Папочка

      Мадс запил очередную таблетку и невольно поморщился от горечи глотка. Его вид — изможденного, растрепанного и обиженного — заставлял Хью испытывать горькие уколы злости. И на него самого, и на Мадса. Вот так вот — заставил его бегать за собой раздетым по холодным улицам осенней Флоренции. Неудивительно, что на следующий день Мадс не смог разговаривать и у него поднялась высокая температура. Хью, конечно, жутко переживал, но в глубине души он не мог не чувствовать, что Мадс… заслужил это. Ведь, в сущности, кто виноват в том, что они оба оказались в том положении? Он.       В целом, события, последовавшие за тем злополучным вечером на уютной флорентийской набережной, приобрели оттенок дополнительной драмы. Во-первых, Фуллер перестал с ними разговаривать. Совсем. Ни звонков, ни сообщений, абсолютно ничего. И все это после того, как они не явились на съемки. Сколько бы Хью ни пытался оправдаться болезнью Мадса и собственным мучительным похмельем, Фуллер оставался непоколебим. После той ночной беседы они с Миккельсеном едва открыли глаза только ближе к обеду, с горой пропущенных звонков и сообщений, и с гудящими головами — у Хью от виски, а у Мадса от температуры.              Во-вторых, из-за болезни Миккельсен стал… капризным. Хью вообще впервые видел этого человека в таком состоянии и был просто не готов к тому, что он вообще от температуры может отказываться от еды и никакими способами в него не удастся запихнуть хотя бы ложку бульона без скандала. Так, простое кормление становилось настоящей битвой. За первую неделю болезни Мадс сильно похудел, его лицо осунулось, а тело выглядело болезненным, несмотря на все усилия Хью. Так он еще и наотрез отказывался принимать некоторые лекарства. В общем, Хью едва сдерживался, чтобы не психануть и не послать Миккельсена на три буквы.       В-третьих, черт возьми, влюбленность влюбленностью, любовь любовью, но в какой-то момент Хью вдруг понял, что он не знает этого человека до конца. И, хотя на первый взгляд разрыв казался незначительным, между ними он ощущался как неприступная пропасть. Ведь что, собственно, Хью знал о Мадсе? Знал ли он его привычки, его страхи, комплексы? Что приносит ему радость? Насколько тяжелым может быть его непреклонный характер? Оказалось, что он не знал ничего.       Четвертое, и самое главное, несколько дней подряд Клэр не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. Дэнси тогда в панике сначала обыскал сеть на предмет компрометирующих его фотографий. Он проверил все социальные сети, поисковые системы и даже пару более закрытых форумов, но не нашел ничего. Их с Мадсом страстный поцелуй на набережной, даже казавшейся пустынной, был абсолютным безрассудством — момент, который наверняка мог бы попасть в объектив. Это был риск, который они тогда приняли, не думая о последствиях.       Следом в ход пошли новости из Каролины, и Хью чуть с ума не сошел, когда прочел про вновь обрушившийся на город торнадо. Слава богу, Клэр и Сай вышли на связь через пару дней, невредимые и лишь слегка испуганные. Оказывается, Дейнс как раз была на съемках, когда на город вдруг обрушилась зловещая стихия, а вот Сай с няней — в их доме. Эвакуированный актерский состав «Родины» еще около дня не мог связаться ни со своими семьями, ни с прессой. Хью мог только представлять, что испытала Клэр за эти ужасающие часы тревоги за сына.       Мадс сочувствовал и даже пытался как-то помочь Клэр и успокоить Хью, но… Это все было словно искусственно. Будто он чувствовал себя обязанным поступить так, а не беспокоился по-настоящему. Хью его не осуждал — Клэр была ему никем. Не осуждал, но и не мог понять. В какой-то момент, когда все это стало невыносимым: ложь, постоянные изматывающие съемки, беспокойство за сына и жену, изнуряющая борьба с больным Миккельсеном, постоянная тошнота от новых таблеток, Хью просто не выдержал. Руки его сами схватили телефон и набрали номер, сохраненный в списке контактов. Это казалось ему полной капитуляцией. Признанием собственного бессилия. Он звонил Ханне.       Это было странно и неловко поначалу, но от ее спокойного мягкого тона Хью вскоре успокоился и сам. Сначала она внимательно выслушала все причитания Дэнси, поинтересовалась его состоянием и эмоциональным здоровьем, поддержала теплым словом. А потом уже жестче попросила передать трубку мужу. Хью не вслушивался в то, что она говорила, но, судя по пристыженному виду Миккельсена, это работало. Он начал есть, принимать таблетки по расписанию и перестал мотать Хью нервы с непонятными заскоками по типу «это одеяло слишком твердое». Ханне смогла за пять минут сделать то, чего не смог Дэнси за неделю. И пусть он был благодарен ей, острая игла неправильности колола Хью каждый раз, стоило ему наткнуться на вид Мадса, прилежно глотающего таблетки по будильнику.       На некоторое время в их маленьком гостиничном номере наступило подобие покоя. Клэр и Сай были живы и в относительной безопасности, Фуллер все еще не разговаривал, но и не смотрел волком, съемки шли своим чередом и уже близились к концу. И вроде бы все было даже неплохо. В то утро Дэнси как раз собирался на заключительные съемки в Базилику Санта-Кроче, когда Мадс, проглотив таблетку антибиотика, поднялся с кровати.       — Мэсс, ляг, пожалуйста, — как можно спокойнее попросил Хью, предвосхищая очередной спор. Мадс, несмотря на просьбу, все равно поднялся и, чуть пошатываясь от слабости, прошлепал босыми ногами ближе. Дэнси с трудом подавил раздражение.       — Мы совсем скоро улетим, — аккуратно начал Миккельсен хрипло, легонько обнимая Хью со спины. Мадс глубоко вздохнул, притягивая Хью к себе ближе в объятия, утыкаясь носом куда-то в изгиб шеи. На секунду у них будто вновь все оказалось как прежде. — Во сколько ты заканчиваешь?       — Не имею ни малейшего понятия, — проворчал Хью, когда Мадс вскользь сковырнул неприятную тему. Их с Фуллером конфликт все еще висел над ними острым мечом. Обстановка среди съемочной группы оставляла желать лучшего: еще пару недель назад они, веселые и полные энтузиазма, пересекали океан ради красоты и искусства. И вот теперь — без улыбки Фуллера, без юморного Мадса, без надежды на продолжение — все ходили словно в воду опущенные.       — Тогда я заеду за тобой в шесть, — уверенно констатировал Мадс, быстрым движением поправляя выбившуюся на лоб кудряшку и оставляя незаметный поцелуй на прикрытой воротником шее. У Хью побежали мурашки, и тот поежился.       — У тебя постельный режим, Миккельсен, — отрезал Дэнси, разворачиваясь в объятиях. Мадс запрещал целовать себя, боясь заразить и Хью вдобавок — уж этого Фуллер бы никогда им не простил. И это стало несколько… стеснительным. Ни поцелуев, ни тесных объятий, они даже спали каждый в своем номере из-за болезни, и, естественно, никакой близости. — Так что ты будешь лежать в кровати, есть суп и пить лекарства. Ты понял?       Хью еще минуту молча смотрел на Мадса, который, несмотря на свою слабость, сохранял эту свою датскую непокорную уверенность. Как, черт побери, можно оставаться таким упрямым в условиях болезни? Хью вновь почувствовал укол раздражения, смешанный с чем-то глубинным. Со вспышкой заботы и любви.       — Ты не можешь просто взять и пренебречь своим здоровьем, — продолжил он, стараясь сохранить спокойствие. — У меня еще осталась работа. А тебе нужно сосредоточиться на выздоровлении.       — Я знаю, что ты заботишься обо мне, — Мадс сжал свои объятия теснее, утыкаясь носом куда-то в макушку. — Но я не хочу, чтобы этот город остался в нашей памяти таким. Холодным, грустным и с привкусом таблеток на языке. Я хочу, чтобы у нас остались хорошие воспоминания.       Аккуратный поцелуй куда-то в висок слегка успокоил Хью, но он все еще сомневался. В конце концов, он, вернув дежурный поцелуй Мадсу куда-то в отросшую щетину, вышел, не отвечая. Этот короткий разговор вкупе со всем навалившимся снова вывел его из состояния покоя. Почему же, черт побери, в его жизни все происходит вот так? Почему вместо привычного тепла Хью мог чувствовать только тупую тоску? Больную и разрастающуюся по телу. И раздражение. Им ведь и вправду скоро улетать, а они даже не видели ни черта во всем городе. Даже не разговаривали о будущем с той ночи. Пожалуй, именно это непонятное ощущение подвешенности бесило Хью больше чего-либо. Все ли у них хорошо? Правда ли они едут вместе в Испанию? Когда? Как сказать об этом Клэр?       Черт, Клэр. Дэнси мгновенно набрал номер жены, выходя из широких дверей отеля. Беспокойные гудки тянулись тревожной сиреной, пока Хью, нервно шагая, отыскивал автобус со съемочной группой.       — Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала, — проскрипел механический женский голос, и Хью попросил Клэр перезвонить ему или хотя бы прислать смс.       Их автобус в очередной раз задерживался, так что Хью раздраженно закурил у парковки. С некоторых пор он обзавелся собственной пачкой и зажигалкой. Мадсу с его ангиной курить строго-настрого запретили, так что тот делал вид будто не курит и терпит. Хью не мешал этому притворству: в конце концов, он дымил больше тридцати лет. Так что частенько, пока Хью, подставляя лицо свежему ветру, молча смотрел вдаль на изящно освещенные крыши флорентийских соборов, Мадс, чей балкон находился прямо под номером Дэнси, несколько раз подряд щелкал своей зажигалкой. Так они и стояли, разделенные одним этажом и внезапным раздраем в душах.       Хью думал, что все у них будет иначе. Как же он был счастлив прямо на следующее утро. Несмотря на боль в мышцах и общее недомогание, несмотря на гнев Фуллера, он лежал возле своего любимого, утыкаясь носом в сгиб чужой шеи, пропуская под неловкими пальцами седые волоски. Он мог бы вдыхать этот запах бесконечно и ютиться в тепле этих рук. Спящий Мадс что-то бормотал во сне на датском, и его вчерашнее «я люблю тебя» согревало Хью. Как бы он хотел остаться навсегда в том моменте. Но вот, спустя полторы недели, он просто стоит, комкая пересохшими губами фильтр сигареты, пробуя дым на вкус. В его мире не поменялось ничего. Он должен был радоваться все тем же вещам: работе, Мадсу рядом с собой, его открывшимся чувствам. Все должно было быть хорошо. Но что-то было не так.       Когда его окликнула Лия, он докуривал уже вторую. Едкий дым на несколько минут прогнал тревожные мысли, так что улыбнулся он ей вполне искренне.       — Не переживай, Хью, — вполголоса вдруг пробормотала Лия, когда они бок о бок дошли до заполненного автобуса, — все будет хорошо.       — Что? — Дэнси непонимающе обернулся на девушку, на секунду замешкавшись в проходе.       — Я вижу как ты переживаешь. Но Клэр ведь вышла на связь. И они в порядке.       — А. Да. Да, конечно. С ними все хорошо.       На самом деле Хью не знал, все ли хорошо. Клэр пропадала на целые сутки, отвечая скудным «все ок» на сообщения. Конечно, она многое пережила. Она здорово испугалась. Тем более, за последние два года они заметно отдалились, так что это было не удивительно. Единственное, о чем по-настоящему тревожился Хью — это Сай. Именно поэтому он обрывал телефон жены, постоянно писал и звонил. Впервые Дэнси чувствовал, что его место не рядом с Мадсом, а рядом с семьей. И это было удивительно болезненное открытие. Может, он вообще все это время ошибался в том, что любит Мадса. Что это могло быть простым увлечением харизматичным привлекательным человеком. А, может, то, что произошло с Клэр и Саем — его, Хью, возмездие за слабость и предательство.       Они ехали недолго по пустынным узким улочкам. Туристический сезон, слава Богу, сошел на «нет», так что они доехали без пробок, столпотворений и вальяжно разгуливающих торговцев прямо по площадям и проезжим полосам. Такая Флоренция — спокойная и тихая, размеренная — нравилась Хью куда больше шумной и кричащей, с ее вечными очередями, переполненными кафе и назойливой детворой. Но было что-то необыкновенно грустное в том, как опустела цветущая жила этого миротворческого города. Зато и снимать стало куда проще: толпы туристов схлынули, а местные осаждали их за поднятыми заграждениями ровно до начала сиесты.       Вообще Хью пришлась по вкусу размеренная тихая жизнь итальянцев. Особенно этот их обеденный перерыв: ровно в полдень лавочки, магазинчики, многочисленные книжные закрывались на несколько часов. Шумные итальянцы брели кто домой, кто компанией в кафе и забегаловки. Там они со вкусом обедали, с наслаждением выпивали по чашке крепкого горького эспрессо, а потом со спокойной душой валились на диваны, тахты или просто скамейки. Когда погода позволяла, они даже занимали свои подстриженные лужайки под ярким солнцем. На несколько часов город превращался в сонную ленивую тушу, которая просто живет свою лучшую жизнь и радуется этому. И Хью впервые задумался о том, что здесь он мог бы встретить старость. Спокойную и уютную.       Они ввалились в задние ворота базилики Санта-Кроче всей гурьбой. Их гид уже ожидал, нетерпеливо поглядывая на часы и скрестив руки на груди, всей своей позой выражая недовольство опозданием. Да кому не плевать — Хью вскользь глянул, как с притворной улыбкой извиняется перед ним Лия на чистом итальянском. Кажется, на нее закрытие «Ганнибала» повлияло больше, чем на кого-либо. Это была ее первая серьезная и масштабная работа сразу после колледжа — как Фуллер вообще принял ее на такую ответственную должность менеджера проекта, учитывая ее нулевой опыт — вопрос на засыпку. Если бы не открытая сексуальная ориентация Брайана, то, Хью готов был делать ставки, поползли бы слухи про постель. Она только-только влилась в коллектив, поняла как руководить всеми оболтусами из осветителей, вписалась в тусовку декораторов, а режиссеры доверили свое авторское видение — она только встала за руль этого огромного корабля, как он стремительно пошел ко дну. И хоть это была не ее вина, Лия приняла это поражение на свой счет.       Их провели в главный зал, заблаговременно очищенный на время съемок: все скамьи, кафедры и аналои со всем почтением сдвинули в угол, ужасающее нечто водрузили прямо над ярко-зеленой натянутой тканью на полу. Хью понадобилась секунда, чтобы признать в этом кроваво-красном мясном свертке сердце, проткнутое треногой мечей. Это было кошмарно, отвратительно и… великолепно одновременно.       — Всем привет, — прогундел Винченцо из-за стола, даже взгляда на них не поднимая. Он, как человек искусства, что-то чертил и писал на своем небольшом электронном планшете, кажется, одновременно разговаривая с Фуллером.       На подготовку у них ушло не так много. Сцены с Кейси, хоть и эмоционально наполненные болью и страхом, дались Хью легко: слишком уж знакомо ему было сейчас беспокойство своем ребенке. Это чувство обречено на переживание любым родителем. Особенно в текущей ситуации. В конечном счете, он сроднился что с Эбигейл, что с Кейси — а теперь пора прощаться. Прощаться с прошлым, ведь как раньше уже не будет.       Последняя сцена — Хью уселся на гладкие мраморные ступени, вертя в руках конверт с фотографиями. Вдох-выдох. Хью закрыл глаза.       Уилл не боится вновь падать в эту пропасть. Он не боится увидеть его. В конце концов, ради него была затеяла эта безумная самоубийственная поездка. Он хочет встретиться с ним. Хотя бы так.       Сердце зовет его, напитанное его энергией, перетянутое его руками, упакованное, пронизанное его замыслом. Уилл лгал Эбигейл, когда говорил, что Ганнибал не бог. В этой базилике — огромной усыпальнице людской бесстрашной и бессмысленной веры — Уилл ощущает Ганнибала каждой клеточкой кожи. Так близко к нему он не был ужасно долго. А сейчас — почти что в его объятиях. Почти что — без ножа в его руке. Без предательства за его, Уилла, плечами. Без рек крови, без бездыханного тела…       Ганнибал разговаривает с ним прямо сейчас. Уилл слышит его мягкий хриплый шепот в левом ухе, ощущает движение его тела вокруг себя. Уилл даже не закрывает глаз — он уже знает все. Он уже это видел. И ощущал. Ему хватает лишь вдоха тяжелого запаха ладана, чтобы вобрать в себя чужие мысли и чувства.       — Я расщепил каждую кость, — произносит Ганнибал его голосом. Эти кости были знакомы ему. Это тело было знакомо ему. Ближе, чем другие тела. — Я раздробил их, придал им подвижности.       Подвижности той, с которой никогда бы не смог существовать этот недалекий мозг. Который не смог бы приблизиться к Божеству ни на йоту. Обычная. Глупая. Бесхребетная. Свинья. Которая не заслужит даже права обрести бессмертие в качестве пищи.       — Я сделал тебя податливым — таким, каким ты был и при жизни. Слишком мягким, будто клячка. При жизни ты не имел структуры — ты был неосязаем и не важен. Ты не имел формы, ты стремился заполнить кого-то собой. И на какую-то долю минуты я позволил себе поверить в то, что это мне подойдет. Я ошибся и поэтому… — Он замер на мгновение, обдумывая свои слова, как будто они могли изменить то, что уже произошло. — Я снял кожу, изогнул тебя, скрутил тебя. Отрезал лишнее: голову, руки, плечи и ступни.       Ноги, которыми ты пришел ко мне, представив себя равным мне. Плечи, широко раздвинутые в тщетной уверенности своего превосходства. Руки, которыми ты касался меня, надеясь, что я буду доволен твоей покладистостью. Твоей гибкостью. Твоим смирением. Голову, что так сильно напоминала мне его.

      Это мой ответ. Это мое решение. Мое сердце.

      Уилл открывает глаза, чувствуя дрожь в теле. Это он — Грэм и не сомневался, но ощутить его так близко к себе, услышать голос почти что наяву — он и не рассчитывал на это. Почувствовать его боль. Ганнибал увидел в этом куске мяса что-то знакомое и близкое себе, но недостаточное. Он методично обрезал его. Точно по линиям, по знакам на коже, которые видел лишь он.       — Фигурная резка, — шепчет Уилл, другим взглядом обхватывая эти божественные откровения.       Бог творил всего шесть дней, исчерпав вдохновение на седьмой. И именно в этот день Ганнибал Лектер нашел свое. Он впервые не воспроизвел по образу и подобию, не создал изящную репродукцию. Он сотворил свое искусство сам. Не обезличил себя, прячась за пером Ботичелли и образами Фемиды. Здесь — в этом сердце — весь он, раскрытый и кровоточащий. Разбитый и отданный во власть единственного человека. Это его симфония боли. Это — выражение его внутреннего мира, наполненного страстью, страданием и безграничной жаждой понимания. Каждый штрих, каждая деталь — это откровение, которое говорит о том, кем он был и кем он стал.       — Таков мой замысел, — сливаются они в унисон. Ганнибал с благоговением. Уилл — задыхаясь.       Грэм протягивает руку. Коснуться его — значит принять все то, что следует за Лектером по пятам. Смерть, кровь, боль. Уйти — отвергнуть его дар.       Пальцы тянутся вперед, предрекая выбор, касаются окровавленной плоти со следами трупного окоченения, но находят вместо льда пышущий жар. Сосуд за сосудом, капилляр за капилляром, сердце, словно застарелый мотор лодки, приходит в движение. Сначала медленно и со скрипом, а после все чаще, все быстрее и увереннее. Раскачивая по артериям застывшую гниющую кровь.       Уилл слышит пульс, слышит поток крови, слышит рожденную из смерти жизнь. Тело движется, преображаясь, оживая. Сначала разрывается кожа на спине, когда ее прорывают обезображенные культи. С ужасающим треском рвется плоть, когда шелковые нити, впиваясь в соединенную кожу рук и ног, почти разрезают их. Поддерживающие тело мечи опасно звенят от смещения центра тяжести. Поначалу это выглядит нелепой случайностью: будто это просто гравитация притянула к себе неправильно выгнутые конечности. Но каждое следующее движение выглядит все более осмысленным. Конечности послушно распрямляются, шевеля обрубками кистей, пытаясь коснуться пола. Место, где должна быть голова, поворачивается к нему и застывает. Уиллу кажется, что на него смотрят.       Смотрят, узнают. Следят. То, что было глубоко внутри этого тела, рвется наружу, пронизывая черными, как смоль, ветвистыми рогами куски мяса. Это выглядит так болезненно, что Уилл морщится. Болезненно, но необходимо. Если бы у твари был рот, она бы вопила так, что эхо ее страданий рассыпались бы под самым куполом, разрушая его этой ударной волной. В гнездах шеи с чавканьем встают рога, обрубки рук и ступней становятся копытами. Которые шаг за шагом несут чудовище к Уиллу. Оно дышит глубоко и жадно, фырча и отплевываясь, как только что спасенный утопающий.

В прошлый раз он и правда тонул. Тонул в крови, боли и страхе.

             Такова любовь Ганнибала. Ужасающая, страшная, больная, вся в шрамах и недомолвках. Но все остальное, после этого, будет уже неважным. Пресным. Недостаточным. Ненастоящим.       — Хью, ты забыл про падение? — голос Винченцо пощечиной вырвал Дэнси из образа. Его все еще мелко трясло после погружения в чужое сознание, а руки оказались испачканы бутафорской кровью.       — Да, я… забыл.       Хью благодарно кивнул, когда визажисты поднесли ему пачку влажных салфеток. Он торопливо оттер вязкую сахарную жидкость с пальцев и той же салфеткой оттер выступивший на лбу пот. Он слишком увлекся. Не пришел в себя в перерыве. А перерыв был точно, потому что Хью не помнил, как меняли декорации, как тяжелый макет сердца убрали и заменили его громоздкой конструкцией ожившего оленя.       Последние несколько дней они искали способ заставить эту тушу двигаться. Фуллер, первым улетевший в Торонто, сразу же отмел компьютерную графику, так что реквизиторам пришлось порядком поломать голову. Сначала они соединили конечности манекена с двумя статистами металлическими доводчиками. Обутые в громоздкую обувь парни медленно двигались вперед, и туша послушно следовала за ними, неловко переваливаясь с бока на бок. Вышло неплохо, но даже самый маленький статист перекрывал камере Хью, а Винченцо обязательно хотел крупный план Дэнси в этот момент. Тогда доводчики оставили только у ног туши, соединенные с высокими рыбацкими сапогами из твердой резины, а «руки» и ноги перевязали крест-накрест тонкими металлическими штангами. И вот теперь уже вышло идеально. Походка у новорожденного «оленя» стала осторожная и крадущаяся, а стоящий позади оператор мог спокойно снимать крупным планом испуганное лицо Уилла.       Так что, учитывая все эти перестановки сердца и оленя, Хью потерял примерно полчаса своего времени. Он задрал рукав безразмерной уилловской куртки, чтобы уставиться на стремительный бег секундной стрелки. Так и есть — время послеобеденное. Они почти закончили здесь: ему оставалось лишь перекинуться парой реплик с Кейси, которая завтра уже улетала на родину. Остальное, связанное с Богами, инспектором Пацци, верой и прочим — они уже отсняли. Видимо, здесь произойдут их последние съемки во Флоренции, а завтра в обед самолет — и в привычный Торонто. Оставалось лишь показательно упасть на камеру, а подсъем деталей уже дело операторской группы.       Их метод обратной съемки давал не только легкую путаницу в повествовании, благо, они и до этого никогда особо не подчинялись сценарию, но и удобство для Хью. Он меньше терялся в собственных ощущениях так, когда не мог собрать единой картинки повествования. Возможно, это и отражалось на его актерской игре, но пока ни Винченцо, ни Фуллер на это не жаловались. На самом деле Хью волновался о том, что стал относиться с меньшим рвением к своей роли. С другой стороны — он попросту больше не видел смысла искать тайные смыслы и стараться там, где нет будущего. А в продолжение «Ганнибала» он уже не верил. Если бы Мадс мог повлиять на это, он бы уже это сделал. За такой-то срок. А пока у них нет даже предложений от других каналов, которые несомненно будут опираться на опыт NBC, на цифры и показатели. Желания Хью, Мадса да и Фуллера здесь никого не волновали.       «Уилл, окруженный сотнями истлевшими костями, с тяжелым грузом собственных мертвецов за плечами и в сердце, бросает его имя вперед наобум. Он не знает, слышат ли его, но чувствует, как каменные палаты сжимаются вокруг, принося его голос точно в чужие уши.       — Ганнибал, — повторяет Уилл громче и останавливается, пораженный эффектом эха. Он здесь. Он рядом. И он слушает. Уилл мог бы поклясться, что он слышит его сердцебиение, скрытое вековой пылью.       Они оба здесь лишние — живые в мире мертвецов. Но выйди наверх — и вот они вновь чужие — мертвые в мире живых. Две абсолютно одинокие заблудшие души, покинутые и непонятые. Страдающие от своей непохожести, бегущие от своих собственных демонов. Воплощение творца и тот, что в его вечном поиске.       Уилл ждет, что он придет к нему. Разрешит вновь сблизиться с собой. Несколько минут на ожидание — фантом Ганнибала четко витает в воздухе, не отдаляясь и не приближаясь. Остается лишь сказать ему что-то, что заставит его слушать. Как бы сильно он ни скучал по Уиллу, он сможет разорвать их связь как сделал уже однажды. Частью своей души он даже надеялся, что убийство Эбигейл станет остановкой, точкой для них.       Мозг Уилла лихорадочно подыскивает варианты, тогда как тело начинает сводить судорогой от усталости и натуги. Всего пара слов — вот все, что позволит ему Ганнибал. Как можно выбрать их из всего того, что в самом деле происходит в душе Уилла?       — Я. Прощаю. Тебя, — срывается с его губ, и стремительно нараставшее напряжение исчезает. Дышать становится труднее, а думать легче. Ганнибал ушел. Словно его никогда и не было. Словно он всегда был лишь фантомом в жизни Уилла».       Когда Хью отправлял Фуллеру это письмо, он все еще был полон энтузиазма и желания сделать все хорошо. Завершить историю Уилла и Ганнибала на NBC красиво. Но на самих съемках он облажался. Отсутствие Мадса на съемочной площадке делало весь этот процесс слишком тривиальным. Хью говорил свои реплики почти без чувств, не вкладывая в них подтекст. Только лишь последняя фраза из его уст прозвучала правдоподобно. Остальное — полный мусор. После этого съемочного дня Хью отправился в бар в одиночестве и провел там несколько часов, избегая встречи с больным Мадсом. Наутро, когда его разбудил переполненный мочевой пузырь и похмелье, осознание того, что он не справился с ролью и со своими чувствами, сделало только хуже.       Пока Хью переодевался в свою собственную куртку, а декораторы разбирали реквизит, мимо непривычно тихой съемочной группы прошмыгнула Лия и что-то быстро зашептала у режиссерского кресла.       — Аренда закончилась, — прогундел Винченцо из-за стола, дослушав менеджера. — Собираемся в темпе. Хью на грим, команда операторов на улицу.       Грим? Хью был уверен, что на сегодня он закончил, и у него будет еще пара часов, чтобы прогуляться по пустым улицам Флоренции. А если его ведут на грим, то это уже надолго. Но на спор и разочарование у Дэнси просто не было сил, так что он не стал мешать суетливым работникам, потихоньку выскользнув из базилики. Его новая гримерша ждала в теплом трейлере: на столе уже были расставлены баночки с бутафорской кровью, а на плечиках висел отпаренный синий костюм Уилла. Это открытие вызвало у Хью очередной тяжелый вздох и жуткое желание закурить. Он промучился в кресле визажиста около получаса и только спустя это время смог вывалиться на улицу и с удовольствием зажечь сигарету. Предпоследнюю в пачке — Хью не рассчитывал, что задержится на площадке так долго.       Холодный осенний ветер задул Хью под куртку, и тот зябко поежился, пока декораторы разливали чай из походных больших термосов. Это было кстати, так как пальцы на открытом ветру сразу же озябли и потеряли пластичность. В Торонто наверняка уже потихоньку выпадал мелкий мягкий снег, тогда как Флоренция «радовала» лишь ледяными ветрами и серым низким небом. Пожалуй, Хью был разочарован, не обнаружив той многообещающей красоты этого города.       Сценарий им еще не выдали, но осветители уже, руководствуясь указаниями Джеймса, сновали по открытой площади, устанавливая софтбоксы и микрофонные стойки. Хью на это лишь плечами пожал. Время близилось к пяти, в животе его заурчало, и он впервые вспомнил, что так и не поел за весь день. Пришлось влить в себя несколько чашек горячего чая, чтобы немного утихомирить желудок. Настроение испортилось вовсе: сил не было даже на то, чтобы зайти в ближайшее кафе, коротая вечер в компании приятного вина и прожаренного стейка. Нет, сегодня он, как обычно, придет в номер и закажет крайне пресную гостиничную еду. Да и плевать.       Лия, пробегая мимо и о чем-то переговариваясь на итальянском по блютуз-наушнику, всучила Хью свежераспечатанный, но уже помятый на ветру одинокий лист, гордо именуемый сценарием. Все действие занимало едва ли половину страницы, диалоги отсутствовали вовсе. Даже ремарок или пометок не было. Видимо, Фуллера озарило уже где-то далеко в Торонто.       От «сценария» Хью отвлек взрыв смеха — такого давненько уже не случалось в их упавшем духом коллективе. А следом раздался и голос шутника: Мадс, весь сияющий и довольный, со свежим гримом на лице, активно развлекал коллег и работников площадки разговором и шутками. Так ладно, что он гоготал во весь голос, не жалея горла, так еще и пришел в тонюсеньком пальто и без шарфа. Хью смотрел на его профиль еще немного, раздираемый противоречиями. С одной стороны он был рад видеть улыбки на знакомых лицах и видеть воодушевление в их глазах. С другой — Мадс все еще не оправился от болезни.       — Это все, что у нас есть? — Спросил Мадс, разглаживая пальцами концы листка.       — Похоже на то, — ответил Хью, подходя к Мадсу со спины и привлекая всеобщее внимание. — Кажется, от Фуллера сбежала его муза.       — Может, ему просто не хватает холодного осеннего ветра, — усмехнулся Мадс, зябко ежась в своем пальто. — Надеюсь, он скоро ее найдет, иначе нам с тобой предстоит настоящая экранизация пустоты.       Хью улыбнулся, стараясь не глядеть на темное небо. Декораторы продолжали сновать по площадке, мимо них проносились статисты. Некоторое время спустя они остались наедине.       — Ты должен был лежать дома, — тихо вымолвил Хью, укоризненно глядя на Мадса.       — Понимаешь, это же Фуллер… — пожал плечами Мадс, улыбаясь, абсолютно точно счастливый из-за того, что снова может работать. Трудоголик чертов. — Я отчаянно отбивался, а он пригрозил мне увольнением… — Мадс заметил напряженную линию челюсти и мгновенно посерьезнел. — Не переживай, elskede. Быстро закончим тут и поедем. Я не успею замерзнуть.       Хью только взбешенно развернулся, якобы оглядываясь на кричащего им Винченцо. Опять этот дурацкий спор на ровном месте! Какого черта Мадс просто не мог согласиться с ним и надеть что-то более теплое?! Дэнси двинулся первым по очищенной площади близ базилики, слушая, как с некоторым опозданием за ним двинулся Миккельсен, стуча идеально начищенными ганнибальскими туфлями по каменной кладке. Он не стал догонять его. В конце концов, Мадс тоже не дурак. Он не мог не чувствовать растущее раздражение в свой адрес. Вопрос был только в том, что он ничего с этим не делал.       Им предстояло пройтись по площади разок в одну сторону, разок в другую. Туда-обратно, дел на пять минут. Они провозились с этой сценой почти полчаса. То Винченцо не нравилось как они шагают, потом в каком темпе они идут, потом, что идут в ногу, потом что не в ногу. Каждый раз, когда они доходили до края площадки, Хью чувствовал, как напряжение нарастает, и когда Винченцо вновь закричал «заново», в его груди закипело разочарование.       Без пятнадцати шесть Мадс абсолютно спокойным тоном заявил, что это будет их последний дубль, так как ему нездоровится, и вообще он устал, замерз и пора бы закругляться. Хью сразу же согласно закивал головой, изрядно продрогший. Горячий чай едва согревал изнутри, а куртки они надевали только в перерывах. Поздний ноябрь был очень жесток к таким вот выходкам, так что скоро Хью тоже почувствовал, что в горле запершило.       На этот раз они двинулись вперед с некой заминкой, чуть более неуверенно, чем следовало бы, но, кажется, режиссера это устроило. Он не остановил их, только показал большой палец из-за стола. И Хью, отвлекшись от своих мыслей, почувствовал, как давление на него слегка ослабло. Они шли вперед, каждый смотря уверенно вперед, но тела их двигались с едва уловимой задержкой, намекая, что они оба не знают, чем закончится их прогулка сейчас. Хью неловко пропустил нож от рукава к пальцам так, чтобы это было заметно со стороны. В конечном счете, Уилл ведь не киллер-убийца, вряд ли он знает как незаметно бить людей ножом под дых.       Дело за малым. Грянул хлопок, обозначающий выстрел, Хью дернулся, подворачивая заднюю ногу за себя так, чтобы падать, опираясь на нее. В следующее мгновение он уже лежал на мягком матрасе ровно в точке назначения. Винченцо хлопнул в ладоши, и все бросились переставлять свет в нужном направлении. Теперь — в обнимку и назад. После слова «стоп» вокруг них все завертелось и закружилось. Подбежала гримерша, подавая Хью идентичный пиджак, но уже испачканный кровью и с прожженной дырой будто от пули. На бегу ему подрисовали пару синяков и смахнули пудрой заблестевший лоб.       Хью, только отогревшийся в своей теплой куртке, нехотя разделся и вновь принял прежнее положение, лежа на мостовой, но уже без мягкого матраса под пятой точкой. Камера приблизилась, фокусируясь на крупном плане лица, которое должно было изображать страдание. Хью закрыл глаза на мгновение, пытаясь не обращать внимания на неудобное положение. Страх, боль, гнев — все это должно было отразиться в его игре.       «Мотор», камера медленно отъехала от них, давая простор для движений Мадса. По сценарию он должен был помочь Хью подняться, для этого Дэнси уже поудобнее переставил ноги, чтобы встать самому. Но у Миккельсена были свои планы на это: он перехватил Хью за предплечья, и аккуратно, но решительно поднял его лишь силой своих рук. Дэнси сразу же вспомнил, как однажды оказался в позиции «принцессы», но он тогда был сильно болен и не особо понимал, что происходит. В этот раз Хью осознавал все: и свой вес, и набранные пару кило, и болезнь Мадса, и слабость его мышц после отсутствия тренировок. И все же он поднял его как пушинку.       Внезапная волна болезненного мимолетного возбуждения пронзила Хью от макушки до кончиков пальцев, заставляя мужчину неловко опереться на сильное плечо Миккельсена. Черт дери! Хью стремительно подавил в себе этот внезапный порыв и, хромая, позволил Мадсу вести себя вперед. В его полуобъятиях было тепло и… надежно. Хью почти забыл это ощущение. От его пальто пахло кожей и давнишним сигаретным дымом и чем-то приятно-мускусным — самим Мадсом. Все закончилось слишком быстро.       Мадс спешно оттирал лицо и руки от липкой сахарной жижи, а Хью по-прежнему пытался обуздать поток эндорфинов, захлестнувший его. Ему было уютно в наспех накинутой теплой куртке, и казалось, над Флоренцией неожиданно выглянуло солнце. Желание прикоснуться к Мадсу стало почти болезненным. Невыполнимое, пока вокруг них суетились сотрудники съемочной группы, собирая аппаратуру и перекусывая мини-сэндвичами на ходу.       Хью глубоко вздохнул, стараясь сосредоточиться на происходящем вокруг, но его мысли продолжали метаться между настойчивым возбуждением и остатками раздражения. Рядом с ним был прежний Мадс и это чувство уверенности, которое он приносил с собой, вызывало смешанные эмоции. Злость, благоговение, нетерпимость, любовь. Сложный тугой ком противоречий.       — Милый, ты в порядке? — Неожиданно спросил Мадс. Его голос звучал мягко, но требовательно.       — Да. Хочу… курить.       Хью кивнул и криво улыбнулся. Неужели он эгоист с двойными стандартами? Неужели ему правда это так важно? Чтобы Мадс был увереннее и взрослее его? Чтобы брал на себя ответственность за них. Чтобы поддерживал Хью, не требуя этого взамен. Неужели Дэнси и правда такой мудак? Неужели он способен любить только такого Мадса? Хью, не задумываясь, достал из пачки последнюю сигарету. Повертел ее в пальцах, разгладил фильтр, пошуршал табаком сквозь тонкую бумагу.       — Нет, все еще хуже, — вдруг выпалил Хью, зажимая фильтр между губ. Он с затяжкой поджег сигарету и пропустил дым глубоко в легкие. — Я хочу тебя поцеловать.       Мадс промолчал, внимательно глядя в чужие глаза. В них, впервые за несколько недель, наконец-то можно было увидеть ту искру, которую Миккельсен уже боялся никогда не отыскать. Его мальчик вернулся. Ему потребовалась всего неделя в этот раз — вновь убедиться в своем выборе и отринуть страх потери. Когда Мадс прижал к губам тот же фильтр, еще хранивший прикосновение чужих губ, глаза Хью засияли. Поцелуй через передачу сигареты — это не просто жест, это момент, в котором встретились два мира, два тела, два взгляда. Это миг, в котором воздух стал густым и тягучим. Он протянул сигарету обратно, не спеша. Хью взял ее, слегка касаясь чужих пальцев. Мадс почувствовал, как изменилось его дыхание, и этот момент — где сигарета, а не язык, стала посредником — приобрел странную интимность, словно вся страсть сконцентрировалась в одном простом движении губ и рук.       — Сколько тебе нужно времени собраться? — Миккельсен первым нарушил густое молчание между ними.       — Я только переоденусь и сразу поедем в отель.       — Нет, не в отель.       Дэнси просто кивнул, доверяясь. Окурок упал в мусорный бак.       Мадс купил в местных модных магазинах новую куртку противно-оранжевого цвета, мягкую шапку себе и приглянувшийся Хью стильный и жутко дорогой клетчатый шарф. Несмотря на протесты последнего. Дэнси не видел смысла переплачивать за обычную шерсть, но едва надел его — и потерялся. Шарф ощущался нежнейшими материнскими объятиями и потрясающе пах новизной.       — Идем в отель? — Спросил Хью после очередной порции горячей благодарности за подарок.       — Еще нет, — Мадс натянул на себя шапку по самые глаза и подал Хью локоть для опоры.       — В любом автобусе нас сразу же узнают, — с сомнением протянул Хью.       — А мы пойдем пешком, милый, — и он первый потянул Дэнси за собой в неприметный арочный проем, удачно скрытый пожелтевшей листвой деревьев. Они шагали по неизвестным узким уличкам, сворачивали в переулки, забегали в пестрые аллеи. Несколько раз даже потерялись в этом лабиринте переплетенных скобяных лавок и мастерских. Каждое окно манило Хью заглянуть внутрь: увидеть мясную лавку со свертками и стойким запахом железа, мельком взглянуть на заполненные старинные обувные магазины, в которых старые мастера вручную выделывали кожаные лоскуты и правили колодки по эксклюзивно снятым меркам. Когда Хью в очередной раз остановился полюбоваться на блестящие на солнце серебряные украшения, Мадс решительно вошел внутрь.       Вот черт! Только не это! Но спорить было уже бессмысленно. Сухонький старик с одубевшими пальцами и грязными ногтями поприветствовал их на чистом английском. Хью хватило минуты, чтобы оглядеть витрины с изящными сверкающими браслетами, инкрустированные яркими камнями кольца, запонки, броши. Точнее, на все он не смотрел. Его взгляд остановился в самом углу. Мадс жадно проследил за ним и уверенно снял с тонкой руки манекена браслет. Полукруглый, минималистичный, с резными насечками. В нем не было ничего лишнего, но почему-то при одном взгляде на него, у Хью сжималось сердце.       — Этот, — улыбнулся Мадс и добавил «спасибо». Он отказался от упаковки, согласившись только на велюровый мешочек. Хью в нерешительности прикусил губу. Вроде как это и его подарок, а вроде как Мадс, вышедший на улицу, не торопился отдавать его. Может, Дэнси не так его понял? Может, Миккельсен купил его себе?       — Пойдем, я хочу показать тебе кое-что еще, — Мадс заговорщически протянул Хью руку, увлекая того в самую запоминающуюся прогулку по старому итальянскому городу. Они шли недолго, стуча каблуками по гладким вымощенным камнями тротуарам, пропускали изредка гудящие автомобили, еще реже натыкались на туристов. Солнце медленно опускалось за горизонт, заливая все вокруг теплым светом.       — Ты знаешь, многие говорят, что этот мост — символ любви, — громко произнес Мадс, стараясь перекричать толпу, когда они вдвоем зашли на усыпанный лавками и торговыми рядами старинный мост. И правда, стоило Хью присмотреться, тут и там прогуливались парочки, а некоторые особо азартные даже вешали свои замочки на перила. К ним, конечно, сразу же направлялись стражи порядка, но кого в молодости вообще пугали запреты и наказания?       — Мадс, я… — начал Хью осторожно. Именно здесь он впервые за всю прогулку вспомнил о Клэр. О том, как они когда-то вешали свой замок на идентичном мосту Прованса. Хью обещал быть хорошим мужем — но разве он исполнял это обещание?       — Дай себе время, Хью. Дай ей время, — прошептал Мадс на ухо, как только они пробились к ограждению. — Я все устроил: она с Саем в безопасности. Я снял ей другой дом, за ними постоянно присматривает мой хороший друг, ей оказывают психологическую помощь, — Хью беспомощно моргнул. Он правда сделал это ради него? — Не беспокойся за них. С ними все хорошо, elskede. Насладись этим моментом со мной, — и впервые Хью уловил нечто просящее в его тоне. Умоляющее. Мадс элегантным движением достал из кармана браслет и очень осторожно защелкнул его на чужом запястье. — У меня нет с собой замка, но я не хочу запирать нашу любовь. Я хочу, чтобы она жила рядом с нами, чтобы она росла и развивалась. Текла между нами. Я хочу ощущать ее каждый божий день.       — Мадс, ты так говоришь, словно… — Хью осекся, сглатывая неожиданный ком в горле.       — Я лишь хочу, чтобы это стало нашим новым символом, — закрепил браслет Мадс прохладными пальцами. Мягкая ткань его новой шапки коснулась лба Хью, а руки обвились вокруг талии. — Будь со мной. Я больше ничего не хочу.       — Я хочу, — ответил Хью, перед тем как наконец сблизить их губы в долгожданном поцелуе. — Я хочу, чтобы этот момент длился вечно.