я счастлив, что ты со мной. Ты продумал цвет, фасон, надпись. Это великолепный подарок. И у меня просто не хватает слов, чтобы отблагодарить тебя за все эти годы, что ты находишься рядом. Даже несмотря на трудности.       «Несмотря», повторил Хью, растворяясь в объятиях и упиваясь любимым запахом. Пульс под губами скакал, когда он целовал его кожу, провожая бег крови в артериях.       Руки Хью чуть дрожали, когда доставали небольшую коробочку из своего праздничного носка. Мадс смотрел на него почти не мигая — Хью чувствовал его взгляд, тяжелый и выжидающий. Что бы там ни было — это было чертовски важно. Хью слегка потряс подарок — словно ребенок, гадающий, какая игрушка окажется в очередном Киндер-сюрпризе.       Коробочка открылась с глухим стуком. Связка ключей — несколько больших и один маленький.       — Если это значит, что ты закрыл свое сердце на замок, я тебя укушу, — растерянно пошутил Хью невпопад.       — Твой экземпляр. Этот, — Мадс указал на длинный, — от входной двери. Этот от задней, этот — от гаражной. И еще кое-что ждет тебя в гараже.       Хью моргнул раз. Два. Три.       — Ты купил мне машину, — бездумно выпалил Дэнси. Это был очень, нет, очень дорогой подарок.       — Не совсем, — улыбнулся Мадс. — Я могу подарить и машину, когда ты скажешь, что она тебе нужна. Но я решил, что есть нечто, что понравится тебе больше.       — Еще больше, чем дом?       — Не язви, min dreng, — на щеку Хью легла ладонь, привлекая внимание к Мадсу и его лицу. Ужасно красивому и словно выточенному из камня в этом освещении. — Я помню твою улыбку и тот почти детский восторг, когда мы катались на велосипедах.       Мадс приблизился к его уху, словно собирался сказать что-то секретное.       — Там велосипед. На самом деле два — будешь учить меня кататься.       Хью засмеялся, когда его ухо несколько раз поцеловали. Это чувство, которое он испытывал с Мадсом — обожание — растеклось по венам. Велосипеды были ценны не просто как материальный подарок. Они были ценны тем, какой смысл в них вкладывали. Хью — беззаботное счастье, стремительный ветер в волосах, чувство свободы. Мадс — преодоление собственного страха ради него и его счастья. Напоминание о том, как им было и будет еще много-много лет хорошо вместе.       Это было обещание. Это была вера в лучшее. Это был отказ от всего плохого, что они пережили когда-то. Отречение страха, боязни ошибок, ужаса осуждения. Почти как-то сердце, оставленное Ганнибалом посреди капеллы. Но после всего, Уилл, несомненно….       «Перестань думать», — шепнул Мадс, и Хью перестал. Он напишет Фуллеру позднее обо всем. А пока — ласковые прикосновения рук к кудрям, губ к коже: мягкое к мягкому.       Хью никогда не занимался любовью в Рождество. Всегда — гости, поездки, родственники. Кажется, он и забыл, когда в последний раз оставлял праздник для себя, а не напоказ: чета Дэнси-Дейнс — идеальная семья. Или раньше — идеальный сын своих родителей, послушный британский потомок благородного семейства. Но сейчас, мягко толкая Мадса на край кровати и усаживаясь на его бедра, он не ощущал себя идеальным. Только лишь любимым. Принимаемым.       Хью обвился вокруг него кракеном — руками, ногами, душой. Они целовались до потери дыхания, до ускорения пульса, стягивали друг с друга свитера через голову, заменяли скольжение тканей собственной кожей. Стремились стать ближе каждым движением, выразить переполняющие чувства через тривиальность прикосновений и поцелуев. Хью любил как никогда раньше. Он не осознавал, что может так до этого момента — до тремора, до желания съесть Мадса целиком и остаться лишь вдвоем в этом мире. Пожалуй, сейчас Хью мог понять Ганнибала. Это было не желание обладать ценным человеком — уже нет. Это была необходимость чувствовать, касаться, защищать, оберегать, потакать.       Когда Мадс опрокинул его на спину, застилая остальной мир всем собой, несчастная гирлянда не выдержала. Они были слишком поглощены страстью, чтобы отвлекаться на такую мелочь. Мадс доводил Хью до умопомрачения губами, языком, пальцами. Хью беспомощно цеплялся за широкие плечи, оставляя красные борозды ногтей на коже. Оба раскрасневшиеся, мокрые, возбужденные донельзя, крепко сплетенные в одно многорукое существо. И лишь когда длинная плетеная нить с множеством лампочек упала на них сверху, они на секунду замерли.       — Твою мать, — прохрипел Хью сквозь смешок, — так и знал, что она отвалится!       Мадс лишь недовольно профырчал какое-то ругательство на датском. Его крепкое тело мерцало в теплом свете, нити гирлянды оплели их обоих в подобие кокона. Мадс расположился между широко раздвинутых ног Хью, обильно смазывая оба их члена одним движением. Конец света, война, инопланетяне — Мадс бы и тогда не остановился — что говорить о какой-то гирлянде. Он и так был на исходе своего терпения, стремительный, но нежный. Тело Хью не сопротивлялось давлению, мягкое и податливое, расслабленное и готовое. В этом свете Дэнси выглядел почти как античный бог: напряженный торс, покрытый испариной, зацелованные алые губы, трепещущие ресницы, заведенные наверх руки. Мадс не сдержался. Хью охнул, когда его запястья оказались скованы вместе.       Они оказались единственным светлым пятном в темной комнате. Движущиеся в унисон, прижавшиеся друг к другу, окруженные духом праздника. Погрузившиеся в любовь.       — Видел бы ты себя сейчас, — прошептал Мадс. — Мой прекрасный, — толчок, — невероятный, — толчок, — самый лучший, — их тела остановились, замерли, тесно переплетаясь.       Хью, если честно, сомневался в том, что его сейчас можно было назвать хотя бы красивым: слипшиеся кудри, покрытый испариной лоб. Он замотал головой, но ладонь Мадса зафиксировала его в одном положении. Потемневшие карие глаза сияли, отражая мерцающие огни гирлянды. Высокие скулы дернулись, а губы приоткрылись, когда Хью под ним задвигался. Он сам насаживался на него, опираясь на ноги и плечи, подавая таз вперед, отыскивая то самое положение.       — Господи, — выдохнул Мадс, не сдерживая стона, — какой же ты красивый.       Хью старался быть быстрее. Рваные стоны Мадса подстегивали его. От жара чужого тела и хриплого голоса Хью мог думать лишь о том, как сделать ему еще приятнее, как показать силу своей жажды. Мадс, вдоволь насладившись голодом своего мальчика, оперся на локти, перехватывая инициативу. Он вжал Хью в постель так сильно, словно собирался слиться с ним в одно существо. Теперь они и правда соприкасались всем телом, ноги Хью скрестились на его пояснице. Ближе. Теснее.       Мадс опустился к его шее, опаляя кожу горячим дыханием. Поцелуи-укусы, мягкие-жесткие, хриплое дыхание. Хью потерялся, растворился. Не было его как отдельного человека. Были только они. Мадс ускорился, и тело отреагировало само: выгнулось, напряглось. Пульсирующий член Хью оказался зажат между двумя телами, бесконечно стимулируемый каждым движением.       «Вот черт, пожалуйста, быстрее!» — Хью правда пытался сказать это. Вышел только невнятный продолжительный стон. Но Мадс понял его: движения стали быстрее, резче, голоднее. Он нависал над Хью крепкой скалой, но такой мягкой и упругой, стремительной. Руки, скованные сверху, заныли, но это лишь добавило огня в их пожар. Хью, терзаемый зубами, руками, телом, находящийся уже на грани своего удовольствия, инстинктивно сжался. Мадс зарычал и сменил угол. Вдавил Хью в постель, больно рванул зубами кожу, а потом вдруг посмотрел прямо в его глаза.       — Смотри на меня.       Хью подчинился…       Взрыв.       Фейерверк.       Эйфория.       Хью выгнулся дугой, ноги его отчаянно задрожали, а на животе стало липко. Мадс уронил голову на его влажную грудь. Он тяжело и хрипло дышал, не выпуская Хью из объятий. Скорее наоборот — старался стать еще ближе.       — Боже… Боже мой, — выдохнул Хью, ловя ртом воздух.       — Можно просто Мэсс, — он еще долго продолжал ласкать его кожу, дразнить чувствительные соски, вдыхать запах кожи. Как только Хью задышал глубже, а взгляд его стал осмысленным, Мадс оторвался от него, поднял голову. Посмотрел серьезно. Помолчал еще секунду, явно принимая тяжелое решение. — Я так тебя люблю, Хью. Так сильно, что даже страшно. Мне кажется, если ты попросишь меня о чем угодно, я сделаю это для тебя.       Хью замер, пытаясь справиться с разразившейся бурей внутри. Это были первые слова, от которых Мадс не бежал и за которыми не прятался. Это была его душераздирающая честность. Хью захотелось плакать. И обнять его, такого обнаженного и ранимого.       И, прекрасно осознавая, что все испортит прямо сейчас, он не мог не спросить этого.       — Ты разведешься с Ханне?       Ножом по стеклу, ногтями по сердцу — Хью видел всю ту боль, что доставили Мадсу эти слова. Видел миллиарды мыслей, витающих в его голове прямо сейчас, слушал оглушающе громкое биение сердца.       — Да, — наконец сказал Мадс, вновь опускаясь Хью на грудь. Не так, как он делал после их страсти, отдыхая. А трепетно и отчаянно. Разбито.       Да…       Да?       ДА!       Хью, кажется, задыхался. То, о чем он боялся даже думать. То, о чем он мечтал и грезил. То, что просто не могло исполниться — никак и никогда — осуществится. Горячие слезы текли по коже, но они оба молчали. Хью — боясь спугнуть свое счастье. Мадс — принимая неизбежное. Принимая прощание со своей прошлой жизнью. Принимая новую.       Хью даже не шевелился, чтобы дать Мадсу побыть наедине со своими мыслями, но не в одиночестве. Его руки ныли и болели, хотелось размять затекшие конечности. Но Хью ждал когда бессловесные горькие слезы принесут Мадсу освобождение.       — Да, — повторил Мадс некоторое время спустя. Он поднялся, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Я сделаю это, потому что должен быть честен и с ней, и с тобой. Как бы больно это ни было.       — Я люблю тебя, Мэсс, — слова отдавали горечью. Он бы мог смириться с Ханне. Мог. Не хотел. Он мог бы делить с ней своего любимого человека и не видеть в ней соперницу. Он мог бы согласиться на тот вариант, который устроил бы всех. Быть частью семьи. Но Хью устал быть частью. Он хотел быть всем. — Эй, Миккельсен.       —Что? — Отозвался Мадс на тихий зов.       — Люблю. Но буду любить тебя больше, когда ты меня развяжешь.       — О, черт.       Они улыбались, растирая руки Хью. Тонкая кожа запястий украсилась плетеными завитками. Это было красиво. Так же красиво, как и обнаженный курящий в постели Мадс. Хью пролез в его объятия, устроился на плече, выводя пальцами незамысловатые узоры на крепкой груди. Они не собирались одеваться, только курили одну сигарету, передавая ее друг другу после пары затяжек. Мадс повернул голову, чтобы поцеловать кудрявую макушку.       — С Рождеством, любовь моя.       — Самое лучшее Рождество в моей жизни, — пробормотал Хью, проваливаясь в крепкий сон.