Папочка

      Следующие дни съемок прошли как в тумане. Хью был занят по шестнадцать часов в сутки у себя, Мадс и того больше — тренировался и учил хореографию с утра до вечера. Они почти не виделись, не считая ежедневного кофе на рассвете — Миккельсен, как и обещал, заезжал к нему и готовил свой фирменный напиток в турке. Целовал его как никогда жадно, а потом спешно хватал вещи и уезжал на съемки.       Хью уже сгорал от нетерпения и постоянного желания, но даже остаться с Мадсом наедине на пару часов не мог. Постоянные съемки с Раулем, Ларой и Полом отнимали много сил. Хуже было на съемках с Каролин. Уж она-то успевала заскочить в «дом Ганнибала», таскала ему туда кофе и даже обеды — с ее слов. Хью злился так, как никогда раньше. Почти десять дней он не то, что не разговаривал с Мадсом нормально, но и видел-то его урывками. И праведной ревностью он отлично подпитывал Уилла, который, казалось, обрел новые грани своей токсичности и недоверия. Алана теперь казалось предательницей, ровно как и Каролин. Чтобы мистер Грэм однажды не придушил в разговорах доктора Блум, Хью пришлось все же пить таблетки. Они успокаивали ненадолго, только добавляли побочных эффектов в виде головной боли и отрешенного состояния.       Хью от нечего делать усиленно учил сценарий и очень неприятно удивился, когда прочел, что у Аланы медленно, но верно, зарождался роман с Ганнибалом. А это значит, что Каролин будет целовать Мадса, лежать с ним в постели, имитируя жаркую ночь. Это еще не произошло, но Хью уже чувствовал жуткое раздражение, представляя довольное лицо коллеги. Он сам не мог неделями коснуться его, и это еще сильнее выводило из себя. На съемках Дэнси стал более нервным, но это все шло запутавшемуся мистеру Грэму.       Уилл сидит напротив Аланы. Она его своеобразный инструмент к познанию — все эти ее дешевые приемчики психиатра на него не действуют, и они оба это знают. Грэм собирается сам проделать этот путь — с помощью или без. На самом деле он бы хотел пройти через это с доктором Лектером — увидеть весь замысел, и скорее, подтвердить свои догадки. Зачем нужен был весь этот обман, почему его чувствами так пренебрегли? Было ли в этом что-то личное? Было. Ганнибал бы не дал ему ничего, чего он не сможет вынести. Но что кроется за всем этим фасадом.       — Закрой глаза. Почувствуй счастье на своих губах, — Алана растворяется в темноте, теряя очертания человечности. — Представь, что ты в безопасном и тихом месте. Где ты можешь расслабиться полностью. Не важно, как глубоко ты зайдешь, мой голос пойдет с тобой.       Она, черная и размытая, подползает к нему по столу, невесомо прижимается губами. Алана могла бы стать его спасением, но Грэму не нужно спасение — он сам отказывается от нее.       Уилл падает в темноту, медленно и постепенно, кирпич за кирпичиком, выстраивает заново разрушенный Лектером форт, чтобы пройтись по каменным полам вновь, смахнуть пыль воспоминаний с поверхностей. Он вдруг видит стол Ганнибала в огромном чертоге, накрытый и украшенный. Поначалу туманный и статичный, с каждым шагом он становится все более четким, движущимся, живым. Черепа с влажными мертвыми глазами смотрят на него, оценивают. Они слишком сплелись. Это их встреча, это их свидание. То, к чему Уилл скоро придет, чтобы оценить всю красоту и притягательность ужаса. Треснутые чашки, из которых не вытекает вода, разбита вся посуда, кроме одной его тарелки. Истинная личина Ганнибала сидит напротив — в центре стола, черный грубый силуэт, он — хозяин этого банкета. Уилл напротив. Важный гость по местному этикету. Не просто гость — партнер, единомышленник. Ганнибал приглашает опробовать главное блюдо — их дочь. То, что от нее осталось. Обескровленное, потемневшее от времени ухо. Это его дар. Брошенная к ногам разбитая фарфоровая чашка.       Уилл распахивает глаза от внезапно нахлынувших чувств и ощущений. Их слишком много, и он не может понять до конца, чьи они. Голод. Страсть. Страх. Удовлетворение. Боль. Он пытается закрыться от этого многообразия звуков и образов, откровенно страшных и пугающих, и не может. Алана спрашивает что-то, настойчиво касается руки, и это неприятно. Он увидел лишь часть его, совсем крошечную, и чуть не задохнулся. Он бы смог увидеть и больше, будь рядом он сейчас. И увидеть — это необходимость.       — Я хочу поговорить с Ганнибалом Лектером, — наконец произносит Уилл тихо.       «И я хочу поговорить с Мэссом» — молча ответил Хью реплике Грэма, когда Фуллер скомандовал «снято». Каролин торопливо засобиралась. Пара гримеров с мицеллярной жидкостью уже оттирали ее черное от грима лицо, поправили сбившуюся прическу. Хью устроился в своем кресле на перерыв, неторопливо выпивая едва теплый кофе. Наблюдая, как сверкающая весельем Каролин вновь и вновь поправляет прическу, наносит на губы яркую помаду — Алана такой не пользовалась.       — Ты как будто на свидание собираешься, — сделал вид, что пошутил. Спрятал грубость за легкой улыбкой. Просто посмотреть на ее реакцию.       — Ой, да брось, — Каролин зарделась, смущенно убирая зеркальце в сумочку. — Надо заехать к Лоуренсу, снимем быстренько пару сцен с ним.       Хью так и понял. Конечно, ее желание покрасоваться было необходимостью для съемки скучной сцены Аланы с Джеком, а вовсе не для того, чтобы лишний раз продефелировать перед Мадсом. Дэнси едва зубами не заскрипел, представляя эту картину. «То, что нужно» — оповестил режиссер, наблюдая за дерзким и язвительным Грэмом в разговоре с доктором Чилтоном. Рауль, занятый в другом проекте, приезжал не часто, так что съемки их взаимодействий закончились только к вечеру. Выжатый и голодный Хью просто вызвал себе такси и отправился заливать свою тоску в номер отеля. Сегодня он будет засыпать вместе с «Джеком Дэниэлсом» и окровавленным свитшотом вместо подушки, а хотел бы в объятиях Мадса.       Кажется, он стал немного одержим. Клэр чего-то требовала от него, но Хью пропускал все слова мимо ушей. Из непродолжительного разговора он понял только то, что они приглашены на рождество к чете Дэйнс, и отказы, конечно же, не принимаются. Подобные посиделки являлись частью их семейного быта, и Хью всегда был только «за», но сейчас ему было почти что все равно. Вечерних созвонов с Клэр и Сайрусом он все так же ждал, но внутренний раздрай не давал насладиться каждым моментом. Время быстро шло вперед, а Мадс так и оставался недосягаемым объектом. Двенадцать дней — Хью считал — ушло на полное изучение хореографии боя, еще пару дней потратили декораторы и стилисты, Фуллер составлял раскадровку вместе с помощником режиссера. Дэнси готов был натурально взорваться. Еще пара дней без Миккельсена рядом — и он за себя не отвечает. Оборвет все чертовы съемки, выпросит у Фуллера выходные и просто не выпустит Миккельсена из своего номера.       Даже съемки на природе не принесли должного спокойствия. Опытный рыбак показывал технику «нахлыста» — Фуллер решил, что такой персонаж, как Уилл, обязательно должен ловить рыбу самым странным и сложным путем. Так что Хью простоял много часов по пояс в воде, учась правильно забрасывать удилище. Получалось так себе, но Дэнси всеми силами старался отвлечься от своей драмы и тренировался буквально весь день. К обеду стало получаться лучше, а к вечерней теплоте у него вышло очень хорошо. В самом начале дня они быстро отсняли пару сцен с Кейси, так что к закату Хью был уже свободен. Но этот вечер, уставший и продрогший Хью, вновь будет проводить на пару с мистером «Джеком». В тяжелом плену многочисленных снов.       А на следующий день он и правда взбунтовался. Напечатал Фуллеру, что слегка простыл и выпросил пару выходных. Мадс, по обыкновению, готовил ему кофе на маленькой плитке в номере и все посматривал на часы.       — Скажи, что тоже заболел, — Хью обнял Миккельсена сзади, потерся носом о плечо. Этого запаха ему не хватало больше всего за эти две недели. — Или просто не приходи на работу.       — Сегодня мы наконец-то снимаем. Не хочу подвести Лоуренса, — устало протянул Мадс. За эти дни постоянных тренировок тело его, казалось, еще больше обросло мускулами. Напряженные плечи так и просили их размять, так что Хью слегка надавил на них, сжимая. Тихий болезненный стон — Дэнси едва сдержался, чтобы тут же не придавить Миккельсена к столешнице. Для всех остальных он — такой сильный и мужественный, но прямо сейчас на его кухне — со своими слабостями. И это только для Хью.       — Я перегрызу Фуллеру горло, — серьезно сообщил Дэнси. Возможно, даже слишком серьезно. — Если он заберет тебя еще хоть на пару дней.       — Мистер Грэм сегодня очень воинственный, — Мадс снял трижды вскипевший кофе, играючи отделил пенку и разлил крепкий ароматный эспрессо по маленьким кружкам. Добавил Хью немного молока и ложку сахара.       — Я предупредил. Запомни, Миккельсен, ты мне серьезно задолжал.       — Я просто вновь использую свой язык, мальчик мой, — Мадс в ответ весело засмеялся, быстро чмокнул Хью в сморщенный нос, подавая ему кружку.       — И его тоже.       Хью оделся потеплее, осень была ранняя, но прохладная, так что пара лишних слоев одежды точно не повредит. Миккельсен довез их до съемочной локации и сразу же удалился на грим. Фуллер, если и удивился присутствию Хью, то вида все равно не подал. Им есть, что снимать и без озлобленного Уилла Грэма — вот пусть снимают. Час Дэнси шатался по площадке, мешаясь под ногами у декораторов и осветителей, рассматривал различное оборудование, едва не сломал чью-то камеру, пока Брайан не подставил к своему месту второй стул. Теперь он сидел по его правую руку, будто со-продюсер или режиссер — отсюда открывался лучший вид: можно было смотреть и на площадку, и подмечать мелкие детали в мониторах. В три раза больше Мадса перед глазами — это ли не счастье.       Ганнибал поднимает трубку. Еще не услышав голоса, он понимает, кто на линии. Ему любопытно — что именно скажет Уилл. Что он передумал или что готов и собран? Или, может, расскажет, наконец, о своей лицедейской игре на две стороны. Даже интересно, сколь долго они с Кроуфордом собирались играть в эту игру. Джек может думать о Грэме что угодно — но Ганнибал видит Уилла. Понимает. Принимает. То, что Грэму еще предстоит пройти рядом с ним — принять себя и его. Их.       — Они знают, — тихий голос с одышкой.       Он знает. Это было слишком очевидно. И, на удивление, болезненно. Лектер все еще надеялся. Пусть и осознавал все грани ситуации. Он дал Уиллу последний шанс уехать с ним. Больше не даст. Как бы больно это ни было.       Джек входит в его дом без приглашения. Ганнибал чует его тяжелый одеколон еще у входной двери и терпкий запах пороха и металла. Волоски на руках поднимаются в предвкушении, весь организм подбирается. Древнейший инстинкт: замри, бей, беги. А Ганнибал — самое опасное животное в этой комнате. И он готовится бить, внутренне собираясь, намеренно расслабляет тело перед броском. Заманить жертву в ловушку неподвижности, подпустить ближе. Выждать. Джек заходит медленно и неуверенно. Он еще не решил до конца, хоть и знает, что должен сделать.       — Я бы хотел поблагодарить вас за вашу дружбу, Ганнибал, — «вас». Намеренное отстранение, обезличивание человека, которому все равно хочешь сказать хоть пару слов перед расставанием. И в этих самых последних фразах всегда кроется главная суть их отношений. Это — момент предельной ясности их дружбы.       Он тянется в карман. Но слишком — чересчур медленно. Проворный взмах ножа, резкий полет — Ганнибал не промахивается, с хирургической точностью разрезая сухожилия ладони. Джек никогда не сможет больше стрелять с былой скоростью или сжимать в руке мелкие предметы. Прыжок через столешницу, быстрый выпад вперед и вниз, уклон вбок от круговой атаки. Резкий удар по локтю — ослабить натиск, обездвижить. Точным пинком загнать пистолет подальше — Ганнибал не любит огнестрельного оружия. Нож свистит всего в сантиметре от лица. Тот самый нож — его дар Джеку. После Ганнибала, все они — все присутствующие — никогда не будут прежними, он всем им подарит часть себя. Свою крепкую привязанность.       Мадс был великолепен. Крупный план его лица — он умудрялся показывать одними только глазами всю многогранность и неоднозначность Ганнибала. Съемки заняли гораздо больше времени, чем планировалось изначально. Мадсу и Лоуренсу пришлось раза три-четыре менять промокшие от пота рубашки, а художникам кропотливо переносить бутафорскую кровь на ткань точь-в-точь. Миккельсен почти не уходил с площадки, короткие перекуры минут по пять максимум, даже поесть себе не разрешал, чтобы не испортить подтеки крови на лице. Хью пытался уговорить его сначала, но Мадс был непреклонен. Дэнси уже готов был лично кормить его с ложечки, но вовремя остановил себя. Все, что он мог сделать сейчас — просто быть рядом.       В конечном счете они провели на площадке двадцать один час. Доводили все до идеала, критически отсматривали снятый материал. Фуллер на многое реагировал уже спустя рукава — дальше затягивать съемку было нельзя, хотя Мадс был сам себе главным критиком. Он раз за разом переделывал резкий перекат от удара и все равно оставался недоволен результатом.       — Хьюстон, сходи укуси этого ненормального, — внезапно возопил Фуллер, когда Лоуренс остановился отдышаться, а Мадс снова упал на спину. Актерам кинули полотенца вытереть выступивший пот со лба. Хью до конца не понял — сказал ли это Брай всерьез или так подшутил над их отношениями.       Все уже давно выдохлись, операторы растирали ноющие лодыжки, а вечно деятельный Фуллер нетерпеливо ерзал в кресле. Хью пришлось написать Клэр, что сегодня они не смогут поговорить и даже скинул ей фото с Фуллером. Мадс выглядел бодрее всех. Он неустанно разминался, чтобы не потерять гибкость, терпеливо выслушивал громкие причитания Лоуренса. В конечном счете, идея с укусом почему-то понравилась всем. Это было что-то дикое и очень в стиле Ганнибала — так что Фишберну пришлось потерпеть сомкнутые челюсти на своей ладони. Хью сдержал вздох: на нем самом укусов уже давно не появлялось.       Их распустили через полчаса, уставших и взмокших, под обильные овации съемочной группы. Это была великолепная работа всех и каждого на площадке. Хью сам сел за руль. И безоговорочно повез Миккельсена к нему домой. Он поначалу пытался возражать, но мгновенно уснул под мерный рев автомобиля и черноту сияющей огнями ночи. И это было так… мило. Хью не удержался и, остановившись, сфотографировал его таким. Растрепанным, со слегка приоткрытым ртом и расслабленными веками. На него хотелось любоваться и рисовать. А потом снова любоваться, но пришлось разбудить. Мадс открыл глаза сразу же, будто и не спал, будто это не его почти пятидесятилетнее тело около суток скакало и перекатывалось, выполняло сложные акробатические номера.       Хью был в квартире Миккельсена впервые, хотя и в той, которую он снимал весь прошлый год, тоже ни разу не был. Здесь все было такое обычное, что даже странно. Непримечательный ремонт, мало мебели, простенькие шторы. Миккельсен сам по себе был слишком прост, чтобы от места, где лишь спишь и моешься, ожидать чего-то изысканного, ему было просто и хорошо в такой квартире. Мадс провел его на кухню, собираясь выпить чашки три растворимого кофе, но Хью остановил его. Отправил в душ и сам занялся напитками. Уставшему Мадсу кофе ни к чему, а вот какой-нибудь травяной чай — вполне. Да еще и еды какой-нибудь. В холодильнике было почти пусто, Хью бы даже сказал, пустынно — не хватало только висящей в петле мыши.       Пару горячих бутербродов с сыром и ветчиной Хью все же успел приготовить — мылся Миккельсен феноменально быстро, только бутафорскую кровь пришлось буквально соскребать мочалкой. А вот с чаем дела обстояли труднее. Сначала Хью обыскал все верхние полки, потом залез в небольшую кладовку прямо у дверей кухни — пусто. Только одинокие банки с растворимым и молотым кофе. Наконец он наугад выдвинул самый невзрачный ящик и слегка удивился. Огромный выбор сортов чая: от листового рассыпного до пакетиков с каркаде и мятой. А говорят, англичане помешаны на чае. Хью заварил самый обычный, с ромашкой, и спешно перетащил все в спальню на маленьком подносе.       Мадс после душа выглядел потрясающе. С морщинами усталости, с влажными небрежными волосами и в одном только полотенце на бедрах. Он улыбнулся так тепло этому небольшому жесту заботы, что Хью мгновенно потерялся. Перехватил его на полпути, впился требовательным поцелуем в губы, обвивая это влажное тело со всех сторон. Быстро стащил с себя футболку, прижимаясь к голой груди своей. Мадс был еще прохладным после контрастного душа, так что Хью на его фоне казался горячей печкой. Миккельсен ответил со всей своей страстью, теперь уже первым надавливая языком, прикусывая губу. Жадный и нетерпеливый — он бы мог еще несколько раз удовлетворить Хью перед сном, но Дэнси не был эгоистом. Хотя очень хотел бы им оказаться.       — Тебе нужно поесть, — Хью оторвался от жарких губ, будто невзначай скользнул ладонью по бедру. Как он и думал, Мадс был в полной готовности. Дэнси заколебался лишь на мгновение, но быстро заставил себя потушить распалившийся пожар и дать Миккельсену нормально отдохнуть.       — Я бы съел тебя, мой мальчик, — Мадс улыбнулся своей «ганнибальской» улыбкой — одними глазами. Но спешно опустился к столу, поглощая еду буквально в несколько укусов. Неудивительно, что он так похудел, наверняка ел только то, что притаскивала Каролин. Хью даже успел почувствовать благодарность к ней за это. Сам-то он такого себе позволить не мог. Или мог?       Они были вместе так долго впервые за долгие дни. Хью еще долго осторожно растирал ноющие плечи, проминая каждую воспаленную нагрузкой мышцу. Мадс фыркал от боли куда-то в подушку, но не дергался и не жаловался. Все тело его, казалось, стало одной стальной нитью.       — Я так соскучился, — мягко шептал Хью, прижимаясь грудью к широкой спине, почти укладываясь на нем сверху. — Так хотел тебя обнять все эти дни, расцеловать твое лицо. Я обязательно сделаю это завтра. Спи, min far.       — Ты мое одеяло, elskede, — сонно пробормотал Мадс, закрывая глаза. Хью плотнее обвил его тело руками и ногами, уложил голову на плечо. Буквально секунда — и грудь Миккельсена стала вздыматься ровнее, а дыхание углубилось — уснул. А Дэнси еще долго вдыхал его запах, целовал расслабленные плечи и лопатки, слушал гулкий стук спокойного сердца. И был просто оглушающе счастлив.