Папочка

      Невесомое ощущение на коже флирта и беспечности, что кажешься себе помолодевшим лет на двадцать. И Мадс молодел. В ганнибальском костюме-тройке, насквозь пропахший тяжелым табачным дымом, пока любовался задорно улыбающимся Хью, его ровными идеально белыми зубами. Смех освещал его лицо — все еще картинно-молодое, но уже не такое гладкое, как в их первом совместном проекте. Теперь он потяжелел и оброс каркасом тугих мышц, из смазливого мальчика превратился в мужчину. С заботами и ответственностью, тенью лет рассыпавшихся по лицу. Но с Мадсом он смеялся до боли в животе, и лицо его вновь отдавало той самой юношеской сладостью.       Мадс, на свой вкус, слишком долго жил уже на свете, чтобы не заметить стремительность развития этих отношений. В самом начале съемок «Артура» малыш Хью казался ему таким «не от мира сего». Юноша, который всеми силами пытался казаться старше своих лет, слишком серьезный и начитанный. Несколько чванливый, но такими были почти все британцы, которых общительный Мадс знал. То, что Хью явно им заинтересовался в дружеском плане, казалось абсолютно странным. Они были разные: молчаливый Дэнси, душа компании Миккельсен. Один курил, как паровоз, другой морщил нос, жуя свои зеленые салаты. Они оба иначе смотрели на саму парадигму жизни.       Наверное, то, что столь остро выделяло их различия, стало катализатором для того, чтобы понимать их общность. Черт, да это почти как у Ганнибала с Уиллом — безумие на двоих. Они стали проводить вместе так много времени, что Хью уже не сбегал от совсем невинных прикосновений — таков уж Мадс, самый тактильный человек Дании. Они стали вместе обедать, и тут уже Миккельсену пришлось приобщиться к «зеленой диете», что, несомненно, благотворно сказалось на его здоровье. А вот Хью пристрастился выкуривать с ним по сигарете. Сначала одна, две, и так по нарастающей.       Они тогда очень много времени провели только вдвоем. Шатались по барам, оказалось, что Хью нравится то же пиво, что и Мадсу — это стало приятным сюрпризом. Часами разговаривали о жизни, музыке, искусстве, кино. Особенно приятное чувство, когда слова сами ручьем текут между собеседниками. Полный отдых для души и сознания. Вместе ходили на завтрак в одно уютное кафе Уэльса перед съемками. Сам Миккельсен едва начал свою карьеру вне Дании и плохо знал английский, так что Хью со своим оксфордским образованием стал ему еще и учителем. Весьма хорошим и дотошным. С тех пор Мадс понял, что Дэнси — его лучший друг. И что они действительно нравятся друг другу. Хью был первым мужчиной, который бы заинтересовал его в романтическом и сексуальном плане. И взрослого Мадса это даже не смутило.       Они оказались почти родственными душами. В сколько бы километров их ни разделяло расстояние, они всегда оставались близки друг другу. Миккельсен постоянно звонил и писал на любые праздники, искренне сетовал, что не сможет оказаться на свадьбе Хью, зато прислал шикарный подарок от всей своей семьи. Тогда, по едва уловимой грусти в динамике телефона, Мадс понял, что чувства его кудряшки, пережившие десятилетие расстояния, остались. И все же, теперь Дэнси оказался женат — и Миккельсен решил самоустраниться из его поля зрения. Он, загруженный новыми проектами, почти перестал тревожить Хью своими внезапными появлениями. И так бы все закончилось. Они бы остались каждый в своем мире, может быть, изредка пересекались бы, но не чаще. Просто старые знакомые, которые при встрече рвано выдыхали и намеренно отдалялись.       А потом случился Фуллер с «Ганнибалом» — его менеджер вскользь что-то рассказал про сюжет, про замысел. Но остановился Мадс только при упоминании имени Хью. Мучительные долгие дискуссии с самим собой — стоит ли напоминать о себе вот так? Смогут ли они вновь разговаривать от зари до зари за бокалом пива и ничего друг к другу не чувствовать? Теперь, когда оба они немного отдалились, завели собственные семьи. И все же он ответил «да», полетел на кастинг в Нью-Йорк. Дэнси повзрослел, но беспокойный ум его остался на месте. То, как засветились его глаза, как он первым кинулся в объятия, пусть и отстранился минутой позже в неловком молчании. Это был он — живой и дышащий. Мадс теперь не мог смотреть на него без восхищения — сильный, умный, талантливый — это все он, его мальчик со времен «Артура». Огранившийся алмаз.       Образ Ганнибала прилип к Мадсу сразу — наделся, как вторая кожа. Менять две эти маски щелчком пальцев было невероятно легко. Хью тоже неимоверно радовал своими успехами. Мадс, отсматривая снятый материал первых серий, пробормотал на датском: «с таким лицом и талантом, Дэнси давно пора сниматься в голливудских блокбастерах». Его, конечно же, никто не понял. Хотя Хью и любил театр больше, чем кино, но не увидеть его ни в одной великой картине современности казалось кощунственным невежеством. Но они оба были на одной площадке. Сначала осторожный Хью, потом все более близкий. Несколько месяцев, а Мадс уже не мог представить себя прежним: до того, как Дэнси впервые позволил себя коснуться. Или впервые разрешил доставить себе удовольствие. И, к своему стыду, это был не просто секс. Это было чувство глубже и счастливее — то же самое, когда юный Миккельсен понял, что та великолепная женщина, старше его на несколько лет, интересуется им не просто как мальчиком для утех. А таких у Ханне было много до их отношений. Были такие и после, в браке.       Скоро им с Хью придется расстаться — и эта мысль все не давала старому сердцу покоя. Он думал не о том, что уедет к семье, а о том, как проведет эти три месяца — три, в лучшем случае — без Дэнси рядом. Он и в рабочее время срывался обратно в Нью-Йорк к жене и годовалому сыну — помогал чем мог. Своим присутствием и опекой, постоянной заботой, от которой Миккельсен улыбался через плотно сжатые зубы. Его Хью стал самым прекрасным отцом и любящим мужем. Но так же он стал его собственной слабостью, самой настоящей привязанностью.       Почти год прошел с начала съемок. Объем работы такой, что не позавидуешь. Фуллер постоянно дергал их с выходных, спешно доснимая или переснимая уже готовые сцены — NBC после нескольких рецензий решили чуть пристальнее приглядеться к сериалу. В воздухе все еще висел вопрос о возможности продолжения шоу. И они все ходили сами не свои. Последние недели они снимали детали со вторым режиссером: недостающие сцены Уилла и Ганнибала в кабинете, в машине, в «доме Уилла». Они то и дело разъезжали по всем локациям так часто, что автобус стал их вторым домом. Здесь они спали, перекусывали, занимались своими делами. Фуллер, издергавшийся от неизвестности, вечно пропадал на созвонах с менеджерами канала и с Мартой.       Сегодня они снимали последние сцены между Ганнибалом и Уиллом. Те, в которых мистер Грэм, наконец, открывал глаза на то, что старательно игнорировал. На улики, на профиль преступника, на то, что у обычного психотерапевта слишком широкий доступ к его разуму. Лектер позволил персонажу Хью медленно томиться в собственном соку безумия и страха. Они как раз сняли несколькими дублями одну из таких сцен, когда потерянный профайлер предстал перед кабинетом доктора в тюремной робе. Можно было двигаться дальше, но режиссер внезапно объявил пересъемку сцены сто пятьдесят один. Что поделать — их с Хью быстро переодели и загримировали. Дэнси до этого блестяще справлялся с натужным от страха голосом, с едва истеричными нотками, с потухшим от горя осознания голосом. Бывало, даже руки дрожали по-настоящему. Его словно правда колотило от ужаса в некоторых слишком чувствительных для Уилла моментах. Настолько реалистично, что Мадс не мог не восхищаться — это его мальчик, невероятно талантливый и способный.       Они мало разговаривали в последние несколько недель: сначала Хью в очередной раз слетал в Нью-Йорк и вернулся с большими кругами недосыпа и нервным раздражением. Мадс только хмыкнул — молодые родители еще познают кризис трех, пяти лет. А потом и вовсе — подростковый период. Даже с Виолой это было тяжело, что уж говорить про мальчишек. Потом и вовсе раздраженный Хью увидел Миккельсена за разговором с женой по видеосвязи — и два дня просто разговаривал с ним сквозь зубы вне съемочной площадки. Это все было даже немного по-детски, но Мадс, прошедший через воспитание себя и собственных детей, просто отпустил ситуацию и решил не давить.              Хью мечется по кабинету, пытаясь найти опору хоть в чем-то. Он боится. Так сильно, что впервые позволяет себе говорить то, что действительно думает. Всю жизнь он несвободен, только в конкретный момент, именно с Ганнибалом — полностью искренен в своей громкой истерике. Раньше Хью никогда не позволял себе повышать голос в его присутствии — это было бы грубо, но в данный момент все барьеры и форты снесены начисто океаном страха, оставив только горсть песка на безлюдном пляже.       — Я не знаю, как я сюда попал! Я был в западной Вирджинии, — он почти оббегает Ганнибала кругом, пытаясь выровнять дыхание. Смотрит на статичное тело, всегда спокойное — но сейчас это раздражает. Он хочет. Чего? Чтобы Лектер сам остановил его, чтобы прижал к себе в попытке успокоить. Его бессознательное привело сюда, к нему, потому что и сам он тянется к Ганнибалу как мотылек на свет. Он знает, кто такой доктор Лектер, но все равно безрассудно летит. — Я моргнул и вдруг оказался в вашей приемной! Вот только я не спал!       — Это в трех часах езды, вы потерялись во времени, Уилл, хотя и приехали на машине, — почему Уилл? Почему он так безобразно спокоен? Разве он не видит, что с ним что-то не так? Что со мной что-то не так? Человек, который знает его лучше всех вместе взятых, читающий, словно открытую книгу.       Хью ловит свои мысли, крепко соединенные с разумом Грэма. Временные линии в гудящей голове слишком смешались и переплелись, и Дэнси не понимает сам, в каком отрезке мироздания он находится. Он смотрит вперед и видит перед собой Мадса, хотя должен видеть Ганнибала. Слишком много мыслей — они навязываются одна на другую — его предали, он помнит это. Кто? Лектер или Миккельсен? Они оба? Хью не играет, не показывает разум Уилла через себя, он и правда в самой настоящей панике. Он словно кричит, бьется кулаками в стекло, но его не видят, не слышат — только смотрят и наблюдают. Мадс спокоен, он наверное просто думает, что Хью играет слишком хорошо.       — Со мной что-то не так, — это действительно так — Хью не может не проводить ассоциации.       — Диссоциация — механизм выживания для души, подвергающейся постоянному насилию.       — Нет, нет, нет никакого насилия! — Хью почти обвиняюще тычет в него пальцем, ну почему он не видит и не понимает? Почему говорит эти глупости строго по сценарию? Разве только Мадс и в самом деле не имеет это в виду. Насилие — над кем? Над ним?       — У вас нарушение эмпатии. Ваши чувства сильнее вас, — он знает, знает, что его чувства слишком громкие, он все это понимает, но это не может быть так — он не Уилл, в конце концов, он не чувствует так никого другого, только самого себя. А он сам и есть Уилл, но это же правильно? — Игнорировать это — и есть насилие.       В глазах Мадса что-то грубое, несгибаемое — глаза Лектера, который лишь слегка толкнул первую костяшку домино, наблюдая за падением всего остального. Он будто рисует свою причудливую картину. Хью, слишком глубоко забравшийся в Уилла, поглотил весь его страх и возмущение — свои чувства, увеличенные стократно этими энцефалитными мозгами набекрень. Хью не может думать, не может, только чувствует боль и жжение в груди, из головы разом вылетает все мысли. Откуда-то он знает, как ему стоять, что ему говорить — словно строчки текста на пергаменте мелькают перед глазами. Но думать все еще больно. Он может только смотреть: обескураженно, взволновано, с обидой.       Пальцы впиваются в шевелюру, тревожат уложенные волоски, едва не вырывая их от злости. От жуткого гнева, от непрощения. Только ненавидит он не Ганнибала сейчас, а самого Мадса, за то, что все равно далек от него, сколь близки бы они ни были. Что, вероятно, Хью на самом деле заботит Миккельсена только как податливый сексуальный объект, который можно нагнуть и трахнуть, а потом просто уйти к семье и притворяться примерным семьянином дальше. Что Мадс для Хью значит много больше, чем должен. А Хью для Мадса не значит ничего: он уже показал это, подставив его, убив их общую дочь, затолкав ему в глотку ее ухо.       — Вы хотите, чтобы я ушел? — «пожалуйста, просто скажи, что я тебе нужен» — кричит Хью этой фразой, но выходит совсем тихо и взволнованно, по-уилловски проникновенно. Обмани, сманипулируй, притворись — скажи. Тело его все еще дрожит, он не может вдохнуть нормально, только хватает воздух ртом. Почти что рыба на суше.       Мадс-Ганнибал молчит, долго всматривается в его лицо. Что-то в нем незримо меняется.       — Брайан, давай перерыв, — Мадс нарушил долгую тишину на площадке. Оказалось, что вся съемочная группа затаила дыхание от нервного напряжения в кадре. Режиссер рядом с Фуллером недовольно всплеснул руками — Хью был так хорош, что никто не хотел его останавливать. Но Миккельсен умел настоять на своем, когда ему это нужно. Он мог просто отказаться работать дальше.       — Окей, — Фуллер потянулся к монитору, переключая запись с камер на самое начало, тут же торопливо начал что-то писать в заметках к сценарию. — Перерыв пять минут, дружочки!       Мадс приблизился осторожно, потихоньку, будто к загнанному в угол зверю. Дэнси постарался не дернуться — его все еще жгло железом обиды.       — Пойдем на улицу, Хью? — Мадс подал руку. Хью не ответил, только посмотрел странно. Его до сих пор трясло от нахлынувших эмоций, он все еще варился в чувстве их с Уиллом отчаянья.       — Нет, то есть… Да, — Дэнси поежился в теплой куртке. Стремительно помотал головой, будто сбрасывая с себя страх. Он хотел оказаться подальше, сбежать, уйти. — Я хотел выпить кофе.       — Я принесу, — Миккельсен подошел почти вплотную — на площадке все давно привыкли к тактильности Мадса, так что никто не обратил внимания. Мадс обнял прохладную липкую ладонь своими, согревая. — Пойдем на воздух, здесь слишком душно. Я захвачу кофе, и ты расскажешь мне, что тебя тревожит, так ведь?       Хью несмело кивнул, поднимаясь. Позволяя увести себя на улицу, накинуть шарф, насквозь пропахший Миккельсеном. Одним глотком выпил крепкий кофе — дрянь. Ганнибал готовит лучше. Мадс курил, не торопя Хью, ожидая, пока тот соберется с мыслями. Как можно признаться в том, что твой мозг потихоньку сходит с ума? Сплетается с энцефалитным безумием лихорадки в одно целое. Как объяснить, что сам Дэнси будто становился Уиллом, а Грэм — Хью? Как сказать, что на площадке он перестал отличать Мадса от Ганнибала и навесил на ни в чем неповинного Миккельсена все грехи его персонажа? И, что самое худшее, до сих пор не отделался от этого ощущения.       — Если ты жалеешь, — вдруг глухо бросил Мадс, словно набрался смелости сказать. — Мы забудем все. Будем жить как раньше. У нас обоих семьи — я это понимаю. Так что если хочешь, я больше ни словом, ни действием не оскорблю твои чувства.       Хью вздрогнул от этой словесной пощечины. От ужасающего осознания реальности, Миккельсен не шутил — он и правда был готов отказаться от него. Так же, как Лектер был готов отказаться от Уилла. От них. Слишком много мыслей в гудящей голове — тяжело ухватиться хоть за что-то. Ганнибал и Мадс в его сознании слишком смешались.       — Скажи, что я тебе нужен, — сдерживать дрожь оказалось труднее, чем Хью или Уилл рассчитывали. Сложнее, чем искать опору в резко ослабленных ногах, цепляться за плечи в попытке удержать. Слова эти вышли из одного рта, но с разными интонациями — он был не один в своем теле.       Мадс молчит слишком долго. Словно что-то решает в своей голове. Слишком. Долго. Целую вечность.       — Просто скажи, Мэсс, мать твою, что я тебе нужен, — Хью сжал руки так, что костяшки побелели и заболели. — Перестань молчать!       Миккельсен прикрыл глаза, отшвырнул все еще целую сигарету куда-то вбок. Его молчание было громче грома. Резало сильнее, чем острейшая бритва. Разбивало сердце на миллиарды неровных кусков. Хью почти физически почувствовал эту боль в груди, как разбивается сердце и по осколку падает вниз.       — Мы с тобой взрослые люди, — наконец начал Мадс, и от этого голоса что-то оборвалось в груди. Это не тот шепот, каким он возбуждал в Хью ранее скрытую страсть, не тот мягкий говор, когда Мадс мылил его тело после ночи в отеле. Этот серьезный хриплый голос Хью слышал впервые в своей жизни из этих губ.       — Не продолжай, — кажется, слезы все же покатились из глаз. Именно здесь и сейчас Хью отчетливо осознал, что всю жизнь был одинок в толпе. Одинок на работе и в окружении коллег. Всегда и везде без Ганнибала.       — Хью, подожди, я не договорил, — руки постарались удержать его на одном месте. Дэнси замер, ожидая продолжения. Пусть бы он и соврал, это в его, ганнибальском стиле. Только пусть скажет что-нибудь. Из кармана пиджака заиграла нелепая молодежная музыка — звонок телефона. Мадс чертыхнулся, доставая мобильный. Мелькнуло лицо счастливо улыбающейся женщины во весь экран. — Прости, я сейчас.       Это было слишком. Хью отшатнулся, старательно пытаясь хоть как-то взять себя в руки, чтобы прямо сейчас не ударить Миккельсена. Драк на съемочной площадке еще не случалось, не хотелось становиться новостью дня. Хотя, какая разница? Мучительная бездна, океаны боли — такие метафорически понятные выражения для описания страданий из всех прочитанных занудных книг, но слишком щадящие. То, что чувствовал в этот момент Хью было глубже этого, сильнее. Болезненнее. Это не просто красивые слова, это то, что окутывает тело ледяным одеялом. А все, что ты можешь делать — лишь стоять и смотреть, даже не пытаясь карабкаться наверх из болота. Полностью обездвиженный. За эти пять минут он лишился сразу троих: заботливого лучшего друга и нетерпеливого жаркого любовника. Он лишился принимающего каждый его поступок Ганнибала. Пришлось развернуться и стремительно уйти — слушать счастливое воркование на иностранном языке было слишком. И, черт дери, это было больно.       Автобус довез съемочную группу, клюющую носом, до загородного домика в глуши, а неутомимый Фуллер как раз закончил раскадровку второй половины сезона, мастерски меняя повествование по ходу действия. Практически вся импровизация Хью и Мадса попала в итоговый вариант, и Брайан очень этим гордился. Пока Дэнси был занят съемкой с окровавленным телом, Фуллер предложил Мадсу взглянуть на наброски и удалился с ним в арендованные фургоны. Миккельсен еще несколько раз за день пытался заговорить, но Хью лишь уходил. Куда-нибудь, к кому-нибудь, заводил праздные разговоры с коллегами. Шутил и смеялся больше, чем когда-либо, прогоняя внутреннюю тоску. И все же люди вокруг расходились — а он оставался один. И оставалось только думать, пытался понять для себя что-то, чего он не мог больше отрицать. Он заигрался со своими чувствами слишком уж сильно, чтобы игнорировать это. Потерял контроль. Ему нужна помощь.              Им предстояла еще ночная съемка в этой локации, так что Фуллер решил, что им будет лучше переночевать прямо здесь, около дома. Внутри все было залито искусственной кровью, а само здание обесточено, так что никто не решился занять комнаты там. Хью и Мадсу предстояло остановиться в одном фургоне, о чем Дэнси узнал самым последним, когда места уже разделили попарно. Меняться с кем-то было бы довольно подозрительно, так что пришлось смириться. Что ж, ночь в фургоне с Миккельсеном он сможет пережить без вреда для нервной системы. Уже утром они снимутся с места и разъедутся по отелям и домам в свой законный выходной.       Снять оставалось всего ничего — короткий грубый разговор Уилла с Джеком о его ментальном состоянии. Лоуренс, как всегда, пару раз специально налажал, то утверждал, что мистер Грэм официально невменяемый, щелкая бутафорскими наручниками, отчего Дэнси дергался, а воображение живо рисовало эту картину. То подкалывал Скотта за его переглядки с Аароном. Хью пытался веселиться со всеми, даже смеялся почти искренне, уверяя самого себя, что в нем не осталось ничего от той истерики. Что он — это он.       Небольшое окно в пару часов до темноты каждый провел как душе угодно. Мадс с Фуллером устроили барбекю на двоих, о чем-то тревожно перешептывались, пока никто их не видел. Стоило кому-то подойти, они тотчас становились улыбчивыми и веселыми. Хью, спрятавшись у ветвистого дерева с книгой, будто самый скрытный персонаж этой посиделки, умудрялся ловить каждый задумчивый взгляд Мадса. Его что-то сильно тревожило, но Дэнси считал выше своего достоинства подходить и спрашивать. После всего, что было.       Аромат жареного на углях мяса быстро привлекал к себе внимание, так что Хью пришлось выйти из наблюдательной позиции и отсесть настолько далеко от импровизированного стола, насколько мог. Он специально выбрал место ближе к коллегам, чтобы Мадс не смог к нему подойти или заговорить. День клонило к закату, так что съемки должны начаться примерно через час — он как раз успевает поесть и даже грим поправить. Сцены в загородном доме отсняли быстро — от Хью многого не требовалось. Он играл как обычно, возможно, без нужной искры страха для такого хоррор-момента, но Брайан остался доволен результатом. Дальше была Эттьен, взаимодействие с которой тоже прошло без сучка-без задоринки, с первого дубля.       Уже через полчаса все оборудование перенесли в соседнюю локацию «дома Хоббсов», расставили свет, проверили камеры. Теперь предстояло самое трудное — съемка с Мадсом. Несколько кадров в Бентли Ганнибала, в которых отвернутый Хью притворялся спящим. Даже лучше, что все закончится так — последняя их сцена навсегда останется здесь. Работать с ним Хью больше не смог бы, не после всего, что произошло. Этот год пролетел слишком быстро, и Дэнси успел распробовать всю палитру эмоций — печаль, страсть, умиротворение, нежность, боль. Слишком много всего, чтобы остаться прежним. Теперь это конец. Он ставит точку на Мадсе и на «Ганнибале».       Уилл выходит из машины уже зная. Не то, что доктор Лектер — убийца, это он понял давно. Не то, что Ганнибал влюблен в него почти так же, как он сам. Он выходит из машины, понимая, что тот, кому он всецело доверял, предал его. Предал не раз и не два. Оголил провода его души в изысканной мелодии, позволил сгореть в огне. Ганнибал тоже строит форты. С мальчишеского возраста — высокие своды, острые зубцы — муха не пролетит незамеченной. Железный мясной костюм, в который обтянута его личность. То самое «Я», виднеющееся в прорезях неидеально сшитой маски. Пока не всмотреться — не заметить.       Уилл дал Лектеру полный доступ в себя, открылся, а получил лишь нож в спину. Под лопатку, откуда самостоятельно не достать — не дотянуться. Но больше Уилл не повернется, больше не будет беззащитным. Им обоим некуда убежать отсюда или друг от друга, они не смогут отстраниться теперь, переплетясь слишком туго. К концу этой ночи одного из них вынесут отсюда вперед ногами. Каждый вдох кажется титаническим усилием, но Уилл дает себе время подумать. Собрать картину в идеальный ряд повествования.       — Воспроизведем преступление? — Грэм произносит это чересчур спокойно, но в задумчивом взгляде янтарных глаз видит мелькнувшую гордость.       — Если это вам поможет, — эти слова оказываются концом. Концом всех попыток самообмана, привязанности.       И они оба это понимают. Мадс — восхищенно, Хью с хладнокровным спокойствием. Таков был ваш план, доктор Лектер? Тот отвечает именно теми словами, что набатом раздаются в голове Уилла. Весь этот спектакль сыгран и выстроен только ради одного — показать их схожесть душ. Чтобы Уилл понял его. Но понять — не значит принять, Ганнибал. И здесь вы просчитались. Лишние движения губ, Грэм слышит каждое из них в своей голове. Он слышит его голос в своей голове. Терпкий, пронизывающий, заглушающий все остальное. Это он шепчет ему «убей».       — Вы убийца, Уилл? Тот, кто стоит сейчас передо мной. Вот, кто вы такой? — он подталкивает его сделать это, буквально отдает приказ этими словами — увидь себя, увидь меня — прими. Ганнибал давал ему только то, что Грэм сможет вынести. В отличие от Мадса. Это он довел его до безумия, требуя слишком многого, того, для чего еще не придумали цену.       — Я тот, кем был всегда, — осознание всей картины целиком пронизывает каждую клеточку. Голос дрожит так сильно, что все тело его колотит в ознобе. — А вот вам... Вам просто было любопытно, что я буду делать.       Все эти взгляды, двусмысленности, прикосновения, секс — все это простое любопытство. Здесь нет и не было никаких чувств. Только картинка, тяжелая занавесь настоящего. Но теперь у него этих чувств с избытком — он ненавидит так сильно, что готов убить. Он любит так сильно, что руки его дрожат.       Хью поднимает пистолет, снимает его с предохранителя. Почти не целится — он попадет. Он позорно прячется за ним, хотя хотел бы сделать это собственными руками. Чтобы возвести их общую песню в ранг чистого искусства. Но голос в голове все терзает, требует «убей, убей». Убить. Того, кто предал раз. Предаст еще. Того, кто никогда не останется с ним, кто выберет не его. Хью решительно спускает курок, второй щелчок, третий. Он не может остановиться, невероятная злость пронизывает каждую клеточку тела, разрывает ее, словно миниатюрный ядерный реактор. Он ненавидит Ганнибала всем сердцем и с упоением смотрит, как этот человек, бывший когда-то любимым, падает на пол, захлебывается стонами, но уже не наслаждения, а боли. Хью подходит ближе, чтобы быть уверенным, чтобы точно знать: последнее, что увидит Мадс, будут его глаза, полные слез.       — Хью, дружок, это в тебя должны выстрелить, а не ты, — Хью резко ослепила направленная прямо в лицо камера, зажгли свет, обозначая перерыв. Фуллер, выскользнувший из-за угла гостиной, радостно улыбнулся. — Отличная экспрессия в самом начале, в середине просто высший пилотаж! Конец пронизывающий — будто на этом можно заканчивать не то что сезон, а весь сериал. Главный герой победил своего демона — очень метафорично. Но давайте еще раз и все же по сценарию.       — Перекур, Брай, — Мадс, абсолютно целый и невредимый, стоял там же, где и до этого, но ведь Хью четко видел, как он падал, как решетили его тело пули. Он это видел! Дэнси затрясло вновь, он нажал на курок — тихий щелчок — бутафория. Черт, конечно же муляж! Кто в здравом уме принесет настоящее оружие на съемку?       — Давайте, дружочки, только быстро. Надо еще поправить грим, — к Хью торопливо подошла Хелен с набором кистей и разговором, но Дэнси почти не слушал ее. Слишком много сил уходило на переживание собственных сдвоенных эмоций — их жуткое единение с Уиллом.       Мадс стоял возле трейлера, торопливо выкуривая вторую сигарету. С отрешенным взглядом куда-то себе под ноги. Хью, однако, не испытал ни сожаления, ни ненависти — он отдал все это Уиллу, встретившего свою судьбу, сумевшего преодолеть свои плохие привычки. В отличие от Дэнси — он смотрел на сильные руки без пиджака, как ловкие пальцы обхватывали сигарету, как небрежно упал локон прически на высокий лоб. И все, что он хотел — поправить эту прядь волос, упасть в крепкие объятия и попросить на всю жизнь остаться с ним. Навсегда. Забыть все то, что было у них раньше, убежать от пронырливых фотокамер. Но этого не случится никогда — и Мадс дал это понять. И именно это предательство стало его точкой невозврата.       Конец сцены пересняли сразу же, Хью больше не падал в Уилла. Тем же вечером он заказал билеты домой — через неделю ноги его больше не будет в Торонто и на съемочной площадке «Ганнибала». Осталось только сказать это Брайану и уйти. Осталось только пережить эту ночь рядом с Мадсом в одном трейлере.