Цена геройства

Ближе к концу дня они пошли мыться в самодельную, заранее натопленную баню. Со стороны она выглядела кривоватой, внутри была тесной, темной и непрестанно пахнущей древесиной: стены и пол укладывали из свежих, наполовину окоренных бревен. Дверь играла роль окна в предбаннике, а неровные половицы бугрились после спешной обтески. В общем, несмотря на большой труд ребят, строение едва ли получилось долговечным. Но по этому поводу мало кто переживал — всем казалось, что миссия продлится недолго. Каждый день сюда с удовольствием ходили греться, мыться и общаться с глазу на глаз без надзора капитана. В предбаннике Зик обрадовался заранее принесенной одежде, но Ливай не преминул пригрозить, что если Зик не постирает свои вещи, то будет ходить в выданном, пока от Ханджи не поступит команды покинуть лес. Раздевались они в молчании и полумраке. Ливай, стараясь как можно аккуратнее ступать на пол, прошел в парильню. Выглядела она много приличней, чем у предбанника: пол вместе с нижней и верхней полкой был из досок, привезенных еще из Троста — для удобства солдат ими выстилалась земля в шатрах, но оказалось, что у солдат другие приоритеты. На шумящей печи стоял закрытый чан с горячей водой, так что воздух был сухой и теплый. В противоположной стороне находилась кадка с прохладной водичкой, над ней холодным светом сиял фонарь. Пока Ливай закидывал еще дров в печь — ему нравилось погорячее — внутрь зашел Зик. Он в несколько рывков закрыл за собой окосевшую от банных будней дверь. Ливай обернулся на его резкие движения и первым делом взгляд пригвоздило к болтающемуся в разные стороны члену. Ливай никогда не видел Зика голым и не хотел начинать того разглядывать, поэтому отвернулся, чтобы как можно быстрее заняться своими помывочными делами. Несмотря на тесноту здесь было достаточно места, чтобы разойтись, почиститься, а затем сбежать, но Зик звал его сюда ровно для противоположного — чтобы сойтись. Он начал с того, что попросил отмыть ему спину. Ливай отказался, но Зик приказал встать за спиной, смочить грязную кожу и пошоркать ее мыльной мочалкой. Затем Зик попросил помочь с руками — на этот раз и во все последующие Ливай не стал сопротивляться — потом с торсом. Бедра, голени и ступни отмывать чисто психологически было легче, не надо было смотреть на лицо. Мыть обрезанный член — вести мыльной ладонью по стволу, отодвигать кожу под головку и тереть у канальца — оказалось не проще, чем мыть голову Зику. Тот сел на табуретку и попросил Ливая встать между ног. Обхватил его руками и ткнулся подбородком на грудь, изучая выражение лица Ливая, пока тот старательно мылил каждый сантиметр головы. Зик всячески показывал, как ему хорошо: прикрывал глаза, вздыхал, терся лицом о живот, размазывая мыло по коже. Борода работала как колючая мочалка. Приятно. Уютно вопреки всему. Дико. Противоречиво. Сложно, когда ты становишься источником телесных ласк для врага. И не менее сложно осознавать, что в самом тебе, как в зеркале, отражается удовольствие от чужого удовольствия. С минуту они просто мяли друг друга, пока Ливай не пришел в себя и не скинул руки с задницы. Он навел теплой воды и поливал Зику из ковшика, пока тот не смыл все мыло. Затем Зик уговорами добился того, чтобы отмыть Ливая, и только после они успокоились и легли на лавки — Ливай спиной на нижнюю, Зик на верхнюю. Но там ему отчего-то не понравилось, и немного погодя он переместился на мокрый табурет у печи. Зик открыл металлическую дверцу и запрокинул голову, предоставляя всего себя оранжевому свету огня и взгляду Ливая. — Если прислушаться, то можно подумать, что никого вокруг нет вообще. — Ты про лагерь? — Не, про всех. Ни эрдийцев, ни марейцев, никого вообще. Лучший мир это тот, где нет людей. И правда ничего не было слышно, только гул печи. — Я бы хотел сбежать с тобой от всех. — А я бы нет. — Я бы удивился, скажи ты что-то другое. Их глаза встретились. Ливай разглядывал его лицо: мокрые волосы облипали голову, на открытом лбу не было ни морщинки, а глаза казались проницательным, грустным и при этом пустым, как у маленького зверя, голодного зверька. Они о чем-то заявляли. О нужде. О требовании — понятно, какого рода. Зик несильно, практически незаметно наклонился к нему торсом. Во всем его облике было стремление к Ливаю и ожидание приглашения, но Ливай, разумеется, все не приглашал и не приглашал. Тогда Зик сел рядом. Он пригладил волосы Ливая к затылку. Пялился на прокушенное ухо, но не трогал, лишь провел рукой по шее, спине, ногам, а на пути обратно с вожделением сжал ягодицу сбоку. Ливай вздохнул. Зик вернул ладонь на грудь и накрыл сосок основанием пальцев, то раздвигая, то сдвигая фаланги. Пощипывал, слушал терпеливые вздохи Ливая и выдерживал взгляд. Он заставил Ливая встать на четвереньки. «Вот оно», — подумал Ливай, внутренне сжавшись. Сейчас его вновь возьмут силой и начнется мучительная череда вопросов где Эрен, что сказал Эрен, куда мне идти за Эреном? Как в тот первый раз, когда Зик был настроен не так миролюбиво. Но ожидание разрушилось прямо с начала: вместо того, чтобы навалиться сверху и запихнуть член в свободную дырку, Зик выбрал провести ладонью между сомкнутых бедер. — Суховато. Не скользит. Затем он обхватил распаренные член с мошонкой и деловито помял. — Мягкие и горячие. Твои причиндалы. — Мы что, на рынке? — не выдержал Ливай. — Взвешиваем потроха? — Нет, совсем нет. А ты куда-то спешишь? Что, уже не терпится? Ирония в вопросе отрезвила Ливая и заставила спохватиться, что его не так поняли. Предположение, что Ливай может хотеть секса с Йегером, возмущало больше, чем все происходящее. Зик не должен даже сметь думать, что хоть кто-то в этой комнате мог его хотеть! Ливай поспешил оправдаться: — Хочу знать, что ты удумал. Зик вынул руку, умудрившись ущипнуть при этом Ливая за ягодицу. Он подошел к ведру с холодной водой, плеснул на руку и намылил ее от локтя. Вернувшись, одну мыльную ладонь он воткнул между бедер Ливая, тем самым сняв излишек пены, а второй, просто смоченной в воде, огладил бока, будто успокаивая напуганную скотину. — Расслабься. Сегодня же банный день. Положено отдыхать. Он гладил мягкий член, как спящую птичку, придавленную мамкиным гузком. Палец потер головку, зигзагообразно спустился по горбатой спинке, зарылся в волосы. Ливай пристыженно опустил голову, его члену никто не приказывал вставать, но он вставал! Начинал возбуждаться, наслаждаться тем, как о воротничок члена трется ободок пальцев. Насколько Ливай знал из марейских газет, знак, в котором держал руки Зик назывался «О’кей», то есть «я согласен» или «все идет нормально». По всему выходило, что нормальность трахала Ливая — он то заходил за границу условно хорошего, то выныривал в условно плохое. Оба этих движения были одинаково приятны. Переходы в плохое и хорошее слились в одно непрекращающееся сложное движение, отдающее в голову довольно сложным, одухотворенным эффектом причастности… к чему-то непроизносимому и общемировому. Ко всеобщему процессу. Как будто если бы в тело запихнули надутый шарик и начали бы перегонять квинтэссенцию соли, пота и крови, саму суть жизни взад-вперед, от пальцев на ногах до затылка, от глаз до голеней, от колен до шеи. Неуловимая суть процесса проживания — огромная тайна — рухнула на мозг Ливая, давая себя прочувствовать, но не понять. Со стороны было видно, как Зик трахал его через ноги, все приговаривая, какие у Ливая хорошие бедра и как чиста кожа, но внутренне душа Ливая переживала соприкосновение мистичным. Ощущение не поддавалось описанию, оно было чистейшей радостью существования. «Да, есть в этом что-то», — признал Ливай, упираясь рукой о противоположную стенку. Стоило ему так подумать, как вдруг он нашел себя в этом море переживаний и постепенно потерял внутренний загадочный раздрай. Вошел в сумрак. Растерял все внимание и углубился в бездушном возбуждении, где тут же растворились все мозги. Ливай усердно вбивался в руку Зика, бился коленями о полку, кряхтел и прогибался в пояснице, но как бы он ни старался, как бы ни терся, оргазм не случался. Ему будто отказывали в элементарном, и это казалось по-настоящему несправедливым. Ливай успел отчаяться получить желаемое, но тут же на помощь пришел Зик — второй рукой он шлепнул Ливая по заднице и пальцем нажал на анус, как на кнопку. Ахнув, Ливай словно треснул. Из члена потекло, как скользкий белок из разбитого яйца. Его тело разломали за простое движение, невидимый кран открылся, Ливай терся о подставленную самую нужную и удобную в мире руку, слушая, как сопит сам, и как взбудораженно дышит Зик. Из члена лилась сперма, размазывалась по пальцам. Головку нежно щупали, а яйца мяли. От удовольствия можно ослепнуть, и Ливай, фигурально выражаясь, действительно ослеп. Он закрыл глаза, переживая свое блаженное отсутствие несколько непрочных секунд. И вскоре вновь ощутил жизнь своей, а мир — прежним. — Ты очень отзывчивый, — повторил свой комплимент Зик. — Не понимаю, почему ты всегда так холоден и даешь себе слабину только во время секса? Он нетерпеливо уложил Ливая на бок и сказал повернуться на спину. Затем сел на грудь сверху. Полностью вставший грозный член находился в неприличной близости от лица. — Дай, — попросил Зик, протягивая раскрытые ладони. Ливай положил на них свои, как будто в неправильном рукопожатии, и Зик вытер об них сперму. Затем обнял их тыльную сторону и положил пальцы Ливая на свой возбужденный член, придавливая к груди. Он подвигал тазом на пробу и получалось, будто член скользил в ложбинке грудной клетки и при этом прижимался усилиями Ливая. Горячая головка ритмично касалась подбородка, тыкаясь в нижнюю челюсть. — Мне не терпится засадить тебе сзади и грудью почувствовать, как ты дергаешься, бьешься, дышишь, — произнес Зик, стискивая свои соски. Его лицо сморщилось от боли, и он запрокинул голову, обнажая мощную шею. Поднялся и опустился кадык, были видны венки, текстура кожи, пронизанная голубыми сосудами. Ливай рассматривал Зика, пока не отвернулся, чтобы скользкая головка перестала касаться его лица. — Знаешь, я на самом деле хочу платить за то, что делаю с тобой. Хочешь, я дам себя убить? Не сейчас, конечно, но после того, как я совершу задуманное? — Тебе много кто скажет спасибо. Он хрипло засмеялся как какой-нибудь злой колдун и завращал глазами. Рассудок покидал его, наружу прорвалась то ли искренность, то ли бред. Ливай, уже находившийся в трезвом уме, решил ускорить это монотонное действо и обхватил член руками, жестко дроча кулаком. Зику понравилось, он застонал и задвигался навстречу, отчего мошонка звонко шлепалась о руку. — Я — дворовая псина. Вонючий зверь. Мразь. Сдохну от твоих рук... с радостью... и буду рад… если ты... сделаешь это быстро!.. Сперма тугой струей плеснула на лицо Ливаю, и он рефлекторно сомкнул глаза. Зик обрадованно завздыхал, сжимая ладони Ливая в своих, и орошал тяжелыми каплями его грудь, уши, волосы и вообще все, что находилось рядом. Наконец-то излившись, отодвинулся — но вместо того, чтобы отойти, улегся на Ливая сверху. — Тише, не двигайся. Я все поправлю. Начну с глазика… Он слизал собственную сперму с века, вылакал ее из ложбинки со слезной железой, как собака. Как дворовая псина, по его же словам. Подобрал капли с бровей, лба, щек и подбородка. В конце подул на прокушенное утром ухо, и Ливай поморщился. Голова кружилась как ненормальная, организм вдруг высчитал, что хватит столько лежать в парилке. — Встань с меня. Мне не хватает воздуха, — попросил он. — Мне плохо, очень душно. В глазах помутилось. Даже показалось, что его словам никто не придал внимания. Однако скамья скрипнула, Зик громко открыл тугую дверь, и белые насыщенные влагой облака ринулись наружу. Он поднял кадку с холодной водой, а затем облил Ливая, начиная с головы. Прохлада тяжело рухнула на тело и выбила крохи воздуха из легких — но заставила прийти в себя и вдохнуть похолодевший влажный воздух. Вокруг стремительно прояснялось, становилось прозрачнее, вода с журчанием стекала вниз между половиц, и Ливай с каждой секундой чувствовал, как оправляется. С помощью Зика он дошел до выхода и уселся на скамью с одеждой, стоящую у порога. От входной двери веяло холодом. Зик отлучился смыть с кожи мыло и сперму, но обтирался в предбаннике. Выжатое мокрое полотенце с лежанки он накинул на колени Ливая, чтобы тому можно было стереть мыльные разводы с бедер. Некоторое время они молча приводили и себя, и помещение в порядок, затем направились к выходу. Там Зик остановил Ливая и наклонился, намереваясь поцеловать, но Ливай резко отвернулся. Еще чего не хватало. Зик не стал настаивать и отстранился. Казалось даже, что из них двоих Зик смущен больше всего — и не только из-за неудавшегося поцелуя. Ливай запомнил все его откровенные признания про бесстыжего дворнягу и желание расплачиваться за гнилые поступки. Радовало, что такие мысли вообще у него в голове бродили, но, с другой стороны, до их воплощения столько же, сколько отсюда до центра планеты. Они вышли, когда уже наступила совершенная темень, и успели к ужину. Им дали еды и усадили вместе со всеми рядом с кухней. На кого бы Ливай не смотрел, тот отворачивался, а Зик, встретив возмущенный взгляд, лишь пожал плечами. Мол, а с него-то что взять. Ливая это добило, он испытал окончательное разочарование и в сегодняшнем дне, и в самом себе. Мало того, что он вновь переспал с самой неприятной личностью, мало того, что он получил удовольствие, так еще за это его будут судить подчиненные! И, самое печальное, что их осуждение совершенно справедливо! Нет, с него на сегодня точно хватит. Он доел все, отмыл в бочонке возле полевой кухни личную тарелку с ложкой и ни с кем не говоря ушел к себе. Там он снял всю униформу, занырнул в холодный спальник и, обессиленный жаром бани, уснул. Послезавтра придет смена, завтра будет новый день, новые силы бороться… Витиеватый поток засыпающего сознания прервал Зик. Этот несчастный дворовый кобель скребся в разум и скулил: «Спасибо за вечер». Ночью стряслось убийство. Оно произошло как раз после пытки ручкой от сковороды: Ливай лежал в холодной палатке Зика, печь не горела, за пологом стелился густой туман, отчего все посырело, даже ельник. Нащупав под колючими ветками сталь, Ливай вытащил лезвие УПМ и бросился на спящего Зика. Иссек все тело — тот даже не успел пикнуть. Кожа разлетелась лоскутами, мышцы порубились в котлету, торчали сломанные кости. С каждым хлестким ударом из Ливая выходила все обида, торжествовала гордость, он становился сильнее и сильнее, правее и правее. Избив труп до состояния кровавой каши, Ливай оттирал от липкой жидкости глаза, ощущая себя по-звериному сильным. Отвоевавшим свободу. Никаких больше приказов, секса поневоле, вынужденного общения — и от радости проснулся. Утром Ливай все время думал о своем кровавом сне. И чем подробнее он вспоминал нереально простое, легкое умерщвление Зика, тем прочнее становилось неприятное понимание, что Ливай уже сам не свой. Для него исчезла вся предыстория появления палаточного лагеря в Гигантском лесу. Прошлые грехи Зика будто бы перестали существовать. Будто не было Либерио, Шиганшины, Рагако, Эрвина, Разведкорпуса — и лично Ливая наказание за их гибель совершенно не волновало. С началом всей катавасии с приказами, с желаниями Зика трахать то унижая, то добиваясь расположения, с откровениями об Аккерманах, Ливай позабыл о былом и преимущественно переживал лишь за свою шкуру. Хранил и растил в себе месть за поруганную мужественность. Мечталось, что он, встретившись с непреодолимым препятствием, покажет себя стойким солдатом, спокойным и верным. Но на деле он повел себя как обычный человек из Подземного города: распсиховался, заболел, испугался Зика, поддался на его ласки, получил удовольствие. Хотел немедленной жестокой расправы над ним и даже видел сны об этом, хотя прекрасно знал, что Зик нужен острову. Что не во власти Зика заставлять получать удовольствие. И что не в духе Ливая думать только о себе, мстить только за себя, ведь Зик должен отвечать перед всем населением Паради. Убегая от трущоб, Ливай вернулся в них, окунулся в котел низменных человеческих страстей. Кислота уже начала разъедать его чистую, даже праведную на фоне нынешней оболочку, как он не заметил? Нужно быть холоднее. Собраннее. Не разменивать все свои силы на бесплодный гнев. Впервые на этой неделе Ливай присоединился к Зику еще до завтрака. Он решительно подошел нему, завернувшемуся в плед и стоящему у костра, но растерялся, потому что не придумал начала разговора. Просто напряженно смотрел, даже в голове было пусто. Зик округлил глаза и чуть поднял плечо, будто бы отгораживаясь от нападения. Увидев это, Ливай почувствовал себя уличенным в намерении расправиться над Зиком, хотя такой цели у него не было. Стараясь не выдать свою пристыженность, он вальяжно расселся на ящике, заведя руки за спину. Выглядело глуповато — и это со смешком подметил Зик: — Встал не с той ноги, что ли? — Помнишь то, что ты сказал мне вчера? Про твое убийство? — Да, конечно! — горячо отозвался Зик. — А я думал, что ты забыл из-за того, что тебе поплохело! Даже не знал, как поднять эту тему вновь... — Меня интересует, почему ты это сказал. Зик удивленно вскинул брови. — Ну как же, — он развел руками и показал открытые ладони, убеждая в честности своих намерений. — Ты мне очень симпатичен, Ливай. Уж не думаешь ли ты, что я тупой или не вижу, что тебе больно и ты делаешь все это из-за того, что тебя зажали в угол? Я вижу прекрасно. И прекрасно тебя понимаю. Теперь настала пора удивляться Ливаю. Зик вдруг с полпинка начал серьезный разговор, откровенный, без ехидства, и это было как гром посреди ясного неба. Хотелось возмутиться, а кто вообще такой Зик, чтобы рассуждать о внутреннем мире Ливая? С ним даже Ханджи о таком не говорила! К сожалению… Зик сил на ящик и, сведя пальцы в замок, задумчиво посмотрел наверх. Улыбка чуть сошла с лица. — Я всю жизнь провел в углах. Как взаперти, в клетках. Они друг на друга наслаиваются, ломаешь одну решетку — упираешься во вторую. Убеждения в семье, амбиции отца, мировоззрение названного отца, служба в марейской армии, стереотипы марейцев об эрдийцах, правило тринадцати лет, в конце концов — все это клетки, а я в них как лабораторная крыса. Макак-резус, обезьяна такая. Ты даже представить не можешь, как меня загоняли в рамки, как ломали, впихивали в свои трафареты… Если бы существовал человек, ответственный за все это, стоял бы передо мной ровно напротив, то я хотел бы его уничтожить. Разве ты сейчас не в таком же положении? Разве ты бы не хотел? — Хотел бы. Сегодня снилось. Последнее вырвалось из Ливая случайно. Он бросился укорять себя — обнажать душу? Перед ним? — но злая радость от признания в ненависти заглушила все упреки. — О, надо же. Я кричал? — Нет. Ты спал, я искромсал тебя во сне. С легким отвращением на лице Зик представил описанную картину. — Не делай так. Хочу быстро, в сознании и с глазу на глаз с тобой. — И доверительно добавил: — Желательно, чтобы ты заездил меня до смерти. Ливай хмыкнул. Конченный извращенец. — Так а какой смысл в этом обещании? Все равно твои зверотитанские способности отдадут Хистории. — Ах, точно. Всегда забываю, — подмигнул ему Зик. Это уловка? Как об этом можно забыть вообще? Или в секретном плане передача Звероподобного Хистории не предусмотрена? Спросив себя об этом, Ливай покачал головой. Он не получит ответ на эти вопросы, если будет просто озвучивать их. Этого не случилось ни вчера, ни неделю назад, ни в комнате для допросов. Поэтому, возможно, пора сменить тактику? Можно, например, поговорить о самом Зике. — Так а что случилось с твоими людьми, которые тебя заперли в клетке? — Метафорически заперли. — Ну да, в метафорических клетках. — Что ж... Часть была убита в Либерио. Часть давно лежит-гниет зарытая в землю, это все в основном служивые люди. Отца съел Эрен. Я съел Ксавера, это мой второй названый отец, предыдущий владелец Зверотитана, — Зик тяжело вздохнул и, помолчав, добавил: — Все эти смерти не принесли мне ни капли радости. Было грустно, жалко, стыдно. Но со временем эти чувства ушли, я перестал злиться и осознал, что в нагромождениях клеток вокруг меня, а, точнее, вокруг всех эрдийцев, виноват исторически сложившийся порядок. Его поддерживает все человечество. — Да, с такой клеткой сложно тягаться, — произнес Ливай, тщательно следя за ходом мысли Зика. — Оно заплатит, вот увидишь. — Кто? — Человечество. — Что, все человечество? — Большинство точно. — А заплатилка не треснет? Зик рассмеялся. — Я не говорю о порабощении, унижении или уничтожении людей. Только о том, что грядущие изменения будут настолько глобальны, что всем придется смириться с новым порядком. — Так а в чем суть изменений? — Это секрет, — загадочно ответил Зик, и у Ливая от этой фразы рефлекторно дернулся глаз. — А вообще увидишь. Я много лет систематически движусь к воплощению своей идеи. Хочу держать тебя рядом, когда встречусь с Эреном и получу силу Прародителя. Я покажу тебе, что будет дальше. Как тебе такой расклад, а? Он вновь принялся ухмыляться, воображая себе невесть что. Взгляд стал отвлеченный и блестящий. Это своего рода откровенность, потому что раньше Зик не позволял себе погружаться в мечты прямо на людях. Его опьяненное выражение лица натолкнуло Ливая на мысль, что Зик по-настоящему жив только когда думает о своих убеждениях или даже вере. Некоторые люди органически не могут жить в мире, потому что противопоставляют себя всему свету. Зик из таких: отлично лицемерит, лжет и считает, что на людские законы можно наплевать. Человеческое во многом ему чуждо, в его личности нет удовольствия от жизни, расслабленности, нет счастья; его ахи и вздохи о прекрасном Гигантском лесе натужны, а оды эрдийскому народу, которыми он исписал не один десяток писем, фальшивы. Все в его жизни подчинено некому умыслу, вере в нечто непрочное, абстрактное — и придающему железную уверенность в праве разбрасываться жизнями, жертвовать всеми налево и направо. Не удивительно тогда, что Эрен тоже заразился его идеей. Харизматичные проповеди способны поразить и проходящих мимо неверующих. Да, хорошо он запудрил голову мальчику… Интересно, чем? Как звучит главный посыл? Возродим Эрдийскую империю? Очень похоже на то. «Исторически сложившийся порядок» — уж не про столетнее угнетение эрдийцев в Маре речь? И наказанием за поддержку этого режима станет месть всем марейцам прочим народам за притеснение эрдийцев? Будет война одних против всех, в которой Колоссы затопчут весь мир? Звучит несправедливо, бесчеловечно, обиженно. По-детски зло и понятно каждому. Очень подходило Зику, который всю жизнь провел в клетках, как дрессированный зверь. Попробуй не затаить злость на всех хозяев вокруг. Только вот у обычных людей, даже таких обиженных жизнью, появляются вокруг люди: друзья, товарищи, семьи, есть куда рассеять злость, превратить ее в нечто иное и радостное. А у кого-то появляются только навороченные идеи. — Ты какой-то больной, — заключил Ливай. — Без обид. В медицинском смысле. Ты и все военные из Маре, кто там сидел у верхушки власти. Я не понимаю, как можно начать войну и массовые убийства. К тому же из-за исторической несправедливости или о чем ты там толкуешь. — У тебя просто не мышление правителя. Не стратегическое, — мгновенно отозвался Зик. — Да и все ты прекрасно понимаешь, Ливай. Ты родился в Паради. А в Паради последние сто лет массово убивали из-за рассказов о прошлом, чтобы никто не узнал, как несправедливо с вами поступили Рейссы. Кстати, из-за этого вам, разведчикам, власти не хотели помогать в освоении острова — чтобы вы бились насмерть с гигантами и не совали нос в дела правителей. Не без мрачной гадливости Ливай признал, что это правда. Разведкорпус на протяжении десятков лет травило свое же правительство, систематически уничтожало, и это было немногим лучше откровенной войны. За это несли ответственность государственные деятели — по всей видимости те самые типы «со стратегическим мышлением». Таких уебков хватало по обе стороны от Стен и даже под ними... Тут же вспомнился Эрен. Как Ливай вмазал ему с ноги, когда тот забрался на дирижабль. Парень выглядел запущено и небрежно, будто одичал, хотя вроде бы жил в многолюдном городе. Где-то в недрах этого муравейника он морально (а, может, и физически) оскотинился не хуже гнилых говноротых отбросов, с которыми Ливаю приходилось иметь дело в Подземном городе. Наверное, он теперь тоже из этих… А ведь когда-то был совсем другим. Верно говорят, нет ни марейца, ни эрдийца, все подвержены бичу отчуждения и жестокосердия. — И этого мне тоже не понять. Зик самоуверенно хмыкнул, наверняка считая, что производит своими меткими высказываниями впечатление очень умного человека. — Надеюсь, ты не будешь из-за этого расстраиваться. То, что ты не в силах принять такой ход мыслей — это твой огромный плюс. Я бы сказал, что это достоинство. — Какого рода? — Морального. Гуманность, сострадательность, симпатия к человечеству — эти качества называли добродетелями. Ты не начнешь войну и массовые убийства. Разве это плохо? И что? Много кто не начнет, что с этого? А вообще — голимое подхалимство. — «Симпатия к человечеству»? Ну и формулировка. Стало быть, у тебя антипатия к нему? — Нет, — покачал головой Зик, но тут же нахмурился. Почесывая бороду, он добавил: — Наверное. Конечно, у такого типа никакой симпатии к людям нет и быть не может. Ливай смолчал и покачал головой. Он впервые за последние дни трезво взглянул на Зика и почувствовал моральное превосходство. Даже собственное подневольное состояние показалось приемлемым. По всему выходило, что Йегер, наверное, был настолько одержим своей идеей, что вряд ли понимал смысл слова «любовник». Его мир вообще не про любовь. Максимум, что он мог — это просто накидываться на доступных людей в окружении, чтобы наконец-то утолить половой голод. Ливай даже не мог представить себе, кем были эти несчастные, живы ли они сейчас, выдержали ли секс-налет Зика или нет. А, может, Ливай и вовсе один такой, и на все его вопросы никто не знает ответа, даже сам Зик.