Папочка

      Съемки Мадса закончились к глубокой ночи. Хью, освободившегося раньше, все еще трясло даже под двумя одеялами и теплой курткой. Постепенно отступала зима, снег уже сошел, но весенний холодный ветер продувал крохотный трейлер с двумя раздельными кроватями. Тело требовало немедленного отдыха, но перед глазами то и дело мелькало лицо Мадса с подтеками крови у губ. У тех самых губ, что ласкали его когда-то прямо на земле. Ранения от пуль, пробивших насквозь это упругое тело, что прижималось к нему в минуты их общей страсти. Слышал голос, глубокий и пронизывающий, называющий его «мальчиком». Это все было слишком: Хью без влияния Уилла никогда не посмел бы сделать этого.       Мадс, кажется, ожидал, пока Хью погрузится в сон, излишне долго разговаривал о чем-то с Фуллером. Может, он не хотел находиться рядом с ним после случившегося? Сон все никак не шел, мысли Хью барахтались в одном и том же месте, спутанные усталостью и недосыпом. Ему определенно точно нужно было к врачу. Только теперь, увы, непонятно, к какому именно. Невролог или психиатр? В случае последнего это создаст небывалый резонанс — он так и видел эти обложки желтушных заголовков: «Звезда сериала «Ганнибал» слишком заигрался в безумие».       Тихо скрипнула дверь в фургон, принося с собой запахи кожи и последней вечерней сигареты перед сном. Мадс старался ступать аккуратно, но то и дело натыкался на столешницы или двери в душевую. Хью внезапно повеселел против воли — видеть всегда грациозного Миккельсена слоном в посудной лавке было крайне забавно. Мадс торопливо стащил с себя куртку и замер в узком проходе между кроватей. Сквозь щебетание ресниц Хью видел лишь его силуэт — высокий и стройный, задумчивый. Мягкая рука опустилась на кудри, погладила. В этом прикосновении было слишком много взрывающей нежности, что Хью явственно вздрогнул. Притворяться дальше не было смысла, он распахнул глаза.       В темноте лицо Мадса казалось более бледным и худым, чем обычно. Раскрасневшиеся от дыма глаза покраснели и ярко блестели усталостью. Миккельсен выглядел почти на свой возраст.       — Поговори со мной, — внезапно попросил он. От этой неясной грусти стало еще холоднее. Хью укутался по шею, но и это не согрело.       — Ты сказал все, что считал нужным. Мне этого хватило, чтобы понять, — он не злился и не возмущался. Все его эмоции будто испарились, вышли вместе с Уиллом в той самой сцене в «домике Хоббса». Остался только измотанный Хью, нервный и отчаянно желающий хоть какого-то тепла.       Мадс тяжело вздохнул и сел на край кровати. Положил ладонь близко к накрытой одеялом руке. Хью позволил сидеть рядом, касаться. Смесь страха и тяжелой болезненной привязанности — он хотел быть рядом с ним так же сильно, как и боялся этого.       — Тебя стоит поучить терпению, мальчик мой, — Мэсс потянул волевой подбородок наверх, буквально заставляя посмотреть на себя. Его тихий голос горячей ванной разлился по венам. — Начинаю сомневаться, что был прав, называя тебя взрослым. Так вот, по крайней мере, я — да. Я наблюдал за тобой со времен «Артура», смотрел каждую твою работу, восхищался. Старался прилететь к тебе даже в самые загруженные дни, как-то поддержать. И сейчас я оказался здесь только из-за тебя. Я поначалу даже не взглянул на сценарий, на предлагаемую роль — просто сразу согласился, когда узнал, что ты принимаешь в этом участие. Так подумай еще раз, Хьюстон. Нужен ли ты мне?       Все это как-то… сбивало. Да, в словах Мадса была правда, он и правда был рядом в нужные времена, всегда понимал его и принимал любого. Да, Хью мог вспылить в своей молчаливой истерике и принять вид задумчивого Миккельсена за отстраненность — он успел это обдумать. Но тот звонок посреди их разговора. Та улыбающаяся женщина на экране его телефона. Его семья. Это стало последней каплей.       — Я должен был сказать раньше, что решил, — Хью тяжело сглотнул, пытаясь успокоить дрожь в теле. — Я собирался еще тогда. Что нам не стоит продолжать все это. Я уйду из проекта, уеду домой, все вернется в прежнее русло. В котором нам с тобой нет места.       Мадс рывком наклонился, распахивая глаза, вглядываясь в него глубже и глубже. Он так близко, так сладко пахнет осевший сигаретный дым на его коже.       — Я понимаю, — Мадс невинно прижался лбом ко лбу, горячее к холодному. — Если ты этого хочешь, я понимаю. Тебе нет нужды уходить из сериала — я уйду сам. Сегодня мне звонила дочь, у нее скоро будет ребенок, — на лице его вдруг возникла такая счастливая улыбка, что Хью заразился ею. — Скажу Фуллеру, что буду дедушкой и прекращу контракт. А тебе еще работать и работать, мальчик мой.       — «Ганнибал» без Ганнибала? Это же глупость, — что-то внутри Хью отчаянно запротестовало и завыло. То, что Мадс собирается взять все последствия их общих решений на себя звучит так неправильно. Будто это он один согрешил.       — Может быть. Просто знай, elskede, что мои чувства к тебе настоящие, не фикция и не выдумка. Не праздный интерес. Поэтому я уйду и не буду тревожить тебя.       Он это сказал. Он произнес это. Сказал, что он нужен. Что он не просто часть веселого времяпровождения на съемках вдали от семьи. Руки Хью, все еще холодные, дрожа обняли его лицо, безоговорочно притянули к себе. Внезапно захотелось только податься вперед и залпом выпить все эти слова из его губ, чтобы и правда ощутить их внутри. Чтобы укрепить свою уверенность. Но Мадс решительно отодвинулся, не разрешая поцеловать себя, слегка щелкнул по носу, поднял подбородок выше.       — Ты никогда не целовал меня, — с резкой обидой выдохнул Хью, мгновенно забыв обо всем остальном. — Брезгуешь? Отсосать, довести меня до оргазма — да, а просто поцеловать — нет?       — Не в этом дело, — напрягся Мадс, тотчас целуя одну из ладоней у лица. — Я бы с радостью ласкал каждую часть твоего тела столько, сколько даст мне эта жизнь.       — Но?       — Черт, — увидеть вечно уверенного Мадса хмурым и смущенным — особое удовольствие, доступное не всем. И Хью был одним из тех немногих, кому это удалось. — Я не. Не особо умею. Видишь, Ханне… Мы с ней вместе двадцать семь лет и. Ну… Она не любит поцелуи и… все эти штуки… med sprog.       Мадс быстро перевел шипящие датские согласные и даже слегка покраснел от такой откровенности.       — То есть ты столько лет не целовался? И не… — Хью нахмурился, даже не зная как на это реагировать. То ли смеяться, еще более подпитывая смущение Миккельсена, то ли оставаться серьезным — может, это травмирующие воспоминания у взрослого Мадса. — Но как же твои роли с поцелуями?       — Хьюстон, я же актер, в кадре не требуется целоваться по-настоящему, — Мадс тоже развеселился, объясняя столь простые истины.       — Ну да… — это неловкое молчание после можно было резать ножом. Хотелось сказать что-то еще, то ли успокоить, то ли выпалить что-то язвительное, Хью сам не понимал, чего точно хочет.       В конце концов он поступил проще. Притянул лицо к себе, неотрывно глядя прямо на губы. И осторожно прижался, медленно пробуя их на вкус. Легко надавил на эту мягкость, осторожно скользнул языком в чужой рот. Мадс ощущался как только что со вкусом выкуренная сигарета. Он расслабился только когда руки Хью проникли под рубашку, а ногти легко впились в кожу. Позволил Дэнси завладеть своим языком, слизывать терпкую от смолы слюну, прикусить нижнюю губу.       — Это приятно, — пробормотал Мадс, едва отдалившись, чтобы вновь позволить наброситься на свой рот. Очень жарко, очень близко, очень интимно. С привкусом горечи и неумелыми движениями в ответ. Но так страстно, что в какой-то момент они почти задышали воздухом друг друга. До головокружения и болезненного спазма легких. Почти как сигарета на двоих.       — Неплохо для такого неумехи, — Хью задышал глубже, прильнул ближе, обвил руки вокруг шеи, почти повиснув на ней. Мадс едва слышно зарычал, опрокидывая его на кровать, безапелляционно нависая сверху. Сорвал несколько жадных поцелуев, сжал бедра в ладонях до синяков. Хью нетерпеливо дернулся вперед, прижимаясь ближе и крепче.       — Ты правда этого хочешь? — Миккельсен казался удивленным. Вот Хью уходит от него, не дослушав, вот — отстраняется всю последнюю неделю, потом явно дает понять свою обиду, стреляя в Ганнибала. А теперь — вот так. Слишком запутанно.       — Помолчи, Миккельсен. Дай тебе волю, ты всю жизнь проговоришь, — нетерпеливо зарычал Хью — он слишком хочет его, чтобы слушать голос разума. Пальцы его резво потянули край свитера наверх, прижались к раскаленной коже.       — Какой дерзкий, — усмехнулся Мэсс одними губами, мгновенно меняясь из усталого Миккельсена в сексуального, — будто тебя не возбуждают звуки моего голоса. Но сначала разденься сам, мой мальчик, — откинутое одеяло, быстро расстегнутая молния куртки, дрожащие пальцы закружились над пуговицами рубашки. Мадс терпеливо ждал, лаская взглядом каждую вновь открывшуюся часть этого тела. Все еще холодного, но такого жадного до прикосновений. — Боюсь, ты начал забываться, малыш. Придется напомнить тебе, как вести себя с папочкой.       Немедленный жар, окутавший низ живота, яркий румянец, блестящие глаза — Хью едва слышно простонал от одного этого хриплого голоса. Что ж, Миккельсен был прав — его речь возбуждала невероятно. Отчаянно захотелось этого наказания, чтобы Мадс и правда показал, как он должен себя вести с ним. Полетели куда-то на пол теплые брюки, пальцы несмело остановились на полоске боксеров. Он не стеснялся, только хотел еще раз услышать этот приказной холодный тон.       — Раздевайся до конца. Ты ведь будешь хорошим мальчиком для меня, Хью? — о, черт, да, он будет самым послушным и хорошим мальчиком, если Мадс продолжит так на него смотреть — наслаждаясь каждым сантиметром его тела. Будто он не человек, а почти божество. — Тебе придется быть очень тихим, elskede. Мы же не хотим, чтобы кто-то услышал нашу с тобой маленькую игру?       Увидев быстрые отрицательные покачивания головой, Мадс наклонился совсем близко к лицу. Кажется, ему понравилось целовать его страстно и жадно, впитывая тихие стоны в себя. Научить этого великолепного взрослого мужчину наслаждаться такой простой радостью, как целовать любимого человека — за это на голую грудь Хью можно вешать медаль. И Мадс оставляет свою метку у правого соска — красивый круглый укус с неровным прикусом. Жжение удовольствия растеклось по всему телу, Хью торопливо придвинулся, открывая другие части для большего. Еще, еще — сильнее, больнее, он сдержит каждый стон, лишь бы Мадс продолжал терзать его зубами, гладить, бормотать целые предложения на тихом датском. Хью просто надеялся, что эти метки и синяки останутся с ним как можно дольше — напоминать об этой ночи каждым движением.       — Я вел себя как кретин, — Хью зашептал, вновь резко притянул к себе чужие губы, сцеловывая возможные ответы. — Правда, я знаю это. Черт, я такой идиот! Но я так скучал. Невозможно… Представил свою жизнь без тебя. Невыносимо скучал. А когда увидел тебя с женой… Я так разозлился. Прости. Я знаю, я не должен так…       — Мой нежный и ласковый мальчик, — Мадс заткнул поцелуем все дальнейшие слова, безоговорочно принимая все ненужные извинения. Провел дорожку из влажных поцелуев по коже лица, по трепетной шее, одним долгим движением языка проскользил от ямки у ключиц до пупка, собирая весь запах и оставляя свой собственный. Узкая кровать мешала маневренности, но Миккельсен умудрялся скользить вокруг разметавшегося Хью горячей упругой змеей, очень настырной и жадной. Его язык был везде, губы обсасывали, зубы прикусывали нежную кожу. Дэнси почти ощутил себя самым сладким блюдом за столом у Ганнибала, которым хотели наслаждаться, смаковать часами, чувствуя новые оттенки вкуса. Его лелеяли и ласкали, давали столь много удовольствия, что вскоре мозг отключился совсем. Когда Мадс грубо заткнул его ладонью, Хью осознал, что стонал уже в голос от умелых всасывающих движений рта и языка.       — Мы ведь договорились, что ты будешь вести себя тихо, — пожурил его Мэсс, в наказание крепко шлепнул горячую кожу у ягодицы.       «Попробуй сам вести себя тихо, когда из тебя душу высасывают через член, скотина ты датская!» — стрельнул глазами Хью, прикусив мешающую разговору ладонь.       — Кажется, ты что-то хочешь сказать, милый. Выбирай слова с умом, иначе мне придется оставить своего мальчика неудовлетворенным. А мне бы очень не хотелось тебя так наказывать.       Хью, почти переступивший грань оргазма, от одной этой мысли буквально похолодел. Член уже горел без ласки, мучительно хотелось прикоснуться к себе и довести дело до конца, но Дэнси благоразумно воздержался от этой идеи. Если ему еще раз свяжут руки без возможности коснуться этого тела, он точно закончит где-нибудь в психушке.       — Просто мне слишком хорошо, — Хью покорно опустил глаза, призывно облизнул губы, принимая правила этой пошлой игры. — Когда папочка так меня ласкает, я не могу сдерживаться. Я хочу, чтобы все знали, кому я принадлежу.       Хью играл очень грязно: он прекрасно знал, насколько Мадс наслаждается его хриплыми стонами и мольбами. Как сильно возбуждают его эти покорные слова, как нетерпеливо сжимаются челюсти от желания, а глаза стремительно темнеют. Но хотелось большего, чтобы Миккельсен потерял весь свой контроль из-за него, чтобы тоже не мог сдерживать свое наслаждение. Хотелось попробовать его на вкус.       — И как же мне заткнуть твой чудный ротик? — большой палец обвел контур пухлых губ по кругу, стремясь ощутить их мягкость.       — Папочка как-то предлагал мне кляп, — Хью мгновенно пропустил палец глубже в рот, нежно обсасывая его со всех сторон, неотрывно глядя прямо в широкий темный зрачок. Затуманенные похотью хитрые глаза.       Его рванули на себя так резко, что Хью едва не свалился с кровати, усадили на покрытую серебряными волосками грудь. Мимолетное чувство власти — сидеть вот так на Миккельсене, будто контролируешь эту животную сексуальную энергию, сосредоточенную в лежащем поджаром крепком теле.       — Развернись. Нам обоим так будет удобнее, — вся иллюзия власти разрушилась этими простыми словами. Хью мгновенно залился краской, воображение живо нарисовало эту бесстыдную картину. Он просто не сможет так: оседлать голыми бедрами это великолепное лицо, позволить смотреть так близко на самые интимные места. Это же слишком! Мадс и правда имеет в виду это?       — Но… Но я не… Не могу, Мэсс, — почему его шепот звучит настолько жалостно?       — Тогда я усажу тебя сам, но буду действовать куда грязнее, чем планировал изначально. Тебя когда-нибудь вылизывали, мальчик мой?       — Вы…что? О боже, — Хью почти задохнулся от горячей волны возбуждения. Багровый член заинтересованно качнулся ближе ко рту Миккельсена. Это слишком стыдно, слишком горячо, чтобы быть правдой.       — Да, min dreng, если ты не подчинишься, то, мне придется вылизать твою мягкую и нежную дырочку, чтобы постоянно доводить тебя до грани и отступать, пока ты не начнешь умолять и сам насаживаться на мой язык. Прося все глубже и глубже — ты ведь такой ненасытный в своей страсти. Только вот плохие мальчики не заслуживают оргазма. Так что придется и дальше мучить тебя так, пока мне самому не надоест. Кто знает, через сколько часов это случится?              Каждое слово эхом отдавалось в голове, сердце качало кровь быстро до головокружения, а в фантазии Мадс уже исполнял все свои обещания. Это же слишком грязно и слишком возбуждающе неправильно! Миккельсен показательно облизнулся, и это стало последней каплей. Хью тотчас задрожал от внезапной волны подступающего оргазма, в глазах зарябило. Его опять грубо заткнули ладонью, но это было лишним. Дэнси беззвучно раскрывал рот в попытке вдохнуть, но легкие сжались так сильно, что даже болезненно.       — Ненасытный, — прорычал Мадс, — ты вновь почти кончил только фантазируя о том, как это будет?       — От твоего голоса, — слабо прошептал Хью, обтирая предплечьем взмокший лоб. Это какой-то абсолютно новый уровень секса — быть столь чувствительным от одного только шипящего акцента и всех этих пошлых слов.       — А теперь сядь надо мной. Ну же, малыш. Ты можешь получить тот кляп, о котором просил, по-хорошему, — в этих янтарных глазах зажглись поистине бесовские огни, — или же в конце сам будешь умолять меня вылизать тебя.       Господи. Хью покачнулся, неловко разворачиваясь. Подчиняясь. В этих сильных руках он не боялся упасть — рук надежнее он не сыскал бы во всем мире. Остатки нерасплескавшегося наслаждения еще расходились по телу легкими волнами, заставляли Хью тяжело дышать. Он первым потянулся к ширинке, быстро щелкнул пуговицей. Белья Миккельсен не носил — и это почему-то рассмешило пьяного от страсти Хью. Что ж, так даже удобнее. Наконец Дэнси мог рассмотреть его вблизи. Длинный и широкий с выступающими синими венками, такой рельефный и аппетитный.       Не думая долго, Хью потянулся губами к красной набухшей головке, оставил целомудренный поцелуй, буквально чмокнул его. И все же Мадс дернулся от этого. Двадцать пять лет без оральных ласк — и даже рот неумелого Хью покажется манной небесной. А Дэнси был настроен крайне серьезно. Он целовал уздечку, кусал губами головку, слизывал мускусную смазку. На вкус Мадс был как изысканный виски, и Хью с удовольствием пытался опуститься всей глоткой, чтобы сделать еще приятнее. Чтобы тихие стоны стали хриплыми криками наслаждения. Чтобы сам Мадс просил его довести до оргазма. Хью быстро понял, что ему нравится глубже — и он старался брать глубже. Доводя себя до одышки, челюсть до судорог, а горло до приятного сжатия.       — Черт дери… Хью… Хороший мальчик, — Миккельсен с трудом подбирал слова, то и дело срываясь на шипящий датский. Даже забыл ласкать его, но Хью это было только на руку — волна наслаждения отступила, и возбуждение слегка улеглось, так что короткая передышка ему не повредит, если он захочет пойти дальше. — Видел бы ты сам себя с этого ракурса — предельно раскрытый… Возбужденный докрасна, с пошлыми подтеками смазки. Gud… Мой сладкий мальчик.       Хью приглушенно застонал от новой волны возбуждения — чужой член полностью заткнул его рот. Толстый и набухший, он и правда служил кляпом. Миккельсен потянулся губами к чувствительной головке на ощупь, толкнул ее упругим языком. Позволил скользнуть всей длиной почти сразу в горло. Дэнси нетерпеливо толкнулся глубже, ягодицу тотчас обожгло грубым шлепком. Так похотливо в тишине хрипов прозвучал этот звонкий удар. Горело лицо от слишком унизительной позы, горел член в жарком умелом плену. Хью в таком был новичком, поэтому действовал больше по наитию, повторяя движения Мадса, которые особенно нравились. Миккельсен слишком сдержанно реагировал на неумелые ласки, и Дэнси взял себе за цель каждым пошлым чмокающим звуком доводить Мадса до грани. Тот же неотрывно и остервенело ласкал, не забывая при этом гладить и массировать почти все тело над собой.       А что, если… Обычно, все неприятности Хью начинались именно с этой формулировки. Он несмело огладил упругие яички, дождался едва слышимого стона, скользнул дальше к промежности, ощущая небольшой шовчик под пальцами. Уловимо коснулся узкого девственного входа и тотчас залился смущением. Срочно захотелось что-то сказать — самая его дурацкая привычка, но крепкая ладонь на кудрях не дала даже отстраниться. Его придвинули ближе, почти задушили чужой плотью, наказывая за такую дерзость. И все же Хью не собирался отступать так просто: собрал пальцем ручейки слюны, что постоянно вытекали из широко раскрытого рта, дразняще запорхал у плотно сжатых мышц. Едва-едва проникая, скорее, растирая напряжение. Он так увлекся процессом, что совсем не заметил пропажу горячего рта на своем возбуждении, только грубый укус во внутреннюю часть бедра немного отрезвил, вырывая утробный стон.       — Ты тоже решил поиграть, dårlig dreng? — этот грубый голос из самой груди, прерывистый от тяжелого дыхания. Хью кивнул, пропуская уздечку по ребристому небу, и даже загордился собой от шипящего вздоха, неминуемо желая довести начатое до конца. Попробовать, наконец, метания и похоть Миккельсена на вкус.       Дэнси несмело скользнул внутрь влажным и скользким пальцем — это не так, как с Клэр — было сухо, узко и жарко. Он зашарил по упругим стенкам, пытаясь вспомнить, как Мэсс совершал что-то похожее с ним самим. Наткнулся на что-то странное у передней стенки, по плотности напоминающее пресловутую женскую «точку джи». Чуть надавил, скользнул губами к головке, чтобы смягчить возможные неприятные ощущения. Но то, как тяжело и томно застонал Миккельсен, можно было принять лишь как за акт капитуляции. Он весь напрягся, сжимаясь вокруг пальца Хью в горячем наслаждении, и хрипло зашептал на чертовом датском — Дэнси хотел понимать каждое слово.       Это так странно возбуждающе — доводить Мадса до чертыханий и тихих стонов одним лишь движением руки. Плотно сжатая от удовольствия линия скул, онемевшая челюсть, рваные глубокие вздохи. Хью гордился собой до невозможности, намеренно расслабляя горло, впуская Миккельсена глубже в жаркую влагу и неторопливо покачивал ладонью в одном и том же месте.       — Черт, Хью! Черт-черт, еще… немного, — перевозбужденный рычащий шепот. Это правда — Мадс только что полностью потерял контроль, сорвался на долгий громкий стон. Хью улыбнулся бы своей победе, но лишь старательнее заскользил собственным языком по уздечке. Длинные музыкальные пальцы попытались сжаться на взмокших кудрях, но Дэнси тотчас отстранился, больше не позволяя ни ласкать себя, ни отрывать от дела. Глубоко в жаре этого тела оглушающе застучал пульс, и Хью с восторгом осознал, что только что довел Миккельсена до грани.       — Остановись, дрянной мальчик! — грубый рык, тяжелое дыхание, крепко сжатая саднящая ягодица.       И не подумает! Хью ускорился, сильнее сжал губы, помог себе рукой, буквально придавливая чужое тело своим весом. И с удовольствием почувствовал горячую липкость на языке. Он держал его так еще долго, сотрясающегося от оргазма, хрипло стонущего что-то похожее на «Хью», собирал каждую жемчужную каплю во рту. Последний раз провел плотно сжатыми губами чтобы отстраниться. А затем игриво обернулся к раскрасневшемуся и обескураженному лицу Мадса и очень явно и показательно проглотил все, что с такой тщательностью собирал. Горько-соленый — любимый вкус виски Хью.              — Смотри, мой мальчик, что ты со мной сделал, — от этого животного рыка у Хью поднялись волоски на руках. Медовый зрачок чернел в темноте, губы припухли и блестели слюной. Разметались по одеялу волосы с проседью. Мадс все еще тяжело дышал, едва придя в себя. И выглядел он так безумно красиво, что его немедля хотелось нарисовать и повесить этот шедевр в картинную галерею.       Мэсс, не позволяя себе отдышаться, вновь набросился на него. Рука подняла Хью за кудри, заставляя прогнуться в спине и повернуть голову. Быстрый взгляд к окну — в темноте отражения мелькнули два напряженных оголенных тела, и Хью тотчас стало еще жарче. Слишком много ощущений: он неотрывно наблюдал за мерными движениями головы Мадса, смотрел на свой багровый от скорой разрядки член, утопающий в губах и глотке. Он почти кончил лишь наблюдая за таким совершенно растрепанным Миккельсеном и вспоминая его стоны. Мадс, уловив это, тут же хитро отстранился, поймал жадный взгляд в оконном стекле.       Пальцы резко перехватили основание члена, одним только ртом Миккельсен терзал распухшую головку, умело водя Дэнси на грани оргазма и одержимости. Несколько минут сладкой пытки, и тот сдался. Он словно всем телом пульсировал до боли, ему было необходимо кончить прямо сейчас, иначе он просто-напросто взорвется. Кажется, именно это Хью и зашептал, умоляя позволить ему излиться в чужую ладонь, рот, да куда угодно.       — Мэсс, я умоляю, папочка… Ох, папочка, пожалуйста… Ещё немного и я взорвусь к чертям!       — Чего ты просишь, мой хитрый мальчик? — такой хрипоты Хью еще никогда не слышал, Мадс рычал и абсолютно точно самодовольно улыбался во весь клыкастый рот.       — Господи, Мэсс. Я… — он захлебнулся стоном от очередных ласковых движений губ, теперь все это стало действительно больно. — Умоляю, позволь мне… кончить!       — Пальцы или язык, мой милый? — Хью сжал в ладонях первое попавшееся, оказалось, что это были бедра Мадса — твердые и сплошь покрытые мышцами.       — Твою мать! — Хью залило смущением настолько, что кожа, казалось, скоро расплавится. Миккельсен выпустил его изо рта, полностью остановился, явно наслаждаясь чужим мучительным стоном разочарования. — Черт с тобой, я выбираю пальцы!       — Неверно, — Мадс усмехнулся, но просьбу исполнил. Обильно смоченные, они скользнули в его расслабленные мышцы легко, безошибочно остановились у простаты, играясь там легкими поглаживаниями. Хью выгнулся до боли в спине, в глазах заплясали огоньки — так хорошо. Еще раз и еще, до болезненного наслаждения в распухшей багровой головке. Но ладонь была на месте — у самого основания, сжимала так сильно, что Дэнси мог бы переживать за свое достоинство. Если бы мог думать в этот момент хоть о чем-то.       Он снова скулил и умолял, бедра яростно насаживались на пальцы почти до предела, но разрядка все не наступала — Хью только мучил свое несчастное тело, доводил себя до безумного желания с каждым толчком.       — Кажется, ты не подчинился моему приказу, — пальцы выскользнули из него, оставляя лишь пустоту и задушенный вскрик. Хью буквально похолодел — он его наказывает. Но Мадс просто не может с ним так поступить — не может оставить без необходимой разрядки, только не сейчас! Хью заметался на нем, пытаясь вернуть пальцы на законное место. — А плохих и непослушных мальчиков нужно наказывать.       — Нет! — Хью буквально зарычал, цепляясь короткими ногтями в упругий живот под собой. Гребанный садист, чертов скандинавский бог! Он и правда заставил его это сказать? — Пожалуйста… — самое проникновенное «пожалуйста» в его жизни. — Умоляю… — самый душераздирающий вздох перед тем, как прошептать в пустоту фургона: — Вылижи меня, папочка!       — Громче!       — Блять! Пожалуйста, вылижи меня, мне это необходимо. Я хочу почувствовать твой…       Ему не дали закончить, сбивчивая речь перетекла в долгий пронзительный стон. Его бедра потянули вниз, еще сильнее раскрывая ягодицы. Влажные губы тотчас прижались к припухшему входу, что-то горячее и скользкое проехалось по всей промежности, по раскрытым мышцам. Это было слишком стыдно, слишком горячо. Унизительно и так прекрасно. Просто слишком! Хью хныкал, бесстыдно двигал бедрами навстречу. Смущение смешалось с чересчур сильным удовольствием, Дэнси не смог бы вспомнить и своего имени сейчас. Крепкие пальцы все еще сжимали его до боли, и это возбуждало еще сильнее. Мадс неспешно ласкал его, изучая бархат кожи изнутри, он не соврал — он и правда вылизывал. Будто кошка новорожденного котенка — нежно, но с силой. Удовлетворился он только когда Хью натурально заплакал от слишком сильных ощущений.       — Я не… не выдержу… больше. Папочка! Я сойду с ума…       — Ты усвоил свой урок? — холод вместо жара, кажется, и пальцы на основании слегка разжались, Хью тотчас заерзал, беспокойно пытаясь вернуть язык на место.       — Д-да! Да, папочка, да! Я буду хорошим…       — Кончай, elskede, — разрешил Мадс, вновь врываясь в него языком и спешно оглаживая чувствительную головку одним лишь пальцем. Хью показалось, что он чертов гейзер — такой сильной и разрушающе прекрасной оказалась разрядка: до судорог в мышцах, до слепоты и оглушающего биения сердца. Дэнси дрожал как осиновый лист, мгновенно обмякшее тело обхватили сильные руки, прижали взмокшую голову к широкой груди.       — О. Господи, — язык ворочался еле-еле, в мыслях царила блаженная пустота. Мадс неторопливо оттирал подтеки их страсти с крепкого живота, кажется, его, Хью, боксерами.       — Мой мальчик, — Мадс элегантно потянулся на постели, позволил Дэнси закинуть на себя ногу и прижаться всем телом. Он наконец-то согрелся и почти провалился в сон. Полностью удовлетворенный и вымотанный. — Мой родной и необыкновенный, такой страстный и прекрасный. Мое маленькое солнышко, моя самая большая слабость, min elskede.       — Что значит это слово? — Хью немного замялся, расслабленное тело почти утонуло во сне. Раньше он не обращал внимания на торопливые датские слова, то и дело вырывающиеся из Миккельсена. Особенно в моменты их страсти, когда тот почти забывал, на каком языке разговаривает. — Dreng — это мальчик, правильно? — Мадс улыбнулся, кивая головой. Кажется, просто сказанное Хью слово на датском заставило Миккельсена почти светиться от радости. — God и min — это понятно. А «эльскю»?       — У тебя великолепный слух, мальчик мой, — Мадс засмеялся очень теплым глухим смехом, от которого сразу все вокруг стало казаться неважными. Он крепче прижал к себе Хью, очень нежно чмокнул его в ухо. — Это значит «возлюбленный».       И в этот самый момент, Хью Дэнси, прилежный семьянин, хороший актер, взрослый, почти сорокалетний мужчина, вдруг ощутил себя юным хрупким мальчиком в крепких руках. «Еlskede» — прошептал он в ответ, засыпая, признаваясь самому себе в том, что так оно и было.