Папочка

      Проснулся Хью рано — солнце едва поднялось, а земля еще не прогрелась. Нестерпимо захотелось пить, так что пришлось осторожно выбираться из крепких объятий, благо, Миккельсен спал как убитый. Хью набрал полный стакан воды из-под крана, сна не было ни в одном глазу. Вымотанный за две недели Мадс в ближайшее время вряд ли проснется, так что у него было много времени. Он успел сходить в душ, одеться, даже съездить за продуктами в супермаркет, приготовить вполне приличный и сытный омлет с сыром. Накрыть небольшой столик в спальне — сегодня он не собирается вылезать из кровати ни за что на свете. Он и так ждал слишком долго.       Хью, раздевшись, скользнул под тонкое одеяло обратно в объятия, потерся носом о щеку, оставил на ней несколько аккуратных поцелуев. Не проснется — ничего, пусть отдыхает. Вот так лежать рядом и слушать это спокойное размеренное дыхание казалось до странности правильно и невероятно уютно. Хью зарылся пальцами в седеющие волоски на груди, волей природы растущие в идеальную форму сердца, вдохнул запах Мадса у самой шеи. Без привычного парфюма и сигаретного шлейфа, тонкий и нежный — аромат его кожи. За последние месяцы Дэнси еще ни разу не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Ему хотелось только остаться в этом моменте на всю жизнь, без тревог и проблем.       Мадс во сне разговаривал — это стало забавным открытием. Он бормотал что-то на тихом датском, и лицо его светилось от счастья. Хью отдал бы все, лишь бы узнать о том, что ему снилось. Глубокое дыхание постепенно убаюкивало, но Дэнси не торопился засыпать — он хотел еще немного побыть вот так: заботливо гладить светлые растрепанные локоны, слышать спокойное сердцебиение, прижиматься губами к шее, к руке, в которой уютно устроился, почти завернулся.       Вибрация телефона привлекла его внимание, отгоняя сон. Хью вспомнил, что свой он оставил где-то в кармане джинсов, так что это мог быть только мобильный Мадса. Не задумываясь, Дэнси потянулся к нему аккуратно, чтобы не разбудить. Потянул шторку уведомления вниз — красивая женщина за пятьдесят с лучезарной улыбкой. Набор странных букв, явно датских. Жена. И подпись ее «Skat» — Хью тотчас забил это слово в переводчике. «Любимая». Дэнси закрыл глаза, раздираемый внутренними противоречиями. То, что он собирался сделать — далеко от понятия «нормальности». Залезть в переписку с чужой женой и прочесть ее. До такого необходимо было опуститься. В теории… Как бы она отреагировала на то, что Хью пришлет ей фотографию двух обнаженных тел в одной постели? Это слишком отвратительно.       Но так ли Хью держится за свою мораль? Развести Мадса с женой, уехать с ним к океану, жить вместе в небольшом уютном домике. Дышать одним воздухом на двоих. Тихая семейная жизнь, где есть место только для них. Хью почти решился, включил камеру, навел ее на себя так, чтобы его лицо не попадало в объектив. Мало ли, его «skat» решит отомстить. Примерился, замер на несколько долгих и мучительных секунд, скользнул пальцем к красной точке. И опустил телефон. Так нельзя — кричала совесть. Но так проще — шептал дьявол на плече. Черт. Нет. Дэнси откинулся на подушку, пару раз потер лицо, будто так мог стереть с него раздумья и неожиданную ревность. У Мадса не стоял пароль на телефоне, и Хью просто пролистал немного переписки, посмотрел, с кем он общается. Переписывался в смс Миккельсен мало, в основном, предпочитал звонить — Хью это помнил. Так что из интересного оказался только чат с Каролин. Но, в целом, ничего компрометирующего. Скорее, Мадс сдерживал наплывы флирта, чем поддерживал его.       — Прости, — шепнул Хью Мадсу на ухо и положил телефон на прежнее место. Будто ничего не случилось, будто это не он только что искал что-то в чужих переписках и мечтал сделать гадость. Дэнси вновь улегся в уютное местечко возле плеча и закрыл глаза, все еще коря себя за необдуманную выходку. — Прости, Мэсс.       Он проснулся от яркого солнца, потянулся рукой к другой стороне кровати, но нащупал пустоту. На секунду сонный Хью решил, что ему все приснилось, и его не просто кольнуло иглой обиды, а почти прошило неумолимой тоской. Но Мадс, абсолютно реальный и улыбающийся, показался в дверях. Он держал телефон у уха, быстро переговаривался на шипящем датском. В незнакомых согласных вскользь проскочило его имя, и Дэнси даже вздрогнул. Вопросительно взглянул на Мадса, натягивая почти на нос одеяло. Будто их и впрямь могли увидеть сейчас. Разговор длился минут пять от силы, Миккельсен вернулся к кровати, странно довольный, будто его вовсе не смутило разговаривать с женой, ну конечно же, это была она, находясь в одной постели с любовником. Черт, да даже звучит это комично.       Дэнси просто закрыл глаза, стараясь унять зашкаливающий пульс. Он абсолютно точно вспомнил, что сделал перед сном, а так же кто они друг другу и где находятся, что они никогда не смогут быть вместе в том плане, в каком хочет Хью. По крайней мере, пока.       — Доброе утро, — промурчал Мадс в самое ухо, легонько прикусил тонкий хрящ зубами.       — Доброе? — Буркнул Дэнси себе под нос. Его все еще жгло обидой и грубой тоской. Захотелось встать и уехать в номер отеля, но Хью сдержал свой первый порыв. В конечном счете, он все равно не сможет отказаться от Мадса. Не прямо сейчас, когда он лежит в его постели, сонный и полуголый.       — Мой мальчик не выспался? — Мадс выглядел на удивление бодро. На лбу блестели капельки пота, а волосы разметались по лицу от влаги. Хью присмотрелся и заметил, что он уже в спортивной форме. Сколько же Дэнси проспал?       — Ты бегал? — Хью нахмурился, чем сразу же вызвал смех и согласное покачивание головой. — Миккельсен, ты в курсе, что тебе почти полтинник, да? Какого хрена ты не спишь до обеда после этих безумных съемок?       — Каролин разбудила, позвонила часа полтора назад, спросила, не хочу ли я поужинать с ней сегодня, — Хью так резко поднялся на локте, что даже голова закружилась. Вся вчерашняя благодарность к ней резко исчезла. В целом, чисто теоретически, Уилл все еще может убить Алану чьими-нибудь руками.       — И что ты ответил? — ревность в этом тоне не заметил бы только глухой.       — Gud, Хью, — Миккельсен вздохнул, стаскивая с себя мокрую рубашку, оголяясь. Не глядя, кинул ее в корзину для грязного белья. Тело его блестело, и Хью нестерпимо захотелось обнять его таким, собрать кожей запах. — Конечно же, я сказал, что занят. Тем более, что мы приглашены сегодня ко мне домой.       — В смысле? — мгновенно успокоившийся Хью резко притянул к себе Мадса, скользнул ладонями по мокрой спине, прижался носом к жилке на шее. Главное, что Каролин навсегда останется ни с чем. — А мы, по-твоему, где?       — В мой семейный дом, — осторожно уточнил Миккельсен, проворно забираясь в густые локоны пальцами, не отводя взгляда. — Ханне позвала нас на ужин.              Хью в который уже раз за утро почувствовал себя глупо. Он не до конца понял смысл сказанной фразы, запах Мадса слишком затуманил его разум, чтобы быть в состоянии что-то ответить. Дэнси лишь прижался губами к колючей щетине, задержался там, двинулся дальше, к губам. Еще минуту сладкого поцелуя до него доносились какие-то отголоски сказанных слов, пока…       — Подожди… Нас что?! Кто?! — Хью отодвинулся так резко, что собрал всю простынь под собой. Слова тяжело слетали с губ, в мозгу пульсировала обида. — Какого хрена, Миккельсен?       — Ханне пригласила нас на ужин, — еще раз спокойно повторил Мадс, удерживая его руки в своих.       — Ханне. Твоя жена, если я правильно понял, пригласила меня на ужин. Меня? Нас с тобой!              Хью не успел даже подумать, а его уже неконтролируемо затрясло от гнева. Это слишком. Дэнси попытался вскочить — то ли ударить, выплеснуть эту резкую удушающую боль, то ли просто собрать свои вещи и уйти. Вернуться к себе в одинокий номер и набрать Клэр. Перевезти ее в Торонто, как этот мудак, а потом показательно… Что? Он правда настолько зол, что сможет использовать свою жену как элемент мести?       — Elskede, успокойся, — Мадс удержал его на месте одними руками, торопливо прижал к себе. Почему он просто не мог разозлиться и выставить наглого Дэнси за дверь?       — Сам успокойся, — фыркнул Хью. — Ты понимаешь, чего требуешь от меня? Сидеть возле твоей жены и улыбаться ей! Зная, что я оскорбил ее, а еще и Клэр. И наших детей этими нашими дурацкими отношениями!       — Они какие угодно, но не дурацкие, милый. Я понимаю твои чувства, — Мадс ласково обнял ладонями его лицо, неспешно покрыл каждую часть поцелуями. — Понимаю, что это несколько шокирующе.       — Несколько? Предлагаешь мне смотреть, как ты обнимаешь ее? Или целуешь? Или еще что-нибудь? Может мне посидеть рядом, пока ты будешь с ней спать?!       — Малыш, прошу. Я не это имел в виду, — Мадс потянулся вперед, явно озадаченный такой вспышкой гнева. Хью и сам не очень понимал, зачем все это выкрикивает. Он знал только то, что его голову стянуло обручем мгновенной боли, а сердце постепенно крошилось с каждым ударом крови по венам. — Я вижу, что ты зол, что напряжен. Что, возможно, это утро прошло не так, как ты хотел изначально.              Руки Миккельсена надежно зафиксировали Хью в объятиях, утопили в океане нежности и силы. Дэнси даже не попытался отстраниться. Постепенно все имеющиеся чувства перетекали в яркую мигрень.              — Отпусти. Мне нужно выпить обезболивающее.       — Скажи где оно, я подам, — Мадс взволнованно приложил ладонь к мокрому лбу, дождался неловкого кивка в сторону джинсов. Миккельсен еще и шторы задвинул, чтобы не пускать свет в окна, быстро удалился на кухню, принося стакан воды и таблетку.       Хью проглотил аспирин молча. Просто сидел, обернувшись в одеяло и смотрел в потолок. Ждал чего-то, каких-нибудь слов от Мадса. Вдруг он скажет, что это шутка, что Хью не придется сегодня в качестве любовника встречаться с его семейством. Но Миккельсен просто смотрел на него, изучая взглядом.       — Все должно было быть не так, — вдруг пусто протянул Хью, утыкаясь носом в шею. Утопая в очередной раз в этом спокойном сильном водовороте. — Я хотел, чтобы ты проснулся и увидел завтрак. Обнял меня. Почувствовал, что я могу заботиться о тебе так же, как ты обо мне. Что я…       «Лучше твоей жены. Лучше всех других для тебя.»       — Я знаю, милый. Я был очень приятно удивлен, — Мадс легко поцеловал его в кудрявую макушку. — Я просто не завтракаю, не привык.       Ведь действительно. Мадс никогда не завтракал при Хью, только пил черный кофе. Это Дэнси не мог не поесть с утра плотно. Они знакомы уже с десяток лет, а об этом простом факте почему-то не задумывался.       — Я разогрею нам с тобой твои кулинарные изыски, и мы поедим, elskede. И если ты не хочешь, то, конечно же, мы останемся здесь сегодня. Никуда не поедем. Я не заставляю тебя.       — Поедем, если это важно для тебя, — сказать это оказалось проще, чем и правда решиться. Переступить через себя и свою уязвленную гордость. Проще было потянуть Миккельсена на себя, устраиваясь на подушках. Когда-нибудь Хью убедится, что секс не решает все проблемы, но не сегодня. Ему просто хотелось забыться хотя бы на некоторое время. В моменте, где ему не надо играть Уилла, где нет никаких жен, где есть только они с Мадсом.       — Твоя голова?       — Плевать.       — Я бы предпочел сначала оказаться в душе, мальчик мой, — Мадс улыбнулся и постарался отстраниться, вырывая вздох отчаянья из плотно сомкнутых губ.       — Я бы предпочел, чтобы ты заткнулся и наконец разделся, — зло парировал Хью.       Миккельсен аккуратно раздвинул его ноги, устраиваясь между них, нависая сверху. Заскользил языком по шее, ключицам, мучительно сладко укусил каждый сосок. Возбуждение настигло бедра Хью, и тот призывно дернулся в более интимных объятиях. Мадс заставил посмотреть себе в глаза, изучающе заглянул, казалось, в каждый уголок души.       — Я не тороплю, но если ты сейчас же не разденешься, то я сам тебя нагну, — угрожающе прорычал Хью прямо в губы.       — Терпение, elskede, — Миккельсен сдержал смешок, медленно задвигал бедрами, каждый раз проезжая своим возбуждением по чужому. Хью выгнулся в ответ, ткань мешала до ужаса, хотелось просто уже коснуться его. Он и так, мать его, слишком долго ждал. — В этот раз ты не будешь ничего видеть, только ощущать меня и то, как реагирует твое тело на каждое прикосновение. Я буду целовать тебя так нежно, что ты забудешь собственное имя. Буду так ласков, что ты перестанешь злиться.       — Я не злюсь, — выпалил Хью резко.       — Тише, милый, — Мадс прижал палец к дергающимся от гнева губам, заставляя замолчать. — Тише, мой родной. Мой хороший и нежный, мой маленький мангуст.       Дэнси дернулся было, но замер, с неохотой позволил накинуть на глаза глухую повязку для сна. Он все же хотел видеть его лицо перед собой хотя бы в нижних прорезях, но Миккельсен поправил маску, затянул потуже — и весь свет померк. Хью остался один на один с собой, пропали руки на теле, пропал голос. Только он один на пару с головной и душевной болью в этой бесконечной темноте — в самом себе. Злость достигла пика. На Мадса, на Каролин, на его чертову жену, на Клэр, на Фуллера, на самого себя. Хью был так ужасно зол на все и всех, что почти чувствовал, как утопает в этом черном океане ярости и разрушения. Некомфортно и долго, слишком долго, так, что захотелось сорвать маску и впиться зубами в длинную шею, вырвать оттуда клок кожи, умыться кровью.       А потом его щеки коснулось что-то донельзя мягкое и приятное — простое ласковое движения пальца, но Хью потянулся за ним, как за спасательным кругом. Легкое, как перышко, прикосновение — скользнуло ниже, к губам, отгоняя все проклятия, готовые излиться из этого рта. Задержалось там, очерчивая страстный контур губ, совсем не пошло, только изучающе, даже немного щекотно — вот бы Мадс поцеловал его прямо сейчас, избавляя от дразнящего напряжения. Но Миккельсен был неумолим в своей маленькой игре. Хью ощущал лишь кончики его пальцев на лице и ласку, прогоняющие тьму, его дыхание постепенно становилось тяжелее и глубже — он проворно куснул нижнюю губу, слизывая остатки прикосновений.       Крупные ладони скользнули по шее с двух сторон. В оглушающей темноте Хью показалось, что их гораздо больше, чем пара. Они оказались такими горячими, что почти плавили кожу под собой, ключицы горели под изучающим натиском, пришлось запрокинуть голову назад. Мучительно медленно двигались они по телу, задерживаясь на тех местах, где Хью рвано выдыхал. Он позволил ладоням утянуть себя вслед, мысленным взором следил за их перемещениями. Будто он сам касался себя так нежно и с такой большой любовью. Ощущений было слишком много — перед глазами оглушающе черно, а тело будто стало одной сплошной чувствительной зоной. Каждое касание, даже мимолетное, заставляло его трепетать от нетерпения и наслаждения. Если он может довести его до экстаза одними только прикосновениями, то на что способен этим ртом?       И, словно в ответ, к красной от гнева и возбуждения, скуле прижались легкие губы. Хью вздрогнул — это было еще мягче и слаще, чем с ладонями. Влажные от слюны касания на обеих щеках, долгое ожидание — невесомое прикосновение к губам, неконтролируемый стон в раскрывшийся рот, в ожидании того, что его поцелуют как обычно жадно, и разочарование, когда Мадс двинулся дальше. Еще более нежно у самой шеи, с легким касанием языка кожи. Миккельсена было слишком много — он стал ладонями и губами, превратился в нескончаемый поток ласки и запахов. Стал хриплым голосом, пробирающимся вглубь тела и души. Он стал больше, чем просто человек.       — Я мог бы весь день провести вот так, лаская твою изящную шею, — Мадс вернулся губами к горлу, — твои точеные ключицы, — невесомые укусы на каждой выступающей косточке. — Твою твердую грудь с двумя аккуратными сосками, — Хью задышал глубже, чувствуя прилив крови. — Могу вечность наслаждаясь твоими прекрасными губами. Целовать твои стоны, доводить тебя до истомы, — слова, мягкие и невесомые, скользили вглубь самого тела, такого жадного и жаркого. Вглубь окоченевший от злости души. — Ты так очарователен, мой мальчик. Так великолепен. Я могу смотреть на тебя весь день и находить что-то абсолютно новое в каждом взгляде. Могу тысячу раз увидеть тебя обнаженным, но все равно буду мечтать сделать это еще хоть раз. Могу касаться тебя бесконечно, но все равно буду чувствовать наслаждение кончиками пальцев.       Мадс говорил так тихо, гладил так нежно, обдавал дыханием каждый сантиметр кожи в изучающем любопытстве. Хью мог только завороженно слушать и чувствовать, все тело его, горящее возбуждением, совершенно не подчинялось, только плавилось все сильнее с каждой секундой. Его ценили и боготворили, изучали, чтобы сделать еще приятнее следующим движением. Он перестал быть человеком в этих руках. Его нарекли Богом.       — Хотел бы я всю жизнь чувствовать твой жар и запах, — губы остановились около пупка, язык легонько прошелся по низу живота у самого края нижнего белья, вызывая шквал жара и жадный стон из губ. — Я могу вечность смотреть на твое лицо и любоваться им.       — Мэсс… Я не могу больше терпеть, — на выдохе протянул Хью умоляюще, ощущая мурашки по всему телу, жар ладоней, когда они наконец добрались до бедер в ласковых поглаживаниях. Все тело оказалось натянутой струной, готовой к извлечению мелодичных звуков.       — Можешь, мой мальчик. Я ведь обещал научить тебя терпению, — пронзительный шепот у самого уха. Этот уверенный голос, что вечно сводит с ума, эти жадные животные интонации, оказывается, он был так близко. Тяжелое дыхание на щеках. Мадс был везде, совсем везде — Хью казался самому себе частью его, податливой живой волной. Он расплескивался по кровати с каждым движением ладоней, под едва уловимым нажимом языка.       Заскользили руки по кромке боксеров у низа живота. Головокружительно приятно — Хью подался им навстречу, но ладони медленно и дразняще отодвинулись вверх. И так раз за разом, Дэнси почти метался на кровати от этой изощренной пытки, донельзя возбужденное и обласканное тело уже просто горело и спешно покрывалось испариной, а Мадс все мучил его намеренно медленными движениями. Теперь он принялся за ноги, изучал их подушечками пальцев, скользил по волоскам, по чувствительным сейчас коленям. Обласкал каждый пальчик на ступнях, не обращая внимания на торопливое тяжелое дыхание. Хью было даже не щекотно — это было что-то абсолютно новое. Все тело его пело и выдавало новые звуки и мелодии под умелыми ласковыми прикосновениями. То ли темнота так на него повлияла, то ли остатки злости, то ли долгое воздержание — Дэнси отзывался протяжным стоном на каждое незначительное движение. Он чувствовал себя слишком мягким, слишком воздушным, чтобы быть единым целом.       — А теперь я прикоснусь к тебе так, как ты хочешь, — Мадс вновь заговорил, разрушая иллюзию невесомости. — Ты такой чувствительный, мой мальчик. Я ощущаю твой жар даже не касаясь тебя. Ты такой прекрасный сейчас, с разметавшимися по подушке кудрями, с открытым ртом.       Мадс не предупредил, просто нежно прильнул к губам, медленно стягивая резинку боксеров вниз так, чтобы не коснуться его раньше положенного. Хью, истекающий смазкой, беспокойно заерзал, стремясь ускорить этот момент. Ладони и язык — Дэнси не знал, на чем акцентировать внимание. Рука оказалась очень близко к багровой от напряжения головке, он чувствовал ее сквозь слои воздуха. Совсем рядом, но все еще слишком далеко. Тело неконтролируемо дернулось вперед, но нашло перед собой лишь пустоту, Хью разочарованно выдохнул.       — Ждать, — короткий и резкий возглас у самого уха, от которого Дэнси почти задохнулся стоном. Эта показательная сила в голосе, неоспоримый приказ так контрастировали с тем, как его ласкали всего минутой назад. И это вызвало новую волну мурашек по коже.       — Папочка… — Хью сжал простынь в белеющих от напряжения костяшках. Возбуждение перешло уже любые границы — тело стало слишком чувствительным, он буквально видел и дышал кожей. Понимал, где сейчас Мадс, как далеко его руки и голос. Разве он просит многого? Лишь прикоснуться к себе, а не уйти из семьи.       — Жди, — вновь грубый приказ, ладонь оказалась так близко. Хью прикусил губу, послушно выполняя то, чего от него хотят. Даже дыхание задержал, лишь бы не выдать нетерпение. Тело жадно просило прикосновения, но Дэнси не двигался. Мадс приказал терпеть — и он терпит. — Вот так, мой хороший, мой чувственный мальчик.       Пальцы скользнули по трепещущему стволу, игнорируя чувствительную головку, вторая ладонь пережала член у самого основания.       — Нет… — обреченно простонал Хью. Он готов был взорваться вот-вот, буквально от одного этого незначительного касания. Его всего сковало от напряжения и резкого взрывного желания от ускользающего оргазма. — Нет, не так!       — Терпи, elskede, — рука, обильно смазанная, заскользила по всей длине. Каждый раз задевая все чувствительные места. И так по кругу, вниз и вверх, два, три раза, больше. Мучительно медленно и так хорошо болезненно. Заставляя Хью выгибаться под ним, хрипло выстанывать его имя и слабые просьбы. Постоянно то доводя до края этой оглушающей пропасти, то оттаскивая его назад.       — О боже, папочка! — Хью зашипел, вцепляясь ногтями в сильные предплечья, — Прошу, я больше не могу!       — Можешь, — Мадс сжал его сильнее, специально ускорился, доводя сорванное дыхание до глубоких гортанных стонов. Контролируя его тело, жадное и горячее, контролируя его разум — пылающий теперь не злостью, а оглушающим возбуждением. И так раз за разом — одуряюще хорошо. — Сейчас я уберу руку, — предупредил Миккельсен, когда Хью выгнулся дугой от нетерпения, железная хватка разжалась, — но ты сможешь кончить только тогда, когда папочка разрешит тебе. Ты меня понял?       — Д-да, о Господи, да! — и вновь слишком много ощущений, ладонь заскользила быстрее, тело буквально затрясло, Хью старался, как мог, оттягивать взрывную волну наслаждения, но это было все равно что бороться с бушующим морем. — Папочка, я сейчас! Умоляю… Можно?       — Терпи! — громкий животный рык. Хью протяжно застонал, вцепился ногтями в ладони, чтобы хоть так удержаться на грани, на этой зыбкой почве перед тем, как позволить морю поглотить всего себя.       Еще несколько секунд этой мучительной пытки, Хью искусал все губы, на ладонях отчетливо отпечатались полукруглые следы ногтей. Но он терпел как хороший мальчик, позволял Мадсу мучить себя ровно столько, сколько он хотел. И лишь услышав громкое «кончай», сразу подчинился. Это было… неописуемо. Все напряжение тела собралось в одной точке и стремительными толчками вышло прямо в твердый кулак, оставляя после себя лишь умиротворение и покой. Хью почти качался на волнах, с абсолютно пустой головой, расслабленный до состояния медузы, выброшенной на берег. Закружилась голова от обилия чувств, из глаз потоком покатились слезы, вымывая всю горечь, что скопилась в Хью за эти долгие недели.       Мадс гладил его, успокаивающе шептал что-то на датском, покрывал поцелуями каждый сантиметр кожи. Хью, все еще с маской на глазах, только потянулся к широким плечам прямо над собой, острые ногти впились в бугры мышц. Мадс вновь гладил так медленно, так аккуратно его разгоряченное и безмятежное тело. Когда он вновь нежно прижался к истерзанным губам, Хью уже ни о чем не думал и не проводил никаких ассоциаций. Он просто знал, что этот чертов скандинавский бог был тем единственным, чего он когда-либо желал в своей жизни. Единственным и недосягаемым. Слезы задушили его, когда Мадс упал в его объятия, горячий и мягкий. Они так и пролежали молча еще некоторое время, не желая разъединяться. Только Миккельсен слушал торопливый стук сердца и что-то шептал себе под нос. На столике так и остался нетронутый остывший завтрак на двоих. Лишь через несколько минут с лица стянули маску, ласково прикрыли глаза, чтобы свет не ослепил. Аккуратные пальцы стерли остатки слез с щек, а губы тотчас оставили свой след.       — Чувствуешь себя лучше? — Мадс зарылся ладонью в кудри, лениво перебирая волоски.       — Гораздо, — честно признался Дэнси, заглядывая в океан растекшегося меда. До этого момента он и не понимал, насколько тревожным, нервным и зажатым был все эти две недели. Сколько злости и раздражения скопилось в нем. Сейчас же, после этого интересного опыта, он чувствовал только странную грусть — то, что пытался скрыть глубоко в себе. Похоронить как можно дальше и забыть.       — Расскажи, мой милый.       — Я все думаю. О том, что будет дальше, — Хью тяжело вдохнул, говорить внезапно оказалось трудно, будто в горле что-то сжалось. — Когда все это закончится, когда мы не будем вместе. Ты вернешься к семье, я тоже. А мы останемся в прошлом.       Мадс молчал, позволил Хью опустить взгляд, чтобы не встречаться глазами. Позволил уткнуться в свое плечо в немом плаче — только тело предательски подрагивало от спазмов. Руки его успокаивающе гладили, прижимали к себе, обнимали. Слишком нежно, слишком понимающе.       — Elskede, — Миккельсен припал губами к чуть оттопыренному уху, ласково поцеловал. — Я не знаю, как успокоить тебя. Не знаю, что будет дальше и как скоро нас опять разделят жизни. Я знаю только то, что не хочу, чтобы это заканчивалось.       Хью наконец поднял глаза. Разглядел с любовью каждую морщинку, глубокие медовые зрачки с налетом влаги, аккуратный нос.       — Почему же Уиллом быть гораздо проще? — прошелестел Хью одними губами. В его мире действительно все казалось куда сложнее. Слишком много чувств, слишком много неправильного, запретного. Как долго они смогут лгать другим? Своим семьям, самим себе?       — Думаешь, отсидеть в тюрьме веселее? — Мадс улыбнулся одними губами. Глаза все еще были слишком серьезными. — На самом деле я тоже завидую Ганнибалу иногда. Он всегда знает, как поступить, у него всегда в голове куча планов и жизнь расписана на годы вперед.       — И убийства.       — И убийства.       Они засмеялись, хотя веселья в них не было.       — Останься со мной на ночь? Или на неделю, — спросил Мадс тихо, отсмеявшись. — Или, может быть, на весь этот год?       Он не сказал «навсегда» или «до конца жизни». Потому что это было невозможно, а они пытались казаться себе реалистами. Хью знал, что вряд ли сможет бросить Клэр и Сая. Знал, что Миккельсен любит жену и своих детей — он буквально все для них делает.       — Я останусь с тобой на весь этот год, — ответил Хью так же тихо. И в комнате повисло неотзвучавшее «навсегда».              И Мадс был еще нежнее, чем до этого. Ласковый, аккуратный. Он касался каждой клеточки кожи, сцеловывал каждую морщинку и шрамик. Вдыхал глубоко запах волос и кожи, пока неторопливо подготавливал Хью. Глаза в глаза — Мадс попросил смотреть на него все это время. Все в этих движениях шептало о нежности, шептал и сам Миккельсен. На этом своем прекрасном возбуждающем датском. Пальцы гладили его изнутри так аккуратно, будто он был не человеком, а хрупкой чашкой из самого дорогого сервиза. Мадс не позволил себе торопиться, не растягивал его для себя — только лишь дарил удовольствие нежными движениями ладони. Он вошел в него маленькими аккуратными толчками, постоянно заботясь о том, чтобы не причинить не то, что боли — но даже дискомфорта. Он целовал его абсолютно ласково, едва касаясь губ своими, не углубляясь языком. Не подчиняя, а наслаждаясь. Секс со вкусом горькой сладости.       Волны простыней неспешно качали их тела, слившиеся в одно, размытые — не было никаких границ, и непонятно было, где начинается Мадс, а где заканчивается Хью. Чьи конкретно руки сплелись в тугой замок, чьи губы изучали нежную кожу, чьи ноги обхватывали торс. Они были единым до самой глубины, когда Мадс погружался в него полностью, они были едины даже когда он ненадолго отстранялся.       — Я люблю тебя, — хрипло прошептал Хью на пике удовольствия, пряча лицо в сильное плечо, а по бедрам расползлись липкие капли их нежности.       Ответом послужил лишь задушенный стон Мадса, а острие зубов сомкнулось на шее. Горькая боль, но не горше того молчания. Долгий укус, нежные прикосновения — они рядом, но никогда вместе.       «Не отвечай ничего.»       «Скажи, что тоже любишь меня!»       «Молчи.»       «Скажи!»       Он промолчал. Молчал, когда помог Хью опуститься в ванну, аккуратно мылил его уставшее расслабленное тело, ласково пропускал мокрые спутанные пряди между пальцев. Не сказал ни слова и Хью, обтираясь махровым полотенцем, наблюдая в зеркало расцветший на нежной шее засос. Красно-багровое на белом — знак ложной принадлежности. Такой же признак лжи, когда Мадс опускал глаза в пол, произнося тихое «elskede» в шею.