Blood//Sand

      Тсукури Дейдара раздражает Сасори. Мальчишка из Камня, внук Цучикаге, шумный и упрямый, а ещё настырный. Но умный, умнее, чем кажется. И именно поэтому из всей сетки информаторов в Камне Сасори предпочитает именно его.       Шиноби-подрывники — большая редкость, но Дейдара в своём деле действительно искусен. Сасори может сколько угодно в спорах с ним называть его ремесло клоунством, но он был бы глуп, если бы не признавал реальную силу техник мальчишки. Возможно, мгновение взрыва, как считает Дейдара, и не искусство вовсе, а пустой фарс, но силу этот фарс имеет огромную и разрушительную.       — Сопляк, — презрительно припечатывает Сасори в тысячный раз, когда спор доро́гой выводит его из себя.       — А вы — старик, м! И взгляды у вас закостенелые! — ярится Дейдара и взмывает вверх на спешно слепленной уродливой птице, строение которой, на самом деле, более чем оправданно с точки зрения ведения боя.       Сасори даже тратит чакру — для себя во многом — на то, чтобы закатить глаза, хоть блондинистый хам этого и не увидит. Уважению к старшим Дейдару, очевидно, научить забыли, уделяя слишком много времени его Кеккей-Генкай.       Дейдара зовёт его мастером, и в этом обращении уважения по тону меньше, чем прудов в пустыне Демонов, и Сасори мечтает изменить своей холодной выдержке и отвесить ему хороший подзатыльник, но мечты остаются мечтами. Мальчишка дразнит его, испытывает удовольствие, выводя его из себя, но эмоций так и не добивается, потому смешно злится сам, дуется, хотя уже не такой уж и ребёнок.       Когда Дейдара неожиданно просит, догоняя его уже на границе Камня:       — А возьмите меня в Суну! — Сасори не сразу понимает посыла.       По малолетству это чудовище бывало в Суне, даже поладило с дочкой Казекаге, и отчего теперь так яростно просится, сначала неясно. Сасори думает даже, не в горячей ли крови дело — мало ли, мир посмотреть захотел, решил начать с знакомых мест, отпросился у деда.       Дело и правда в горячей крови, и понимает это Сасори после первого же (ни черта не) осторожного вопроса о новом Казекаге.       — Вы виделись, когда ты был ребёнком. Не помнишь? Да и в Иве Гаара был недавно, — пожимает плечами, а сам смотрит, как чужие уши подозрительно ярко розовеют.       Гаара и правда был. Не без подачи бабушки, это она настояла на встрече со стариком Ооноки: хоть он ворчлив и несговорчив, дипломатия превыше всего, поэтому Гааре пришлось ехать под косвенным, высосанным из пальца предлогом о знакомстве и подтверждении контракта о мире. Старейшинам это не понравилось, очень не понравилось, но Гаара не особенно обращал на них внимание. Взгляды Чиё — возможно, всё же привитые хмурым мастером марионеток — казались ему более актуальными сейчас, при попытках Пятёрки Каге наладить шаткий мир.       Гаара был в Иве… А, едва вернувшись, примчался к Сасори (разумеется, степенным шагом пришёл, как и подобает Казекаге), какой-то слишком уж для себя нервный, держался зажато, как всегда молчал, но молчание это было почти просящим. Сасори ни единого вопроса не задал, лишь только, проходя раз мимо, чтобы забрать деталь для новой марионетки, погладил его по алым растрёпанным волосам. Это не его дело. Захочет, расскажет.       На столе у Гаары селится фигурка маленькой свиньи с огромной дырой вместо пятачка, белая и несуразная, как и все «творения» Дейдары. И фигурка эта отчего-то приводит Гаару в смятение всякий раз, как он смотрит на неё. Сасори слышит, как учащается ритм его сердца, видит, как прямой взгляд опускается, мечется по стенам, как всегда безэмоциональное лицо напрягается сильнее обычного, так и не складываясь в определённое выражение.       Будь Сасори лет на двадцать моложе, ему ситуация показалась бы рядовой. Но в свои пятьдесят без небольшого он, устало прикрывая глаза, чтобы погрузиться в подобие сна, во время которого обычно занимает себя размышлениями, думает, насколько чувства всё же превращают шиноби в обычных людей. Сильные расчётливые воины, джонин и Казекаге, сейчас, подверженные неправильным наверняка по их мнению чувствам, ведут себя как обыкновенные мальчишки, которыми и являются.       Понимание этого не мешает ему отчитать Гаару за несобранность. А Дейдару — за излишнюю бестактность и болтливость.       Гаара, конечно же, не знает, что делать с происходящим в его голове. Дейдара знает, но, как и все мальчишки, боится первым сунуть нос в пекло, не может набраться уверенности. Дейдаре куда легче, чем Гааре — Дейдара осознаёт, что с ним, и примиряется, отдаваясь осторожным попыткам ухаживаний. Гаара растерян, и вот это по-настоящему забавно. Сасори наблюдает со стороны, не говорит не слова, если их «блуждания» не заходят слишком далеко и не становятся слишком явными или мешающими работе.       Гаара ребёнок, и ему тяжело и без того — он Казекаге, самый молодой из всех, ему всего пятнадцать. Он горбится и прячет лицо в ладонях, оставаясь в кабинете наедине с собой, пальцы его, сжимающие бумаги, иногда дрожат, и он снова почти не спит, чтобы успевать больше. Сердобольная бабушка передаёт Темари снотворное и велит подливать в вечернюю порцию чая, Сасори отпускает редкие комментарии по поводу происходящего в мире, ведь от старейшин и советников всё же никакой помощи.       И к этому всему — ещё Дейдара.       Гаара больше не ходит в Пустыню, у него нет времени. Но он всё ещё приходит к Сасори, садится в мастерской и часто засыпает, уронив руки на колени и ссутулив плечи. Он, грозный Казекаге, во сне всё так же, как и в детстве походит на котёнка, расслабленный, юный, худой и тихо ровно дышащий.       Дейдара появляется в Суне всё чаще. Не боится жара Пустыни, не боится еë бурь и раскалённого пожара вечных песков. Не боится холодного пустого взгляда любимого сына Пустыни, за которым тот прячет свои сомнения. Пустыня испытывает его и остаётся довольна. Пустыне нравится Дейдара с его вечной неспокойностью, которой, всегда казалось, здесь нет места. Пустыне нравятся взрывы, которыми Дейдара колышет её недвижимые многие десятилетия пески. Пустыне нравятся и те взрывы, которыми Дейдара пускает трещины по самообладанию Гаары.       Сасори не считает джонина из Ивы таким уж плохим вариантом.       Сасори не удивляется, когда слышит стук в дверь поздно вечером. Не успевает ответить, да это и не имеет значения — гость перешагивает порог, разувается и босыми ногами тихо ступает по доскам, опускается на пол, не проронив и слова. Не знает, что делать, и в беспомощной усталости опускает голову на его колени, подрагивая плечами. Сасори рассеяно поглаживает его по кроваво-алым волосам, занятый расчётами для новых креплений протеза.       Взрывы Дейдары в пустыне Жажды окрашивают воздух сероватым маревом. Пустыня смывает с себя дым разыгравшейся бурей, и Дейдара хохочет над неуклюжестью Канкуро под косым взглядом Гаары, когда их троих стихия застаёт в доме мастера.       Дейдаре нравится Гаара. Пустыне — Дейдара. А Гаара не знает, что должен чувствовать, но хочет узнать.