Папочка

      *Уилл делает вид, что лежит на каталке без сознания. На лице кислородный баллон — он должен мешать дыханию, но Уилл чувствует все отчетливо. Его везет целая команда санитаров — взгляд сквозь полуоткрытые веки на пролетающие мимо лампы и белый потолок. Серьезное лицо охранника прямо над ним — нужно сохранять неподвижность. Пищат открывающиеся двери, в нос ударяет запах спирта и латекса.       Снует молчаливая медсестра, лепит датчики к оголенному торсу, подключает пульсометр. Хорошенькая. Такая никогда в жизни не посмотрит без ужаса в глаза такому как он. Но клятва спасать жизни сегодня станет ее приговором. Уилл дожидается, пока она отвернется, аккуратно достает спрятанный в ладони зубец от вилки. И какой глупец додумался дать ему за обедом настоящий металл?       Боли он не чувствует. Вряд ли такие как он вообще что-то чувствуют. Пара движений, с тихим щелчком открывается один замок. Глупая медсестричка отворачивается, настраивая капельницу. Вокруг из охраны никого — тем лучше, это их свидание, негоже кому-то мешать им. Отсоединить второй наручник, бесшумно снять маску, подойти вплотную. Он не будет ее тревожить, позволит самой развернуться. Увидеть. Сделать первый шаг к нему. Сегодня он джентльмен.       Удовлетворенная улыбка, точный резкий удар в трахею. От такого не защититься, точно не ей. Шире распахивается рубашка, медсестра летит на пол. Беззвучная и прекрасная в своей беспомощности. Уилл садится сверху, смотрит жадно, вбирает весь страх ее глаз, чувствуя под руками бешеный стук чужого сердца.       Краем глаза он замечает что-то сбоку. Черный силуэт — его личная галлюцинация. Образ вендиго — убийцы-каннибала тенью скользит к нему. Смотрит горделиво — он им любуется. Подталкивает доказать, что он с ним заодно. Что достоин быть возле него.       — Тш-шш, — шепчет Уилл успокаивающе захлебывающейся медсестре, пальцы его тяжело скользят по лбу прямо к глазным яблокам. Медленно, чтобы она все осознавала, чувствовала свою беспомощность, ощущала близость скорой смерти. Все инстинкты распахнуты на максимум, твердят, кричат у него в голове. Убей. Убей. Во имя него. Голыми руками. — Тш-шш.       Медсестра пытается дать отпор, вскрик выходит из ее горла. Странно — с переломанной трахеей она вряд ли смогла бы кричать. Рука толкает в плечо, и его прошивает болью.       Черт! Хью тяжело задышал, медленно пришло осознание. Где он и кто он. Болью отдают синяки на плече. Статистка под ним засмеялась, прося в следующем дубле быть более аккуратным. Ведь Хью, видимо, слегка переборщил с нажимом. Черт-черт-черт. Дэнси поднял взгляд на спокойную съемочную площадку. Операторы уже готовились к пересъемке, Фуллер переговаривался с Джимом по поводу света.       Хью только что и правда настолько потерялся в роли, что едва собственноручно не покалечил женщину? Брайан перехватил его взгляд, захлопал в ладоши, показал большой палец Мадс, широко улыбаясь. Даже он ничего не заметил. Почему он смотрит с такой гордостью? Любовался его актерской игрой? Что, черт возьми, происходит? Может, психика стала совсем ни к черту.       Еще дубль — Хью сосредоточен как никогда. Двигался он теперь излишне осторожно, застегнутая рубашка промокла от пота. Надавить — лишь слегка, подняться, проследить за отползающей медсестрой. Играть строго по точкам сценария — никаких импровизаций, ничего больше. Хью вспотел как никогда раньше, закрыл глаза при команде «стоп».       — Мы сможем объединить две дорожки? — Брайан задумчиво почесал отросшую бороду. — Ту, до стопа, вместе с последним дублем. Или прогнать Хью еще раз?       Черт, Фуллер решил взять тот кусок. Острый знак его невменяемости — почти клеймо. В бесконечных угрызениях и жгучем страхе съемочный день быстро подошел к концу. Хью хотелось только смыть с себя все это безумие. Дорога до отеля заняла всего ничего, они проделали этот путь молча. Мадс отстраненно курил и глядел в окно. Между бровей у него залегла глубокая складка, лицо казалось усталым. Хью пропустил Миккельсена вперед, открывая дверь ключ-картой. Прямо в прихожей валялось нечто, что Дэнси определил как скомканные джинсы. Черт, он ведь даже не подумал об уборке — просто нацепил табличку «не беспокоить» на дверь перед уходом. Мадс поймал его смущение и просто поднял смятую одежду, отправился со смешком на кухню.       — Пиво-то у тебя есть, Золушка?       — Черт, — в который раз уже Хью выругался сквозь зубы. Так неловко он себя еще никогда не чувствовал. Будто и правда пригласил Мадса к себе только потрахаться. Про все остальное он забыл напрочь со всеми этими потрясениями.       — Ох, Хьюстон, это проблема, — Мадс приблизился, одним пальцем поднял его за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Медленно облизнулся, сверкнул янтарем. — И что же мы будем с этим делать?       Хью перестал дышать на несколько секунд. Он с каким-то неявным страхом осознал, что сам пригласил Мадса к себе. А теперь вот стоит, прижатый к стене, в окружении собственного внешнего и внутреннего бардака, и совершенно не знает, что сделать или сказать. Все мысли абсолютно перепутались. Он боялся. Сам себя, того, что произошло и того, что будет.       — Давай договоримся, min dreng, — Мадс скользнул подушечкой большого пальца меж приоткрытых губ, ласково коснулся кончика языка. — Я схожу в магазин, а ты пока топай в душ. Придешь в себя заодно. Тебе темное?       — Ага, — Хью благодарно выдохнул. Смущение отступило. — Нефильтрованное. Спасибо, Мэсс.       Когда закрылась дверь, Дэнси собрал все силы, чтобы не сползти по стеночке. Горячий душ решил бы все его проблемы — этим он и собрался заняться. Пошатываясь от напряжения и усталости, добрался до ванной. Хью выскочил на улицу так быстро, что совершенно забыл переодеться — на нем так и осталась та самая рубашка. Прикасаться к ней отчаянно не хотелось, так что Дэнси отбросил ее от себя подальше. Так просто — стоять под обжигающей водой, неспешно мылиться. Позволить слезам, лишь паре, скользнуть на мокрые щеки. Дать им смешаться с водопадом. Жар постепенно успокаивал, вода возвращала Хью к жизни. Мыслей в голове не осталось вовсе, только чувство безмятежного спокойствия.       Он поворачивается к своему личному вендиго, сжимает в руках маленькое личико медсестры. Давит с силой, с яростью. Убей. Убей. Ненасытная власть. Вседозволенность. Позади маячит Ганнибал, смотрит с гордостью, показывает большой палец. Эта смерть — одна из многих — в твою честь. Он так хотел увидеть его настоящего, без этих масок и подавленной агрессии. Так вот каков Уилл на самом деле — он тоже черный и позволяет этой тьме взять себя, забраться глубже. Он убил однажды, убьет вновь. Только нужно время.       Хью встрепенулся от аккуратного стука в дверь, кажется, он задремал. Вода смыла с него все мыло и гнусные мысли. Выключил воду, наспех вытерся и замер. Хью ведь не взял с собой никакой одежды. Безумство. Он накинул ту самую рубашку Уилла, в которой сегодня потерялся, даже не застегивая. Обвил бедра махровым полотенцем. Ни к чему обманываться, к концу сегодняшней ночи он будет и вовсе без одежды. Мадс встретил его в дверях, обнял с нежностью. Так вкусно запахло дымом и свежей древесиной — его запах. Хочется искупаться в этом аромате, стать его частью. Миккельсен потянул подбородок кверху, и Хью уже приготовился распробовать эти губы как следует. Вместо этого Мадс тревожно спросил:       — Все хорошо? Если ты беспокоишься или не хочешь — мы просто посидим и поболтаем. Выпьем пива, покурим. Хью?       — Конечно, все хорошо, — Дэнси неуверенно улыбнулся. — Трудный день, захотелось смыть его с себя хорошенько.       — Ты поэтому проторчал в душе целый час? — Мэсс все еще озабоченно сжал распаренные ладони в своих, поцеловал каждую.       — Что? — Хью только сейчас огляделся: номер выглядел гораздо чище, на столе дымилась горячая еда, в прозрачном мини-холодильнике их дожидалось пиво. Как он мог забыться в ванной комнате на целый час? Он ведь был там едва минут двадцать. Хью мгновенно почувствовал липкий холод по спине.       — А, ну да, — Дэнси постарался придать голосу уверенности, улыбнулся широко и тепло, увлекая Мадса за собой в кухонную зону. Нет, с ним все в порядке, это от напряжения — это просто совпадение. — Выглядит аппетитно! Ты приготовил сам?       Мадс галантно придвинул к усевшемуся Хью тарелку с чем-то, что пахло так замечательно, что почти потекли слюнки. Мгновенно заурчал желудок — он ведь так и не поел за весь съемочный день. Сначала Фуллер гонял его по одному и тому же сценарию, потом сам Хью придирчиво отсматривал кадры в лаборатории бюро. Слишком уж много на него навалилось сегодня. Да еще и голод — вот нервы и не выдержали. И сейчас, глядя на дымящееся горячее блюдо перед собой, Хью вновь восхитился. Мадс не любил готовить в обычной жизни, но, конечно, даже это получилось у него отменно.       — Израильская шакшука. Сытное блюдо с луком, перцем и колбасками в соусе из томатов. Подавать с чесноком и двумя хрустящими тостами, — Мадс по-ганнибальски улыбнулся одними губами. Хью вздрогнул помимо воли, но сумел взять себя в руки, улыбнулся, скрывая тремор рук. Повозил краешком тоста жидкий желток, подцепил овощи в соусе. Отправил в рот. Тепло, перец и легкая кислинка — Уилл будто оказался в столовой Ганнибала.       Мадс стащил крышку с бутылки Хью зубом, задорно улыбнулся шипению пива в бокале. Они неторопливо ели, переговариваясь короткими фразами. Первая, вторая бутылка — Дэнси так захмелел от усталости, что почти упал в крепкие объятия, когда они, закончив с ужином, переместились на диван. Шла какая-то нелепая комедия по телевизору, закадровый смех заглушал их собственный ленивый разговор. Руки Мадса обвивали его торс со спины, совсем как тогда в лесу. Губы его что-то шептали на датском, успокаивали, и Хью, не понимающий ни слова, неминуемо проваливался в сновидения.       — Засыпай, elskede, — Мадс аккуратно поцеловал его в висок, удобнее устраиваясь на диване.       Он притирается ближе к горячему телу — он чувствует все желание, разделенное на двоих, слишком большое, чтобы ему препятствовать. Перехватывает крупную ладонь, осторожно очерчивает каждый палец языком. Позволяет ему скользнуть в приоткрытые губы, по-хозяйски устроиться там: обласкать верткий язык, прочертить линию ровных зубов, толкнуться в небо, имитируя фрикции.       — Мне показалось, ты заснул, — хриплый шипящий голос, который хочется слушать и слушать. Мадс такой мягкий и нежный, когда покрывает его щеки и чувствительную шею поцелуями, распаляя их общий голод. Но он хочет другого.       — Нет, я… Хочу. Тебя… — показать дрожь в руках, собственную беспомощность в этих сильных властных руках. Мадс едва слышно рычит, аккуратно разминая клыками мгновенно заалевшее ухо.       Он заглушает все слова своей нежностью, аккуратно вылизывая упругим языком каждую складочку, каждый хрящик, горячую кожу. Пробует его, словно изысканный виски.       — Я так… переживаю, — голос его садится от напряжения, от распаляющей близости, от бесконтрольного желания увидеть его. — Мы можем… сыграть? Как будто в «Ганнибале»?       — Плохой мальчик, ты специально надел эту рубашку? — Мадс не останавливается, скользит второй рукой по оголенному торсу, очерчивает налившиеся грудные мышцы, кубики пресса, останавливается у самой кромки полотенца, просто играясь там с короткими темными волосками. Голос его опускается так низко, что уже похож на животный рык при виде добычи. — Ты выглядел так невероятно сексуально в ней сегодня. Мой смелый и талантливый мальчик.       Уилл млеет от похвалы, жадно вслушиваясь в новые грубоватые нотки этого голоса. Да, теперь все так! Грэм тихо стонет от новой порции легких укусов, вдруг понимая, что все это — было лишь для него. Он хотел впечатлить его, показать свою черноту. Только он может оценить его всего полностью по достоинству. Длинные музыкальные пальцы вновь грубо толкаются глубоко в глотку, и Уилл старательно обсасывает их, обильно смачивает слюной.       — Уилл, ваш рот буквально создан для удовольствия, — Ганнибал заставляет его взять глубже, будто подготавливает его к большему. — Все думаю о том, как прекрасно это будет, мистер Грэм. Как толкнусь туда, в эту жадную горячую влагу. Подготовленную только для меня. Вы бы хотели этого?       Уилл быстро кивает, терзаемый пальцами. Жар его дыхания, порочные слова, сказанные таким обыденным сдержанным тоном — он плавится в этих руках, почти растворяется в океане общего желания. Болезненно сжимаются мышцы внизу живота, возбуждение проходит искрой по всему телу — от бесстыдно чмокающего рта до пальцев ног.       Доктор Лектер крепче прижимает его к себе, обхватывает горло сильной ладонью, заставляя молить о хотя бы еще одном глотке воздуха. Прижимается ближе, и Грэм почти наяву видит, как глаза Ганнибала закрываются от этой власти — он может убить его прямо сейчас, а может подарить удовольствие. И от каждой грани этой двойственности все тело Уилла болезненно сжимается в предвкушении. Что бы он ни выбрал — Грэм ему позволит, потому что он впервые честен с собой. Он так хочет.       Резкий укус в шею — Уилл откидывает голову на чужое плечо, жадный до новой порции боли. Каждое прикосновение электричеством расходится по телу сладкой истомой. Предвкушением. Быстрые рваные вздохи, пошлое хлюпанье и попытки стащить с Лектера одежду — все, что Уилл может себе позволить.       Ганнибал наклоняется к уху в жарком шепоте — Грэм не может разобрать ни слова, только млеет, подается телом все ближе к этому жару. Он сейчас задохнется от такого количества желания и опасности в воздухе, взорвется истекающий смазкой напряженный член. А ведь он даже не коснулся себя ни разу. Это Лектер вновь играет на нем, как на изысканной скрипке, точно зная, куда стоит нажать, чтобы Уилл зашелся в стоне, где прикусить, вызывая тихое шипение.       Недвусмысленно в поясницу упирается твердость его желания. Это лишнее, Уилл и так все чувствует. Все мысли и желания Ганнибала для него враз раскрываются, слетает его костюм. Он видит его чересчур острым — не из плоти, а похожим на черное пятно нефти с ветвистыми рогами. Вот он какой — Уилл любуется. Почувствуй — и он чувствует. Увидь — и он видит. И почти захлебывается в оглушающем желании.       Уилл спешно ерзает у самой ширинки, запускает руку под ткань брюк, нестерпимо хочется коснуться — услышать его слабость — это не прихоть, а необходимость. Сжать пальцы вокруг этой толщины до боли — Ганнибалу она нравится так же, как и ему. Это их личное безумие, в котором нет места больше никому. Оно только для них двоих. От тяжелого хриплого стона Грэм неожиданно выгибается в оглушающем оргазме. Он лишь слегка скользнул за грань дозволенного в прорези этой изящно сшитой человеческой маски, и первое, что уловил — зверский голод. Аппетит, разыгравшийся прямо во время еды — кончил даже не Уилл — это был сам Ганнибал. Испачканное полотенце липнет к ногам, дышать становится в разы тяжелее под натиском этих ярких глаз.       — Любопытно, мистер Грэм. Возможно, нам следует подробнее поговорить об этом интересном свойстве вашей эмпатии на наших сеансах, — Лектер сжимает пальцы на чувствительной головке, вызывая этими простыми движениями неконтролируемый тремор. Уилл пытается оттолкнуть и отстраниться — ощущений слишком много, слишком хорошо, что даже больно. — Я буду вынужден связать вам руки, вы препятствуете осмотру.       Уилл успевает отдышаться, позволяет стянуть запястья позади спины резко вытянутым ремнем из брюк. Длинный и черный, из натуральной кожи — сжимает руки вместе, гремит тяжелая бляшка при каждом движении. Так беззастенчиво открыто и беззащитно — в плену у страшного монстра из сказок. Только вот его, Уилла, монстр — реален. Он не вылезает из-под кровати и не заглядывает в окна многоэтажек. Он стратегически высчитывает каждое свое действие и шаг, тщательно обдумывает любое слово, он привносит красоту и искусство в этот мир страха и потухших глаз. Он — счастливец, что видит красоту там, куда другие боятся заглянуть.       Уилла разворачивают лицом к лицу, усаживают на колени, вертят в руках будто мягкую тряпичную куклу. В одной лишь распахнутой рубашке и с ремнем за спиной. А руки, эти чертовы руки хирурга вновь скользят по его длине, задевая чувствительные места, собирая липкое семя в ладонях. С одним лишь вежливым врачебным интересом, но это далеко не так — Уиллу даже не нужно быть эмпатом, чтобы увидеть страсть в глазах цвета виски.       — Мистер Грэм, вы только что кончили от одного моего голоса, — беспощадная рука ускоряется, Уилл тяжело стонет. Боль отошла на второй план, открывая впереди сладкое предвкушение. Но он не закрывает глаза, не жмурится — жадно всматривается в это лицо, чтобы не только смотреть, но и видеть. Ему нравится голод в этом океане холеного виски, которым Ганнибал ласкает каждый сантиметр тела, каждый изгиб и залом. «Невероятный» — эхом стучит осознание чужих мыслей. Уилл вновь чувствует не только себя, но и его. Каждую жаркую эмоцию, неторопливое движение, скопившееся долгое напряжение. Когда он трется бархатом кожи о чужую мозолистую — это приятно вдвойне. Так не было никогда. Только с Ганнибалом.       — Нам нужно провести больше тестов, чтобы подтвердить или исключить вашу возможность к мультиоргазмичности, Уилл.       Заново обласканные слюной пальцы опускаются к ягодицам в легком шлепке, вполне аккуратно ласкают нежные складки кожи, скользят вокруг, массируют, расслабляют. Горячая ладонь вторит этим движениям над истекающей смазкой головкой, надавливают на бархатную кожу. Медленная сладкая пытка, Уилл нетерпеливо подается на пальцы, за что тотчас получает излишне медленное скольжение. До невозможности медленное, по всей длине — на грани острой чувствительности.       — Дьявол, — Уилл тяжело выдыхает, чувствуя прикосновения на мошонке, на горячей промежности, все еще неторопливые, но требовательные. Он уже стоит на краю, совсем немного — и он вновь кончит. Только не в таком темпе, быстрее, жестче. Ганнибал проверяет его на прочность, нарочито медленно вводит в него один лишь палец, но и этого достаточно, чтобы задохнуться хрипом.       — Да, Уилл? — Лектер выглядит абсолютно спокойно, только рычащий грудной голос выдает в нем нетерпение. — У вас такое выражение лица, будто вы что-то хотите сказать? Может, вы испытываете дискомфорт?       — Нет, доктор Лектер, — пылает лицо от бесконтрольного смущения, сжимаются легкие, пропуская едва слышимые стоны через плотно сжатые зубы. Уилл елозит раскрытыми бедрами по ноющему напряжению, скрытому в джинсе. Даже через плотную ткань он ощущается фантастически крупным и твердым. — Прошу вас, продолжайте.       — Я бы хотел запечатлеть ваш образ навеки в своей памяти. Раскрыть не только ваше тело, но и всю душу, чтобы любоваться каждым штрихом и мазком. Такими изысканными прикосновениями кисти вашей души к холсту мироздания, ведь столь невероятную красоту мог создать только Бог. Мой имаго*, — Уилл готов поклясться, что Ганнибал готов сорваться прямо в этот момент, освободить давно уже пульсирующую от желания плоть и усадить податливое тело сверху извиваться. Он не вслушивается в торопливый шепот у уха, разбирает только пару слов, полностью отдавая свое напряженное тело в эти руки зверского убийцы. Он никогда не причинит ему вред, позволит все, чего он попросит.       Лектер ловит несколько капель пота губами с открытых ключиц, целует каждую морщинку на лице, двигается ниже — мало. Этого мало. К пальцу добавляется второй, сводит его с ума по кругу, толкается вглубь, расширяя тесноту.       — Пожалуйста, — заходится в безумном шепоте Уилл, тянется назад, прогибаясь в спине. Он уже готов, готов полностью и прямо сейчас, он так хочет кончить, чтобы остудить их совместный пыл в своих мозгах, что все тело сводит спазмом, простреливает удовольствием, когда длинные пальцы изучают его изнутри. Ганнибал не спешит, вертит запястьем. Сгибает пальцы — ему любопытно, как отзовется чувствительный Уилл на эту шалость, что будет, если сместить нажим вот сюда, надавить вот так. Черт, он ведь знает, абсолютно точно знает, но мучает, доводит до исступления, ждет, пока Уилл сам не начнет покачиваться и насаживаться, умоляя. Преданный собственным жадным телом.       — Уилл, как вы себя чувствуете? — череда ощутимых укусов прямо в ключицу, озверевшие от вседозволенности пальцы. Господи, он буквально доит его — крепкой ладонью и безошибочно точными пальцами, проходящих в одном и том же месте. Грэм не может сдержать ни громких стонов от этих грубых толчков, ни свое нетерпение, жадно ищущее удовольствия.       — Пре…красно, — Уилл задыхается, кончает вновь с громким скулежом, куда обильнее и ярче, чем в первый раз. Куда более грязнее — он растянут до предела. Два оглушающих оргазма подряд, но Уилл чувствует теперь все еще более ярко — животное желание Ганнибала становится его собственным. Оно вынуждает потерять голову окончательно, молить о большем. О растянутом чувстве принадлежности, о жаре этой твердой толщины, что торчит теперь из расстегнутой ширинки — ни у кого из них нет ни времени ни желания раздеваться, только ненасытный голод, который можно удовлетворить лишь одним способом.              Уилл хочет больше, сильнее, ближе до единения, прижимается к Ганнибалу так близко, что чувствует биение сердца кожей. Слепо тычется приподнятыми бедрами, не в состоянии помочь себе рукой. Самому овладеть бездушным монстром, настроить нужный ритм. Он хочет этой боли, грубости, жестокости.       —Уилл, вас нужно научить терпению, — Лектер рывком поднимает его с бедер, заставляет сидеть в этой слишком открытой непристойной позе и ждать. Взгляд его холодных глаз обводит каждую часть разгоряченного тела, словно он и правда зарисовывает этот образ на подкорке. И Уилл знает, насколько он ему нравится — он чувствует, впитывает каждую эмоцию из их общего раскрытого сознания.       Ганнибал не торопится — смотрит прямо в глаза, медленно откручивает крышку лубриканта, выдавливает на ладонь. Дразнясь, обильно покрывает всю свою длину. Уилл может только завороженно смотреть на эти неспешные ласкающие движения, представляя, что это его рука сейчас скользит по твердому горячему члену, сжимается вокруг, вырывая хриплые стоны. Влажный и горячий бархат головки скользит внутрь неторопливо, нехотя. Тело отказывается принимать в себя эту ширину, но Уилл настойчиво садится, руки на его бедрах сжаты так сильно, будто боятся потерять. Он не слышит ничего вокруг, только чувствует, как слегка саднит кожа, как он призывно раскрывается все сильнее и сильнее. Боль, такая сладкая, что ее хочется испытывать раз за разом — ведь Ганнибалу так хорошо, а, значит, и ему. Он принимает в себя всю длину и рвано выдыхает. Наконец. Это то, чего они оба хотели — стать одним целым.       Ганнибал под ним сдержанно откидывает голову на диванную подушку. Только жар на щеках и безумные темные глаза выдают его желание. Остервенелые движения бедер: Уилл насаживается до упора, сразу, не дает себе привыкнуть, чувствуя что-то неожиданно новое, такое запретное. Он охотник, под ним его жертва. Он нагоняет ее быстрыми скачками тела, трением сочащейся влагой головки. Жертва убегает, едва двигая бедрами, каждый раз чуть меняет угол наклона. Пока оба они не находят то, чего ищут. Безоговорочное понимание — Уилл видит четко, каков Ганнибал. Лектер — каков Уилл. Теперь они движутся в унисон, наполняя друг друга едкой похотью, обрывками стонов, шепотом фраз.       Хью обнаружил себя уткнувшимся в горячее от возбуждения плечо. Собственное семя его разлилось клеем между телами, скрепляя их в одно целое. Пульсация внутри, отголоски боли, в обрывках воспоминаний похоть на лице и утробное рычание Мадса-Лектера — он насаживался столь жадно и бесстыдно на него, скользил всем телом, извиваясь, умоляя быть жестче и жестче. Он чувствовал что-то доселе незнакомое. Невероятное. Быть Уиллом оказалось так правильно и возбуждающе — словно сам Хью родился, чтобы быть таким. Дэнси позволил Миккельсену затащить себя в душ, расцеловать каждый сантиметр дрожащих рук и ключиц.       — Вот так, мой мальчик, мой нежный, нетерпеливый мальчик, min elskede, — Мадс ласково шептал ему на ухо, гладил, прижимал к себе, мылил уставшее тело. Хью позволил себе полностью расслабиться в этих умелых сильных руках. То, что с ним происходило — пугало до чертиков. Он слишком переплелся с Уиллом, позволил ему управлять собой. Он отчетливо хотел Мадса этой ночью, но не в роли Ганнибала и Грэма. И все же, засыпая в сильных объятиях, Хью прогнал все мысли прочь. Кроме одной, не совсем понятной — как будто и не его вовсе.       Он поймал свою змею. Раз и навсегда.