Цена геройства

Посыльным оказался смутно знакомый юноша с соломенного цвета волосами. Вареный от усталости, он медленно встал, чтобы поприветствовать Ливая прижатым к сердцу кулаком. От расстегнутой куртки несло потом, под ремнем на груди рубашка сильно смялась и казалось, что ее жевали. Ливай за секунды раздумий припомнил имя парнишки — Сэм, поблагодарил за письмо и расспросил о положении дел в Разведкорпусе. Тот оглядел их с Жаном и осторожно ответил, что знает мало — после того, как командор Зоэ приняла у себя в кабинете Германа, она отправила посреди ночи три письма: два в Митрас и одно в Шиганшину. А после того, как к ней пришел Борис, то послала сюда его, Сэма. — Растормошили меня в шесть утра, дали в руки письмо, Борис нарисовал схему, куда идти и все. — Выходит, ты потратил сутки на то, чтобы найти нас? — О-о, да-а. Увы, да, — смущенно признался парнишка, потирая затылок. — Заплутал и уже думал вернуться, пока не увидел стоящего на ветви разведчика, разглядывавшего лагерь внизу. — Мне ничего нет? — К сожалению, нет, — грустно вздохнув ответил Сэм, будто это его вина. — Ты, часом, не потерял письмо? — Нет, что вы, нет! — Тогда почему вздыхаешь? — Я просто подумал, как было бы здорово, если бы вам командор написала, что происходит, и вы бы мне рассказали. В тростовском Штабе все непонятно, все чего-то ждут, а чего — неясно. Это утомляет. На обычно бесстрастном лице Ливая проступило изумление. — У нас не лучше, — мрачно прокомментировал Жан. — У вас хотя бы глухо, а у нас такая куча мнений, все голосят на свой лад, — возразил Сэм, устало потирая шею. — Флок вообще сказал, что антимарейцы на самом деле хотели поработить эрдийцев и распространяли вино со спинномозговой жидкостью Зика. Типа, чтобы провернуть тот же трюк, как в Рагако. Я, конечно, все понимаю, чужие люди, но это уже совсем за гранью... — Это Флок тебе такое сболтнул? — спросил Ливай, внутренне холодея. Откуда Флок знал про вино? Неужели Ханджи ему рассказала про сговор антимарейцев и Зика? Но зачем? — Да парень со странностями просто. Он каждый день всем в уши льет, что Эрен спасет наш остров, что он несправедливо заперт в темнице. Эрен то, Эрен се. Все бы ничего, но вокруг Флока собралась целая компания единомышленников. Они только про это и говорят. Задолбали. — Кто, вокруг кого? Флока? — переспросил ошарашенный Жан. — Флока Форстера, героя Шиганшины и вашего однокурсника, — кинул Сэм. — Я сказал ему, что раз он такой умный, то почему с ним не согласна ни командор Зоэ, ни друзья Эрена, ни даже королева Хистория! А тот, знаете, что ответил? — Что? — спросил Ливай. — Что они, то есть Флок и его новые друзья, скоро им, то есть друзьям Эрена, сами все покажут. И сказал присоединяться. — Ты присоединился? — Я отказался. — Почему? Разве ты не хотел быть со всеми? — полюбопытствовал Ливай. — Флок меня бесит. Он просто хочет стать важным. Жан задумчиво покачал головой, соглашаясь с описанным образом Флока. Увидев эту реакцию Ливай мгновенно поверил в слова Сэма, и на лице сама собой появилась вялая ухмылка. Кругом предательство. Хотя стоит признать, что какой бы странной, глупой и вредительской ни была флоковская возня вокруг Эрена, верилось, что она могла произойти именно в разведке, среди новобранцев. Местные газеты много писали об Эрене, требовали того освободить, обыватели обожествляли мальчика, говорили о нем, как о народном мстителе или даже об орудии высшей справедливости. В обществе давно наметился раскол между обычной властью и людьми, собирающимися вокруг Атакующего. Где, как не в Разведкорпусе, должно было развиться это противоречие? Больше всех с Флоком общался Жан. Ливай посмотрел на него, взглядом призывая отозваться обо всем сказанном. — А что я? — встрепенулся Жан. — Я ничего этого не знал и за Флоком не следил. Он, конечно, очень уважает Эрена, но я-то нет. Эрен как был дураком для меня, так и остался. У нас с Флоком мало точек для соприкосновения… — Ладно, я понял. Так сколько говоришь, Сэм, человек в его компании? — Не знаю. Но со мной перестали общаться друзья, с которыми я поступил в Разведкорпус. Может, треть. — Треть чего? — Треть Разведкорпуса. «Так много?» — поразился Ливай. Он огляделся: несколько человек поодаль сидели на ветвях, другие находились внизу, бродя от палатки к палатке. Зик сидел в одиночестве. Вокруг него стояли караульные. Ливай прикинул: десять человек из них могут запросто встать на сторону Эрена и Зика, если им представится случай. И будут сражаться против капитана, только на этот раз не в виде гигантов, а в виде обычных людей. Из огня да в полымя! Да нет же, глупости... — Может, раз там так много умников, то дорогу сюда им показывать не обязательно? — едко спросил Жан. — Не надо впадать в крайности, — отмахнулся Ливай. — Мы все-таки не знаем ничего об этом товариществе, может, они просто собираются читать газеты после тренировок и хулить власть. У всех свои развлечения. — Мои развлечения почему-то не такие. Сэм выглядел неважно — он не спал, а если спал, то мало. Силы у него имелись, но надолго их не хватит. Его было немножко жалко, и в любом другом случае Ливай послал бы кого-нибудь из своих слоняющихся обормотов. Но плутать лишние сутки на пути туда и еще обратно — это роскошь. — Твоя задача показать командору Зоэ и ее сопровождающим путь сюда. Но только им, другим не надо. Если на пути к штабу хоть кто-то кроме нее спросит о письме, доставил ли ты его или нет, то скажи, что потерялся и возвращаешься ни с чем. И лагеря ты нашего не видел, понял? — Понял. — На всякий случай расскажи Ханджи все, что ты сейчас сказал нам. Про Флока и его идею. Ей будет полезно это знать. Также скажи, что мы где-то на километр южнее от места, где Женская особь уничтожила мой отряд пять лет назад. Она знает. — Понял, капитан, — кивнул Сэм и сделал неровный вдох. — Могу ли я еще немного отдохнуть или лететь надо прямо сейчас? — Чем быстрее, тем лучше. Сколько тебе нужно, чтобы отдохнуть? — Мне бы подремать три часика. — Пойдет. Жан тебя разбудит. Договорившись, Сэм не стал терять ни минуты и полез в гамак. Жан с Ливаем спустились, мысли их преследовали нерадостные. Жан переживал о чем-то, Ливай не утруждал себя попытками его приободрить, потому что новость о молодых горячих головах, собранных Флоком, отозвалась в нем подобно удару по отрезанным струнам. Впечатляло, но не сильно. Понятно, что лояльность начальству — это дело переходящее. Но раньше и командор, и его личный состав, и каждый рядовой всегда были заодно. Ливай служил только в таком Разведкорпусе. Теперь же Разведкорпус изменился. Они с Ханджи стали живыми призраками тех, других времен. Люди, пришедшие к ним служить, хотят чего-то другого. Видимо, готовиться к войне со всем миром. Поддерживать Эрена. Братьев Йегеров. Зика. Да уж, Зика. Далеко они с ним не уедут! Какое будет их разочарование, когда тот объявит свой фундаментальный план! — Меня удивляет, что Флок был же с нами во время битвы за Шиганшину. Он единственный, кто выжил после обстрела Звероподобного. И он все равно борется за Зика, ну и дурь, — поделился своими мыслями Ливай. — Не за Зика, за Эрена, — поправил его Жан. — В последние полтора года он с большим пристрастием к нему относился. — Велика ли разница? — Мне кажется, что она существенна. Когда антимарейцев, приспешников Зика, схватили, Флок даже не дернулся, ничего не сказал. Может, конечно, скрывал что-то, а, может… — Может, ему на них наплевать. Сделали свое дело, дали братьям встретиться, и больше не нужны, — развил мысль Ливай. — Да, я так и подумал. — Ясно. Интересные у тебя друзья, Жан Кирштайн. — Интересные у вас подчиненные, капитан Аккерман, — съерничал в ответ Жан. Краем губ Ливай улыбнулся. Подчиненные, как им и положено по возрасту, изменились вместе с миром, оставив своего капитана позади. От этой мысли повеяло вынужденным одиночеством, правда, у костра его меланхолия напрочь испарилась. В чайнике пахло травами, заваривался чай. Зик уже давно вышел из своего задумчивого ступора и, закинув ногу на ногу, недовольно транслировал в голову: «Это где мы шастаем такие красивые?» Услышав это, Ливай пошутил про себя, что интересные у него не только подчиненные, но еще и враги. Он даже улыбнулся. Все перевернулось, переигралось, поменялось. Все не то, все не так. Курс разведки дал крен, сильнейший воин стал ворчащим дедом, ожидаемая благородная смерть на поле боя превратилась в самоубийство от бессилия, а враг поменял ненависть на любовь… Когда-то Ливай думал, что его жизнь подобна героической поэме. Но куда там. В ней столько шуток, что остается лишь смеяться. Все последующее время Ливай то и дело натыкался на неудобную мысль, что скоро придется умирать. Поэтому когда в Зике вновь взыграло после вечерних умываний, он воспринял это с рациональной радостью — наконец-то можно будет отвлечься. А знание, что наслаждение подарит человек, из-за которого придется умереть, привносило терпкость. Ливай старался не думать. Думы его извели. Дум очень много, а он один, и он вымотался. В преддверии осязаемой, реальной смерти чувственность вспухла и вылезла за пределы тела, привычек, обыденных представлений. Все было в последний раз. Вот он разделся — и больше никогда не оденется. Его глаза закрылись — и не смогут открыться. Обнаженный Зик приблизился, тепло его тела обволакивало — и больше к Ливаю никто никогда не подойдет. На щеках руки — других не будет. Сейчас начнутся ласки, которые как пытки, все будет нежно, жгуче и неповторимо, как сладкий смертельный яд, но… — Не бойся, все будет хорошо. Мы переговорим, послушаем друг друга, все поведут себя умно, и никто не пострадает. Теплое чистое дыхание овеяло лицо. Ливай открыл глаза, Зик без очков смотрел на него очень внимательно, гладил брови. Большой палец легко терся о переносицу. — Я не переживу иного, — признался Ливай на тяжелом выдохе. — Ничего страшного не произойдет. Все будет хорошо. Ливай понятия не имел, что значит «все будет хорошо» в нынешних обстоятельствах. Мгновенная смерть Зика, перемещение в прошлое, где не было нападения на Либерио, не было антимарейцев, хизуру и марейцев? Где мир был черно-белый, где полной грудью дышал старый Разведкорпус, а им все было по плечу. Но возвращение в прошлое, до зачистки острова и прорыва Шиганшины — это возвращение старых ужасов, от которых Ливай успел отвыкнуть. Бесконечные войны с гигантами за Стенами — это точно не «все будет хорошо». «Все будет хорошо» давным-давно сорвалось с поводка, пока Ливай его выгуливал. Оглянулся — а в руке только поводок с именным ошейником. — Я ненавижу тебя. — Знаю. Это заслуженно. — Кто ты вообще такой? — В каком смысле? — Чтобы вот так приходить и все рушить? Мою жизнь, например? Лицо Зика расплылось в умиротворенной улыбке. Она излучала радость и спокойствие. Ровно противоположное тому, что испытывал Ливай. Руки обхватили его за спиной так крепко, что еще чуть-чуть — и станет больно. Зик как можно ниже склонился над ним и тихо сказал: — Страсть. Я — жажда. Я — цель и путь к ней. Я сделан из этого и больше ничего другого во мне нет. Хочу дать людям то, о чем они просят, даже если это похоже на наказание. Хочу, чтобы это навсегда изменило мир. Хочу, чтобы меня за это любили со всем, что есть во мне. Все любили. И чтобы ты любил в особенности крепко, Ливай. «Красиво стелет», — подумал Ливай, внимая громкому шепоту. Когда он там так сильно захотел любви Ливая и всего мира, что там со способом добычи признания — непонятно. Он — сущее самомнение. Он — раскормленная гордость. Он — капризы взрослого ребенка. Если всеобщая стерилизация вдруг не произойдет, то окажется, что его высокая как гора надменность уместится в чайное блюдечко, а сам Зик ничего из себя не представляет. Просто букашка. Тля, ползущая по листу розы. Признание в любви настроило Зика на романтический лад, он полез целоваться, по-телячьи настырно требуя ответа от сжатых губ. Ливай воздерживался, хотя, если быть честным, чужое неравнодушие к своей персоне смягчило сердце. Но все же для взаимного поцелуя этих слов, подобных тыканью собачьей морды в руку, было недостаточно. Только не в их случае. «Ляг на живот», — раздалось в голове. Тело подчинилось. Кажется, Зик устал лизать окаменевшее лицо и решил взять как есть. Тля тлей, а командует умеючи! Зик провел рукой по спине несколько раз, с особенным тщанием гладя естественный прогиб в пояснице, а затем прижался ртом к правой ягодице. Ливай вложил лицо в руки, приготовившись к чувственной пытке — сейчас его заставят испытывать удовольствие, заставят хотеть секса, несмотря на желание оказаться как можно дальше. Ведь их секс с каждым разом становился все лучше и хуже одновременно. В глубине души Ливай знал, что чем больше он получал наслаждения, тем сильнее ненавидел Зика и даже себя. Зика — за то, что заставляет спать с собой, получать не только боль, но и радость, привыкать к своему присутствию, слушать идеологические бредни, разбираться в них. Себя — за то, что не может прервать этот водоворот похоти и выступить открыто, как он привык. Взять УПМ, вынуть лезвия и начать сечу, а там будь что будет... Зик легко прикусил кожу, отчего ягодицы сжались. — Расслабься, — потребовал он нормальным голосом, не прекращая оглаживать бедра. — Расслабь их. Ливай нахмурился и заставил себя расслабить мышцы. Не теряя времени Зик впился в них большим пальцем и, массируя, надавил на особые точки рядом с костями таза, из которых по всему телу потекло приятное тепло. Ливай невольно потерся о ладони, давая им полностью обхватить ягодицы. Их сжали крепко, будто хотели выжать воду, а затем широко развели. Внутреннюю сторону опалило дыханием и скользкая кожа коснулась ануса. Ливай обернулся от неожиданности и неверия — кто-то в своем уме лижет жопу? Место, откуда вываливается дерьмо? — но прекратить не просил. Кончик языка, как горячее щупальце, выводил слюнями-чернилами роспись: какие-то галочки, спиральки, кресты, — что-то пишется там, стишки какие-то, заклинания, приказы. Печать на задницу, заговор прямой кишки. Да что угодно может прийти в голову Зику, он же с приветом. Ливай закатил глаза от ощущения проникновения языка в анус, как послушно расступается кольцо сжатых мышц и гладкую часть развратно оглаживают по кругу. Он вложил голову в руки на полу и решил встать на колени. Борода колюче прижалась к яйцам, и Ливай застонал. Весь покрылся мурашками от удовольствия, а от мысли, что будь в нем говно, Зик бы все равно продолжил лизать, на душе подобрело. Тот слишком сильно хочет нравиться и готов даже на такое унижение. Парадокс — Ливай каким-то образом получил власть над Зиком, но она ему совершенно не нужна. Ему не хочется властвовать над чужим сердцем. Ему не хочется властвовать над чужой жизнью. Ему хочется, чтобы вся эта история кончилась. Зик прекратил ввинчиваться в зад и перешел к яйцам. Он брал их в рот и потягивал внутрь, но это быстро ему надоело. Затем он взял в ладонь окрепший член, все особенности которого ему уже известны, и принялся отгибать его к себе, вниз от Ливая. Это было неприятно, но Ливаю претило об этом говорить вслух, поэтому пришлось терпеть ломоту у основания ствола. Все его кряхтения Зик воспринимал как знаки удовольствия, и поэтому он преспокойно взял член в рот, умеючи нагнетая в нем кровь. От этого боль в пережатом члене усилилась. Ливай заерзал, поджимая пальцы на ступнях и невольно пытаясь повернуться. Зик все же заметил эти странности и, не говоря ни слова, лег под тазом Ливая, отдавая приказ опуститься. Взяв член в рот, мысленно приказал подняться, затем вновь опуститься — в общем, трахать его в рот. — Прекрати это. Прекрати орать, — попросил Ливай, придя в ужас от мысли, что его ждет впереди насильственный инструктаж, а голос будет бить по мозгам как колокол. — Тогда действуй сам, — ответил Зик, вынув его член изо рта. — Действуй, как тебе приятнее. Но не причиняй мне боль. Поколебавшись с добрых пять секунд, Ливай поднялся на руки и раздвинул колени. Зик рукой направил его член в рот и легонько пососал головку. «Да плевать, — решил Ливай, — он все равно что-нибудь выдумает, если я не сделаю сейчас как ему надо». С этой мыслью он начал медленно трахать подставленный рот, мало-помалу получая скромные порции физического удовольствия. С увеличением скорости примитивные ощущения в члене только усилились — на этот раз правильное трение, под правильным углом срезонировали и подарили Ливаю радостную мысль, что он грязная беспринципная скотина, которой все равно, что трахать. Дырка в стене, кулак, дупло в дереве, рот Зика Йегера. Понятия одного рода. «Если я сильно разгонюсь, то могу сломать ему нос», — представил себе Ливай и улыбнулся этой мерзости. Фантазия шла дальше — сломав нос, он поднимет железные бедра вверх и опустит с такой скоростью, что раскрошит зубы; затем вломит так, что размажет затылок по полу. Затем еще раз поднимется, опустится — опустится как маятник — и разобьет череп, скулы, глазницы. Кругом будут разбросаны глаза, мозги, кровь и зубы, а он будет ебать это месиво как ни в чем ни бывало. Видя это перед глазами он с негромким стоном кончил в полностью целый и невредимый рот Зика. Оказалось, что тот держал его член у основания в кулаке, так что, скорее, Ливай все это время вколачивался больше в руку, чем в рот — однако, несомненно, именно ощущения в головке его довели. Пальцы снялись, Зик дал полностью погрузиться в себя и достать горла, что было сделано с большим удовольствием. В продолжении кровавой фантазии Ливай вставал и навсегда уходил из палатки, оставляя за собой размозженный труп. Он бы сделал это с удовольствием, даже не обернувшись на всю разведенную грязь. Победитель, мгновенно забывший о своей жестокости. Вновь свободный, вновь принадлежащий себе. В реальности на члене чувствовались зубы. У Зика широкая пасть, он мог сосать, не прижимаясь зубами нижней челюсти к члену, но он прижимался — контролировал. Ливай слез с него на бок, ожидая следующих приказов, но их не было. Зик смотрел в потолок, языком слизывая сперму с губ, под и над ртом, с пальцев и вообще делая это так тщательно, будто на него кончили эликсиром вечной жизни, который подействует, только если употребить все до последней капли. Его обрезанный член вяло лежал на мошонке и не отзывался на касания. Горошины сосков терлись в расщелине между пальцами, когда Ливай гладил Зика по груди, надеясь вызвать понятную реакцию. Тот не реагировал вообще на присутствие другого человека, разве что скинул руку перед тем как подойти к умывальнику. Он принялся мыть лицо, полоскал рот, затем вытирался полотенцем. Ливай смекнул, что в нем больше нет нужды, и что Зик выглядит непривычно для себя незаинтересованным в сексе. А, возможно, его тоже посетило кровожадное видение — как он зубами отрывает член и яйца, и оставляет умирать в луже крови — потому что Ливай ему надоел. Или он думал, что лучше было бы проводить время по-другому: сутки напролет ебать Ливая только в жопную дырку, а затем, после получения силы Прародителя, он сделает Ливая девкой, как и грозился. Все вокруг будут бесплодные, а одна Ливаиха будет поставлять детишек до полной потери мозгов. Ай-яй-яй. Какое же это двуличие, Зик! Ужаснувшись фантазии, Ливай тут же начал одеваться и спешил куда-нибудь подальше отсюда. Нет, он такого не допустит никогда. Уж лучше смерть. Хотя Зик сказал, что не намерен превращать Ливая в женщину... Ну да, Ливай, ну да. Верь Зику, верь его словам, в план стерилизации. Дорвавшись до силы Прародителя он будет властен над всем чем угодно — может даже захотеть оставить такую мощь при себе. Может, ему будет по силам поглотить Эрена. Или отменить правило тринадцати лет, и тогда Ливай будет обречен жить с ним до старости. Или, например, отменить запрет Рейсса на войну. Все это какие-то материи, в которые ни одному смертному входа нет. Ни в чем нельзя быть уверенным с этими суперспособностями. А ведь Ливай еще хочет скормить Зика Хистории! Глупец. Ведь если так подумать, та, получив воспоминания старшего Йегера, может легко поверить в «Эвтаназию» и, коснувшись Эрена, устроить им всем мгновенную смерть. Блядь, да как им всем из этого выпутаться, а? Неожиданно, когда он застегивал рубашку, его запястья коснулись. — Тебе понравилось? — прервал его мучительные размышления Зик. — Что? А, да. — Просто ты так двигался, будто был где-то не здесь. — Я никуда не уходил. Зик не ответил на остроту. Ливай делал вид, что у него все схвачено, и продолжал одеваться. Главное, чтобы сейчас у Йегера не открылось умение читать мысли Аккерманов, тогда это был бы полный финиш. Но, кажется, этой способностью он не владел. — Мне тоже понравилось. Мне нравится доставлять тебе удовольствие. Ливай настороженно повернулся к Зику, накинувшему на голое тело свое потрепанное пальто. — Я не знаю, что мне ответить. Хорошо? Ладно? — Давай завтра вечером повторим? Только будь, эм-м, полностью вычищенный, пойдет? За секунду пришло мгновенное осознание о природе необычного молчания Зика — он просто поел говна. Ливай не удержался, прыснул. Зик языком провел по зубам не размыкая губ, тоже засмеялся. Возможно, что отвращение у него отбило всякий половой интерес. От безобидности ситуации Ливаю вдруг стало стыдно за себя и свои больные фантазии — что с месивом, что с превращением в девку. После случая с деревянной ручкой Зик ни разу не нарушил их договор и вел себя в целом безобидно, отвечал на все вопросы, объяснял свои планы. Конкретно сейчас человек просто хотел сделать приятно, пусть и при странных обстоятельствах, никакого враждебного умысла в нем не было. Единственный злодей из них двоих — это Ливай. Кровь бросилась в лицо с такой силой, что аж в ушах зазвенело. — ..Звини, — через силу, с которой придавил его стыд, выдавил он. — Это я виноват. Внезапно захотелось. «Это отвратительно, извини», — хотел было повторить Ливай, но ему так занемоглось смотреть в его глаза, что он, пунцовый от румянца, прикрыл лицо рукой и вышел без плаща и УПМ. «Куда ты?» — пронеслось в голове. Но приказа возвращаться не последовало. Ливай ушел в черноту леса наугад. В долгожданном одиночестве он остро чувствовал, что его внутренний мир качает из стороны в сторону. Баланс потерян, нет определенности. То Зик насильник, готовый чуть что его прикончить, то настрадавший агнец, то сумасшедший, то настойчивый любовник — но иначе мыслить у него не получалось. При ближайшем рассмотрении характер Зика менялся, кувыркался, переворачивался с ног на голову. Очевидно, он не был злом. Но он точно не был добром! Он — посередине, как все обычные люди. Ливай ненавидел в нем все плохое. Укорененную надменность, двуличие как образ жизни, спонтанные вспышки жестокости. И с симпатией относился ко всему хорошему. Веру в предназначение, проницательность, самодисциплину. Он напоминал Эрвина, только с темными мечтами, вызывающими не надежду, а обреченность. Честно говоря, Ливай не думал, что после Кенни и Эрвина появится хотя бы один человек, который может вызывать в нем такие эмоции. Видимо, ему на роду написано смешивать любовь и ненависть к важным для него людям. Зик, несомненно, был важен. У Ливая долго не хватало духу об этом честно и наедине с собою подумать, но это правда. А судя по тому, как Зик старался доставить удовольствие, Ливай для него тоже важен. Но насколько? Можно ли сторговаться на этой почве? Чтобы тот не трогал ни Ханджи, ни Жана, никого, лишь бы важный Ливай остался жив, не взорвал бы себя? Если Зику этого мало, то Ливай может пообещать быть с ним и дальше, все что угодно, лишь бы не приказывал убивать друзей… Но ставить так вопрос — это значит ставить на одну чашу весов Ливая, а на другую — идеи, ради которых Зик проехался танком по всему миру. Заранее проигрышная затея. Не говоря уже о том, что Зик явно не планировал долго жить после воплощения в жизнь «Эвтаназии». Уж что-что, а от угрозы смертью любовника он даже не дрогнет. Или все же дрогнет?.. Ливай не знал. Пытался предположить, вслепую ощупывая рельеф дна чужого разума. Но, даже не представляя, с чем имеет дело, он точно знал, что должен попробовать все, чтобы сорвать план Зика или поставить на его пути максимум препятствий. Даже если одним из этих препятствий станет собственное самоубийство.