Яма на двоих

      Я смотрела, как кровь стекает с полированного, серебристого лезвия, и не ощутила ничего, кроме пустоты, такой огромной и всеобъемлющей, что я чуть не скатилась на пол. Мне резко подурнело — не от вида крови и тел, а от нахлынувшей усталости. Плоть недвусмысленно дала понять, что пора отдохнуть. За собой мы оставили след — извилистый, чёткий, как течение реки. От верхних этажей, по лестнице, по лабиринту узких коридоров…       — Плечо, — сказал он, и я через силу кивнула. На самом деле ран было больше: на животе, на ноге, на шее, но все они не серьёзны. Плечо же мне вывихнули, а может, и сломали. Помнила лишь острую боль, когда вражеский меч метнулся ко мне и рассек воздух рядом с лицом. — Дай осмотрю.       — Нет, — отчеканила я. — Отрежь мой рукав и перевяжи. Нет времени.       Где-то там лежит труп моего сына, моя возлюбленная защищает раненых, в последний раз, когда я видела лучшего друга, он валялся на полу, и из его широко распахнутых глаз шла кровь, а мы со старым душегубом буквально прорезаем себе путь от собственной смерти. Горшочки с гремушку смесью собственного приготовления мы установили на крыше, и синие фитили должны догореть с минуты на минуту.       Он так и сделал. Потом мы посмотрели друг на друга — вечность длиною в мгновение, — и кивнули каждый своим мыслям.       — Ты выросла, — сказал наставник, снова взялся за топор, и мы пошли дальше. Чисто. Чисто. Чисто. Такое ощущение, что мы убили всех, кого могли, но я точно знала: это только начало. — Ореола не говорила, где встретимся?       — Нет, — я разозлилась. От боли. От усталости. От липкой тёплой крови, сползающей по шее. От неопределённости. — Если ты забыл, у нас и плана не было.       — План был, — настаивал он. — Только сырой.       Я снова подумала о Яде, и в этот момент мы ворвались в следующую дверь. Там нас уже ждали, и мы вступили в битву. Сверкали клинки, вспыхивала рубинами кровь да бились о стены темной каморки крики умирающих. Мы вдвоём против семнадцати. И мы побеждали, лавируя в непроходимых джунглях из движущихся тел, из металлических, лязгающих лат, из мечей и щитов. Я думала о Яде, о своём мальчике, о самом красивом дракончике на свете. Его глаза были моими глазами, а чешуя — Ореолы. Я вспомнила, как оглушительно звучал треск его расколовшегося черепа и как медленно растекалась багровая лужа под ним.       — Там лестница! Вперёд!       Я неслась туда, вниз, по скользкой от крови лестнице, мечтая лишь оказаться в утешительных объятиях своей королевы и вдохнуть запах её волос. Теперь, когда зло отобрало самых близких, только мы друг у друга остались. Драконята Судьбы. И среди них две драконихи, сломленные, не понимающие, как теперь жить.       Я должна быть рядом с Ореолой. Это мой долг.       Перед ними была лестница, гигантская лестница, тонущая в дыму, в мерцающем свете факелов и огня в железных корзинах. Я вздрогнула. Внизу, далеко, ожидали вооружённые люди.       — Я устала, — сказала себе, чем ему.       — Я тоже, — признался наставник и сделался вмиг старым и немощным, точно был старше самой Яшмовой горы. Но тут он взвесил боевой топорик в сильной руке.       Мне расхотелось идти туда, в колышущуюся, как парус, мглу, с окровавленными мокрыми тряпками, которыми мы неуклюже обвязали свои раны, с полной отрешенностью, под которой прятали ярость, боль и желание умереть вместе с тем, что потеряли. Я хотела к Ореоле. Но не так. Я хочу к ней живой.       — Отсюда есть другой выход?       — Нет. Только эта лестница, — убийца судорожно вздохнул. — Хочу увидеть небо.       Я всхлипнула.       — Идём.       — Идём, — и добавил назидательным тоном: — Держись ближе ко мне.       Кованные ботинки загрохотали по ступенькам. До первой площадки мы дошли быстро, как нож в масло, и наемники, хорошо подготовленные мускулистые мужчины, отступали, удивленные нашим спокойствием. Они умерли тут же. И через мгновение ещё трое прыгнули к нам, озверевшие от страха. Убийца быстро шагнул навстречу и рубанул, как будто тело было деревом, и во все стороны брызнула крови. Я выглянула из-за его спины вперед, обманула финтом, рассекла горло, закружилась и уступила место. Лёгким движением он вогнал лезвие топора в шею, вырвал, и крик оборвался, не начавшись.       Лестница была узкая, такая узкая, что люди перед нами выступали по одному, и убивали мы по очереди, хотя, бывало, мне удавалось балансировать на самом краешке, помогая быстрее расчищать дорогу. Я гладко хлестнула первого под пах, он — второго в живот. Третий хотел спастись прыжком вниз. Не успел.       Учитель отер с лица брызги крови.       — Спокойнее, Цунами.       — Я спокойна, — нет, я думала о Яде, но уже сквозь призму толстого льда.       — Мы должны увидеть небо. Ты должна увидеть Ореолу.       Следующая тройка. Клинок, крик, смерть. Густая кровь капала в бесконечность, стекала по ступеням. Глаза у него были дикие, он и сам был похож на зверя. Я быстро ударила наискось, отбросила древко. Вторая площадка была уже близко. Кто-то кричал, приказывал убить нас, слал своих парней вперёд и вперёд. Сказал, что выебет их всех в жопы, если они нас не убьют. На ступенях топот. Крик. Блеск мечей.       — Хорошо, Цунами. Но спокойнее, — сказал человек, что в аффекте мог не заметить, как убивает своих, что реагировал на каждую мелочь слишком резко. — Не тычь от плеча, если можно — от локтя.       — Тогда подвинься. Они идут, — сказала я бесцветным голосом, и старик подчинился. Я сметала их с нашего пути, будто была шквальным ветром, а они стогами сена, будто я пожар, они — лес. Может, это и не я была. Может, тело убийцы действует отдельно от разума, разума, потревоженного, крошащегося под натиском подступающего безумия.       На четвёртой площадке мы остановились, замерли, привалившись к стене. Свист при дыхании говорил, что в нас что-то неправильно, что мы отдали больше, чем могли. Головокружение. Озноб на смену боевому жару. Сколько убито? Сотня? Две сотни? А сколько вообще людей в этом отвратительном месте? Хотелось пить. Есть. Уснуть и не проснуться. Но выбора не было: нужно продолжать идти, ради неба и Ореолы, ради Яда и Глина, которому отрубили ноги, ради всего Братства. Фитиль должен был догореть, но взрыва не последовало, или я его не услышала. Мы переглянулись.       — Ты же хорошо их спрятала? — спросил он.       — А ты? — парировала я, и волна злости отняла ещё сил: я закачалась, опершись на меч, как на посох, и в груди невыносимо заболело. Кажется, сознание, как и тело, куда-то падало. Но кто-то подхватил меня — ладонью прижавшись к сердцу, обхватив за живот, серебряной магией обнимая уставший разум.       Я опешила, когда услышала:       — Отдохни, доченька.       Доченька…       Как в свете дня вещи, которые не видны ночью, становятся явными, так и это слово открыло для меня больше, чем все ранее сказанное наставником. Его поступки, его мотивы стали понятны. Он пришёл не только спасать братьев по оружию, но и своё неродное дитя — меня… меня.       А ещё мстить за внука.       Грохот. Крик:       — Арбалетчики! Лучники!       Спросила с придыханием:       — Как будем выкручиваться?       Он стал рыться в сумке. Я села рядом, перебирая тайные кармашки, трясясь от усталости и гнева. У нас оставались считанные секунды до столкновения. Мы одновременно посмотрели наверх. Взрыва так и не последовало.       — Есть идея. Но тебе она не понравится.       — Я уже поняла, — кивнула. — Возвращаемся. Гоним их как можно ближе. Но сперва…       — Да, сперва надо расчистить себе дорогу.       Это и планом едва можно назвать, но выбора, как я уже говорила, не было. Стоило только уповать на судьбу, что фитили зажгутся вновь и мы успеем сбежать. Или что горшочки взорвутся без нашей помощи и верхние этажи не обрушатся нам на головы. Но как зайти за спину толпе вооружённых солдат на узенькой скользкой лестнице? Нет, плохой план, так не годится…       Если только рискнуть…       — Нет, — решительно сказала я и встала впереди, как раз когда площадкой ниже показались враги. Они выстроились вдоль лестницы и дружно выстрелили. Мы и так, и так не жильцы, подумала я. Но к Ореоле я хочу. И попрощаться с сыном хочу. Желание жить и добраться до них любой ценой, даже если цена равняется моей жизни, душили меня противоречиями. — Идём дальше.       — Но…       — Небо. Ты сам сказал. Небо.       Плевать, взорвутся или нет. Плевать, куда идти и через что пройти — хоть как-нибудь.       Мы шли вперёд, и волосы нам расчёсывала поднятая стрелами буря. Свистело оперение, блестели наточенные чёрные и серебристо-стальные, смазанные дерьмом и зельями наконечники, ломались древка. Я чувствовала, как напрягается натянутая тетива, как слезятся глаза напуганных нашей невозмутимостью стрелков.       Я вспомнила, как страдали мои друзья, как страдала я. Вспомнила, как мой злейший враг и верный друг, Джон Сноу, упал на пол своей сырой камеры и громко разрыдался после долгого молчания. Он сперва смотрел в стену, потом что-то прошептал и закричал, давясь слезами. Они надругались над ним. Потом был Глин — на наших глазах ему отсекли обе ноги, и я, будто птица, билась о прутья своей тюрьмы и выкрикивала его имя. С ним в камере были наши братья по оружию. Не знаю как, но они остановили кровотечение. Не знаю как, но он выжил. Но я помню, что он не просыпался, и Звездокрыл даже подумал вслух, а не умер ли наш Хранитель. Ещё был Шут, его ослепили, и после из серых безжизненных глаз днями напролёт текли желтые гнойные слёзы. Был момент, когда меня выволокли из камеры, привязали к стулу, надели противогаз и сжимали трубку, через которую поступал кислород. Тогда я трепыхалась, как в припадке и каждый раз теряла сознание. И теряла его, надеясь, что умру. Спустя год заключения у другой пленницы началось заражение: она нечаянно поранила ладонь о ржавый замок при попытке побега. Ту попытку предприняла не только она. У еще одного моего друга давно зрел план, план трусливый, но понятный любому из нас. Бежать при первой возможности. Бежать одному, невзирая на данные клятвы.       Мы шли вперед.       И я знала, за что сражаюсь… за что убиваю.       Когда прогремел взрыв, никого в живых, кроме нас с будущим Королём-Фениксом, не осталось.