Цена геройства

Зик

Задумчиво уставившись на костер Ливай замолчал. Можно считать, что разговор окончен: в подобном состоянии до капитана не дозваться. Например, неделю назад один из приближенных, Борис, три раза окликнул его, а тот, как оглохший, неотрывно пялился на тлеющие древесные угли. Скорее всего он даже их не видел и был полностью обращен в себя. Очнулся только когда ему положили руку на плечо и подсунули чай с баранками. Ливай дернулся и недовольно сказал, что надо сначала звать по имени, а только потом пугать неожиданно появляющимися перед носом предметами. Борис не стал оправдываться, извинился и отступил. На его лице было написано, что он просто хотел угодить капитану, только и всего. Приятный молодой человек, хороший солдат. Тут вообще много хороших и исполнительных военнослужащих. Таких и убивать жалко. В дирижабле, на допросе, всю дорогу до леса капитан смотрел на Зика так, будто хотел заколоть одним лишь взглядом. В лесу эта манера проявляла себя реже и периодически сменялась наплывами задумчивости. А после того, как Зик безуспешно попытался сломать Ливая, тот постоянно отводил взгляд, соскальзывал с глаз к уху или подбородку. Зик беззастенчиво пользовался этим, чтобы наблюдать за капитаном. Сегодня его лицо по-особенному расслабленное и меланхоличное. Брови чуть-чуть сошлись к переносице, а чистые волосы лежали мягко. Пряди вились у скул. Зик глазами впился в один виток волос, представляя, как играется с ним и наматывает на палец. Такая трогательная, юная деталь внешности тревожила внутреннего художника, и отчаянно хотелось впитать в себя до последней капли образ Ливая. Тот уже совсем не юноша, все-таки годы брали свое, но в нем жила своеобразная красота, готовая показаться каждому, кто смотрит. Равно как и жизнестойкость, которой Зик покорялся безо всяких уговоров. После неудачной попытки вызнать, где находится Эрен, справедливо было бы ожидать, что Ливай даст слабину и со злости что-нибудь выкинет. Но тот каким-то образом переработал все свалившиеся на него неприятности и вел себя почти что как ни в чем не бывало. Зик нечасто обманывался в людях, но Ливай сумел обмануть его почти во всем: нет, изнасилование не стало для его гордости непоправимым ударом; нет, он не отставил долг на задний план ради личных счетов; нет, он не покинул свой пост и остался рядом со своим насильником, позволяя пользоваться собой. Вечно хмурый, жесткий и с виду будто много лет терпящий осаду неприятеля, он на проверку оказался живучим и гибким, что вызывало иррациональный восторг. Будто из лодочки ладоней на грудь прыгнула поднятая с земли лягушка. Ливай быстро принял новые правила игры: отныне Зик имел власть и над ним, и над солдатами Разведкорпуса, — и не стал оказывать сопротивление. Его можно было бы продолжать бить, ломать, шантажировать, применять такие меры воздействия, до которых Зик еще не дошел своим умом, но мог дойти. Выбивать правду вместе с зубами, глазами, суставами или хотя бы убить, чтобы не мешался под ногами. Все перечисленные варианты не вызывали в Зике энтузиазма: во-первых, к чему эти жертвы, если заранее известно, что встреча с Эреном произойдет в Шиганшине; во-вторых, в нем не было такой ненависти к Ливаю, чтобы целенаправленно пытать его; в-третьих, пытки, по всей видимости, не дадут результата. Идея устранения капитана шла наперекор чувствам Зика, зародившимся после того, как Ливай показал себя не высокомерным садистским чмом, которому лишь бы покрасоваться собственной силой, а смиренным перед судьбой командиром, заботящимся о подчиненных. Зику нравились такие люди, их благородство контрастировало с безысходностью вокруг. Он тоже чувствовал себя благородным и настрадавшимся, но командиром был совсем иным. Более глобальным, абстрактным. Его подчиненные — это все «субъекты Имир», эрдийская раса. Забота о ней — это не сиюминутное удовлетворение гордости каждого эрдийца, угнетенного народами мира, а избавление от бремени будущего. Вот, что такое благо: массовое бесплодие, бездетная старость, смерть, забирающая в небытие сверхспособности, с которыми человечеству никак не сладить. Вот, к чему надо стремиться — к жизни без гигантов, без титанов, без дара Имир, от которого никто не может ни отказаться, ни скрыться. Такой вот у Зика взгляд на мир. Такие уроки он извлекал из собственной жизни и истории человечества. В любом случае, он не хотел истязать человека, которого уважал и на которого смотрел почти как на равного. Мысли о пытках Ливая даже вызывали дурноту. Наоборот, его надо приблизить к себе. Воспользоваться послушностью, вылепить из него, как из глины, друга. Или кого-то наподобие друга, от которого не обязательно требовать поддержки… Но который мог бы понять Зика и его взгляды на мир. Но это теперь. А тогда идея сексуального унижения Ливая пришла в голову Зику случайно — он слышал, что такой метод используется в тюрьмах и ломает даже самых крепких. Для этого не требовалось никаких особых инструментов, а увечья легко лечились. Зик считал, что он малой кровью выбьет правду о местонахождении Эрена и как можно быстрее закончит происходящий всюду фарс. В качестве проникающего орудия он выбрал съемную от чугунной сковороды толстую ручку, пропажу которой с кухни никто не заметил во время всеобщего пьянства. Уже тогда Зик знал, что будет делать. Видел ли он в этом что-то плохое? Разумеется, нет. В нем было лишь легкое, как дыхание ветра, чувство, что его руки развязаны, а падать ниже уже некуда. Неожиданно и совершенно не по плану, он просчитался сразу во многом: Ливай оказался крепче крепкого, а Зик — порочнее порочного. Он упивался собственным голосом. Запретил Ливаю говорить, заставил все сделать самому… Что-то открылось в нем: дикое, голодное, злое, и оно довело Ливая (!) до потери сознания. Пытки провалились, правда не была получена. Зик узнал о себе много нового тогда. И, пребывая в растерянности, решил посмотреть, что будет дальше. Дальше пришлось целый день вдыхать жутчайший запах блевоты и мочи, которые оставил Ливай. Физиологический антураж в палатке под вечер пронял стороживших его солдат, они позволили ему поменять подстилку. Зик оправдывался, что отравился чем-то, ему легко поверили, впрочем, особо не расспрашивая о подробностях отравления. Не иначе подумали, что он охотился по ночам и жрал больных бешенством белок. Еще дальше Ливай, очнувшись после лихорадки, согласился на мирное сосуществование в лагере. Мысли Зика к тому моменту проэволюционировали настолько, что он полноценно прочувствовал свою власть над Аккерманом и захотел приблизить его к себе. Чтобы тот всегда был рядом открытый для вырвавшегося либидо. Для начала следовало выбить клином неудачный опыт. Зик не был уверен, сработает ли подобная «терапия» на Ливае, но вчерашний вечер в бане показал, что для приспосабливающегося ко всему капитана нет ничего невозможного. Тот вообще, по всей видимости, вменил себе в обязанность держать неприятеля как можно дальше от попробовавших марейского вина парадитов. По крайней мере предположить такое было здравой мыслью, поскольку идея не подпускать врага к дому — пусть ценой собственной жизни — отважная, простенькая и отлично подходила человеку с титулом Сильнейшего солдата человечества. Впрочем, она также была достойна и снисходительного взгляда — Ливай ничего в лагере не решал. И не сможет решать, поскольку находился в заложниках у своего же заключенного. Это Зику хотелось сидеть в лесу, а не Ливай держал его. Это Зик коротал время за игрой с Ливаем, а не Ливай отвлекал Зика на себя. Это Зик выбрал бездействие вместо наступления. Он мог бы стать яростным берсерком, убивать толпы и переворачивать города ради контакта с носителем Прародителя — братом. И пусть после всеобщей стерилизации будет хоть потоп, но брат спасибо за горы мертвых соотечественников никогда не скажет. По всему выходило, что надо ждать такого стечения обстоятельств, при которых многотысячные жертвы станут либо полностью оправданы, либо полностью ненужными. Короче говоря, проще ждать ситуации, во время которой можно будет спокойно сбежать в Шиганшину. Или надеяться, что Эрен сам сюда придет. Почему бы и нет, кто знает, как все сложится? Интересно, получится ли до этого момента склонить Ливая к сексу с проникновением? На следующий день после завтрака Зик уговорил Ливая на шашки. В миллионный раз перечитывать опресневший любовный роман «В плену леса» (сразу видно, что книга выбиралась по названию) не было ни малейшего желания. Мало того, что ироничная история одной прекрасной феи, крутящей роман с разными сказочными детищами чащобы, уже изучена до дыр, так Зик додумывал ее продолжение. Уставившись в страницы книги, он развлекался воображением новых приключений феи, ее новых воплощений. Например, фея-титан, новый разумный титан. Фея в танке. Фея в форме эрдийского солдата. И даже Фея-Воин! Последняя была особой отдушиной Зика, потому что он всячески издевался ею над своими высокопоставленными знакомыми (ныне, как он надеялся, мертвыми). Соображения насчет феи-разведчицы всегда были неясными, потому что находились на зыбкой границе с эротическими мыслями о Ливае. От осточертевшей героини очень легко переключиться на облитого водой капитана, поджимающего пальцы на ногах во время оргазма. А после этого балаган персонажей «В плену леса» быстро забывался. Зик вел игру невнимательно, совершая грубые промахи и ни капли по этому поводу не переживая. Он думал о вчерашнем. Ливай, наоборот, полностью находился в моменте. Его рациональное холодное настроение как нельзя лучше подходило для интеллектуальных игр. Зик проигрывал с удовольствием и отдавал свои шашки на съедение, честно восхищаясь расчетливостью Ливая. Во время последней партии Ливай с недоверием смотрел на Зика, а, когда выиграл, распрямился и не предпринял ни одной попытки расставить шашки на доске. Зик в тот момент вспоминал: вот Ливай мыл ему пах, а вот он дал помыть свой... — Ой, ты устал играть? — рассеянно спросил Зик, заметив молчание. Ливай, скорее всего, догадался о его мыслишках. От возмущения он растопырил ноздри и хлестким движением перевернул доску, затем пошел прочь. Оглядев разлетевшиеся шашки, Зик крикнул вдогонку: — Одна из шашек попала в костер! Тот рассерженно обернулся на ходу, но останавливаться не стал. Видимо, хотел спрятаться в своей палатке. Зик тоже не прочь в ней спрятаться, и не только потому что в ней жил Ливай. Он был внутри нее два раза и знал, что хоть она и маленькая, но обустроена хорошо: ровный пол у нее полностью покрыт ветками, вовсю работала печка, есть стул в роли стола, а сбоку растянулся прекрасный теплый спальник. Не то что у Зика: сырая земля, покрытая колючими ветками, слишком маленькая печь для его палатки (последняя была вдвое больше, чем у Ливая), тонкое одеяло. В первое свое посещение он вытирал со лба Ливая пот, во второй договаривался с ним о перемирии. Болеющий и сонный Ливай был чудо как хорош. Наверное, потому что горячий, как гретый в огне металл? Вчера он тоже таким был. Зик собрал все шашки и вместе с доской поставил их на ящик, на котором сидел Ливай. Один из солдат подошел ее забрать, приоткрыл коробку и, пересчитав, спросил: — Эй, а где еще одна? — Твой капитан психанул и сжег ее, — обрадовал его Зик. — Видимо, устал мне проигрывать! Солдат на секунду скривил недовольную гримасу, быстренько собрал свои вещички и ушел к себе. Зик закинул руки за голову и, желая опереться на ствол дерева, чуть не рухнул оземь — позади-то ничего нет. Усмешки стоящих в отдалении солдат ни капли не ранили. Мало ли с кем подобное бывает, забылся и забылся. Он вообще о многом забывал, часто парил будто бы в облаках и реальности не принадлежал. Был опьянен бытом с Ливаем, его реакциями, холодной покладистостью и получал удовольствие от того, что занят удовлетворением глубоко личных потребностей — мелочной возней на фоне масштабных проблем, которыми все время была забита голова. Конечно, хотелось приблизить как можно скорее грядущий триумф — всеобщую стерилизацию эрдийцев, которая перевернет мир и утрет нос абсолютно всем. Но Зик довольно быстро стал воспринимать отдых в лесу приятной, пусть и ненужной, заминкой перед финальным рывком. Паузой на пластинке со сборником песен. Антрактом. В хорошей истории всегда есть перерывы между сценами битв, не так ли? Также его не смущало, что все вокруг быстро узнали об их интимной связи с капитаном, что казался кому-то из солдат неуклюжим неженкой. Подумаешь, крутит шашни с командованием. Крутит и крутит, качается при ходьбе и качается, жалуется на слишком горячую еду и жалуется, какое дело до этого без пяти минут покойникам? Проницательного Бориса поблизости не было — значит, последовал за Ливаем. Зик помнил, что тот стоял поодаль и наблюдал за их соревнованием, зло сверля глазами Зика. Наверное, сейчас он, ничего не ведающий, попытается вразумить капитана, уговорить отказаться от личного общения с врагом. Так сказать, вернуть все на круги своя, но, увы, ничего по-прежнему никогда не будет. У Зика на Ливая были планы, и тот вряд ли сумеет от них отвертеться. «Когда будем гулять вокруг лагеря, я опять к нему приклеюсь», — подумал Зик и, довольно щурясь, представил, как прижимает Ливая к стволу между корней. Ладонями закрывает его лицо от недовольных зрителей-солдат, приближается ко рту и целует. Ливай, наверное, сначала не станет отвечать, но он обязательно ответит на поцелуй. Конечно, ответит. Обязан! Но, призадумавшись, Зик с неохотой признал этот вариант нереалистичным. Ливай не в восторге от того, к чему его принуждают. Что же тогда, использовать голос? Но было бы гораздо приятней, если бы Ливай поддался сам... Зик спросил о долгожданной совместной прогулке слонявшуюся без дела солдатку, и та, вернувшись от Ливая, сказала, что сегодня придется гулять в одиночестве. Видимо, долгожданная совместная прогулка не свершится. — Уж не стесняется ли твой капитан появляться в моем обществе? Солдатка, доставшая из кармана куртки яблочко, пожала плечами. — Может, и стесняется. Ваши ахи слышали в бане. Герман вчера зашел проведать, не убили ли вы друг друга, но вы были заняты кое-чем другим. — Кое-чем другим, да, — согласился Зик и сощурился. — Ливай у вас очень хороший и добрый — как начальник. Что думаешь теперь о нем? Он упал в твоих глазах? — Я думаю, — она сочно впилась в бочок яблока и закончила с набитым ртом: — что это не твое дело, что я думаю. — Мне просто интересно. Вдруг вы воткнете нож ему в спину за аморальное поведение? — Чего-о? — возмутилась она. — Это скорее тебе кто-нибудь воткнет нож! — Так лучше не делать, — нахмурился Зик, добавив в голос назидательные нотки. Она усмехнулась и, запрятав полусъеденное яблоко в карман, сняла со спины ружье. — Давай вставай. Топай на прогулку. Эй, ребята, гуляем! Последнее было обращено к дежурным, вынужденным следить за Зиком до отупения. Те позвали других солдат, собирая конвой, всего четыре человека. Во время прогулки вокруг леса двое встали спереди, двое сзади, а девушка болталась сбоку. Она периодически залезала в карман за яблоком. Доев его, она бросила кочерыжку в сторону. Зику вспомнился инструктаж Ливая, который тот давал солдатам еще в самом начале, когда они только прибыли в «отель». — А наш чистоплюй не наругает? Он же хотел чистый лес вокруг лагеря. Задумавшаяся на мгновение девушка недовольно уставилась на Зика. — Не наругает. Зик мог поспорить, что после прогулки она прибежит к этому месту и подберет за собой. Минуту они шли в молчании, как вдруг солдатка приблизилась к нему и не глядя, тихо, чтобы не слышали разведчики сзади и спереди, произнесла: — Я не знаю, как так вышло, что вы сошлись. Но если мы узнаем, что ваша связь насильная, если тогда в палатке ты что-то сделал с ним, шантажом заставил спать, то мы из тебя сделаем фарш, извращенец. Она повернула к нему лицо и покачала в руках ружье. Зик оценивающе посмотрел на него, от выстрела в упор ему не сделается ничего смертельного. Но будет больно — проверено на нем марейскими исследователями. — Ты меня понял? — Я понял. И понял, что вы горой стоите за вашего капитана, да? Девушка бросила на него неприязненный взгляд. — Что же. Он за вас тоже стоит горой. Это похвально. Его замечание она вновь оставила без ответа и отошла в сторону. «Все друг за другом стоят, все друг друга любят. Ну что за идиллия», — вздохнул про себя Зик. Он вломился в нее как стихийное бедствие и все испортил в этом пасторальном пейзаже, ураганом закрутил и пастуха, и овец. В войне все средства хороши, пусть даже сомнительные. Зик не имел ни малейшего понятия, что делал бы, если бы кто-нибудь вклинился в почти семейные отношения между Воинами. Рвал и метал, пер прямо на противника? Подчинялся, давая делать с собой все, что угодно? Или просто ушел бы заниматься своими делами? Все варианты настолько же хороши, насколько и плохи. Одно утешение — Зик никогда не узнает, что он бы выбрал. Потому что разрушил свою семью сам. Пик, Порко и Райнер много значили для Зика, равно как и нынешние кандидаты в Воины. Он питал к ним вынужденное, выстраданное уважение и сочувствие, смешанное с духом напарничества. Объективно это не родственные чувства, но у Зика родни толком и не было. Так сложилось, что у него не ладилось с матерью и отцом. После их ареста и ссылки на Паради, за Зика взялись дедушка и бабушка. Но те были слишком стары и неоткровенны, чтобы заниматься воспитанием внука. Между ними и Зиком всегда была дистанция. Названный отец дал ему путевку в жизнь: взял под свою опеку, дал поддержку, знания, опыт — но взамен обрек Зика на вольнодумство и одиночество, так как Тома пришлось съесть ради передачи силы Звероподобного. На пороге восемнадцатилетия у Зика не осталось другого выбора, кроме как признать казармы домом, а боевых товарищей — семьей. Очень много переживаний в юности было связано с тем, что армия и сослуживцы не тянут эту роль. Желание привязанности Зика и поддержки не находило взаимности в других людях, у которых уже были свои близкие. В случаях, когда Зик проявлял инициативу и старался стать примерным сыном Маре, начальство унижало Зика за эрдийскую расу и тем самым ставило его на место. Обычные люди, как только видели его повязку Воина, сразу же приходили в подобострастный трепет. Нигде ему не было места, нигде его не считали своим. Худо-бедно Зик приноровился жить в мире односторонних отношений и, в конце концов, перестал искать чьей-то искренности. К тому времени идеи Тома Ксавера, намертво вцепившиеся в мозг ребенка, покорили сознание уже взрослого мужчины. Зик нашел себе достойное занятие обдумывая план эвтаназии эрдийцев и замкнулся. Однобокий контакт с товарищами стал приемлемым, от него можно было получить удовольствие и ни капли разочарования. К тому же за последние четыре года он, Пик, Порко и Райнер притерлись друг к другу, и естественным образом узнали друг о друге так много, что разговор по душам ничего бы не изменил. Зик ценил этот союз, и, хотя семья ему больше была не нужна, он все же оберегал сковавшие их вчетвером (впятером — считая появившегося недавно Кольта) узы. Он старался, чтобы память об их братстве осталась неоскверненной и скрыл свое предательство. Он до последнего надеялся, что никто из Воинов никогда не догадается, что налет на Либерио был спланирован им, равно как и побег на Паради. Впрочем, за дураков Зик их тоже не держал. Как минимум смышленая Пик могла бы заподозрить, что Звероподобный сдался слишком легко и начать цепочку рассуждений, которая перечеркнет все старания Зика. И тогда бывшие товарищи придут не только спасать свою державу, но и мстить конкретно ему за разрушенный дом. Будет битва... Зик не хотел в нее вступать, ему тяжело представлять их лица, и будет очень удачно, если к тому времени план воплотится в явь, а Ливай сделает свое мрачное дело. Или королева Хистория съест его, чтобы получить Звероподобного — да что угодно. С марейцами и уж тем более Воинами Зик не хотел иметь дела. Зик гулял вокруг лагеря неспешно, стараясь прочувствовать каждую бесценную секунду элементарной физической активности. Стоило только посидеть почти что прикованным к одному месту целую неделю, как он начал ценить простые радости: свободу передвижения, возможность выбирать досуг, посещение туалета без конвоира над душой. Девушка пыталась его подгонять, но Зик шел в своем темпе. Проходя мимо капитанской палатки, он замедлился еще сильнее и улыбнулся, когда Ливай оторвался от резьбы по какой-то маленькой деревяшке. Новой пешки, скорее всего. То ли в отместку за непослушание, то ли из-за вредности девушка разрешила сделать только один круг. Когда они дошли до костра, Зик уселся на свое место, а сопровождавшие его разведчики растворились в лагере. Но скука не длилась долго, через час наступил обед, а после него явился Ливай, собственной персоной. Вместо игры он предложил иное: — Пошли. Будешь стирать свои грязные вещи. Развлечение похуже многих иных, но Зик согласился с охотой. Его вещи правда нуждались в уходе: пахли костром, потом и черт знает чем еще. Место для стирки как такового не было, соответствующих принадлежностей тоже (ведь никто не планировал сидеть здесь больше недели), но рядом с лагерем текла речушка, откуда бралась вся чистая вода. Зик стирал бежевое пальто в широком деревянном тазу под присмотром Ливая — тот стоял поодаль и как надзиратель наблюдал за работой рабыни-прачки. Такая расстановка сил ничуть не угнетала Зика, наоборот, ему нравилось, что поднимая голову, он всегда встречался со взглядом Ливая. Что бы Зик ни делал, сейчас Ливай за ним неотрывно следил, подобно родителю, любовнику, воспитателю или ребенку. Его тяжелый взгляд выражал много особого, личного отношения. Хотелось думать, что в нем нашлось место и стыдливому признанию, что Ливай вчера получил удовольствие. Зик выполоскал пальто в холодной речке. Ливай оценил его усердие и достал теплой воды для стирки мелкой одежды и мытья рук — буквально вынув заготовленное ведро из-за кустов. На вопрос почему он не принес его раньше, ответил совершенно бесноватым образом: «Ждал, пока кипяток остынет». После хлопотной с непривычки деятельности Зик читал «В плену леса», пробегая глазами по полюбившимся моментам. Затем он хотел предложить Ливаю вновь прыгнуть в баню и не вылезать из нее сто лет, но тот зачем-то устроил отряду повальную головомойку, так что до глубокой ночи оттуда приходили люди — чистые, гретые и довольные. Зик смотрел на них хмуро. Ливай, видя это, злорадно ухмылялся. Долго так продолжаться не могло, поэтому Зик поднял тему, затронутую утром: — Так что насчет моего предложения? — Какого? — Убить меня. Пройти со мной до конца. Я не причиню тебе боли, если ты не причинишь мне. Лицо у Ливая перестало быть злорадным и сделалось сложным. Зик продолжил: — Я готов понести справедливое наказание за все твои неудобства. Пройди со мной весь путь до встречи с Эреном и потом можешь меня убить. Или отвести к своей королеве, смотря какие планы у Паради. — Пройти весь путь? Издеваешься? Ты доведешь меня до гроба быстрее, чем я тебя. — Если будешь причинять мне боль, доведу. Кстати, вот что забавно: носители титанов на самом деле ходячие кладбища всех предыдущих владельцев этой способности. Ни у одного из них не было гроба. Впечатляет, не так ли? — Видимо, смотря как гигант откусит. Можно же только голову и грудь. Руки-ноги тогда останутся, можно сохранить. — Воля случая, все гиганты едят по-разному. Да и мало кого утешат одни конечности в гробу. — Хоть что-то лучше, чем ничего. У нас случались экспедиции, после которых мы только такие останки и раздавали. Длинной веткой Ливай поправил горевшую в огне древесину. — Ты мне нравишься, — признался Зик. — Я бы отдал тебе своего титана, как тебе такая идея? — Мне это нахер не упало. — А я бы хотел быть похороненным в тебе. Чтобы ты видел все мои мысли. Чтобы я всегда был с тобой до самой смерти. Ливай заторможенно кивнул, не отрывая взгляда от пламени. То ли из-за жара сгорающей древесины, то ли из-за смущения на щеках появился румянец. — Тебе не приходило в голову, что можно выражать интерес нормальным способом? — осторожно произнес он, не отрываясь от созерцания огня. — Например? — Например, начать с того, чтобы рассказать о своем плане с Эреном? — Хех, пожалуй, воздержусь. Так что, может, хочешь дать согласие на наш уговор? Он отозвался без энтузиазма: — Да? Нет? Не знаю? В чем смысл давать на это согласие? — Если не хочешь убивать меня, так и скажи. — Этого говорить я не стану. — Тогда в чем проблема? Тяжело вздохнув, Ливай ненадолго умолк. Вопрос решаться никак не хотел. — Это не наказание, — кисло улыбнулся Ливай. — Это часть твоего плана. — Какой ты умный, — надувшись, произнес Зик. — Но, знаешь, мне кажется, что у тебя нет особого выбора. — Меня иногда удивляет, что ты вспоминаешь об этом в последний момент. Ливай положил подбородок на сцепленные в замок руки. От этого усталого движения на теле Зика появились мурашки. — Разве тебе неприятна мысль, что я запланировал свою смерть от твоей руки? — спросил он. — Мне этого мало. — Тц, — вырвалось у Зика. Ливай ненадолго поднял на него взгляд, награждая вниманием. Зик грелся в нем несколько секунд, а затем глаза опустились обратно. Что ему от обуглившихся деревяшек? Свежих дымящих поленьев, едкого дыма, оранжевого пляшущего газа? Неужели ему холодно? Или хотелось прыгнуть туда? Или, быть может, это и вовсе его родная стихия? Он не стал изводить Ливая беседами и приставать к нему (хотя, если говорить честно, от постоянных воспоминаний вчерашнего дня чесались яйца), поэтому после отбоя сразу же лег спать. Ему нетерпелось проснуться завтра, чтобы вновь начать дразнить Ливая, забраться глубоко в его душу, быстрее оказаться внутри тела. Глаза разбегались от манипуляций: упасть в грязь и еще раз затащить их двоих в баню; приказать прийти посреди ночи; во время прогулки подставить подножку и кинуться сверху. Наброски сценариев, один лучше другого, вертелись в умиротворенном сознании и вели Зика к тотальному погружению в мир эротических фантазий. Восхождение к плотскому наслаждению обернулось падением в вязкий сон. Сновидения, которых Зик на утро не вспомнит, поглотили его.