Цена геройства

Ливай разродился в начале июня в изнуряюще жаркий день, когда на небе исчезли все облака, и ярко-белое солнце палило без устали. С разницей в полчаса на свет появился сморщенный крикливый мальчик, а за ним недовольная всем и вся девочка. В родах помогал сельский врач, в конце тот спустился в гостиную и, размахивая окровавленными руками, под крики орущих младенцев радостно объявил, что дети здоровы. Зик от волнения чуть не пробил головой потолок и полетел к Ливаю, перепрыгивая ступеньки. Ханджи поднялась так быстро, как могла, хотя была не в пример медленнее — все время, проведенное в гостиной она сидела в кресле вареная как студень и обмахивалась азиатским веером. Эрена позвать к родам не успели, поэтому он явился только на третий день жизни двойни. К тому времени Ливай давно оклемался, привык к младенцам и научился кормить их — даже перед своим перевоплощением обратно в мужчину сумел нацедить молока. Вопреки опасениям, отцовские обязанности Зик взял на себя беспрекословно и на пару с Ливаем нянчил детей. Все недоговоренности между ними были договорены или разрешились сами собой. В конце июня сыграли свадьбу Эрен и Микаса, пригласили на нее Зика и Ливая. Те явились, оставив детей под присмотром деревенской кормилицы. Ливай в новом мужском костюме чувствовал себя превосходно, а вот Зик выглядел не очень. Мало того, что бледный, так еще шел как старик — медленно, только с тростью. Вскоре Зик умер, как и планировалось — пятнадцатого июля. Ливай присутствовал на передаче Зверотитана в подземелье Рейссов, изначально желая поддержать Зика, но буквально за первые секунды процедуры понял, что сделал очень плохой выбор. Смерть была нехорошей, больше похожей на казнь: искусственная скала, цепи, огромное помещение и зрители вокруг. Все пришли на зрелище, Ливай же шел провожать мужа, отца его детей, на смерть — эта разница отрезвляла. Ни о какой камерности и спокойствии речи и не шло: Ливай не смог даже разглядеть лица Зика, настолько тот находился высоко. Он испытывал невыразимый ужас, глядя на на то, как гигант за пару секунд приблизился к Зику. Когда тот оказался в пасти, то дергал ногами, пока огромные зубы не перекусили ноги и руки; орал от боли, пока голова не оказалась стиснута челюстями. Парадоксально, но в определенный момент Ливай эмоционально заледенел и отстранился от происходящего, будто оказался на скучном совещании. Но он понимал, что это не было скучное совещание. Это было жестокое вторжение насилия в его жизнь, зла, которое принуждало гигантов жрать людей — казалось бы, чудища за Стенами уничтожены, угрозы населению Паради нет, но гиганты снова пробрались в его жизнь. Они убивали всех любимых Ливая и будут делать это вновь, и вновь, и вновь, пока не доберутся до него самого. После этой экзекуции Ливая сразу же поздравили с избавлением от тяжкого бремени — о настоящей связи Ливая и Зика никто не знал, Ханджи представляла всем их отшельничество в деревне продолжением конвоя в Гигантском лесу. От трупа остались лишь руки ниже локтя, они были холодные и быстро окоченели. Пока все сгрудились вокруг превратившегося в человека Кольта, Ливай подобрал никому ненужные конечности, завернул в тряпку и уехал домой. Там он их вымыл, положил в ящик, заранее сколоченный Зиком, опустил в ямку, выкопанную им же три дня назад, и похоронил. На прощанье он поцеловал ледяные руки. Очередной мертвец, который его ждет на том свете. Ливай не выдержал пребывания в доме, рассчитался с кормилицей, накрыл все простынями и съехал в квартиру Ханджи вместе с детьми. Та согласилась взять роль матери, но взамен деловито потребовала оформить брак — во-первых, чтобы объясняться перед людьми и, во-вторых, из-за личных причин. Ждать любви она перестала, но любить хотела, поэтому семью она решила собирать из того, что само шло ей в руки. Ливай этому не удивился и даже заподозрил, что ей банально было интересно пожить в качестве матери семейства. А что, вполне в духе исследовательницы-непоседы. Что же до него самого, то он был настолько потерян, что едва ли мог понять свои чувства к боевой подруге, и давал делать с собой все что угодно. Умная Ханджи решила выждать выздоровления Ливая, и припрятала свой женский задор. Была сочинена легенда: им положили под дверь найденышей, они сжалились и взяли малюток под свое крыло, а дальше обычно никто не слушал и можно было не продумывать досконально оправдательную речь. И на этом история Зика будто бы кончилась — о нем никто не вспоминал, никто не спрашивал о его последнем годе жизни. Мир перешагнул через него и не заметил, и Ливая это резало без ножа. Ханджи на первых порах не сильно интересовалась сущностью Зика и даже смущалась откровенного горя, поэтому полного облегчения от разговоров с ней он не испытывал, а больше говорить было не с кем. Со временем он взял себя в руки и просто хранил молчание о Зике, даже если высказаться хотелось сильно и выглядел он при этом как бездомная дворняга. Такое блуждание в чужом непонимании продолжалось бы долго, если бы не первый день рождения Петера и Софии. Накануне они с Ханджи и детьми решили вернуться в деревенский дом и, как порядочные родители, пригласили всех на день рождения их детей. Для сбора всех-всех-всех была и другая подоплека: Ханджи хотела объявить, что Армин вскоре заменит ее на посту командора, а сама она намеревалась взять отпуск на год. Собралась огромная толпа знакомых близко и не очень лиц, среди них были: Йегеры с девочкой Мияко, названной в азиатских традициях; взволнованный Армин с по-прежнему низкорослой Анни (Ливай так привык, что вокруг него все растут, что не мог этого не отметить); слегка отстраненный Жан, старавшийся не пересекаться с Микасой. На кого было приятно посмотреть, так это на Конни — тот был по-юному весел и вообще производил впечатление человека, готового участвовать в любой вечеринке, лишь бы играли музыку и наливали. Пришли Борис, Герман, Ирма — эта троица замкнулась в кружок и, попивая шнапс, держалась чуть поодаль от начальства и прочих важных людей, которых в дом набилось неприличное количество. С каждым из сослуживцев Ливай виделся по отдельности, но не когда они были вместе — вид их троих резанул Ливая, и на него посыпался град воспоминаний о событиях двухлетней давности. Ему задавали вопросы, куда запропастились, капитан? Когда ждать в казармах? А тот уверенно отвечал, что вскоре вернется, но не в качестве правой руки командора Разведкорпуса, а в исследовательскую лабораторию к титанологам. В планах оказывать ученым посильную помощь с безопасностью и организацией. Услышав это, Борис пренебрежительно фыркнул в бокал: «Жена с собой взяла», отчего Герман и Ирма вытянулись в лице. Ливай на это только улыбнулся, и трое разведчиков по-доброму рассмеялись. На огонек зашел Шадис, которому Ханджи была рада до слез, пусть тот явился не один, а с будущей женой Кларой. Прибыла Хистория с мужем и ее маленькой принцессой Деборой, все нарочито просто одетые. Но несмотря на их ухищрения официанты узнали чету и всполошились, отчего вокруг стало суетно. Пиксис его выловил и начал расспрос, когда же родятся собственные дети Ливая и Ханджи. Анка одергивала начальника, но тот заявлял, что выпил и ему можно. Ливай честно сказал, что не знает, и пошутил, что пока этих спиногрызов хватает. К застолью поспели еще гости — это были Грайсы, которые в последний момент напросились через Ханджи на праздник. Та только обрадовалась такому интересу и с удовольствием прислала им пригласительные. Кольт и Фалько пришли с двумя букетами. Фиолетовые ирисы достались Ханджи, а полевые ромашки — Ливаю. Задерганный хозяин пиршества не успел даже задуматься почему так, он дежурно принял поздравления и привел к неутомимой Ханджи. Их небольшой подарок встал на ломящийся от даров стол, а затем они затерялись. Но ближе к вечеру, когда актеры начали разыгрывать перед всеми небольшой спектакль, Ливай вдруг увидел, что Кольт на него смотрел. Затем тот с Фалько свернул за угол дома, куда идти в принципе незачем: там нет ни туалета, ни других гостей. Так до Ливая сквозь хмель и праздность дошло, что Кольт о чем-то догадывался. Он последовал за ними и увидел, как они стояли у могилы Зика. На ней лежал камень без надписей — Ливай перевернул его накануне, чтобы не отвечать на возможные вопросы гостей. Братья о чем-то переговаривались, Кольт положил на могилу усопшего маленький сорванный в поле цветок. Мальчик шумно утер нос платком, и у Ливая вдруг открылось второе дыхание. Он подбежал к ним и спросил: — Простите, я заметил, что вы нашли Зика. Вы не держите на него зла, да? Он ведь так боялся с вами говорить, думал, что вы его не поймете. Кольт, увидев его, искренне улыбнулся и не спешил с ответом. Фалько удивленно переводил взгляд с одного на другого и сказал: — Нет, мы не держим и все ему простили, пусть он и предал нас. Почему вы спрятали его могилу? — Погоди, Фалько, почему ты сразу спрашиваешь такие вещи? — Кольт недовольно пихнул брата в плечо. — Я понял Зика только тогда, когда получил его воспоминания. Вы же знаете, он боялся говорить с Воинами, кандидатами и вообще согражданами. Со стороны это выглядело так, будто он не хочет с нами считаться. Наверное, вам покажется это удивительным, но многие из наших его ненавидели именно за это, а не за разрушенный Либерио. Я, например, был из таких. Но теперь, когда я знаю о Зике довольно много, вся моя ненависть к нему исчезла. Услышав это, Ливай насторожился. — И про что же вы знаете? — Сначала скажите, почему вы его спрятали? — сердито вклинился Фалько, сложив на груди руки. — Потому что он выкопал могилу тут и сам высек на гробовом камне свое имя, — удивленно ответил Ливай. Он впервые вообще слышал, чтобы Зиком интересовались марейцы. — И здесь находятся его руки. — Эх вы, могли бы и сказать, — недовольно сказал Фалько и раздосадовано почесал голову. — У нас своя есть, — объяснил Кольт. Ливай вскинул брови, представив, как Зика хоронят без тела. В вырытую яму неравнодушные люди спускали пустой гроб, рядом стояли зеваки, посторонние с каменными лицами. Кто-то сдерживал гнев, кто-то злорадствовал. Жалели ли его? Любил ли кто? Эта мысль, воображенная картина резанули по глазам, навернулись слезы, покатились по щекам, и Ливай без остановки растирал их рукой, не принимая, впрочем, попыток себя упокоить. По жизни слезы давались ему нелегко, а после смерти Зика слезные железы вообще будто пересохли. Слезы не шли, хотя их ждали, а вместе с ними не шло горе, и это беспокоило что Ливая, что Ханджи. Прижимая к глазам носовой платок, он на удивление ровным голосом сказал: — Простите… Я просто не думал, что он хоть кому-то нужен. Это хорошо, что вы позаботились о нем… Фалько сделал смущенную рожицу, глядя на плачущего дядьку. Кольт смотрел с пониманием, но при этом не спешил подбадривать, не давя с вымученными утешениями. — Об этом писали в газетах. Но некролог и объявление о похоронах было довольно легко пропустить. — Особенно если не читать газеты, — усмехнулся Ливай, чувствуя, как поток крупных слез сходит на нет. — Так расскажите, что же вы еще знаете? — Довольно мало. Воспоминания даются мне с трудом, ведь мы с Зиком не родственники. Я знаю про план стерилизации. Его битве в лесу. Иногда вижу вас. Год назад в этот день он принес вам букет ромашек. Вы помните? Я вот ярко помню, будто это было со мной. Он мечтательно уставился на окна спальни Ливая, в которой прошли роды — ныне комнаты Петера и Софии. Его вытянутая длинная шея напоминала оленя, форму нынешнего Звероподобного. Олень с ветвистыми рогами. — Что-то такое было, но честно говоря я весь тот день помню как ужасный. Рад, что вам не посчастливиться испытать подобное на собственной шкуре. Кольт рассмеялся, а вот Фалько сохранил вежливое молчание и неуверенно улыбался, не понимая, о чем речь. — И это я тоже видел, Ливай. Вы удивительный человек, совершенно удивительный, — он пьяновато посмотрел на него и, вздохнув, опустил взгляд на брата. — Фалько, сходи посмотри спектакль. У нас тут взрослый разговор. — Я тоже взрослый, — пробубнил Фалько, но все же пошел обратно к веранде. — Сказал бы сразу, что хотите посекретничать. Кольт подтолкнул его в плечо. — Иди-иди, братик. Тот показал им обоим язык и побежал к скучным взрослым. Дождавшись, когда он свернет за угол, Кольт нетерпеливо взял Ливая за руку и тихо произнес: — Ливай, я все знаю. И я никому не скажу, чьи это дети, как и то, что вас связывало с Зиком, можете не волноваться. — Да, хорошо… — Я хочу донести до вас мысль, что перед своим съедением Зик думал о вас и благодарил судьбу за то, что последние месяцы провел в спокойствии с вами. Он думал об этом и почти не боялся быть съеденным. Мне кажется, что для любого носителя так встретить смерть — это огромная удача. Ливай слышал эти же слова от самого Зика перед тем, как они навсегда разошлись, но другое дело — слышать их спустя почти год после смерти. Ливай растерянно смотрел на Кольта и, с одной стороны, хотел бы выдернуть схваченную руку и закончить разговор, но с другой — немедленно начать беседу о Зике на всю ночь. Неожиданно он ощутил, что может поделиться с кем-то своими чувствами к умершему и его поймут. — Я… Спасибо, Кольт, я знаю, знаю… Кольт достал из пиджака конверт и вложил его в руку Ливая. — Держите. Это письмо, которое он хотел вам передать накануне, но передумал и оставил его в библиотеке Штаба в день репетиции, за неделю до передачи сил. Мне кажется, он хотел, чтобы вы вспомнили о нем спустя год. Ливай посмотрел на тонкую бумагу в руках и думал, что там — слова мертвеца. Зиковские, откровенные, возвращающие ощущения годовой давности. Отчужденности от всех, углубленности друг в друга. Воскрешающие в памяти край мира, на котором они оба стоят. Теплая ладонь Кольта, его живая речь, важные слова — все это вдруг подтолкнуло Ливая к ощущению, что Зик вернулся. Откуда-то он глядит на них всех, стоит рядом, здесь, на дне рождения своих детей. Не в силах удержать выплескивающуюся щемящую радость от воссоединения с умершим, Ливай обнял Кольта: — Спасибо тебе, мой друг. — Он сделал бы то же самое для меня, — обхватил его Кольт. Тот первый расцепил руки, и Ливай неохотно спустился на землю. Приступ уверенности, что Зик здесь, сгладился и мягко растекся по сердцу. Письмо он решил почитать, когда разойдутся гости — и тем самым растянул волнительное предвосхищение встречи. Которое в конце концов разорвется от тяжести знания, что Зик мертв. Но это будет после, а сейчас они вернулись к празднику. Чуть сонная Ханджи, уставшая от хлопот, спросила, что с ним и почему он так взволнован. Ливай ответил, что хочет пригласить Грайсов в следующий раз просто так. Его рука легла на грудь, где лежало письмо Зика, и по щеке покатилась слеза. Ханджи взволнованно повторила вопрос, и Ливай рассказал ей о том, что было за домом. Вскоре актеры-музыканты ушли, гости выволокли на улицу патефон, ставили пластинки. Когда шла пятая по счету, Ханджи с Ливаем сидели рядом как птички зимой на ветке, и пытались понять, понравилась ли им вечеринка или нет. В доме под присмотром двух нянь спали четверо детей. Кольт нашел собеседника в лице Конни, который до того о чем-то спорил с Фалько, кажется, о том, когда начнут летать на Паради самолеты для быстрого перемещения с одного края Стены на другой. Армин с Анни где-то уединились, Пиксис поперхнулся во время смеха — его довел анекдот, который рассказал ему муж Хистории. Слегка пьяный, но довольный Жан стоял в обществе Хистории и Микасы, все пили прохладный лимонад и слушали рассказ о значении имени Мияко. Эрен покачивался на скамейке-качелях, ложкой черпая мороженое из стеклянной розетки. Его ум полностью заняли мысли о видениях Атакующего. Он пытался угадать, когда и кто однажды воплотит в явь Гул, о котором никто, кроме него, не знал, но который обязан произойти в будущем. Шадис сидел за белоснежным столиком с Кларой и, пока никто не видит, подносил к ее рту отломленные кусочки торта. Та с удовольствием подбирала их губами с ложечки. Сонм мертвых эрдийцев незаметно и радостно участвовал с живыми в их празднике, и они были как незримая пыль в воздухе. Среди них присутствовали разведчики, родители, братья, сестры, друзья. Бесчисленное множество предков — современников и древних, как первая надпись на камне, людей. Все бессловесные, отстраненные, и преисполненные благостью, присущей покинувшим этот мир. И, разумеется, с ними был Зик, которого ничто земное более не беспокоило и все, чего он мог пожелать — это чтобы живые не спешили умирать, а жили полнокровно, сильно и долго — столько, сколько получится. Ливай именно этим и собирался заняться. Чего только не бывает в мире, где всем правит богиня Имир. fin