Цена геройства

Зимние сумерки прокрались в комнату, разгоняя ночную темень под кровать, за стенки шкафов и штор. Обои посинели, и ничего не было слышно, кроме биения сердца, дыхания, тиканья часов на тумбочке. Дом не скрипел, стекло не дрожало от натиска ветра, очаг молчал. Все спали, никто не суетился на первом этаже. Горевшая у изголовья свеча растаяла. Зик протянул руку с кровати и потрогал застывшую горку воска — холодная. Затем рука опустилась ниже и коснулась металла — сущий лед, но Зик все равно взял карманные часы к себе под одеяло. Сжатый в кулаке корпус, гладкий и круглый, как маленький каменный блинчик, быстро нагревался. Зик лениво слушал ход механизма, пока с сожалением не решил, что пора просыпаться, и заставил себя откинуть одеяло. В темноте стрелки на циферблате были неразличимы, поэтому пришлось вставать, запахнуться в толстый халат, развести в камине огонь и сквозь первые отблески пламени на стекле часов увидеть, что наступило восемь утра. Зик понурил голову и размял шею. Восемь — ни рано, ни поздно. Он не успевал и не опаздывал, время встречи было назначено расплывчато: ближе к полудню. Шел последний в его жизни январь, и он был ни хорошим, ни плохим. Скучным на грани с невыносимым. Новым и сложным. Просто другим. В деревнях, где Зик останавливался во время войны с Альянсом, его будили горластые петухи. В Либерио сны обрывал городской колокол. В Гигантском лесу разведчики тормошили Зика, особенно вначале, когда распорядок дня соблюдался строго. Здесь же ничего и никого подобного не было вокруг, будто бы Зика уже не существовало и никто не стремился с ним взаимодействовать. Он налил воду из холодного кувшина в черпак, затем щипцами поставил его в угли. Занес из коридора на втором этаже светильник и, подумав, побежал в уличный туалет, чтобы не пачкать ночной горшок. Быстро вернувшись, он побрился, подравнял ножницами окладистую бороду и умылся нагревшейся водой, в общем, привел себя в приличный вид. К тому времени дрова в камине догорели, но на кухне пришлось разводить огонь еще раз, чтобы погреть ужин, который готовил сам же: запеканку из круглых пластин картофеля, залитых сливками с сыром. Поев и помыв все за собой в мойке, он переоделся в заготовленный заранее костюм: теплые кальсоны, носки, шерстяные брюки, рубашку, свитер с горлом. Встал у окна, поправляя рукава. На подоконнике лежало развернутое письмо, которое Зик перечитывал несколько раз подряд — и одним своим видом заставило почувствовать вину за длительное молчание. Пошла вторая неделя, как он не мог взяться за ручку, а ведь Елена в застенках тюрьмы ждала ответа… После того, как ей стало известно, что Зик бросил свою идею и сдался местному правительству, она испытала настоящее потрясение, которое стремительно превратилось в бешенство. В одном из писем Елена признавалась: «Я ругалась, ревела и плакала, швырялась едой. Пыталась сбежать, но меня словили; дралась с охраной — и меня утихомирили силой». За буйное поведение Елену посадили на год в тюрьму, но благодаря хлопотам Зика срок наказания сократился до семи месяцев, так что вскоре она должна будет выйти на свободу. Зик помнил, как пришел к ней в первые недели отбывания, и на протяжении отведенного получаса чувствовал себя кромешным идиотом. Его объяснений в изъянах «Эвтаназии» Елена будто не слышала и пялилась плотоядно. Она называла его уродом и слизняком, трусом. «Я все сделала ради тебя, а ты!..» А он все ждал, что под стулом появится дыра, в которую можно навсегда провалиться, но та не появлялась. К тому моменту у него за плечами накопилось много часов позора, но этот — самый постыдный. К счастью, через несколько месяцев Елена смягчилась и обратилась к Зику по-новому, при помощи переписки. Они общались, писали друг другу про новую жизнь, справедливую или нет, какую есть. Последнее ее обращение лежало на подоконнике. В нем говорилось следующее: «Вновь здравствуй! Я все еще за решеткой. Погода тут ужасная. В камере гуляет сквозняк, холодно, а если затыкать дыры, то становится и сыро, и холодно. Впору разводить прямо на полу костер, но ни огня, ни дров нет, дали только теплую одежду. Мне кажется я уже простыла, и если так пойдет дальше, то следующее письмо придет тебе из лазарета. Это не тюрьма, а гребаная развалина. Как она еще только держится? Я тут недавно подумала, мне ж скоро выходить. Знаю, ты завязал. Но, может, стоит вернуться к «Эвтаназии»? Не думал об этом? Смотри, делов-то — использовать силу Прародителя для всеобщей стерилизации. А остальное оставь мне — я-то спокойно шлепну королеву с ее отпрыском. И все, никому твоя сила потом не достанется! Что там будет дальше даже неважно. Мне так точно. Могу отсидеть, могу податься в бега, а могу не жить… Может, никто из последующий эрдийцев не найдет способ договориться с Имир об отмене твоего приказа? Подумай об этом. Разве ты не хотел бы это проверить, узнать? Ты же всю жизнь был очень любопытным, я же тебя знаю. Давай попробуем еще раз. Разве ж это жизнь? Как обычно, жду твоего ответа». Ответа не последовало — Зик не знал, что написать. Сперва его удивила откровенность Елены, разве письма заключенных не проходили цензуру? Не проверка ли это на вшивость, провокация? А, может, цензуры на Паради и нет вовсе? Но даже если и провокация, даже если на Паради практикуется такая халатность, Зик все равно не знал, что написать в ответ. Мысль не шла, хотя он честно старался придумать что-то путное, но только понапрасну тратил часы над пустым листом. На белой бумаге он, подобно заплутавшему в дюнах путнику, уставившемуся на горизонт, видел грандиозный мрачный мираж: толпы лишенных будущего эрдийцев, истерию обреченного на вымирание народа внутри Стен, боль острова, ликование заморских вражин, дух исторического возмездия и головокружительная правильность происходящего. Далекий новый светлый мир без эрдийцев подобно ангелу со страшно красивым лицом снисходил к человечеству, и первым, на кого он смотрел, был Зик, его пророк... Мираж так хорош, что по спине пробегала дрожь. От мысли, что эти грезы реальны и легко воплотимы, Зик впадал в сумрачный восторг, и чем чаще к нему являлся мираж, тем легче было парить в нем. Но так или иначе приходилось вспоминать, что крылья поразительного ангела Будущего, неумолимо накрывавшие людские города, черны и кровавы — если уничтожить всех потомков Фрица, то силой Прародителя некому будет пользоваться. Без активной силы Прародителя эрдийцев истребят как расу невзирая ни на какие этические нормы настолько быстро, насколько это возможно, от их домов даже камня на камне не останется. Это совсем не похоже на мирную «Эвтаназию», ради которой было так много сделано и сказано… Однако разве уничтожение природных врагов человечества не великая цель, окупающая все страдания и безобразия? Всякий раз после лицезрения миража в Зике тихо пробивалась мысль-сорняк, что можно рискнуть, дождаться Елены и попытаться еще раз — и симметрично ему росла уверенность-стена, что делать он этого не станет, а на зов ангела не откликнется. Зик чувствовал возможность вернуться в борьбу за мир без гигантов, но знал, что выберет бездействие — и в глубине души понимал почему, хотя стеснялся в этом себе признаваться (не говоря уже о том, чтобы излагать причины в письме). Перед тем, как спуститься вниз, Зик постучался в соседнюю комнату и, не дождавшись ответа, вошел. Внутри было так же тихо, как когда он проснулся. Ливай лежал спиной к двери, накрыв себя до макушки одеялом и тяжелым пледом из овечьей шерсти. — Ливай, — тихо позвал его Зик. — Я пойду. Тот не откликался. Не видно было даже, чтобы он дышал. Зик присел на свободную половину кровати, рукой заползая под плед — с облегчением ощущая исходящее от фигуры Ливая тепло. Все было теплое и живое: ноги, талия и спина. Ливай недовольно посмотрел назад: — Ну что? — Я пошел. Ты точно не хочешь со мной? — Нет, — отвернулся он. — Ладно. Тогда как договаривались. — Ты поел? — Да. Там тебе еще осталось перекусить. — Закинь у себя пару полен. Погрей тут. — Что, нос замерз? — Мгм. Обычная для них просьба. Камина в этой комнате нет, но напротив двуспальной кровати есть дымоход от очага Зика. Пока Зик топит — тут тепло. Не топит — холодно. — Сколько дерева не жги, под одеялом все равно теплее, — добродушно сказал он и сместил ладонь на живот Ливая. — Уже девять часов. Просыпайся, а то всю ночь будешь ходить туда-сюда. — Мгм. Зик вытащил руку и поправил плед. Оглядев комнату, поискал бутылки — «Может, пил? Уж слишком квелый» — но нашел только книгу с вензелем медицинской академии на зеленой обложке. Лежала на прикроватной тумбочке у потушенной свечи. Надо же! Наконец-то начал читать литературу о своем состоянии. Ну хоть кто-то из них двоих. Зик сам не решался приступить к этой книге, и чем дольше он медлил, тем больше хотел думать, что ее вовсе не существует. Он развел у себя огонь, накидал дров из дровницы, загородил очаг перегородкой и на всякий случай отодвинул ближе к кровати коврик. Пока спускался вниз, надел пиджак, в прихожей — сапоги, самодельные снегоступы, пальто, шляпу с полями. Укутался шарфом. С собой взял пустой саквояж для снегоступов и аккуратно спрятал во внутреннем кармане пальто портмоне и послание от Ливая. Окинув взглядом дом, из которого не уходил практически месяц, он поправил очки и пошел по сугробам к деревне, на окраине которой они с Ливаем жили. Оттуда — в Трост. Там его ждали Ханджи, Эрен, Закли, Пиксис, Доук — в общем, все наиболее влиятельные личности внутри трех Стен — для очередных совещаний высшего уровня. На эти мероприятия Зику, по большому счету, откровенно плевать. Иногда он даже не слушал, о чем говорят в переговорной, просто скучал и думал о своем. После поражения в Гигантском лесу и отказа от «Эвтаназии» он превратился в политическое бревно. Раньше в его жизни существовала реальная цель, действительно спасающая все человечество и оправдывающая все средства. Теперь такой нет. Неосуществима. Утонула. Канула в лету. Зик ходил на собрания власть имущих просто чтобы создать ощущение подконтрольности силы Прародителя. Пропускать нельзя, иначе ходить будут к ним с Ливаем или, еще хуже, однажды его разбудят посреди ночи и начнут обряд передачи титана на заднем дворе. Что плохо, потому что Зик должен жить до конца своего срока и помочь Ливаю восстановить свой пол. Ни Ливай, ни Зик не хотели доверять такое деликатное дело Хистории. Дойдя до деревни, Зик с облегчением снял снегоступы. Его утомил недолгий, минут на двадцать, путь — и непонятно было, это из-за того, что он месяц как не ходил за пределы двора или потому что поджимают сроки проклятья Имир? Грядущая немощь вскоре должна покорить его еще молодое тело, и этот переход Зик ждал в напряжении, как ждут извещения о дате казни. Раздумывая о природе своей слабости, он по протоптанной дороге дошел до почты, где оплатил у зевающего извозчика проезд на карете до Троста. Отправление затянулось — извозчик ждал другую, знакомую ему пассажирку, которая внесла плату заранее. Через полчаса она явилась — юная девушка по имени Элли, ехавшая в Трост погостить к тете. В одном ее саквояже была еда детям, во втором родителям — семья жила бедно, и на лишний клубень картофеля смотрела как на запеченную свинью с яблоком во рту. К счастью, Зик узнал об этом не от попутчицы, а от матери, провожавшей кровиночку. Сама девушка не отличалась болтливостью. Он поехал в Трост, чуть усталый, чуть голодный и, как обычно, очень задумчивый. Каждый раз на пути в Трост, Шиганшину или любое другое поселение, выбранное для встречи, Зик пускался в тягостные размышления о том, как его жизнь стала такой бессмысленной и незначительной. Сегодня в виде исключения он сперва отметил, что без Ливая непривычно. Как бы тот себя ни вел во время поездки — Ливай почему-то становился все несговорчивей и несговорчивей с каждым шагом лошади — все же они были в одной лодке. Заодно. После того, как Зик приказал Имир снять проклятье Рейсса и выпустить на марейскую армию гигантов-колоссов, стоящих внутри Шиганшинских стен, события закрутились лихо. Уничтожение войск объединенных стран не было воспринято всерьез командованием Маре, и битва затянулась. Пришлось разрушать сразу западную и восточную пристройку Марии. После этого, а также после разрушения Либерио, все столкновения прекратились. Под давлением других стран правительство Марейской империи сдалось. Зик остановил Колоссов, выживших после обстрела новейшей артиллерией и, по соглашению с Эреном, решил превратить их обратно в людей. Паради обязало Маре выплачивать контрибуцию за вековое угнетение островитян и приказало отдать всех выживших жителей эрдийских гетто. В первую очередь, конечно же — Воинов из Либерио. Пик, Порко и Райнер, отступавшие вместе с марейской армией, были вынуждены присягнуть Хистории. Впоследствии к ним присоединилась Анни. Зик присягнул еще в лесу — просто пожал руку. Встать на колени он не мог, так как его колени оторвало вместе с ногами. Азумабито стали главным союзником Паради, а Хиузуру — второй по значимости страной в мире. Мечты Киеми сбылись без минералов Промышленного города — престиж ее рода и государства быстро поднялся на страхе перед ужасным Паради. Киеми была этим крайне воодушевлена и с большим энтузиазмом помогала вести переговоры с другими странами. Характер и суть заключаемых договоров совершенно не волновали Зика. Даже вызывали отторжение — происходящее казалось ему мелочной возней по сравнению с масштабами «Эвтаназии». Все остальное недостойно его усилий и внимания. Родная идея стерилизации эрдийцев все еще бередила душу, как парящий в руинах призрак. После того, как Ханджи указала на его несовершенства, Зик будто пережил крах самого себя. Рухнула внутренняя опора. Он осматривал обломки, исследовал и думал, как бы все собрать обратно? Как можно забетонировать во времени стерилизацию эрдийцев, чтобы она была всегда окончательной? Но ничего толкового предложить не мог — все упиралось в гордыню будущих владельцев Прародителя, а также в гордыню нынешнего. Эрену не нравилась идея стерилизации всех и вся. Ни в каком виде. Он не видел причин жалеть марейцев и уж тем более не хотел проигрывать им в извечной межвидовой борьбе. Каждый раз, когда Зик думал об этом, у него замирало сердце. Он бы вычеркнул единокровного брата из своей жизни, но так как от нее осталось примерно полгода, проще было дождаться собственной смерти. Самыми обидными для Зика стали увиденные в Путях воспоминания их с Эреном общего отца, Гриши. Раньше Зик думал, что папаша-деспот, мучивший его, первенца, мучил и второго ребенка. Но Эрен развеял эту надуманную историю и показал эпизоды из своего детства. Гриша казался очень хорошим отцом. Не наседал и растил Эрена баловнем, которого все кругом любят и ни к чему не принуждают. Самым беззаботным мальчиком на земле. Почему детство Эрена прошло счастливо, а Зика — нет? Разве это справедливо? И что, видение отца, со слезами на глазах просящего у Зика прощения — это вся компенсация за испохабленное детство? Да раз так, то уж лучше было бы не рождаться вовсе! Эрену до его переживаний не было никакого дела, по сути он сделал вид, что они незнакомцы. А Зик этому и рад. Он даже не думал к нему лезть со своими обидами. Его судьба — ненавидеть и любить всех кровных родственников. Он не хотел пересекаться или интересоваться жизнью брата. Но каким-то образом он все же узнал, что Эрен с Микасой жили в доме, наподобие того, в котором осели Зик с Ливаем. Что их жилье расположилось рядом с Шиганшиной, в горах. А когда они выезжали в город за товарами или по делам, то подолгу гостили у друзей. И везде их паре рады, и везде они беззаботны, и никто их ни к чему не принуждал. Видя Эрена, многие снимали перед ним шляпу — Зик однажды стал этому свидетелем. Это случилось, когда они выходили из здания правительства в Митрасе, после совещания у Закли. Люди расступались перед Эреном. Дети смотрели с восторгом, женщины улыбались, а мужчины в благоговении стягивали шляпу с затылка на грудь. Для сравнения — в городе Зика никто не признавал, его будто не видели. Зик чувствовал, что сильно обжегся на брате, как упавшим на тело метеоритом. Все переживания по этому поводу он высказывал Ливаю. Первое время тот смотрел на него как на говорящее кресло или что-то в этом духе. Было ясно, что ему такие переживания не близки. Он вообще не бог весть какой утешитель. Не владел магией слова и открывал рот, чтобы произносить факты: «Небо синее». «Луна сияет ночью». «Ты сделал мне больно». «То, что произошло между тобой и Эреном — это к лучшему». «Пора бы уже прекратить лелеять свои обиды на Гришу и на Эрена, разве ты не видишь, что они разрушают тебя?». Однажды Ливай дал совет перестать завидовать Эрену (если бы это было так легко!) и пошутил, мол, ничего желанного в таком положении нет, ведь внимание толпы налагает обязательство с ней говорить. То, что Зик будет вещать людям, повергнет всех в депрессию, и вместо стерилизации эрдийцев получится нация самоубийц. Зик сказал, что не против такого исхода, Ливай парировал, что это недостойные отца слова. Когда Зик думал о том, что станет отцом, ему становилось не до смеха. В первый раз, когда Зик коснулся Эрена и приказал гигантам выйти из шиганшинских стен, он пожелал кое-что еще. Это было сгоряча и необдуманно, Зика тогда захлестывала безумная злость. Он хотел, чтобы его страдания разделил человек, который олицетворял собой всю шайку людей, указавших на недочеты «Эвтаназии». Еще не разобравшись, как выбраться из цепей клятвы Фрица, Зик попросил Имир подойти ближе и тихо приказал ей сменить гениталии Ливая с мужских на женские. Раз уж тот настолько страшился такого исхода, то пускай захлебнется им. Испытает то же унижение, что и Зик. Реакция Ливая превзошла все ожидания Зика. Ничего не подозревающая Зоэ заставила его следить за пленником Паради до конца дней, и тот находился в подневольном положении. Задавленный, злой, взбудораженный, но сдерживающий агрессию Аккерман был торжественным гимном победы над самим собой — укротителя над зверем. Зик радовался ливаевскому проглоченному бешенству, наказанности; трахать такого было и приятно, и мерзко. Целую неделю Зик упивался властью, властвуя над Ливаем, как ловчий над подстреленной дикой птицей. Но неделя сменилась другой, игра перестала быть увлекательной, наказание исчерпало себя, а насильно измененный Ливай никуда не девался. Как памятник пороку он понемногу, день за днем мучил Зика мыслями, что все происходящее неправильно, а Ливай не заслужил подобного отношения. Возможно, будь они непримиримыми природными врагами или просто находясь поодаль, Зику бы в голову не пришло так считать. Однако ежедневное пребывание рядом с угнетенным Ливаем, общность их быта, а также чувственная связь топили лед в кипяток. Усовестившийся Зик не знал, как извиняться, да и стоит ли вообще. Проще вернуть все на свои места и вообще сделать вид, что ничего не было. Во время очередного однообразного секса Ливай оседлал Зика, а затем одной рукой сдавил шею так сильно, что глаза полезли на лоб. Со словами: «Ты хоть понимаешь, что будет, если я расскажу в столице обо всем произошедшем? Тебя через час сожрет весь остров», — он принялся крутиться на вставшем колом члене и ахать как прошмандовка. Пока до испугавшегося Зика постепенно доходила суть, Ливай выжимал из себя оргазм (надо полагать, первый в женском обличье): яростно теребил себе клитор, а потом много и быстро насаживался на член, пока не достиг пика. Он расстонался, спина выгнулась, таз скрутило, влагалище пульсировало. Новое удовольствие сковало все мышцы, а кожа покрылась мурашками. Зик наблюдал за ним завороженно и пошевелился только тогда, когда расслабившееся тело соскользнуло на бок — отполз на край кровати. Растирая шею, он разглядывал голубые в сумерках изгибы, темные впадины, блестящую кожу, разнеженное после секса тело, настороженные глаза и подумал, что Ливай все это время находился рядом добровольно и никакими указаниями начальства ограничен не был. В любую секунду он мог перерубить их мучительную связь. «Почему ты меня терпишь?» — сипло спросил Зик тогда. «Потому что однажды я тебя, ушлепка, пожалел», — с горячим сожалением в голосе пояснил Ливай. Не приемля дальнейших вопросов, он, босой, сбежал к себе в комнату, оставив Зика в одиночестве. Невидимая, неозвученная жалость правила здесь бал. Ослепленный успехом мести Зик позабыл, что единственная живая душа в Паради, готовая поручиться за него и взвалить на себя тяжесть общения с ним — это Ливай. Зик был уверен, что Эрен ради него даже пальцем не пошевелит, а для остальных же его жизнь ничего не стоила. Множество благ: проживание в доме на отшибе, наличие денег, еды, относительной свободы передвижения — случились благодаря доверию знаменитого капитана Разведкорпуса. Сытая, честная, обычная жизнь Йегера полностью в руках Ливая — и кто после этого хозяин положения? Позже Зик поинтересовался, почему Ливай бездействовал после подмены гениталий, и тот разумно ответил, что «битый и обиженный ты вряд ли вернешь мне нормальный облик; мертвый ты уж точно; а мертвому мне это ни к чему». Зик много думал об этом: не только о возвращении пола, но и холодящей рациональности Ливая. О границах его терпения; о том, где та черта, переступив которую их взаимопроникновение рывком превратится в взаимоубийство. Казалось, что Ливай может вытерпеть многое и все равно остаться в сознании, удержаться от ошибок. Он очень странный. И очень сильный. Благодаря своему умению приспосабливаться он напоминал плащ, который можно по-разному складывать, завязывать, использовать как одеяло, плед или подушку, но при этом он все равно остается плащом. Зик рядом с ним чувствовал себя поленом — негибким, мертвым и годным только на растопку. Спустя два месяца сожительства Зик набрался смелости и предложил Ливаю вернуть причиндалы — но тот возразил, что уже поздно. А на вопрос почему ответил ошеломляюще: «Кажется, мы зачли дитя», — и Зика тогда взяла такая оторопь, что не передать словами. Пока он пребывал в ступоре, Ливай описывал свои симптомы: набор веса, таз стал уширяться, а одну неделю его постоянно донимала тошнота, из-за которой он мог даже проснуться ночью. Все эти мелочи складывались в большую картинку беременности. Видимо Имир поняла приказ Зика по-своему. В итоге, к многочисленным способностям Ливая добавилась возможность деторождения. Ливай не раскрывал своих чувств по этому поводу. Он только поделился сомнениями о судьбе ребенка — но когда Зик пришел в себя и начал горячо предлагать вернуть все на свои места, то взбрыкнул и заявил, что дождется родов. Никакие уговоры не могли его переубедить, Ливай уверенно заявлял, что к убийству людей причастным быть не хочет, и потому умерщвлять ребенка тем более не станет. Как Зик заставил Ливая стать женщиной, так Ливай заставил Зика стать отцом. Все честно. Через два часа карета доехала до тростовских ворот и еще полчаса колесила по самому городу. Зик с интересом смотрел на сменяющиеся экстерьеры жилых домов и истоптанные белоснежные дороги. Вокруг неубранных сугробов бегали как заведенные дети, играя в снежки. Прохожие, одетые в тяжелые пальто, замотанные в широкие шарфы и засунув поглубже руки в карманы, передвигались неуклюже. Горластый мальчишка торговал газетами. Какой-то мужчина, поставив лесенку к фонарю, тушил свет — такая древность! В Митрасе уже все работало на электричестве, но в Тросте, по всей видимости, пока еще держались за традиции. Зик отвык от таких людных мест и чувствовал себя инородно, как заноза в пальце. Извозчик подъехал к Штабу Разведкорпуса, и Зик вышел на улицу еле сдерживая кряхтение — у него все тело окоченело от длительного сидения. С удовольствием потягиваясь и разминая ноги, он рассматривал улицу уже с высоты человеческого роста, а не выглядывая из окна кареты. Лошади, всхрапнув, зашагали вперед, медленно увозя весь ком воспоминаний, в который погрузился Зик, а вместе с ним и девушку по имени Элли (или Элис?). По прибытии Зик сразу же попросил приема у Зоэ. Так как он пришел без какого-либо сопровождения, встретивший его разведчик впал в ступор. Тот долго пытался понять, есть ли у него право подпускать Зика к командору или нет. Его раздумья заняли время, к счастью, они разрешились в пользу Зика. В чистеньком кабинете Зик снял шляпу, шарф, перекинул пальто через локоть дивана и встал к камину, стараясь держать замерзшие пальцы ног ближе к трещавшему огню. — Доброе утро, господин Йегер. Вы довольно рано, — поздоровалась с его спиной Ханджи и сразу же подошла к своему столу. Зик развернулся и чуть скованно улыбнулся. Общаться с кем-то кроме Ливая он тоже отвык, хотя последний выезд за пределы дома был относительно недавно — месяц назад. Вообще Зик заметил, что постоянное пребывание в отдалении удивительно сильно замедлило его восприятие времени, раньше сутки пролетали так быстро, что он не успевал отрывать страницы в календаре. Теперь же дни тянулись очень размеренно, целым событием могла стать какая-нибудь удачная шутка, сказанная во время обеда. Командор Зоэ ответила кивком и показала на кресло рядом со столом. Ливай отзывался о своей подруге всегда очень хорошо и, судя по всему, рассчитывал на ее помощь в дальнейшем. — Да, мне хотелось поговорить с вам перед очередной встречей, на которой я зачем-то должен быть, — сел Зик и посмотрел на лицо тети или названой матери своего ребенка. Признаться честно, выглядела она сурово. Но другого от командора ждать глупо. — Почему вы один? Насколько я помню, Ливай обещал стеречь вас. Где он? — спросила она. — Он не придет, — Зик достал из-за пазухи письмо и положил на стол. — Он написал вам причину. Зоэ мельком посмотрела на запечатанный конверт и напряженно спросила: — Он цел? — Целее некуда. Но для всех остальных за пределами этого кабинета лучше сказать, что ему нездоровится. Она сломала воск, развернула конверт и, шумно вздохнув, приступила к чтению. Ливай обрисовывал ей всю сложившуюся ситуацию: фактическую смену пола, беременность и выросший живот, которой невозможно скрывать, а потому ему выходить на люди больше нельзя. Он три дня писал и переписывал это письмо, старался выбирать слова поделикатней, но даже четверти его объяснений хватило, чтобы командор Зоэ прервала чтение. Она посмотрела на Зика с сомнением, будто подозревала в сумасшествии. — Вы думаете, это смешно? — Читайте дальше. Она опять опустила голову и вникала в написанное, стискивая края бумаги. Дойдя до конца, она резко спросила: — Это шутка? — Нет, — в тон ей ответил Зик, но осекся и деликатно уточнил: — Вы дочитали? — Я дочитала бред про то, что Ливай сменил свой пол, забеременел и теперь вынашивает ребенка от вас. Вы больные оба? — Нет, не больные. Ливай на пятом месяце беременности. — Как это возможно? — Все в письме. Я попросил Имир изменить тело Ливая. — Я не понимаю… — Мы приглашаем вас к нам в гости на выходных. Чтобы вы во всем убедились своими глазами. Достигнув предела разумного, она медленно отвела взгляд. Зоэ встала из-за стола и, закинув руки за спину, подошла к окну. — Я думал, что сделаю ему неприятно, когда его гениталии сменятся на женские. Кто же знал, что вместе с ними будет еще и матка и прочие органы… — Удивительно. А вам была нужна одна вагина? — Да. Она бросила на него взгляд через плечо и состроила презрительную мину. — Я бы вернул все в любом случае — а если не я, то Хистория, которая получит Зверотитана, — начал оправдываться Зик. — Я не думал о том, что появятся какие-то дети, что все станет так сложно. — Как же так вышло, господин Зик? — По всей видимости Имир решила, что меня интересует более существенные изменения… — Я не об этом! Ливай все эти месяцы утверждал, что вы на удивление нормальный и никому не причините вреда. А сейчас вы приходите с этим письмом, и у меня только один вопрос: вы в своем уме? Кому такое вообще придет в голову? Зик не выдержал и прикрыл лицо рукой. Что ему сказать? Как его мозг родил эту идею? Откуда она взялась? Почему ему нравится Ливай с пиздой? Да он и сам не знал. Лишь догадывался, что хотел владеть Ливаем на всех уровнях: воли, эмоций, тела. Поставить именное клеймо, изменить в корне. Полностью подчинить себе, прилепить к члену и размазать по телу, как тесто. Но в реальности Ливай, поддаваясь, оставался самим собой и прилепляться не желал. Приказы? Ладно, но я буду делать и дальше свою работу. Изнасиловали? Ты, конечно, говно, но я все равно продолжу исполнять свой долг. Непрошенный секс, вынужденное удовольствие, капризы бородатого дядьки? Ничего хорошего, конечно, но мне это не помешает. Вагина между ног? Пф-ф, сейчас расплачусь. Ливай оказался со странностями. Это, а также стечение обстоятельств, определило их нынешнее сосуществование — Зик стал зависим от Ливая материально, психически, а также в правовом отношении. До сегодняшнего дня Зик не выезжал без Ливая дальше деревни. Но как обо всем этом сказать он не знал. Он не знал, он не знал, он не знал. — Самое смешное, а почему вы оставили ребенка? Вы же хотели стерилизовать эрдийцев? Или вы не эрдиец? Или вам иметь детей можно? — Я ведь желал стерилизации всем, включая меня. Если у всех нет запрета на размножение, то его нет и у меня. Ответ не впечатлил Зоэ, она покривила губами, оставшись при своем: что Зик двуличный мерзавец и что щадить его было ошибкой. Мысленные наговоры Зик чувствовал спинным мозгом, потому сказал откровенно: — По правде говоря это не я, а Ливай хочет оставить дитя. — Но почему? — М-м, потому что не уверен, что возвращение его гениталий стоят смерти нерожденного ребенка, наверное? Ну и, разумеется, мне назло. Она села обратно в кресло с озадаченным лицом. — Признаюсь, что логика вашего дуэта дается мне с трудом. — Да, у нас с ним сложились необычные отношения… — Вы с ним были близки в лагере? В Гигантском лесу? — перебила она. — Да. — Вы его заставляли? — Да. И нет, — сомневался Зик. — Я сам не знаю. Но вы можете спросить у Ливая. Думаю, он скажет точнее… Вам это противно? — Что «это»? — Мужчины, спящие с мужчинами. — Нет, это мне безразлично. Я просто достаточно хорошо знаю Ливая, чтобы знать, что сам он никогда бы не лег к вам в постель. Вы ему не нравились. Я очень сильно удивилась, когда он вызвался жить с вами после всех событий. Того, что было в Гигантском лесу, в Либерио, у Шиганшины! Я думала, он вас еле терпит. — Я помню, вы об этом говорили. — И мне не нравится идея манипуляций с телом. Ливай — настоящий человек из плоти и крови, а не ваша секс-игрушка. — Сейчас я ни к чему его не принуждаю. — Кроме того, он рожден мужчиной. Как будут проходить роды? — Как у всех женщин. Его тело уже сейчас приобретает женские черты. — Как это? — Таз растет. Полнеют бедра, появляется грудь. Командор с ужасом на него посмотрела. — Все не так страшно, как вы себе представляете, — поспешил успокоить ее Зик. — Речь идет о паре-тройке сантиметров, не более. Приезжайте послезавтра, в субботу. Убедитесь, что Ливай в порядке и честно пообещайте, что будете ему помогать. Вы его единственный друг, и он очень надеется на вашу помощь. — Так почему же он раньше не сказал мне? — возмутилась Зоэ. — А вы как думаете? Он чрезвычайно стесняется своего состояния. И, заметьте, просит о нем никому не сообщать. Она помотала головой, будто помогая всем мыслям уложиться. — Кому вообще о таком скажешь? — Так вы приедете? — Да-да, конечно... Зик удовлетворенно выдохнул и расслабился. Впервые за все время разговора он понял, что сидит на мягком сиденье, спинка кресла жестковата, а тело напряжено. Сегодня он приехал сюда в первую очередь ради обещания Зоэ. Обязательная программа в виде присутствия на государственных совещаниях для него вторична. Ливай тянул с признанием до последнего, но, когда понял, что живот не спихнуть ни на какую кружку пива или изменившийся рацион, с горестным воем сел писать Ханджи. Он был последним, кто вообще хотел, чтобы о его положении догадывалась хотя бы одна живая душа, однако скрываться больше было невозможно.