Blood//Sand

      — Есть одна черта в людях, которая мне всегда нравилась, — постоянство.       Гаара оборачивается через плечо, будто очнувшись. Небо за спиной Сасори давно подёрнулось светло-сиреневым, и кромка облаков над головой у юноши медленно алеет, хоть пески ещё и ледяные после долгой зимней ночи.       Сасори медленно встаёт рядом с ним и смотрит вниз, на закованную снегом поверх грубых шрамов рыжего равнину в окружении высоких барханов. Ландшафты песков Жажды единственные остались нетронутыми после взрывов, и здесь всё точно такое же, каким было, когда Сасори ещё не доставал ногами до пола, сидя на табурете. Ранняя сентябрьская зима, пришедшая слишком быстро, не обходит даже самое жестокое из детищ Пустыни.       Рассвет разгорается медленно, почти лениво. Кровавый, обещающий ветер и ночную бурю, которая снова припорошит крошкой льда песок. Гаара, с трудом оторвав взгляд от светлых пятен, поднимается, смотрит в небо почти с удивлением. Кажется, хотел вернуться затемно.       — Вот и ты не меняешься, — заканчивает Сасори прохладно.       — В полдень Совет, — качает головой Гаара и, подобрав с песка шляпу, делает шаг по направлении к восходу.       «Совет» — это дрязги старейшин, бесполезные нравоучения и тонны незакрытых вопросов, которые решать Гааре в итоге в одиночестве, а после — злость Дейдары и раздражённые брюзжания Чиё о том, что этих стариков давно следует распустить на пенсии.       — Именно поэтому я отправляюсь в путь завтра, — Сасори наблюдает первую робкую полоску света на крупном бархане напротив, заложив руки в рукава. Гаара, уже отошедший ему за спину, останавливается и тут же возвращается к неподвижному мастеру. — Всё же, здесь красиво. Но зима отвратительна.       — Уже завтра? — Гаара безрезультатно ищет на выточенном из дерева лице эмоции, смотрит сверху вниз испытующе.       — Месяц на исходе, — напоминает Сасори.       Гаара хочет сказать ещё что-то, но только сжимает челюсти и, проследив за чужим взглядом, наблюдает, как красное марево касается заледеневшей корки снега. В последние годы Сасори редко покидает Суну, и уходы его замечают лишь Казекаге и Принцесса, но первый уже услышал все необходимые доводы, чтобы довольствоваться скупым «завтра», а вторая несколько недель как вернулась в Коноху, к сыну и своему Нара.       — Вы могли бы остаться ещё на неделю, — предлагает Гаара, когда они идут через пустыню к, кажется, далёкой стене деревни, до которой на самом деле остаётся не так уж много.       — Я вам что, нянька? — едко интересуется мастер, и Гаара вместо ответа натягивает шляпу, расправляя широкие светлые полы. — Устанешь терпеть своего благоверного — убей, и дело с концом. А на остальное у тебя и самого мозгов достаточно.       Гаара косится на него с немым неодобрением, через мгновение всё же предупреждает:       — Если потребуетесь неотложно, я пришлю посыльного.       Сасори хмыкает его желанию оставить за собой последнее слово и думает, что плотное общение с Дейдарой изначально влияло на него пагубно.

***

      Взгляд больших серо-зелёных глаз пристальный, цепкий, Сасори бы сказал, «тяжёлый», но не считает подобное определение уместным применительно к ребёнку. Скорее «липкий», слишком прямой. Точь в точь как у Гаары когда-то. Голубые глаза иные — прикрытые, всё в пол и в пол, изучающие исподтишка, но не в испуге, а скорее в озорстве. Будто более удачная версия Дейдары… То есть, девчачья.       — Меня не было лишь три месяца, а вы успели обзавестись детьми.       Канкуро, стоящий у стола, шумно давится и хохочет, Гаара, за спиной которого дети оказываются мгновенно, стоит Сасори после короткого стука переступить порог, прикрывает глаза, чуть улыбаясь, а Дейдара отвечает легко:       — Старались, чтобы вы пошутили.       — Не волнуйся, ты будешь прекрасной матерью, — снисходительно утешает Сасори, и мальчишка, которому уже далеко даже не двадцать, в ответ тихо цедит ядом что-то несомненно оскорбительное.       Когда они остаются наедине в более-менее тихой комнате, за окном уже темно и воет ледяная буря, сыплющая в стёкла мелким колким крошевом. Йодо — так Гаара называет младшего ребёнка, девочку — немедленно подсаживается к нему, заглядывая с интересом. Волосы короткие, едва до плеч, обрезанные неровно, и светлые, как песок у моря. Мальчишка — Шинки — не похож на неё совершенно ни лицом, ни даже разрезом глаз, и Сасори может поспорить, что они друг другу не брат и сестра, хоть и зовут друг друга именно так.       Откуда они, сказать сложно, ведь после последней войны сирот на улицах и в окрестностях деревни хватает, но занимает не это. Взбешённый Шинки, месяц назад, защищая «младшую сестру», нападает на патруль и Гаару, после чего Казекаге забирает бесхозных бедняжек в свой дом, берёт под опеку, и дети за такое короткое время полностью перенимают привычки своих странноватых родителей, причём каждый раздельно. Йодо, будто копия Дейдары, а Шинки старается подражать Гааре, и их сходство он только усугубляет со своей чакрой стихии магнетизма, которой он сам неосознанно придал форму песчинок, впервые использовав, в чём ничего странного, когда вокруг тебя только пустыня, а в ней — только песок.       — Вы правда кукла? — интересуется Йодо, заглядывая ему в лицо, и Сасори молча вытягивает руку из рукава плаща, демонстрируя запястье в шарнирах. Голубые глаза распахиваются так широко, что тяжело представить это, не увидев, и девочка бесхитростно спрашивает: — А как это?       — Йодо, не донимай, — обрывает её резковато Шинки, и голос у него высокий, но тихий, будто мало говорит или недавно громко кричал. Йодо надувается на брата тут же и садится к краю дивана, тем не менее, послушно умолкая.       Дети неспокойно спят, и Дейдара бдительно дежурит на диване в гостиной напротив выделенной для них комнаты, прислушиваясь к каждому шороху. Сасори заключает почти с довольством, что мамашка из него и правда неплохая, и вспоминает невольно шумную Куроцучи, которая, даже подрастая, в своей привязанности к старшему брату не изменилась и страшно обижалась, когда он покинул деревню и встал за спиной юного Казекаге. Обижается до сих пор, хотя прошло уже без малого восемь лет.       — Я не умею обращаться с детьми, — качает головой Гаара, когда Сасори находит его в кабинете, чтобы предупредить о своём уходе и застаёт в полном одиночестве.       Сасори хмыкает в ответ, вспоминая, что за день по большей части видел, как с ними возится Дейдара, сообщает насмешливо:       — Этого никто не умеет от рождения. Можно только научиться. У тебя всегда есть Темари, её сыну уже шестой год.       Гаара хочет наверняка узнать, виделись ли они, но вспоминает, что мастер вряд ли прошёл бы мимо земель Конохи обратно в Суну. У Темари милый сын, но до отвратительного похож на мальчишку Нара, от матери взял только глаза. Впрочем, в клане это почти семейное, по мужской линии все будто скопированы внешне — вспомнить хоть Шикаку.       — Она говорит, что я задаю дурацкие вопросы, — оторвавшись от бумаг, Гаара подпирает подбородок рукой. — А у меня голова кругом.       — Будь они младенцами, было бы ещё хуже, — резонно замечает Сасори, сидя напротив его стола на диване и брезгливо косясь на неразобранные кипы документов. Не молчит, иначе не был бы собой: — Чем занят Канкуро?       — Не ворчите, — просит Гаара.       За окном уже тихо, но зимний рассвет ещё не близко. Сасори планировал вернуться к концу года, но ступить на земли Страны Ветра вышло лишь в начале промозглого вымерзшего января. Гаара, вымотанный, с синеватым оттенком кожи и тенью от растрёпанной чёлки у носа, просматривает ровные печатные строчки пустым взглядом. Сасори замолкает, слыша в коридоре тихие шаги, и Дейдара без стука тенью проскальзывает к столу Казекаге.       — Пошли спать, — требует негромко, и, Гаара не успевает ответить, как добавляет: — Не спорь давай, сил никаких нет с тобой бодаться.       — Чтобы у тебя — и не было сил, — лениво роняет Сасори, пока мальчишка тянет Гаару из кресла, и тоже поднимается.       — Я и говорю, кошмар, — ехидничает в ответ без энтузиазма тот, а после деловито интересуется: — Завтра придёте? Дело у меня к вам есть.       — Не успел вернуться, а ты уже донимаешь меня, — качает головой мастер, и Дейдара фыркает что-то вроде «за столько лет могли бы привыкнуть».