Теория принятия

Полина замирает на месте, как вкопанная, не в силах даже обернуться на обжигающе ледяной шёпот. Он будто проник сквозь барабанные перепонки, наполнил голову свинцовой пылью, затёк по венам до внутренних органов. А самое тупое. Смешное. Страшное. Что этот голос она узнала. Никогда его раньше не слышала, но сейчас, даже не оборачиваясь, точно знала, кому он принадлежит. Потому что взгляд. Который ощущается почти физически, мечется где-то по спине, расходясь холодными ниточками, пронизывающими каждый из тонких позвонков. От которого мурашки по спине, или, может, это всего лишь сквозняк, что гуляет по пустынным школьным коридорам, ведь не может же быть мурашек от одного только взгляда? Не может ведь? И Полина не знает, просто не чувствует сколько проходит времени — может, секунд десять, что тянутся целой вечностью, прежде чем на её плечо опускается ладонь. Взгляд прошибающе холодный, а руки, внезапно, тёплые. Длинные тонкие пальцы слегка надавливают на плечо, заставляют обернуться. Небрежно, смазано, почти не касаясь, но так настойчиво, что не получается не поддаться. Пол оборота на месте, и весь коридор просто сжимается до размеров холодных зелёных глаз напротив. — Что ты тут забыла? — прилетает вдогонку ещё один вопрос, хотя и на первый ответа не последовало. — Я просто искала большой зал. — голос предательски дрожит, резонирует от тонких стен вокруг и распадается в повисшей тишине. Даже возня за углом прекращается, затихает, и Полина в отсутствии звуков слышит своё сбившееся дыхание — наверное, обычно так дышит загнанный зверь — коротко, часто, рвано и совершенно беспомощно. — Какая тупая ложь. — распадается на ледяную крошку голос, забираясь еще глубже в голову, — Любая собака в этой школе знает, что в конце шестого крыла тупик, сюда никто просто так не ходит. Повторяю вопрос, что ты тут забыла? Страх сковывает внутренности тугой веревкой, от безвыходности хочется заскулить, съехать вниз по стенке и лечь в позу эмбриона. Губы даже не слушаются, она сбивчиво бормочет что-то невнятное про карту, куратора, первый день и несчитанные одинаковые коридоры. И в попытке успокоить бьющееся наружу сердце, через силу делает глубокий вдох, медленно, проникающе и до самых краев, в ту же секунду жалея о необдуманном решении, когда в ноздри щупальцами заползает чужой запах. Просто он чересчур близко, настойчиво, слишком ярко — пахнет сигаретным дымом, ментоловым гелем для душа, а ещё чем-то тёплым, мускусным, глубоким, так, что за долю секунды вверх, плотно заполняя стенки черепа, обжигающе и совершенно непрошено. Так, что дыхание напрочь перехватывает, шестерёнки в голове сбиваются и совершают лишний оборот, она рьяно ловит губами воздух, мечется испуганным взглядом по безжалостно пустому коридору в попытке отыскать надежду на спасение. А бледного лица напротив вдруг касается лёгкая ухмылка. Его глаза становятся темнее, взгляд, блуждающий до этого где-то по стене за её спиной, впивается оскалом, заставляя сильнее вжаться в вертикальную поверхность. — Ты боишься меня? — приглушённо и почти ликующе. Это даже не вопрос, скорее утверждение, также повисающее без ответа. Он рвано выдыхает, и, будто бы, склоняется ещё ближе, так, что дальше слова касаются почти физически, разлетаясь по коже тихим и хриплым шёпотом: — И правильно делаешь. И этот шёпот будто замыкает что-то внутри, шестерёнки слетают и со звоном валятся вниз, механизм выходит из строя. Если до этого она не могла сдвинуться с места, то теперь просто застыла — вся, от начала позвоночника до самых кончиков пальцев, не в силах даже дёрнуться и пошевелиться. Даже зрачки не двигаются, потому что взгляд скользит неровным зигзагом в пределах всего пары сантиметров — от тёмных глаз до тонких светлых прядей, спадающих на его лицо. Когда угла слева вдруг касается темная ладонь, а через секунду из-за стены показывается темноволосый парень, которого Полина уже видела утром, она почти вслух облегченно выдыхает, понимая, что больше не в силах выдержать игру в гляделки, в которой с разгромом проигрывает обжигающе-ледяным глазам. — Фара, у нас гости? — цедит парень приглушенно, — Принцесса, ты не заблудилась? Голос звонкий, заставляет почти невольно запрокинуть голову, чтобы непристально рассмотреть собеседника. Волосы длиннее, чем ей показалось издалека, собранные в неаккуратный хвост, а те, что не дотянулись до резинки, заправленны за уши двумя плоскими прядями. Черты лица аккуратные, ровные, а больше она ничего не успевает разглядеть, потому что между их лицами на стену с почти оглушительным хлопком приземляется ладонь. — Здесь я задаю вопросы, Морти. — бросает, даже не повернув головы в его сторону, а Полина так и остаётся прижатой глазами к месту, где только что было лицо парня, а теперь покоится тонкая рука, обтянутая светлой кожей. — На меня смотри. Властный тон, звучный, негромкий, но понятный от и до. Такой, что невозможно ослушаться, и она возвращается к худому лицу, снова окунаясь взглядом в зелёные глаза напротив. Такие глубокие, будто сразу и тёмный лес, и перечная мята, и ледяное озеро. Но где-то там, почти на дне, зарыто в илистый песок что-то густое и нечитаемое, а сквозь толщу наружу рвётся лишь плохо скрываемая злость, усталость, почти раздражение. — Ты ничего не видела и не слышала, ясно? — он дожидается короткого кивка с её стороны и продолжает разрезать тишину металлическим голосом, — Если хоть одна живая душа об этом узнает, у тебя будут большие проблемы, это ты тоже хорошо понимаешь, я надеюсь? — Да. — отвечает Полина еле слышно, на выдохе, почти не дав ему закончить. — Тогда брысь отсюда. — он вдруг склоняется к ней, от чего она нервно дёргается, больно ударившись лопатками о стену, но он лишь забирает яблоко, лежащее на стопке книг, с хлопком вгрызается в него зубами, лопая тонкую кожуру, и кивает головой в сторону, — Проваливай, говорю, ты оглохла что ли? Это даже до обиды смешно, что для того, чтобы двинуться с места, ей всего лишь было нужно его разрешение. Как только последняя фраза повисает в воздухе, Полина срывается в обратном направлении, на автомате пересекая бесконечные коридоры и даже не задумываясь над тем, куда они её приведут. В какой-то момент ноги сами переходят на бег в нелепой попытке убежать, спрятаться, укрыться от прожигающего взгляда, что всё ещё стоит перед глазами. Хриплый шёпот будто впитался в барабанные перепонки и теперь как заезженная пластинка крутится в голове без остановки. Хочется закричать от бессилия, рухнуть где-то возле многочисленных стен и просто забыть всё это как страшный сон. И она бы наверняка рухнула, но из-за ближайшего поворота вдруг выруливают несколько девочек, среди которых Полина видит Соню, и по инерции влетает в неё, чуть не сбивая с ног. Та даже вскрикивает, оборачиваясь и выставляя руки в защитном жесте, но тут же успокаивается, увидев перед собой Полину. Правда когда в полумраке она рассматривает её лицо, спокойствие мгновенно стирается: — Всё нормально? — напряжённо разглядывает её Соня, — Ты будто привидение увидела. Она хихикает и пытается шуткой разрядить обстановку, но если Полина сейчас и засмеётся, это будет больше похоже на истерический припадок. — Да, всё хорошо. — почти уверенно врёт в ответ, — Я просто немного потерялась, когда шла от куратора. Соня вглядывается в пространство за ее спиной, пытаясь сложить в голове карту и место нахождения, и её брови немного хмурятся: — Ты сейчас откуда вообще при...летела? — она пытается верно подобрать слово, описывающее её внезапное появление, и кивает вглубь коридора, — Там если что шестое крыло, тупик и ничего нет, отметь на карте, нечего там шляться. Да как бы ни так. — Есть хочу смертельно, пойдём на ужин? — Соня указывает головой в сторону лестницы, параллельно запихивая какие-то бумажки в рюкзак. — Идём, да. — отрешенно отзывается Полина, оборачиваясь назад и снова ловя глазами оглушительную темноту. «Нечего там шляться» — самая здравая мысль за сегодняшний день, жаль, что такая несвоевременная. В большом помещении столовой немноголюдно, после наступления темноты на потолке зажглись длинные плоские лампы, озаряющие тёплым светом, на пустых столах кое-где остались подносы, то ли от обеда, то ли от ужина, а прямо возле окна компания парней жадно уплетают пиццу из доставки. — Многие вообще на ужин не ходят. — поясняет ей Соня, пока они пробираются между пустых столов, — Заказывают себе доставку, можно даже в комнату протащить и поесть, если Изольда не спалит, Донечка нам разрешает так делать. Ты нашла её кстати? — Не-а. — отстранённо отзывается Полина, подходя к стойке и рассматривая тарелки с едой на раздаче. — А что ты делала столько времени? — удивленно поворачивается на неё Соня, и со смехом добавляет, — Фотку Голубина стояла рассматривала? Лучше бы фотку. Но даже одно его имя вызывает лёгкую тошноту, сдавливая внутренности, заставляя снова ощутить себя беспомощным зверем в ловушке. Видимо, это видно на её лице, как на ладони. — Евсиченко, я за тебя бояться начинаю, ты белены что ли объелась. — Соня стягивает с полки тарелку «карбонары» — Пасту будешь? — Не. — машет головой Полина, но понимает, что живот урчит пустотой и поесть всё же нужно, — Я долго была у куратора, потом искала большой зал, поэтому не успела найти Евдокию. — Ну бог с ней, найдём, надо будет не забыть ещё спортивную форму взять, у нас завтра физра. — она отталкивается бедром от стойки и разворачивается с подносом к одному из пустых столов. Полина в итоге берёт с полки какой-то салат и небольшой кусок пирога, в надежде, что в горло пролезет хотя бы один кусок, и направляется следом за Соней. — Что Елена Александровна тебе рассказывала? По карте ты ничего не поняла, как я вижу. — Да. — обреченно отвечает Полина, плюхаясь на стул. — Блин, Евсиченко, тебя просто сегодня не заткнуть, ты такая разговорчивая, просто ужас... — иронизирует Соня, отпивая морс из прозрачного стакана, на что Полина лишь легко усмехается. — Просто как-то слишком много всего дня одного дня. — устало отзывается она, ковыряя вилкой листья в «Цезаре». Слишком много всего дня одного дня. Для одной школы. Слишком много всего для одной Полины. — Да ты не переживай! — Соня ласково теребит её по плечу, — Школа примет тебя с распростертыми объятиями, вот увидишь. Пока объятия больше смахивают на удушение. Полина кивает, стараясь улыбнуться как можно искреннее, и у неё это кажется даже получается, потому что из Сониных глаз исчезает прилипшее беспокойство, и она отвлекается сначала на то, чтобы покончить с пастой в своей тарелке, а потом на подробное объяснение карты территории — так сказать, индивидуальное руководство для чайников, у которых проблемы с ориентацией на местности. Спустя минут сорок и пару пучков Сониных нервных клеток, Полина всё же понимает принцип карты и даже странно, что вокруг после этого не сбивается стайка ангелочков с арфами, поющих «аллилуйя». — Теперь нам надо найти Донечку. — резюмирует Соня, поднимаясь с места и вручая Полине карту, — И где мы будем её искать? Полина вглядывается в древне-перуанский шифр, который эти странные ребята зачем-то называют картой, и спустя всего (!) двадцать секунд, наконец тыкает пальцем в район правого сектора на втором этаже. — Эврика! — ликует Соня, — Теперь точно не заблудишься и не будешь ходить по тупикам, пойдём. — Хотелось бы в это верить. — бормочет Полина, и, выходя из столовой, ныряет вслед за девушкой на лестничные пролёты.

***

— Да пиздец. — сокрушается Слава, бросая десятую, кажется, попытку сдвинуть с места обездвиженное тело плотного парня, — Может нахуй его, пусть тут полежит, придёт в себя? — Ты лучше в себя приди, блять. — огрызается на него Данил, — Давайте бросим обдолбанного еблана прямо в школьном коридоре, гениальная идея, интересно даже, что может пойти не так? — Да сюда всё равно никто не ходит... — не унимается Морти, отпинывая ногой бедро парня и усаживаясь рядом, — Других вариантов у нас всё равно нет. Тишина тёмной комнаты в конце шестого крыла к ним как всегда добра и дружелюбна. Она обволакивает каждый сантиметр вокруг, пропитывает умиротворяющим спокойствием, и Глеб залипает в одну точку, даже не отвлекаясь на бессмысленный разговор. Это место когда-то было кружком макраме или вроде того, а потом под него отдали помещение побольше, а этот коридор забросили, потому что пристройка с внешней стороны здания стала загораживать свет. Окна заколотили — всё равно они закрыты новым корпусом ядерной физики, а глубокие оконные проемы в стенах остались. В эту часть здания никогда никто не совался — все знали, что здесь нет ничего, кроме пустых старых комнат и пугающей темноты. Идеально, когда хочешь, чтобы тебя никто не трогал. Глеб часто приходил сюда один и подолгу рассматривал в полумраке узоры на потолке, сложённые в неаккуратную старую мозаику из красно-кирпичных и темно-зелёных кусочков. Чем-то рисунок ему напоминал «Танец» Матисса — картину, которую очень любила его мать — кривые причудливые спирали отчетливо смахивали на танцующих человечков, а может, это только больному и одинокому сознанию так хотелось думать. — Че с новенькой делать будем? — вдруг вспоминает Данил, и Фара нехотя отвлекается от разглядывания потолка, — Она вообще что-то слышала? — Как вы орали, так, блять, странно что вас вся школа не услышала. — устало огрызается он, и Панк хмурится, видя, как тень злобы мелькает на бледном лице, — Но она никому не скажет, я почти в этом уверен. — Почему? — удивленно поднимает брови Данил. — Потому что от того, как Фара на неё смотрел, даже я обосрался, а что там с ней случилось, я боюсь представить. — мрачно смеётся Слава, — Я тоже думаю, что она не такая тупая, чтобы кому-то пойти рассказывать. — Хуею просто с вашего спокойствия. — в ответ на реплику Панка Фара даже слегка выгибает бровь, — Что ты смотришь на меня? Конечно, твой-то папаша тебя прикроет, а мой расстреляет меня прямо из табельного оружия. — Моему просто похуй будет, и я даже не знаю что из этого хуже. — задумчиво цедит Слава, колупая облупившийся подоконник. Лежащий рядом парень начинает подёргиваться, а с его губ слетают сдавленные то ли стоны, то ли всхлипы, и все трое оборачиваются на источник звука. — Он же не сдохнет? — Данил первый нарушает тишину, — Так-то там дохуя было, когда он высыпал. — Ой, блять, успокойся бога ради. — раздраженно машет рукой Слава, — Он как-то два зипа соли снюхал и не умер, а тут, можно сказать, экологически чистый продукт. — Хуелогически. — мрачно повторяет Данил, склоняясь к лицу парня, что уже съехал вниз по некогда бывшему подоконнику. В тишине всё ещё слышно его прерывистое сопение, Бумагин сосредоточенно рассматривает закатанные белки его глаз, то ли морщась, то ли хмурясь — хер разберёшь в темноте, что он там делает, Слава от нечего делать колышет в воздухе ногой, периодически сбивая амплитуду и попадая по хлипкой стене пяткой старых вэнсов, за которые регулярно огребает от Изольды по самое не хочу, а Глеб... Глеб изо всех сил пытается заставить себя успокоиться, потому что сопение, бурчащий что-то себе под нос Панк, маячащая туда-сюда перед глазами нога Морти, отбивающая к тому же сбивчивый ритм от старой стены, вызывает внутри волну раздражения. Конечно, всё это лишь катализаторы, что собирают изнутри будто шпателем скопившееся за день напряжение, концентрируя его в одном месте, а именно, где-то глубоко внутри головы, и хочется немного проломить кости черепа, лишь бы выпустить наружу то, что бьется тупой бешеной птицей изнутри. И он прекрасно понимает, что злится не на них, а на ситуацию — хоть Панк и говорит, что отец его отмажет, Глеб очень ясно и точно понимает, что второй раз вытаскивать его из тюрьмы никто не станет. Последний разговор в стенах их дома после того, как Глеба приняли в начале каникул где-то в питерской подворотне с зипом травы, очень ясно дал понять, что при очередных проблемах с треклятой двести двадцать восьмой он будет сам за себя. Сейчас его нервирует до зуда под кожей то, что он стал зависим от молчания чужого человека. Будто дал в руки ниточку, за которую можно подёргать при желании, и вариантов, как эту ниточку оборвать, катастрофически мало. Откровенно говоря, их нет вообще. Но в то же время он понимает, что если эта ниточка хотя бы раз попробует потянуть его, он дёрнет её назад с такой силой, что неумелый кукловод полетит прямиком в оркестровую яму. Но эта ниточка точно не дёрнется. Даже не натянется. Он мог бы даже поспорить, потому что знает наверняка — видел своими глазами в каждом её нервном вздохе, во взгляде, что загнанно метался по пустым стенам. Испуганные льдисто-голубые глаза навязчиво бликуют в воспоминаниях, и страх, которым они наполнены до самых краёв, дарит почему-то почти убаюкивающее спокойствие. Из дрожащих пальцев выдернуть ниточку очень легко, нужно только совсем немного подождать.