Папочка

      Уйти. И как можно быстрее — пока и правда в ход не пошли кулаки. Хью резко и уверенно развернулся, пытаясь выпрямить спину по струнке. Ну что — вот он и конец, которого Дэнси когда-то боялся. Мадс уедет, пообещав держать связь, прекрасно понимая, но отчаянно не признавая то, что это на самом деле конец. Естественно, они будут пытаться продолжать общение на расстоянии. А потом Мадс опять утонет в своих семейных делах и в работе. В рутине привычной до «Ганнибала» жизни. Это все было неотвратимо. А Хью… Просто будет пытаться жить так, как жил раньше. Ну и к черту. Наверное, даже к лучшему, что он ничего не рассказал Клэр тогда. Как бы это ни прозвучало, но так у него в жизни останется хоть кто-то.       Мышцы спины заныли от натуги, пока Хью уверенно и чересчур прямо пересекал комнату. Неразбитые костяшки пальцев покраснели в тесно собранных кулаках. Миккельсен остался где-то позади недвижимой молчаливой статуей. Уверенные шаги в сторону выхода звучали в этой тишине до ужаса громко. Уйти сейчас. Далеко — дальше отеля, Флоренции и «Ганнибала». В конце концов, он любит Мадса, но себя должен любить больше. И если остаться верным себе означает поставить сейчас точку — он это сделает. Последний шаг у самой двери. Пальцы схватились за ручку и застыли.       Если уйдет сейчас — никогда не вернется.       Гордость не позволит ему этого. Он слишком хорошо понимал это. И одновременно желал и боялся этого. С тупым удовольствием Хью представил, как оставил бы навсегда Мадса в этом состоянии — одного, без объяснения, заставил бы его вечно задаваться вопросом «почему?». Он бы заставил помнить себя всю жизнь. Кажется, все худшие его черты вылезли наружу, вопя и крича, заставляя сделать ему больно. Больнее, чем было Хью все эти годы. А потом упиваться каждым мгновением. Твою мать. Ведь Хью не такой. Тогда что? Просто выгнать Мадса? А разница? Это в любом случае побег от ответственности. Побег от болезненной реальности. Но разве иногда побег — не единственный способ спасти себя?       Бездействие — тоже действие. Отсутствие решения — уже решение. Хью решительно отпустил ручку двери и развернулся, избегая взгляда любовника. Слишком часто уже он бежал от себя и своих чувств. В конце концов, они должны были поговорить обо всем давно. И решить окончательно кто они друг другу. Мадс все еще не двигался, застыв возле балконной двери, напряженный и, кажется, слегка потерянный. Хью нашел в себе силы взглянуть в эти чертовы карие глаза. И вдруг ему захотелось закричать во все горло — какой же он идиот. И правда поверил в то, что нужен ему, что они смогут быть вместе. Знал ведь, что этому не бывать. Знал, что и близко не нужен ему как Ханне. И позволил обмануться, поверить. Чертов идиот!       — У тебя пять минут, — глухо бросил Хью, скрещивая руки на груди и показательно отходя от двери в номер. Мадс вскинул голову, встречаясь глазами с Хью. И на какой-то момент Дэнси показалось, что оскорбленный Миккельсен сейчас же уйдет. Но он остался.       — Для нашего разговора не хватит пяти минут, — тихо ответил Мадс, и Хью мстительно согласился с этим.       — Тогда уходи сейчас.              Черт побери, как же Хью устал. Мадс выдохнул шумно и двинулся к выходу. Вот так просто? Он уйдет даже не поборовшись за их счастье? В груди предательски заболело. Ладно. Пошел он к черту. Пусть уходит, если так решил. Если не может дать Хью того, чего обещал. Пусть никогда больше не возвращается. Пусть просто. Оставит. Его. В покое.       «Нет», — тотчас умоляюще заныло что-то внутри. — «Нет. Пожалуйста, нет».       Хью вдруг вспомнил немигающий теплый взгляд Мадса в Галерее. Наверное, Уилл все же гораздо сильнее — он не раскис, а отправился следом после того, как от него отказались. После того, как сказали прямо «не иди за мной». Хью так не мог. Он молча смотрел как Мадс пересекает комнату и замирает между ним и выходом из номера. Как нервные пальцы комкают и без того мятую ткань его свитера.       — Я не уйду, Хью, — прошелестел Мадс с сильным от тревоги акцентом. — Я хочу, чтобы мы поговорили в спокойной обстановке.       — Ты ведь молчал все это время. Может и мне теперь помолчать? — Жестко парировал Хью.       — Min dreng, я понимаю, что ты зол…       — Чего ты вообще хочешь от этих отношений? — Перебил Хью грубо. Все это он уже не раз и не два слышал во время их ссор. Только теперь все это гораздо серьезнее чем раньше. На эти оправдания и попытки успокоить его просто не хотелось тратить время. — Хорошего времяпровождения? Чтобы не было скучно пока ты вдали от семьи? Или тебе просто нравится держать меня на привязи рядом?       — Я хочу быть с тобой, — Мадс аккуратно сократил расстояние между ними. Он двигался настолько плавно и спокойно, что Хью не сразу заметил мужчину в опасной от себя близости. Он успел только выставить перед собой преграду из сложенных рук, мешая обнять себя или как-то коснуться.       — «Хочу быть с тобой», — передразнил Хью горько. — Ты даже не можешь ответить кто я для тебя. Перевалочный пункт перед тем как найдешь себе получше? — Голос Хью не исказился, а сердце не забилось быстрее. Мадс не перебивал и не пытался опровергнуть его слова — будто ему было все равно. Разве может разбиваться сердце в такой оглушительной тишине? — Или я был лишь средством от скуки? Сколько можно играть в эти игры, Мадс? Я устал.       Кажется, его должно было трясти от обиды и ненависти. Кажется, что с каждым словом из глаз должны были литься слезы. Но с ним ничего не происходило. Ему было больно от пустоты и пусто от боли. Он хотел кричать и не мог. Хотел плакать, но ни одной слезы больше не скатилось по щеке.       — Я никогда не играл с тобой, Хью, пожалуйста, — Мадс оставил попытки приблизиться и устало оперся плечом о ближайшую стену. Пара прядей сползла на высокий лоб, и Миккельсен аккуратно откинул их коротким кивком. Хью увидел в этом тяжелом вздохе и усталой позе слишком вычурную театральность. И пусть глаза Мадса казались потухшими, Дэнси внезапно почувствовал что-то очень близкое к отвращению. Он играл боль сейчас? Или и правда чувствовал ее? — Я хотел поговорить с тобой лично, вот и все.       — Ну, говори, — с вызовом бросил Хью, сосредотачивая все внимание на глубоких бороздах в уголках этих глаз — признак частого смеха. Будут ли у Хью такие же? Или от горя появляются совсем другие морщины? — Что ты можешь сказать? Что собрался бросить меня, но молчал? Что уже распланировал свою жизнь дальше?       «Без меня»       — У нас… — Мадс запнулся, кажется, почувствовав, как чужое сердце пропускает удар. — У меня не было никакого плана, elskede. Просто так получилось. Ханне еще год назад предложили очень хорошую работу хореографа в Пальме. Друзья Виолы позвали ее с мужем пожить на островах. Особенно после того как… — Мадс болезненно поморщился, не в состоянии договорить. — Да и Карлу это будет только на пользу.       — Опять. Ханне. Виола. Карл. Соседи, пресса. А ты, Мэсс? А что для тебя будет лучше? Что тебе делать в этой Пальме?       — Жить, — просто ответил Мадс, неуютно поежившись. По его опущенному в пол взору Хью понял, что об этом мужчина и не задумывался.       — Ты правда настолько глуп, что веришь, будто сможешь усидеть на одном месте в этом мелком городишке на отдаленном острове? Ты вообще сам себя знаешь?       Плевать, было ли это грубо. Плевать, что подумает об этом разговоре Мадс. Хью видел его, изучил за эти годы. Такой человек как Миккельсен не сможет гнить в деревне на пять человек. Не сможет загнать себя в рамки примерного семьянина и жить по графику «дом-работа-дом». Хью вдруг почувствовал ужасную злость. На Ханне и на Мадса. На нее за то, что тащила его туда, где ему будет плохо. На него за то, что не мог жить вдали от нее. И злость на себя — ведь даже в этом состоянии он думал о чужом счастье.       — Так будет лучше для семьи, — ответил Мадс спустя долгие минуты молчания. Кажется, все это время он обдумывал сказанное, прикрыв глаза и то и дело потирая переносицу.       — А для тебя? Что для меня будет лучше? Для нас? Ты хоть на секунду задумался о нас? — Хью буквально мог чувствовать, как каждое его слово тяжело ударяет по Мадсу, бередят кровоточащие раны в сердце. Потому что были правдивы. — Ты хотел поговорить — так ответь хоть на один мой вопрос. Ты вообще быть со мной хочешь? Может, все проблемы лишь оттого, что ты не определился?       — Gud. Конечно. Конечно я хочу, — тотчас ответил Мадс и рывком коснулся холодных пальцев. И от его жара Хью стало морозно. Сможет ли сам Дэнси отказаться от того, что имеет? От теплых и безумно уютных объятий, в которых можно забыть про горести и страхи. От умелых ласковых рук. От проникновенного хриплого голоса, шепчущего «доброе утро» с первыми лучами солнца. — Милый, выслушай меня…       — Тогда почему ты так поступил? — Кажется, голос Хью предательски надломился, когда он перебил Мадса, но шум крови в ушах заглушил и это, и робкие попытки Мадса вставить слово. — Почему ты не подумал о нас?       — Все не так, родной, не так! Я думал, — Мадс притянул Хью к себе одним уверенным и властным движением, и тот едва не растворился в тепле успокаивающих объятий. Выставленные щитом руки уткнулись в широкую грудь, но не оттолкнули, а лишь вцепились в ткань свитера. На глаза предательски навернулись слезы — от того, насколько на самом деле он нуждался в Мадсе. Наверное, со стороны Хью выглядел жалким. — Я каждый день просыпался с мыслью о том, что ты напишешь, elskede. Скажешь, что оставил свою прошлую жизнь и готов идти в новую. Со мной. Вот о чем я думал, Хью.       Волна стыда захлестнула Дэнси. Черт. В этом он действительно облажался и весьма крупно. Перед мысленным взором возникла картина испуганной Клэр, запершейся в ванной. Он представил Миккельсена в жаркой Африке — одного, вдали от привычного положения дел, семьи и друзей. Почему Мадс так спокойно это говорит? Если бы он знал все, то накричал бы. И это стало бы проще пережить. Но этот тон был слишком понимающим. Настолько успокаивающим, что даже болезненным. Мадс ни разу не упрекнул его — ни раньше, ни сейчас. Хотя было за что. Ведь Хью и правда обещал. Хью не хотел быть обычным изменяющим мудаком. Не хотел стать «папой выходного дня» для Сая. Где проходит грань между понятиями «хороший муж» и «счастливый человек»? Как можно выбрать между совестью и желанием?       — Мэсс, я не смог, — выдавил из себя Хью тихое оправдание. Кажется, абсолютно бесполезное в данной ситуации.       — Знаю. Я не виню тебя, Хью. Нет, дай мне договорить, — перебил Мадс, укладывая пальцы на едва раскрывшиеся губы. Уж лучше бы он злился, чем так сочувственно смотрел. — Как я говорил тогда, почти год назад, ты любишь Клэр, любишь Сая. Я понимаю. Я не буду заставлять тебя выбирать.       Нет! Да как он не понимает?! Почему не может залезть Хью в голову и увидеть то, чего Дэнси не сможет объяснить? То нагромождение чувств, спутанное и переплетенное, непонятное и очень болезненное. Мир вокруг Хью сжимался точно так же, как и в его собственно выставленных ограничениях. А Мадс словно игнорировал это, слишком поверхностно рассматривая все его, Хью, проблемы.       — Клэр и Сай — твоя семья, — продолжил Мадс, вырывая Дэнси из нагромождения мыслей. — Ты любишь их, ты хочешь остаться с ними. Возможно, я был лишь твоей юношеской влюбленностью. — И Хью вцепился в измятую ткань его свитера сильнее, чем когда-либо. Он понимал, к чему ведет Миккельсен. Ему хотелось завыть, молить, чтобы он не бросал его, не отказывался так просто от них. Чтобы бросил Ханне, уехал с ним, взял ответственность за их странную и неправильную маленькую семью из двоих. Вместо этого Хью кивнул, закусывая изнутри тонкую кожу щек — лишь бы не расплакаться вот так. Не показать своей слабости и боли. — Я не могу просить тебя отказаться от тех, кого ты искренне любишь.       Неужели он сделает это вот так? В первую же встречу после их долгой разлуки? В момент, когда Хью оказался до ужаса уязвимым. Тогда, когда весь его мир разрушался на глазах. А как же все те слова в Галерее? Как же те долгие взгляды? Как же их короткие, но такие теплые переписки по ночам?       — Хью, — позвал Мадс, аккуратно смахивая большим пальцем невесомую слезу со щеки. Они оказались, кажется, еще ближе друг к другу. Миккельсен наклонил голову, упираясь лбом о лоб. Голос его подрагивал от напряжения, казалось, еще чуть-чуть, и Мадс сам не сдержит слезы. — Хью. Я не могу просить. Не могу заставить. Но если вдруг ты решишь, что все твои слова были правдой. Те, когда ты просил меня уехать с тобой вместе, бросить все и остаться только вдвоем, — если ты примешь их сам — приезжай ко мне. Или просто напиши. Я сам заберу тебя. Я…       Мадс резко остановился на полуслове, будто боясь переступить незримую черту между ними. Что? Дэнси будто по голове ударили: он не мог дышать на протяжении всей этой речи, и к концу ее горячий воздух из легких Мадса наполнил всю грудную клетку. Хью почувствовал как стремительно забилось сердце за ребрами, как раскрылись губы, пытаясь выхватить еще один глоток насквозь пропахшего дымом дыхания. Грубая недосказанность повисла над их головами. Что? Чертова кульминация этой ночи ощущалась как тлеющая сигарета. Докурят ли они ее? Или отбросят щелчком прочь от себя и пройдут мимо, размозжив остатки табака тяжелой подошвой.       — Я не давлю на тебя, — закончил Мадс тяжело. И Хью почти наяву увидел, как медленно падает их сигарета на пол. Наивный. Чего ожидал? Слов любви? Признания? Кажется, Мадс уже давно дал понять, что любил, любит и будет любить другую. Это только Хью глупо надеялся на то, что между ними будет что-то большее.       — Да. Я понял, — выдохнул Хью, запрокидывая голову и отдаляясь от Мадса на расстояние вытянутых рук. Он мог бы остановиться сейчас и сделать вид, что все нормально, что он принял приглашение Мадса. Он мог бы ездить к нему в Испанию на пару дней в году. Или мог бы взять ответственность за то, что подвел и Мадса, и Клэр. Подвел себя, пожалуй. — В общем и целом — мне плевать, что будет. С тобой и твоей семьей. Хочешь уехать В Испанию — едь. Не хочешь — не едь. В конечном счете, не мне решать за тебя. Но если ты это сделаешь, то тогда оставь меня и мою жизнь в покое! Я так не могу больше: постоянно думать о тебе, разрываться между тобой и семьей. Ждать редких встреч — это все не для меня. Я просто хочу спокойствия и стабильности. Так что, — Хью вновь пожал плечами, стискивая челюсть до боли и стараясь не дать голосу дрожать, — мне плевать.       Он бы хотел ответить иначе. Хотел бы закончить этот ужасный конфликт здесь и сейчас. Вот только редкие встречи в чужом семейном доме — разве это то, о чем мечтал Хью? Разве этого будет достаточно? Он хотел Мадса всего и без остатка. Хотел с ним дом и семью, не тот суррогат, который они проживали на протяжении двух лет в съемной маленькой квартирке. Он хотел настоящую. С совместным домом, этим глупым ни на что не влияющим штампом в паспорте, с любимыми собаками и шумным морем прямо за дверью. Хью знал, что это невозможно: Мадс сам тогда сказал, что не сможет дать ему желаемого и не бросит семью. Он никогда не исполнит мечту Хью. И это стало очередным болезненным ударом в самое сердце.       Внутри кипели горькие океанские волны, грозясь затопить все естество Хью. Еще пару секунд Миккельсен в прострации осознавал все сказанные слова. Холод — жар — снова холод. Красивое точеное лицо то бледнело, то вновь краснело. Почему он молчит? Мадс застыл на месте, не предпринимая попыток вновь дотронуться до Хью. Что-то темное Дэнси увидел в глубине карего омута виски, хотя лицо и осталось непроницаемым.       — Плевать, говоришь? — Ледяным тоном переспросил Мадс. И только сейчас весь он болезненно исказился и широкие плечи сгорбились. Бывший танцор с идеальной осанкой никогда не позволял себе такой вольности. — Знаешь ли, я тоже устал, Хью. Я ведь всего лишь провел несколько месяцев в ожидании твоего решения. А потом еще несколько недель, когда узнал о том, что нас закрывают. Один. Знаешь, с меня нужно смыть не этот день, а последние месяцы. Но тебе ведь плевать. Я ведь всего лишь пахал как черт в Южной Африке, чтобы купить нам с тобой дом. Я думал — в Торонто, но на Майорке вышло выгоднее: хватило даже на внутреннюю отделку. Но тебе ведь плевать — о, я понимаю! А как ты провел отпуск, кстати? Отдыхал в Нью-Йорке с семьей? Здорово. Я рад.       Дом? Звенящий от натуги голос Мадса дрогнул на этом слове. Он так и не сдвинулся с места, даже не жестикулировал как привык. Стоял холодной ледяной статуей и смотрел пронизывающими опустевшими глазами. Хью молча выслушал его, ни разу не перебив. Все пытался отыскать в этом океанском штиле ту искру, с которой всегда смотрел на него Мадс.       — С каких пор тебя волнует мой досуг? — Достаточно громко фыркнул Хью невпопад лишь бы заполнить тишину. Этот глупый вопрос вырвался у него сам собой, и теперь Дэнси нервно разминал пальцы, чтобы хоть чем-то занять руки. Руки, отчаянно жаждущие обнять мужчину перед собой. Только бы не видеть пустоты в этих глазах.       Мадс зажмурился на долгие секунды, избегая прямого взгляда, и тяжело сглотнул. Устало. Черт дери. Перестань, Хью! Ты делаешь только хуже!       — И я бесконечно рад, что ты так любишь свою семью, — проигнорировал Хью голос разума в своей голове, — что готов податься за ними хоть на край света. Даже наплевав на себя и просто-напросто бросив меня, — отчеканил Дэнси, обессиленно закрывая лицо руками. В попытке выглядеть не таким отчаянным, Хью протер глаза и зарылся пальцами в кудри, чуть их оттягивая. — Хотя… Вот черт, я же тебе никто!       — Никто, — грубо согласился Мадс хриплым жестким голосом, и Хью вскинул голову, дернув себя за волосы. Нет! Услышать подтверждение оказалось куда больнее. На секунду он даже оглох от шока. Мадс не кричал. Его лицо раскраснелось от злости, а нижняя губа едва заметно подергивалась. — Как и я тебе, по всей видимости. Тебе ведь плевать, Хью. На меня. На мои мечты и планы, на все мои старания для нас с тобой.       Они замолчали, все еще внимательно глядя друг другу в глаза. Мыслей было слишком много, а вот слов — совсем мало. Выдерживать взгляд Мадса стало совсем трудно, и Хью, чертыхаясь, вновь закрыл лицо ладонями. Он понимал, что не прав, но отчаянное глупое желание выиграть этот спор, чтобы доказать себе и ему… Что? Что он здесь жертва?       — Не смей говорить так! — Повысил Хью голос и скрестил руки на груди, пытаясь казаться сильным. Намного сильнее, чем чувствовал себя в данный момент. Мадс для него не «никто». К сожалению.       — Тебе ведь плевать, — спарировал Мадс, повторяя тон Хью, впервые за все эти годы позволяя себе огрызнуться на него. И это открытие внезапно стало очень болезненно-ноющим. Неужели он все окончательно испортил?       — Наверное, здорово, никогда не испытывать чувства вины, — вновь завелся Хью, отвечая агрессией на агрессию и сарказмом на сарказм, вспоминая недавно сказанные Мадсом слова. Боль, злость и страх остаться сейчас в одиночестве смешались в нем почти ядерной смесью. Он видел каждый незримый шрам, остающийся после всех этих ссор в новых морщинках Мадса, но было в этом что-то приятно-мстительное. Хью страдал и страдает, так пусть и Миккельсен почувствует то же самое. — Как это здорово: по выходным спать с женой и изображать примерного семьянина, а на съемках трахать любовника с ее согласия. Так это работает в твоей вселенной? Так вот в моей — нет. В моей есть обязанности. В моем мире жены не считают нормой измены и секс на стороне!       Мадс подорвался с места, широкими шагами преодолевая расстояние между ним и дверью. Сначала Хью даже показалось, будто Мадс собрался заткнуть его поцелуем, затем, ему почудилось, будто он ударит его за явный оскорбительный намек на Ханне. Но все вышло еще хуже, когда пальцы мужчины коснулись ручки двери. «Нет! Сейчас уйдет» — мелькнула оглушающая мысль, но Миккельсен, словно почувствовав спиной просящий взгляд, резко остановился, колеблясь.       — Уходи, правильно, — горько отчеканил Хью, глазами умоляя Мадса остаться. — Убирайся. Ты мог хотя бы бросить меня не так ужасно.       И это, кажется, были последние гвозди в крышке их совместными усилиями сколоченного гроба. Мадс стремительно вышел, не оглядываясь и не хлопая дверью. Нет! Хью едва не завопил. Его спас только тугой ком в горле, перекрывший дыхание.       Хью никак не хотел, чтобы он уходил. Он хотел, чтобы Мадс крепко обнял его, заткнул все пререкания поцелуем и пообещал, что у них все будет хорошо. Вместо того, чтобы как обычно оставить их ссору позади себя, Миккельсен ушел. Хью, не дыша, слушал как его тяжелые шаги направляются в сторону лестницы, пока те вовсе не стихли. Звенящая тишина там, где только что раздавались их голоса, давила на уши. Еще несколько минут Хью тупо пялился туда, где только что была спина Мадса. А потом осознание произошедшего ударила его под дых тяжелым молотом.       Что он наделал?!       Сердце бешено колотилось от страха и боли, а Хью обессиленно сполз по стенке. Рыдания пролились через его сердце, когда плотина гордости прорвалась, начисто сметенная оглушающей ненавистью к себе. Что он сделал? Как мог так вести себя? Почему не остановился тогда, когда была возможность? Ледяные ладони машинально собирали катящиеся по щекам слезы, но они все равно ярким пятном расползлись на светлой рубашке. Как это случилось? Почему? Хью не мог остановиться, не мог дышать сквозь забитый нос, не мог проглотить удушливый ком в горле. Все, что он мог — хватать воздух ртом, сдерживая судорожные всхлипы, да трясти головой в немой мольбе вернуть все назад. Только вот никто его не видел, никто не исправит его ошибки. Никто не повернет время вспять. Ему оставалось лишь принять то, что он все испортил. В очередной раз. В этот момент Хью ненавидел себя так, как никогда прежде.       Время шло вперед беспощадным назойливым тиканьем часов со стены напротив. Мадс не вернулся ни через час, ни через два. Через три у Хью закончились слезы. Он лежал, опустошенный и вымотанный, на холодном паркете возле порога и просто смотрел в потолок. Белый и глянцевый, в него можно было смотреться почти как в зеркало. Хью следил за тем, как вздымается грудная клетка, почти спокойно и равномерно. Как постепенно затекают его широко разведенные по обе стороны от туловища руки и ноги. Тишина вокруг него больше не угнетала, наоборот, Хью вслушивался в те редкие звуки за дверью, которые идентифицировал как шаги.       Чьи-то старческие и шаркающие — не он.       Легкие и прыгучие, будто у молодой девицы — не он.       Кто-то прохромал совсем рядом — не он.       В детстве у Хью хорошо получалось вслушиваться в окружающие его звуки. Он мог различить машину отца среди сотен тысяч других автомобилей. Он издавал классическое дизельное рычание с легким подвизгиванием при остановке. Тогда Дэнси точно знал, что за пятно на школьных брюках его существование будут игнорировать пару часов. А за редкую тройку в дневнике, пожалуй, день.       Легкие маленькие шаги матери Хью научился различать сквозь посторонние шумы большого дома. Мать, выше которой он стал уже к четырнадцати годам, редко появлялась в доме. Так что ее походка была для Хью поводом бежать со всех ног по лестнице вниз, туда, где его удостоят легким поцелуем перед тем, как погрузиться в чтение очередной рукописи.       Пожалуй, Хью всегда был одинок. Но никогда прежде — так пронзительно. И стоило картинам детства пронестись перед широко распахнутыми глазами, одиночество накрыло Хью стремительной губительной волной. Он словно падал в водоворот страха и холода, пытаясь карабкаться, подныривать, звать на помощь — все без толку. На мгновение он вновь оказался маленьким мальчиком, запертым в своей золотой клетке. Лишенный права на «заметность». Уйти. Уйти туда, где есть хоть кто-то.       Хью поднялся, шатаясь, хватаясь за стену. Тошнота и головная боль подкатили неожиданно и слишком резко. Но провести еще хоть одну минуту в это чертовом одиночестве он больше не мог. Не мог и не хотел. Дэнси ухватил висящую рядом куртку и, не закрывая дверей, вывалился в коридор. Время было позднее, сонный портье за стойкой не обратил внимание на очередного «подвыпившего» гостя, выползающего из отеля. Хью пнул вазу на выходе — лишь бы на него посмотрели. Чертов портье только отвернулся, явно привыкший к такому за годы работы.       А на улице было тихо и спокойно, будто весь остальной мир давно вымер. Хью шел без цели вперед, постепенно оживая под натиском холодного осеннего ветра. Дышать получалось через раз, да и в темноте ночи дороги было не разобрать — так что Дэнси просто запрокинул голову, погружаясь в созерцание безмятежного звездного неба. Пусть ноги сами ведут его вперед, думать о чем-либо не хотелось. Он просто шел, подставляя замерзшие щеки встречным порывам ветра. Доверяясь воле случая, описанного и возвеличенного в миллиардах книг.       Ноги или все же случай привели его к старенькой и темной набережной с живым быстрым течением. Верткие волны слабо освещались блеском огней из окон небольшой и обильно украшенной гирляндами постройки прямо около воды. Оттуда негромко звучала расслабляющая музыка. Хью планировал пройти мимо, но все же, порядком замерзший, толкнул хлипкую на вид дверцу в спасительное тепло. Внутри было многолюдно, пахло остатками табачного дыма, а барная стойка представляла из себя странное сооружение из сложенных стопками шин, укрытых доской для серфинга. Официантки, одетые чересчур легко для крепнувшей осени, шныряли между многочисленных столов и плетенных столиков, а завсегдатаи бара фотографировались на фоне истрепанного временем плаката с изображением тусклого океанского берега.       — Добро пожаловать в «Кубу», — поприветствовал красивый темнокожий бармен с широко натянутой неискренней улыбкой человека, которому платят за показное радушие. Хью даже не стал задумываться о том, почему к нему обратились на чистом английском. — Что будем пить?              Хью только махнул рукой в сторону бутылки виски в руках мужчины, и тот согласно кивнул, переливая янтарную жидкость цвета глаз Мадса сначала в джиггер, а потом и в бокал. Дэнси даже не поблагодарил - просто выхватил стакан, собираясь погрузиться в собственную одинокую меланхолию. Виски для этого дела подходило отлично, музыка располагала к тому, чтобы просто молча смотреть в одну точку, телу расслабляться и согреваться, а разуму хмелеть и приятно пустеть. Что Хью понравилось здесь больше всего — его никто не трогал и не пытался заговорить. Не было тех, кто его узнавал, с ним не хотели сфотографироваться, никто не подходил знакомиться.       Через пять — или больше — Хью не считал — повторно наполненных бокалов, на душе стало легче, дышать проще, а бармен показался даже радушным. Очередной глоток огненной жидкости, привычное жжение на языке, а потом жар в желудке — Хью скинул с себя куртку, прислушиваясь к окружающим звукам. Видимо, он был уже прилично пьян, когда неловко спрыгнул с барного стула. Курить хотелось кошмарно. Дэнси выпросил у молчаливого бармена сигарету. Сейчас Хью выкурит свою последнюю в жизни сигарету, и с ее дымом улетучатся и воспоминания о Мадсе. О его сильных руках, красивом теле, мужественном лице, бархатном голосе. Хью почти наяву слышал его хриплую речь, растекающуюся по венам горьким бальзамом.       На шатающихся от долгого сидения и алкоголя ногах, Хью вывалился из скрипучей двери в приятную прохладу. Места здесь было совсем мало — уютный закуток с единственным выходом на затопленную сейчас лодочную стоянку. Дэнси не очень понял, как он вообще тут оказался, если заходил с другой стороны. И точно — на двери не было отличительных знаков, не горели гирлянды, только мусорный бак оказался переполнен окурками разных мастей. Наверное, все те официантки, пытающиеся взять Хью под руки, хотели не познакомиться с ним, а отвести от служебной двери. Хью постарался рассмеяться, но вышла только кривая улыбка. Боль внутри нарастала с пронизывающим холодом осени. Как же, блять, символично: они расстались в тот же месяц, в который начали встречаться.       Щелкнула зажигалка, с треском загорелся табак, а бумага задымилась, источая едкий дым. Хью только сейчас присмотрелся к марке сигарет. Мальборо. Чертовы любимые сигареты Миккельсена. Белые и без фильтра. Неудивительно, что с первой затяжкой голова Хью кошмарно закружилась так, что ему пришлось схватиться за стену. Почему даже сейчас все вокруг напоминало о нем? Как долго это будет продолжаться? Очередная затяжка, в носу засвербило, но слезы так и не шли. Дэнси двинулся вперед, почти падая на ступени, конец которых уходил куда-то глубоко под воду. Наверное, сегодня прилив. Носки ботинок почти застыли над поверхностью воды, и Хью вдруг пришло в голову, что было бы классно сейчас спуститься по ступеням. Наверное, он бы смог даже проплыть некоторое время, пока по-осеннему холодная вода не заставит его мышцы стянуться судорогой.       Хью дошел до половины сигареты. Теперь он вспоминал теплые объятия и жадные поцелуи. А ведь это Дэнси научил его целоваться. Вспоминал и жаркие ночи под одним одеялом, и часы их разговоров обо всем подряд. Дым попал в глаза, а Хью опустил голову, пряча ее в сгиб локтя. Почему все вышло так?       — Я тебя ненавижу, — прошептал Хью, когда перед его глазами вновь встал их общий дом. Ранее смазанная картинка теперь обрастала подробностями по типу цвета обоев и текстуры мебели. Вот только этого теперь никогда не будет. И именно на этом осознании Хью сломался. Сдерживаемые слезы хлынули по лицу стремительным потоком. Только это были не те душащие рыдания, в которых Хью захлебывался на полу своего номера. Это был словно холодный осенний дождь — жалящий, но по-матерински добрый. Недокуренная сигарета выпала из пальцев: он не хотел. Не хотел и не мог забыть Мадса сейчас. Точно не сейчас, когда Хью готов продать душу любой сущности, лишь бы вернуть его назад.       Почему ты так поступил со мной?       Зачем ты вообще все это начинал тогда?       Почему я принимал в тебе все? Даже твою чертову семью я принял. А ты не смог принять просто… меня?       Хью был не уверен, шептал ли он это вслух или слова громом разносились внутри его головы. Просто в какой-то момент он понял, что что-то отчаянно теплое прижимается к нему сзади. Большое, широкое и надежное. И так по-родному пахнущее дымом и кожей.       — Мэсс, — всхлипнул Хью, боясь пошевелиться, лишь бы это наваждение не исчезло.       — Dumme dreng, — пробормотал Мадс — настоящий Мадс! Он спешно накинул на Хью свою куртку и прижал его сомкнутые ладони к своему рту, согревая их дыханием. — Ты совсем замерз, dumme! Где твоя куртка? Ты ведь простынешь так!              Хью промолчал. Его трясло от холода настолько, что зуб не попадал на зуб. Кажется, он просидел на холодном ветру гораздо дольше, чем обычные пять минут перекура. Мадс же помог ему подняться, осмотрел с ног до головы, сжал в горячих ладонях замерзшие чуть оттопыренные уши, будто укутывая их.       — Почему? Почему, Мэсс? — невнятно шептал Хью обветренными губами, припадая к спасительному теплу этого любимого и ненавистного ему мужчины.       — Я здесь, родной мой, тише, — баюкал Миккельсен в своих объятиях, прижимая прохладный лоб к губам с этой своей пронзительной нежностью, на которую способен лишь он.       — Почему ты уезжаешь? Почему бросаешь меня вот так, Мэсс? — Почти бессвязно продолжал Хью, стремясь ухватиться за него всего и сразу — повиснуть и никуда не отпускать.       — Как ты мог подумать, что я бросаю тебя, dumme, — горячо зашептал Миккельсен, притягивая Хью к себе в ответ, обнимая его до сладкого хруста, вдыхая запах растрепанных кудрей. — Без тебя я уже не хочу, Хью.       — Нет, — алкогольный флер ночи, почти разбитое на куски сердце — Хью хотел, но не мог верить. «Докажи» — вопило его естество, боясь, но отчаянно желая поверить в это. — Почему тебе недостаточно меня, Мэсс? Почему ты так со мной? Почему оставляешь меня?       — Hvordan kan jeg forlade dig? Hvordan forestiller du dig det? Når alt kommer til alt elsker jeg dig til bevidstløshed.       Хью отчаянно замотал головой: с таким громко стучащим сердцем он едва бы понял родной английский, что уж говорить о беглом датском. Мадс, кажется, понял его иначе. Он приблизился так, что между ними не осталось ни миллиметра пространства, впился в замерзшие губы своими мягкими и теплыми, вкусными, пропахшими табаком и дымом. Он целовал его так жадно, как никто и никогда прежде, будто бы от этого зависела судьба всей планеты, не меньше. Он скользил языком то глубже, щекотя небо, то останавливался у самых губ. Жадно, небрежно, глубоко, будто нуждался в этом как в воздухе. Чужие ладони все еще уютно кутали теплеющие уши, растирали мочки, трепали кудри. Мадс кусал туда, куда доставали зубы, принося с собой боль облегчения, боль любви, боль разлуки. Хью подчинялся, отдаваясь во власть этой грубой страсти. Плевать, что их могут увидеть. Плевать, что они оба без верхней одежды на пронизывающем ветру. Плевать, что, вероятно, Хью сейчас умрет от асфиксии и разрыва сердца. Они не отпускали друг друга долго, пока воздух вокруг них, как и их тела, не потеплели, кажется, на целый десяток градусов. И даже дольше, когда в легких давно не осталось в воздуха, а они дышали друг другом, бесстыдно целуясь в одиноком едва освещенном темном закоулке в такт бурлящих волн.       — Я сказал, что люблю тебя, Хью, — шепнул Мадс в припухшие покрасневшие губы. — Люблю до беспамятства.       — Ты уедешь, — слабо махнул головой Дэнси, едва приходя в себя от головокружительного поцелуя. — Ты уедешь от меня. Сам сказал.       — А еще я сказал, что купил нам с тобой дом, ты эту часть вообще мимо ушей пропустил? — Мадс хмыкнул, аккуратно подминая нижнюю губу своей.       — Да. Нет. Да, — Хью замотал головой. Это было слишком сложным для понимания. — Я не верю, — наконец, признался Хью. — А как же Ханне? И дети?       — Будут жить рядом. Я купил два дома.       — Звучит как дохрена денег, — с сомнением отозвался Хью.       — Так и есть, — ухмыльнулся Мадс, прижимая теплые губы к холодному носу Хью. Слишком трогательно. — Пришлось вычистить свои счета почти полностью. Но это то, о чем я мечтал уже долгое время. Я люблю тебя.        «Долгое время», повторил про себя Хью, и на глазах его вновь засеребрились слезы. «Я люблю тебя» — громыхнула тут же вторая мысль так, что Дэнси мгновенно протрезвел. Что он сказал? Что?!       — Что ты только что сказал? — Несмело переспросил Хью, боясь услышать, что ему лишь показалось. Сердце стучало как бешеное, гоняя застоявшуюся в организме кровь.        Мадс повторил эти три слова. А затем еще. И еще раз. Каждый раз, дополняя слова поцелуями куда придется — то в щеку, то в нос, то куда-то в сторону виска. Он говорил это с такой легкостью, будто делал это всю жизнь — так органично и правильно было слышать это.       Когда их губы заболели от очередных жарких поцелуев, Мадс остановился, тяжело дыша:       — Хью, elskede, ты останешься со мной на весь этот год? —Миккельсен спросил это проникновенно и даже торжественно, почти как в тот раз. Только тогда, лежа в одной кровати, они не могли и мечтать о совместном «навсегда».       — Да, — просто ответил Дэнси, даже не задумываясь.       — Останешься ли ты в нашем с тобой доме в этой чертовой бесконечно скучной Испании? — Мадс обхватил чужое лицо руками, поочередно вглядываясь во все еще хмельные широкие зрачки. Такие же темные и соленые, как морские волны.       — Да.       Мадс прикрыл глаза, и губы его сами собой растянулись в широкой улыбке. Облегченный вздох, а руки сгребли всего Хью в объятия. Он замер так на долгое время, согревая собой и своим явным счастьем мир вокруг. И Хью заразился этим настроением, почти восторженно ощущая прохладу этой ночи, пропуская мимо себя посторонние голоса и шумы — на все было глубоко плевать. Они рядом. Они вместе. Они останутся вместе. А в каком статусе — разве есть разница? «Есть», кольнуло Хью глубоко внутри. Но так незаметно, что даже и не важно.       — Идем, любимый, — наконец оторвался от него Мадс, с нежностью поправляя на Хью свою сползшую куртку. — Иначе папа Фу нас завтра придушит собственными руками.       Хью согласно кивнул и не удивился, когда их пальцы переплелись. Темнота ночи скрывала их шалость, невинную, но такую необходимую прямо сейчас.       — Я же говорил, что в Испании тебе будет скучно, — наконец хмыкнул Хью, и тихий смешок Миккельсена ознаменовал его полную и безоговорочную победу.