Цена геройства

Когда на небе склонилось покрасневшее солнце, приготовившись нырнуть за горизонт, Зик решил убрать сугробы на улице. Спустился в гостиную, совмещенную с кухней, и встретился с Ливаем — тот сидел в фартуке возле печи, читая книгу. Она была так сильно наклонена к окошку топки, что, казалось, страницы вот-вот затянет в огонь. Шумела вода в кастрюле, грелось ведро с водой, на столе расположились заготовки: тарелка с крупой, миска с кусочками засоленных огурцов, нарезанные на доске картофель и лук из погреба. На другой части стола лежала узелками кверху белоснежная косынка, рядом стояли маленькие жестяные коробочки с чаем. Какие-то были открыты, какие-то стояли на боку, раскрыв крышку. Пахло сладкой ягодной заваркой. — Я хочу расчистить дорогу до деревни. Что-нибудь еще нужно сделать? — Потом натаскай воды для ванны, — приказал Ливай, не поворачиваясь. — И принеси дров, чтобы завтра утром за ними не ходить. — Хорошо, сделаю. Эти задания можно считать самыми сложными — выполнять их придется в человеческом обличье. Зверотитан Зика слишком огромен и неуклюж, ему неподвластна такая ручная работа, да и многая другая: он не может собрать урожай, чинить сложные механизмы, ткать полотна. Не силен в исцелении тел, не может лечить души, и уж тем более воскрешать. Титанов когда-то звали богами, но боги ли те, кто ничего толком и не могут? Они — это просто огромные машины, рычаги, самые ловкие в мире ходули. Но ничего божественного в них не было, кроме, разве что, причастности к Имир. Хотя, на взгляд Зика, она тоже богиней не была. Пристало ли всемогущему существу исполнять прихоти своих же потомков, подобно рабу? Разумеется, что нет. Смирение и рабство — это про людей, например, про того же Зика. А вот боги свободны от всего. Истомленный безделицей, он не снимая домашний костюм надел пальто, натянул сапоги до колена и направился за дом, к огромному проходу в лесном массиве с вырванными напрочь корнями деревьев. Путь вел к опушке, где Зик обычно трансформировался в титана — для этого дела дистанция между ним и деревней необходима. Иначе есть риск сломать свой дом и напугать соседей тепловой волной, как во время взрыва. Вообще работа на благо людей в обличье титана — это занятие нервное и кропотливое. Постоянно приходится продумывать все свои движения, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть. Ведь вокруг всегда люди — суетятся деревенские, везде понатыканы маленькие хрупкие домишки, будто собранные из спичек, крутятся лошадки, собачки-вошки, и все они так и хотят залезть великану под руку. В гигантских ногах не было никакой нужды, поэтому Зик обратился наполовину. Вообще для расчистки снега подошла бы лишь одна огромная ладонь, но при превращении нельзя не трансформировать голову и половину спины. Его гигантский торс возвысился над деревней, загораживая как гора половину неба и заслоняя собой большую часть рассеянного закатного света. На улицу выбежало несколько человек, но из его домика никто не вышел. Он выполз из леса и пальцем нарисовал путь от дома до деревни. Затем ребром ладони развел сугробы в разные стороны и придавил снег к земле, выравнивая дорогу. После этого он отполз назад и улегся шеей к деревне, чтобы сократить себе путь обратно. Домой он возвращался по мокрому снегу. Мертвый титан испарялся, подняв в небо целую паровую завесу, вокруг него все таяло. Через десять минут на месте его исчезновения останется прогалина голой земли и заледеневшая лужа вокруг, почти что каток. Хорошее место для игр, но, по признанию старосты деревни, что родители, что их дети туда ходить не стремились. Зик натаскал домой воды из колодца и поставил ее греться во всех очагах дома: в ванной комнате на чугунной печи, на кухне, у себя и даже присоседил одно ведро к печи-колонне в нежилой части дома. Пока Ливай готовил суп, Зик принес дров и дополнительно поглядел на трубу, ведущую от ванной в канаву позади дома — не возникло ли ледяной пробки? Ужин приготовился, когда стемнело. Они сняли чехлы с пещерных светильников и молча приступили к еде. Ливай без энтузиазма водил ложкой по дну тарелки, хотя обычно у него был здоровый аппетит (ел за двоих). На вопросы о самочувствии отвечал односложными «нормально», «не болит», «я в порядке», а во время чаепития больше разглаживал скатерть, чем пил чай. И даже не посмотрел ни на новый пряник, ни на полюбившееся недавно мандариновое варенье. Зик опасался, что на него злятся. Вот-вот ему начнут высказывать кучу упреков, не обязательно связанных с утренними событиями, но этот момент никак не мог наступить. Ливая охватила вялая, рассеянная, грустная небрежность. Будто бы расстроился не на кого-то, а на самого себя, просто так. — Я не пойму, тебе так сильно стыдно? Или ты обиделся на меня? — наконец-то напрямую спросил Зик. Ливай поднял на него взгляд и задумчиво покачал головой. Затем вовсе поднялся со стула: — Я все. С тебя посуда. — И вода, — напомнил Зик, посмотрев на него снизу вверх. — И вода. Пока Ливай убирал за собой, отчетливо была видна его фигура. Выпуклый живот там, где всегда был пресс — рельефный или скрытый естественной прослойкой жира — буквально выглядел как маленькая кочка. Таз уширился, и Ливай, всегда имевший треугольное телосложение, стал похожим на прямоугольник. У него перестала расти борода, а под рубашкой находилась набухшая чувствительная грудь. Совсем некрупная, ее даже грудью назвать сложно, но то ли еще будет на последнем месяце вынашивания. По сути Ливай постепенно менял пол — как формируется плод, так и Ливай формировался в женщину. Низкую, широкоплечую, с широкой грудной клеткой, высокими икрами, но все же способную к вынашиванию, родам и кормлению детей. Чокнутая жуть — оказаться под таким проклятьем, хоть и обратимым. Трюк в духе их божественной рабыни Имир. Заметив его взгляд, Ливай поджал губы и плотно запахнулся в кардиган. Возможно, называть красивым превращающегося в женщину мужчину никто не стал бы, но Зик — исключение. Украдкой от совести он признавался себе: в нем жило тягуче чувство удовлетворения от всех видимых изменений, связанных с беременностью. Они утверждали власть Зика над Ливаем, физически демонстрировали их связь и иерархию в ней. Отныне нельзя было посмотреть на Ливая и не понять, что он принадлежит Зику, и что вопреки всему их отношения больше, чем связь Аккермана и Фрица. Хотелось бы, чтобы Ливай принял власть над собой с радостью, прекратил переживания из-за внешности и из-за вынужденного отшельничества, как не переживает из-за них Зик, и даже наслаждался своей беременностью и жизнью в целом. Острое желание утвердиться в обладании охватило сердце Зика, и по отразившейся в глазах тоске Ливай безошибочно прочитал его помраченное состояние. Горделиво вздернув нос, он плавно повернулся и неспеша поднялся на второй этаж. Зик провожал его полным страсти взглядом, воображая, как догоняет, берет за руку и тянет обратно. Проводит пальцем по губам, целует в щеки. Спрашивает прямо, мой ли ты или нет? Говори же! А тот едко отвечает: «Да что б ты провалился, ебливый кобель, глаза бы мои тебя не видели. Сдохни уже и прекрати меня мучить». И Ливай имел на это полное право. Не сильно расстроившись, точнее, получив привычную дозу разочарования, которую испытывал ежедневно, Зик спустился с небес на землю и приступил к уборке. Отмыл посуду, вытер ее кухонным полотенцем и все время следил за водой — нагревшуюся сливал в ванную, холодную ставил греться. Спустя неполных два часа все было готово — через щель под дверью пошел пар, а сама дверь стала теплой. Зик постучался к Ливаю и позвал спускаться вниз. Проветрил ванную комнату, глядя как к потолку кухни потянулась влага. Одетый только в теплый халат Ливай как царь прошел внутрь, не проронив ни слова и не глядя в глаза, а затем закрыл за собой дверь. А ведь для них в порядке вещей принимать ванную вместе. Зик в растерянности гонял по кругу мысль, может ли он зайти или нет, потом плюнул и решил напроситься. Он разделся у себя, замотал бедра полотенцем и постучался в нагревшуюся дверь. Ничего не сказал — и ему не ответили. Но внутри послышался всплеск. Несколько бесшумных секунд, за время которых Ливай приблизился ко входу. Тихо скрипнули петли. Мокрый, покрытый каплями воды Ливай приоткрыл дверь и уставился на него. — Я тоже хочу мыться, — произнес Зик. Ливай окинул его взглядом и отступил внутрь. Зик быстро нырнул в потрясающее теплую комнату и как следует закрыл дверь. После холодной кухни он даже задрожал от удовольствия. — Как же тут хорошо! Ливай не ответил, потому что всецело был занят попытками прикрыться. Сначала закрыл грудь, скрестив руки. Потом неспокойная рука обхватила живот — но и этого было недостаточно. Встретив взгляд Зика, Ливай смутился и отвернулся. — Что, не хватает третьей руки, чтобы прикрыть пах? — Да, не хватает, представляешь себе. — Ладно, ну что опять на тебя нашло? Что я там не видел? — развернул его к себе Зик. — У тебя все хорошо. Опустив руки, Ливай смотрел слегка склонив голову, и было ясно, что он в это не верил. Зик провел ладонью по мясистой груди с торчащими сосками, мягко потерся о живот и ладонью прикрыл промежность с черными короткими волосами. Ливай не сильно сопротивлялся, попытался отвернуться — тогда Зик прижал его к себе и поцеловал рот. Впутав пальцы в мокрые волосы на затылке, мягко погладил по спине. Губы коснулись обоих щек, лба, переносицу. Язык лизал ее, зубы покусывали хмурую складку между бровей, пока она не разгладилась. — Не переживай, это ненадолго, — произносил Зик, прервавшись на то, чтобы сделать вдох. — Все скоро кончится, никто тебя таким не увидит без твоего разрешения. — Дело не в этом. — А в чем? — Что меня представляют. Думают обо мне как о двуполом нечто. — Так пусть думают. Только молча, не болтая. — Я физически не хочу, чтобы об этом кто-то знал. — О твоей тайне знают только те люди, которым надо это знать. — Ты не понимаешь, — выбрался из объятий Ливай и отступил к шкафчику с принадлежностями для мытья. Неправда, Зик понимал. Ему вот, например, неприятно, что о нем думают, как о предателе, слабовольном перебежчике. Как о наивном фантазере, пытавшемся претворить в жизнь изначально обреченную идею. Или как о виновнике преображения Ливая в двуполое нечто — злом извращенном Йегере, который взял в плен бедного капитана и издевался над ним. — Так вали все на меня. Что ты невиновен в своем положении. А я мало того, что над тобой поиздевался, так еще и растрепал об этом всем. — Это не помогает, — сердито тряхнул головой Ливай, и его зачесанная назад челка упала на лоб. — Тогда прекрати об этом думать. — Тц. От горячей водной глади исходило приятное тепло, и Зик не удержался от того, чтобы наконец-то погрузиться в воду. Усевшись, он протянул Ливаю руку, но тот, помедлив, сел в ванную, опираясь на колено Зика. Его спина прижалась к груди, горячая вода поднялась до бортиков и колыхалась от каждого движения. Зик мокрыми пальцами размазывал по лицу Ливая влагу и второй рукой под водой гладил живот. Он целовал его в шею и носом взрыхлял придавленные влагой волосы. — Ты все еще очень хорошенький, Ливай. И ничуть не похож на женщину. — Правда? А ведь моя жопа уже не влезает ни в одни старые штаны. — Правда. С тобой происходят изменения, но они объяснимы. И, к тому же, временны. Мы уже обо все договорились с Эреном… — Я не хочу, чтобы кто-то из детей знал про мое положение, — выдал Ливай. — Я так смущаюсь, что Эрен про меня знает. Ведь когда-то он слушался меня неукоснительно. Интересно, что он думает обо мне теперь? Вздохнув, Зик усмехнулся. Смешно, что Ливай переживает из-за крушения авторитета в глазах какого-то Эрена, будь он неладен. Эрен-Эрен. Важный настолько, что его нет, а он торчит как двухметровая статуя прямо посреди ванной комнаты. Какая разница, что он там думает? — Да шел бы он куда подальше, этот Эрен, если вздумает осуждать. Тебе нечего стыдиться. Во-первых, это я тебя таким сделал, пусть ненамеренно, но сделал. Это моя вина и мой стыд, — сердито и потому легко признал Зик. — Во-вторых, ты выбрал уважать право на существование и не губить маленькую жизнь, за это странно порицать. Эрен-то уж точно не станет! Ну и в-третьих, ты бы его видел! Вот уж чья задница не влезает в штаны! Ливай отреагировал на его язвительный комментарий не сразу. Сначала утер ладонью влажный лоб, заерзал на груди Зика, и только потом повернулся к нему насколько позволяла гибкость шеи. — Он что, потолстел? — Он потолстел мышцами. Стал такой плотненький, как сарделька. Микаса на его фоне тонкая тростинка, пусть и беременная. — Да ну? Ты разыгрываешь меня? — Ни секунды. Четвертый месяц беременности, в планах играть свадьбу. — Свадьбу? — Да. Не знаю, правда, когда она будет. В ванной на секунду воцарилось потрясенное молчание. Ливай засмеялся, дрожь от его грудной клетки передалась Зику. — Святые Стены! Нет, вы точно с Эреном кровные братья. Почти одновременно начали плодиться. — Да, не лучшее родство. — Я никогда не думал, что они так быстро и далеко зайдут, — удивленно произнес Ливай. «Про нас тоже так можно сказать», — мысленно ввернул свое Зик. — С другой стороны, они с детства жили вместе, как брат и сестра. Не странно ли жениться на сестре? — Может, и не странно. — Наверное, он не видел в ней сестру. Просто растущую рядом девочку, подругу. — Возможно. — Армин наверняка мог бы объяснить, они же втроем дружат с детства. Ты его сегодня видел? — Нет. Армин, кстати, все еще мало общается с Эреном. — Из-за войны с марейцами? — Да. — Упрямый. — Да, ему вообще не нравятся общественные настроения в Паради. — Я помню, мы говорили об этом с ним месяц назад. — Когда? — Ты совещался на совещании, а я шарился по Штабу. Он был в компании с Анни, я не хотел им мешать, но он догнал меня и спросил, как дела. Сказал, вы пропали, капитан. Мы немного пообщались. — И что же он хотел бы видеть в Паради? — Отсутствие идеи, что кругом — враги, и все поголовно должны настрадавшимся эрдийцам каких-то благ. — Интересный малый. Зоэ все еще воспитывает из него преемника? — Да, даже пишет о нем. — Хм. Хотелось бы знать, будет ли с него толк... — Так и когда свадьба? — Не знаю, правда. Ты хотел бы на ней побывать? — Ну-у, наверное, да. Но не в таком виде, это точно. — Меня в любом случае вычеркнули из списка приглашенных, так что меня даже как шпиона не подослать. — В смысле «вычеркнули»? То есть ты изначально там был? — Эрена вроде уговорила Микаса, не знаю зачем. Но он, когда узнал, что я с тобой сделал, расхотел меня брать. Ливай напрягся и замер. Он глубоко вздохнул, отчего его грудь надулась и сдулась. — Не знаю, что и сказать. Это ожидаемо? — Он назвал меня конченым извращенцем, и мы основательно расплевались, — начал вспоминать Зик и помрачнел. — Меня как в грязи поваляли. Но ты не подумай, я не сопротивляюсь, я знаю, что это заслуженно. И что я виноват перед тобой. Вновь взыграла обида, перехватило дыхание. Мышцы в горле напряглись и увлажнился глаз, будто после острой еды. Ливай почувствовал, как зажалось его тело, и не двигался, ожидая продолжения. — Скажи, ты бы смог меня когда-нибудь простить за то, что я с тобой сделал? — За фокус со сменой пола? — Временной сменой пола, не забывай. — А я простил, — спокойно сказал Ливай и, не дождавшись, когда к Зику вернется дар речи, добавил: — По крайней мере я не чувствую себя обиженным. — Так просто? — не поверил Зик. — Совсем не злишься? — Не думай лишнего. Меня многое не устраивает, например, сидеть дома, как затворник, но без этого никак. Мне хочется летать на УПМ, хочется друзей вокруг, работы... Однако все это практически навсегда позади. — «Позади»? Через несколько месяцев ты вернешь свое тело, — быстро возразил Зик. — Разумеется, я очень на это надеюсь. Но я говорил вообще, в принципе. Я не горю желанием возвращаться в Разведкорпус. Тот Разведкорпус, в котором я служил, умер, когда мы узнали об истинном положении вещей: марейцы, Фрицы, Имир. А этот... стал чем-то другим. К сожалению или к счастью, не знаю, но нам не по пути. Это было что-то новое. Зика терзало одновременно два любопытства: узнать о разочарованиях в Разведкорпусе или узнать, что думает Ливай о поступке Зика? В недолгой борьбе победило последнее. — Так почему ты не держишь на меня зла? — спросил он. Ливай повел плечами, мол, не скажу, не знаю. Но все же ответил, водя пальцем по колену Зика: — Ты понял, что сделал ошибку. — Да. — Ты сожалел, что сделал. — Да, я сожалел. — Мне кажется, что ты — ребенок, который наломал дров, а потом сам молча встал в угол для наказаний. Мне было это ясно еще когда мы общались в лесу. Ты очень своеобразно пытался пригладить издевательства в палатке. — Я показал себя с очень озабоченной стороны, — сконфуженно произнес Зик, не ожидавший, что в разговор еще вплетут и его лесное помешательство. — Я бы даже сказал, извращенной. — Еще, может быть, конченной? — Нет, просто извращенной. — Спасибо и на этом. — Тц, не передергивай. Будем считать, что у тебя есть особые желания. У меня такие тоже есть. — Например, выносить и родить ребенка? — Это совсем разные вещи, но пускай. И вовсе оно не дикое! Жизнь ребенка — это не игрушка. Зик не стал продолжать разговор, наконец-то встретившись с тем важным, что долго стояло между ним и Ливаем. Чувство, возникшее после слов «я простил», догнало разум и укутало его. Легкое, маслянистое, настолько необычное, что непонятно — галлюцинация ли это, игра ли ума, или просто облегчение души? Узлы распутались, скрипучий механизм сердца смазали, дышалось легче, мягче, зажилось уверенней. Конечно, в глубине все равно оставалась неясная несчастность, вина за существование, куда Зик без нее? Но только что озвученная мысль, что Ливай не держит зла, не желает причинить боль, не вынашивает вместе с ребенком план мести, осветила и тут же уменьшила его сумрачность. Если сказать: камень рухнул с плеч, то Зик поправит: только один, и на плечах все равно остались грузы разных форм и размеров. Но всего лишь один исчез — и какова же радость! Ливай ногой поддел сливную пробку, и в трубу устремилась вода. Он улегся чуть пониже, сильнее погружаясь в воду, отчего Зику стало удобно касаться его груди. Забывшись, он смочил пальцы горячей водой, коснулся круглых сосков, прижал их, слегка растеребил. Ногтем ткнул один из них вбок, а в это время благодарно и польщенно думал, что Ливай размышлял о нем без гнева. Что тихо его разгадал, молча прочитал, как карту. Да-да, он ведь и впрямь ребенок... Встал в угол... Боялся даже поднять на него взгляд. Зик открыт перед ним, глуп и слаб, но тем сильнее хотелось Ливая — усадить на коня, подняться с ним на холм и самому показать, что есть в нем: горы сомнений, равнины раздумий, озера печали, проснувшийся вулкан воли к жизни. Растрясти и сказать, чтобы выбирал все, что нравится, чтобы Зик отдавал и взамен брал его целиком таким, каким показался сейчас... От этой неги руки Зика сжались и слишком сильно смяли раскрасневшиеся соски. — Ай, не надо, — Ливай резко прикрыл ладонями грудь. — Мне очень повезло с тобой. Не все такие понимающие, как ты. Он поцеловал его в первое попавшееся место на голове, и Ливай довольно выдохнул. Затем резко поднялся, чтобы заткнуть слив — вода быстро убывала. Какое-то время они ютились в полуполной ванне, даже успела высохнуть кожа. — Знаешь, — подал голос Ливай, — ни ты, ни я мнения Эрена не спрашивали на наш счет. Пусть говорит, что ему вздумается. Он не знает всей правды. «А знаю ли ее я?» — спросил себя Зик, топя себя в тягучей привязанности. Резко стало совершенно не до Эрена, все мысли занимал Ливай. Их обнаженные тела прилепились друг к другу, будто два склеившихся куска теста. Все в складках, куда ни ткни — там кость, мышцы или жир, оба горячие, пульсирующие, и непонятно, что кому принадлежит. Так тяжело и хорошо от мысли, что их можно скатать в один шарик и больше никогда не разлепить. Можно стать одним целым. Стать полностью открытыми, искренними, добрыми и не желать никому зла... — Подбавь еще воды, — попросил Ливай и сел. — Хочу разогреться. Зик вышел из ванны и, не отряхиваясь, добавил несколько ковшей горячей воды, пока Ливай не остановил. Трещал огонь в печке, от нее веяло сухим теплом, жаром. Зик сел к ней спиной и смотрел на то, как довольный Ливай как следует распрямляется в ванне. — Расскажи, что еще сегодня было? — спросил он. И Зик обо всем рассказал, ни о чем не таясь. О выборе Кольта, переборе других кандидатов, разговоре с Ханджи. О походе с Жаном по городу, его мотивации получить Звероподобного; о подарках, брошюрке с колыбелями. Ливай выслушал его и пришел к выводу, что Зик сегодня натерпелся, а потому заслуживает быть вымытым первым. Они поменялись местами, и Ливай мыл его, гладил, тер и все приговаривал, что завтра будет отдых, и они придумают себе какое-нибудь интересное занятие, например, достанут брошенный самоучитель танцев, а, может, освоят все принесенные сегодня газеты. Зик сидел покрытый пеной, ползущей по телу, и наконец-то ощущал, что вернулся не просто домой, а Домой, край, где легко жить, где его принимают и ждут. Они отмылись, вытерлись и вышли в прохладную гостиную. Из ванной за ними вывалилось паровое облако, воздух вокруг казался холодным, и Зик увел Ливая к себе. Там горел очаг, на кровати лежали подушки из этой и той комнаты — вторые остались с прошлого раза, когда они спали вдвоем. Ливай скинул тапки и с головой юркнул под одеяло. Обойдя кровать к нему присоединился Зик. Внутри они ждали, когда выветрившееся тепло вернется, внюхивались в слабый запах мыла, оставшийся на волосах. Зик взял Ливая за руку и пожелал ему доброй ночи — долгожданной, успокаивающей, не терпящей страдания — с ощущением, что угнетение собственной жизнью пусть лишь на сегодня, но отступило.

Ливай

Ребенок начал пинаться, и Ливай проснулся. Показалось, что еще слишком рано — но приглядевшись к окну он различил слишком светлое для ночи небо. Уже утро. Еще бы спать и спать, но его пнули с другой стороны живота, и Ливай понял, что в ближайшие полчаса двойня не даст ему покоя. Совсем недавно у них начали случаться такие вот приступы активности, во время которых они резвились, пока не устанут. Стараясь не будить Зика, он вылез из теплой кровати и голышом пробрался к себе. Тело требовало разминки, движения, прогулки. Ливай уже долго терпел — вчера он думал, что утром позанимается делами, а вечером они сходят с Зиком в деревню или хотя бы погуляют по лесу, но тот приволок просто сногсшибательные новости, и все планы пошли кувырком. Одевшись в теплые кальсоны и свитер, он надел на себя комбинезон, причесал спутанные вихры и спустился вниз. Там попил воды, уместил на голове шапку, влез в зимние сапоги, накинул плащ с широкими полами и, перед выходом, запихнул в карман подсхоший ломоть хлеба. На улице бесшумно падал крупный снег, все затянуло серыми облаками, и Ливай вдохнул полной грудью — наконец-то вышел не по делам, а просто так. В привычном пейзаже произошли крупные изменения: поодаль виднелась деревня, она находилась под темно-голубой линией горизонта. Вчера ее было не видно из-за огромных сугробов, отдаленно напоминавших башни. Было бы лучше, если бы Зик их разровнял — однажды все это добро начнет таять, и вид на деревню станет совсем неприглядный. Ливай бы и вчера об этом скомандовал, но когда Зик в форме Звероподобного занимался уборкой территории, Ливай не мог разглядеть в окно, чем тот занят, а соваться ему под руку не хотелось. То ли дело, если бы он сидел на дереве или на титане… Правда, для этого пришлось бы использовать УПМ, а у него уже весь газ вышел. По гладкой, утрамбованной дороге Ливай пошел в лес к месту, где Зик обычно превращался в титана — другим путем идти рискованно, можно случайно провалиться по пояс, и потом долго выбираться. Во время прогулки тело вело себя неловко, отчего мысли сами собой погрустнели, распечалились. Стоял лес, обычные деревья, землю выстлал белоснежный снег, все спало: нет ни птицы, ни зайца, даже люди спят. И это в порядке вещей. Но в порядке ли вещей то, что Ливай делал с собственной жизнью? Он никогда бы не подумал, что окажется беременным и превращающимся в женщину. Какой абсурд. Кто бы сказал ему об этом год назад, тот получил бы в глаз. Или что будет спать с Зиком как сегодня, утешать его, как вчера, заниматься с ним любовью, как несколько дней назад. Что простит его. Что однажды они привыкнут друг к другу, ведя свой замкнутый, угрюмый образ жизни. За последнее он сам бы себе поставил фингал! Постарался бы выбить из себя дурь, пусть не с первой попытки, но сделал бы. Зику их образ жизни нравился. Но он — умирающий, отрекшийся от жизни тихий и безразличный к миру смертельно больной. Он проиграл, поставил на себе крест и просто жил, тянул до последнего вздоха. Не будь он титаном, он бы свел счеты с жизнью. Или нашел бы себе новое занятие, новое место в мире. Но из-за проклятья Имир все сложилось так, как сложилось, и почему-то с этим должен был столкнуться именно Ливай. Живой, готовый трудиться, общаться. Вынужденно запертый в доме, отлученный от УПМ, казарм и всех составляющих его мира. И сам же себя в эти рамки загнавший. С неповоротливой тоской в душе Ливай подходил к опушке Зика. Лес расступался вокруг, как трибуны, и Ливай оказался в центре внимания дикой природы. Все смотрело на то, как он стоит припорошенной снегом земле и чувствовал врывающееся в сознание, подобно лучу солнца в темнице, откровение. Оно явилось не беспричинно, эта мысль всегда была рядом, но всегда ускользала, сновала туда-сюда, была гонима прочь, таилась, как злая нечисть за плечом. И вот она явилась. Жизнь Ливая шла под знаменами преданности и силы. Он был безупречным сыном, который лучше всех дерется. Лучшим наемником в Подземном городе, способным быстро помочь друзьям. Сильнейшим на свете солдатом, эффективно уничтожающим титана за титаном. Героем, способным сдержать врага и уберечь город или даже весь остров от его злодеяний. Каждый переход из одного обличия в другое сопровождался трагедией, хотя на самом деле он никогда ничего всерьез не решал и всегда выбирал одно и то же — становление достойным, сильным, лучшим. Весь его характер был незримо вылеплен простой идеей — стать сильнейшим ради защиты других, и все, что происходило с первого дня в Гигантском лесу, это просто плата за геройство. Это последствия игр с огнем: Зиком, его желаниями и возможностями; это цена жизни как минимум тридцати разведчиков, вес отказа от плана стерилизации эрдийцев. Цена геройства включала многое: унижение, гнев, изнасилование, страх перед чужим влиянием, послушание, отвращение и принятие, жалость и понимание. С ним случилась трансформация тела, безумный сексуальный опыт, беременность, нежелание убивать нерожденных детей и незапланированная, как провалившийся под ногой канализационный люк, привязанность к бывшему врагу. И в конце этого пути он и вовсе перестал быть героем, потерял навсегда лучшего солдата человечества, распрощался с Разведкорпусом. В его жизни произошел очередной слом, и что его ждет впереди — неизвестно. Ливай сел на поваленное дерево и достал ломоть. Он жевал ржаной хлеб с зернышками, который испек сам и думал, как же так случилось, что он никогда не видел очевидного. Той силы, которая им движет во всем и заставляет скучать без свершений. Сейчас Ливай никому ничего не должен, даже показываться на глаза. Порой возникало чувство, что жизни больше не будет, а глобальный смысл покинул существование, оставив прозябать на задворках истории. Единственный человек под боком ничего не требовал, никаких подвигов, целей, свершений и просто хотел собеседника… Который по совместительству играл роль утешителя и любовника. Но не отца. Отцом Зик не желал быть и избегал разговоров на эту тему. Узнав о беременности, он не обрадовался, а от высказанного Ливаем морального долга — оставить нерожденных жить — и вовсе пришел в ужас. Вчерашнюю брошюрку с колыбелями Зик принес со словами «чтобы тебе было проще выбирать». Ливай понимал, что из-за проклятья Имир тот никогда не сможет стать отцом, и даже не спешил объявлять, что ребенок на самом деле не один, а двое, чтобы не шокировать папашу… Имир, по всей видимости, решила одарить Ливая выдающимися способностями к деторождению. Будто мало ему других. Но тем не менее Ливай слукавит, если скажет, что его устраивает отстраненность Зика. Наоборот, ему было бы намного приятнее увидеть другую, более стандартную реакцию, потому что создавалось чувство, будто беременность и ее последствия — это забота кого угодно, только не Зика Йегера. По возвращению с прогулки в монотонно сером небе появились прорехи. В них было видно ясно-голубую высь и позолоченные пушистые бока облаков. Через эти лунки небесного рыбака на укрытую снегом землю падал теплый свет. Ливай решил, что не так уж их захолустье и печально; тут даже есть уютный теплый домик, в котором можно неплохо жить. На крыльце, прямо рядом дверью, сидел укутанный в плед Зик, читал какую-то бумажку и курил. Истлевший конец рухнул, пепел полетел прямо на половицы. Зик опомнился и затушил сигарету в белом блюдце со сколом. Увидев Ливая, он объявил, что у плиты стоять не придется — чай заварился, а каша состряпана. После этой новости утро стало просто расчудесным, и Ливай ощутимо ободрился. — Что читаешь? — полюбопытствовал он, подойдя к двери. — Мой ответ Елене. Набросал с утра черновик. — Таки решился? — Да, а то я малость затянул. Внутри Ливай снял шапку и расстегнулся, к нему приблизился Зик. Он решил помочь снять пальто и взялся за лацканы. Их пальцы соприкоснулись — у Зика они были очень холодные от посиделок на морозе. — И что же ты написал? — Что момент упущен. Я больше не вернусь к этому плану, каким бы соблазнительным он не выглядел. У меня будет ребенок. — Будешь писать от кого? — обернулся Ливай. Ему совершенно не улыбалась перспектива целый день убеждать себя, что ему не важно ее мнение, как это было вчера с Эреном. — Нет, конечно. Зачем ей знать? Повесив пальто, Зик пошел к печи и походя бросил на кресло плед. Затем жестом показал, за какое место сесть и подал вязкую кашу с хлебом. Голодный Ливай бросился на нее и сосредоточенно работал ложкой, пока не съел половину порции. Зик сидел напротив и молчал. — Думаешь, — спросил Ливай, жуя, — что ей стоит писать про ребенка? — В смысле? — Ну, когда все узнают про то, что ты заделался папашей, то обвиняют в лицемерии. — Мол, говорю, что ни у кого не должно быть детей, а сам завожу? — Ага. — Я объяснил, что это случайность. Что ребенок остается, а я не умер, хоть и отказался от главной идеи всей моей жизни. Я буду пробовать жить по-новому. Зик лениво повернул голову к окну. — Я выбрал нормальность. Я не жалею об этом. — Это моя реплика, — улыбнулся Ливай, прикрывая рот хлебом. Зик рассеянно ему улыбнулся, но не ответил, вновь привлеченный пейзажем за окном. В его голосе чувствовалась горечь — жалел и еще как, в прошлом слишком много было потеряно, потрачено впустую, а все, что оставалось в настоящем, это унижения и скука. Ливай прекрасно это видел и не знал, как помочь Зику, смог бы, да и должен ли? Сам он находился в положении ничуть не лучшем — так сложились их судьбы. События случались в их жизни по своему разумению, ломали личности, иногда эпохи, оставляя вместо мечт разбитые корыта. Разрушалось старое, новое приходило непривычным, корявым, но вовсе не обязательно терзаться из-за этого. Жизнь реальна, она — не выдумка, не сон и не мечта; она — явление, стихия, с которой уж лучше смиряться, чем не смиряться. Возможно, что только так получится избавиться от груза несвершившегося и освободиться. — Все будет хорошо, — пообещал и ему, и себе Ливай. — Не волнуйся. Зик опять промолчал. Чуть погодя улыбнулся и встал, чтобы налить им обоим чай.