Цена геройства

Если бы Ливай знал, что злополучное вино может уничтожить его лесной отряд — конвой одного-единственного Зика Йегера, он приказал бы скинуть повозку с винными бочками в океан. Или сжег бы ее сам в отдалении от лагеря, чтобы пары спинномозговой жидкости, растворенные в пойле, не достигли ничьих легких. Иначе бы крик Зика смог окончательно и бесповоротно трансформировать в гигантов всех попробовавших вина : попав в организм, жидкость превращает эрдийскую кровь в яд гигантизации. Попав в кровь Аккермана, жидкость превращает эрдийскую кровь в яд послушания. Ливаю стало известно об этом по пьяной случайности, которая резко и немилосердно вывернула наизнанку его мир. Однажды он обнаружил, что способен беспрекословно подчиняться приказам Зика. К счастью, это не привело к трагическим последствиям, но и не ушло бесследно. Ежедневный страх того, куда безусловная подчиненность может привести, приносил свой ментальный ущерб. Осознание возможных последствий вынужденного послушания привнесло в жизнь Ливая много душевных мук, которые перемололи его, как гигантские челюсти, и проглотили в адский желудок, оставив распадаться в отчаянии, как в кислоте. Он чувствовал себя дичью, какой-нибудь перепелкой, которую поймали охотничьи собаки. Загнали, свернули в жаркой вонючей пасти башку, вынули, ощипали тушку, разрезали, распотрошили, вымыли изнутри, усадили на то, что называлось хвостом и отправили в печь. Запекли в невыносимой духоте, прожарили в собственном соку. И не в силах птицы было это предотвратить. Пусть Зик не приказывал уничтожать своих же людей, убивать себя же и не лишал личности, он все же был. Властвовал над душой и умом Ливая. И своей извращенной, королевской рукой разделал Ливая как ту перепелку.

***

Первая неделя в Гигантском лесу подходила к концу. Местами она была напряженной, иногда скучной, но в основном — невыносимо безрезультативной. Тридцать разведчиков жили в отдалении от города: сидели в глуши, прятались в палатках на земле, в гамаках на деревьях, соблюдали распорядок дня, держали караул — и ждали, когда один-единственный Зик Йегер наконец-то сознается, что хочет отдать Паради марейцам. Или возвысить Эрдийскую империю, подчинив ей Маре. Или хочет чего-то другого — но чем бы оно ни являлось, его рассчитывали воплотить в будущем. Зик на пару с братом Эреном имели над всеми эрдийцами непридуманную власть, и сомневаться в том, что она будет применена, не приходилось. Однако Зик Йегер в своих намерениях не сознавался. Выяснить их, сохранив дистанцию между братьями, должен был возглавлявший конвой капитан Разведкорпуса Ливай Аккерман, который никогда по своей прихоти не стал бы пересекаться с Зиком. По множеству поводов и единству причины старший брат Эрена (неважно, присутствующий рядом или нет) неизменно побуждал Ливая к срочному решению дилеммы — стереть Зика с лица земли или стереться самому? Тем не менее приказ Ханджи вынудил его переступить через неприязнь и взяться за работу. Разумеется, с куда большей пользой он, как помощник командора, провел бы время за подготовкой к грядущей войне. В лагере Зик трепался обо всем на свете, но только не о своем секретном плане, отчего у Ливая под конец дня дергался глаз. Он чувствовал, что Зик приберег для острова нечто враждебное и банально по этой причине никому не говорил о тайном плане, но не был в этом уверен: подтверждений или опровержений злонамеренности Зика не находилось. А раз не находилось, то и воздействовать на Зика силой нельзя: ни жестко допрашивать, ни пытать. Оставалось только участвовать в пустых беседах, круглые сутки смотреть за тем, как Зик читает, ест, тихо бесится от пристального внимания. Подчиненные тоже были не в восторге от такого «подвижного» и «веселого» времяпровождения. И однажды не выдержали и устроили пьянку вечером пятницы аккурат перед объявлением отбоя. От Ливая никто не скрывался, его даже пригласили выпить. К собственному удивлению, он легко поддался уговорам, дал себя увести в общую палатку, где под пьяные байки о старом-добром кадетском прошлом все дружно приканчивали ящик марейского вина. Буквально за час Ливай выхлестал примерно полтора бутылки, выслушал несколько бессвязных историй, прерываемых гоготом, громкими зевками и тупыми анекдотами. До кучи объелся полусырого мяса и подсохшего хлеба, а когда еда перестала влезать, то вышел подышать свежим воздухом. В животе угнездилась тяжелая сытость от съеденного и выпитого. Тело раздулось и разленилось настолько, что будничное напряжение сняло как рукой. Захотелось прилечь поспать, хотя обычно он сдавался сну, когда уже физически не мог бодрствовать. По его мнению сон — это праздность, нега, которые с долгом плохо сочетаются. Сильный солдат должен быть начеку, всегда на страже жизни других сослуживцев, особенно в присутствии владельца Звероподобного титана. Последний, кстати, несмотря на объявленный отбой, сидел у костра и читал книгу — это показалось Ливаю исключительно неправильным. Такое ослушание необходимо пресечь, и ноги немедленно зашагали к центру лагеря. Ливай подошел со спины, схватил Зика за руку и со словами: — А ну пшли, — потянул к палатке. Испугавшись возникшей будто из воздуха хватки, Зик дернулся и воскликнул: — Убери руку! Отчего пальцы разжались и мгновенно отпустили предплечье. Ливай изумленно посмотрел на свою ослабевшую кисть. Вот уж бородатый горазд голосить! Даже пьяного капитана напугал. На трезвую голову такой фокус не прошел бы! Зик одарил его хмурым взглядом из-под сдвинутых бровей и втянул голову в плечи, будто ожидая оплеухи. — Нечего тут, — брякнул Ливай и сделал внушительную паузу, позабыв, что именно он хотел вменить в упрек. — Орать. И глазенками своими стрелять. У тебя что, буквы светящимися чернилами напечатаны? Тут такая темень. — Что? — переспросил Зик. — Что-что. Отбой дан, иди спать, вот что. Зик захлопнул книгу, недовольно причмокнув. Ливай постарался пропустить это мимо ушей, чтобы на кураже не затеять драку и не разрушить всю выстроенную за неделю дипломатию. Проводив Зика в личные хоромы — большую, но полупустую палатку — он пришел в свое уединенное тесное жилище на окраине лагеря. Это тоже палатка, но куда меньших размеров. Там и заснул, как только голова коснулась подушки. Посреди ночи его разбудила жажда. Выпив всю воду из фляжки, он с облегчением вытянулся в спальнике. На ум сразу же пришло назойливое воспоминание об оглушающе громком голосе Зика и неестественной реакции тела на него. Ливай поначалу решил, что спьяну испугался. Или, что ему показалось, даже закралась мысль, что это просто сон. Но чем больше Ливай прокручивал произошедшее несколько часов назад, тем странней и непридуманней казалась ситуация. Он слышал команду и в воздухе, и в голове, и во всем теле. Руке будто вменили намерение отдернуться! «Стремота», — подсказал внутренний голос словечко, подобранное еще в трущобах Подземного города. «Это еще мягко сказано», — добавил Ливай, представив, что и каким частям телам может вменить голос Зика. А также к каким последствиям это может привести. Отбросив сомнения, он резво поднялся, обулся и с ножом прокрался к палатке возле тлеющего костра. Скорее всего, его никто не заметил — по крайней мере разведчица Ирма, которая должна была караулить Зика, и вовсе спала. В любой другой ситуации он бы привел ее в чувство, но ныне ее пьяное забытие было только на руку. Ливай уверенно вошел внутрь. Нашел там спящего, прижал нож к горлу и сразу же потребовал объяснений: — Что это было? — А? — Там, у костра! У Зика дернулся кадык, и лезвие поднялось вверх, будто сделало шажок. — Ну же, говори! — Убери. Нож, как заколдованный, отскочил от шеи Зика. Ливай не понял, как это произошло, но чувствовал, что рукоятка все еще находилась в ладони. Вот как! Рука, совсем как вечером, своенравничала! Что тут и думать, его воля здесь не при чем! Он точно не хотел убирать нож! Зик сел, прижимая руку к шее. Другой рукой он снял чехол с фонаря, стоявшего рядом с книгой, в палатке разлился свет камня из пещеры Рейссов. Обескураженный Ливай осел на хвойную подстилку, решительно ничего не понимая: ни власти голоса, ни собственного бессилия. Как? Почему? Кто виноват? На осознание виновности Зика ушло несколько секунд. Ливай сфокусировал взгляд на бледном лице и ринулся к нему, чтобы разрезать ножом горло — но не успел. Когда металл воткнулся в пальцы и царапнул кость, прозвучал очередной приказ: — Стой! И Ливай против своего желания остановился, буквально в полусекунде от цели. Фонарик уже уронился, и теперь весь свет шел в пол. Но лицо Зика находилось так близко, что отлично было видно поджатые от боли губы. Запахло сыростью и кровью — рана тут же начала дымиться, как закипевшая изнутри. Ливай занес вторую руку для удара, но одновременно с его движением Зик начал произносить: — Сядь. Ливай замер и сразу же сел на колени рядом со спальником. — Отбрось нож. Швырнул нож в угол. Святые Стены Мария-Роза-Шина, неужели никто из людей не слышит этого крика, этого громкого, оглушающего голоса, почему никто идет на помощь? Зик поднялся из угла. Ливай, суматошно соображая, зажал уши руками и вгляделся в темное лицо, но ничего толком не видел кроме черной бороды и серой как камень кожи. Окровавленные пальцы легли на его подбородок, подняли вверх. Зик склонился и, несмотря на его неподвижный рот, в голове раздался громоподобный голос: «Замри». Ливай простонал бы от ужаса, но не смог — все его тело закоченело и даже мускулы рта не хотели подчиняться. Когда-то он читал ужасающие рассказы о людях, которые после сложных хирургических операций не могли прийти в себя, навсегда оставшись в плену собственного организма. У них открывались веки, поднимались руки, ноги, но все это происходило бездумно, безвольно. Тело двигалось само, без воли хозяина — прямо как сейчас с ним! Он пытался отнять руки от ушей, но безуспешно, они будто приросли к черепу. — Скажи, где мой брат. Брат сидел в тростовской темнице в штабе Разведкорпуса, но Зик ни в коем случае не должен этого знать. Ливай зажмурился и что есть сил сжал челюсти, чтобы сопротивляться чужой воле до последнего. Но никакого позыва отвечать в нем не зародилось. Голос в голове звучал, но не дергал. Обрадованный собственным молчанием Ливай распахнул глаза. — Скажи, где Эрен Йегер. И вновь ничего, тело не реагировало. Зик со вздохом присел напротив, бесцеремонно полез за пазуху Ливая и вынул записную книжку. Поставил рядом фонарь и принялся листать. На землю упала маленькая схематическая карта острова — вырезка из газеты трехлетней давности. Зик рассмотрел ее и, расправив картинку перед носом Ливая, произнес: — Покажи, где он. И на этот раз ничего не случилось. Зик вновь вздохнул, уже разочарованно. А затем хмыкнул: — Ну, этого и стоило ожидать. Он подобрал рассыпавшиеся бумажки и запихнул вместе с блокнотом обратно, не с первого раза найдя внутренний карман. Прекратив копаться, он мазнул взглядом по вздернутому носу — Ливая заставили замереть, когда он задирал голову вверх — и приказал: — Выйди отсюда. Тело, не смея ослушаться, встало и вышло за палатку. Стоило пологу скрыть обжитое пространство позади, все вернулось на круги своя. Ливай вновь ощутил себя собой. Ощупал живот, грудь, почувствовал биение сердца. Он оглянулся, но не посмел зайти обратно: была уверенность, что по возвращении его ждут экзекуции с обязательной смертью в конце. Смертью воли, сердца, духа — каждой составляющей по отдельности, не только безвольной туши. Только что произошло нечто фундаментальное, глобальное, перечеркнувшее все, но недоступное к осознанию. В молчании, охватившем все существо Ливая, не находилось ни малейшего словечка, ни захудалой мыслишки. Он не мог ни отмереть, ни включиться в реальность обратно и начать реагировать: злиться, возмущаться, предпринимать действия. Доступен были лишь бесконечный, засасывающий ужас ситуации, как если бы Ливай поднялся по лестнице домой, открыл дверь и увидел, что внутри нет ни мебели, ни пола. Нет фундамента и даже земли, только путь в бездну. Со стороны раздалось покашливание — оказалось, спящая девушка уже проснулась и вытянулась по струнке. Ее силуэт отвлек Ливая от созерцания собственной пустоты и тем самым отвязал от места. Заторможенно взглянув на девицу и даже не признав ее личности, он вернулся к себе в палатку, где провел долгие мучительные часы наедине с отрицанием случившегося и нахлобучивающим знанием, что Зик властен над его телом. Телом, но не душой! Ливай не смог ответить на вопросы Зика, а, значит, ни знания, ни слова, ни чувства не подчиняются «приказам», только оболочка! Однако, оболочка — это уже много. Это годами тренированные мускулы, прочный скелет и вся нечеловеческая сила, из-за которой Ливай стал так ценен, как солдат. И вся его выпестованная мощь досталась королевскому отпрыску Зику Йегеру непонятно каким образом. Видимо, по чужеземным, невидимым правилам эрдийской крови, которыми пронизана вся жизнь на острове. Так и что дальше? Что Зик будет делать со своим Аккерманом? Что прикажет? Какие его планы на остров? С какой целью он устроил нападение в Либерио? Старые вопросы о главном. Целую неделю Ливай безуспешно старался выведать из Зика хоть крупицу правды. Но в новых обстоятельствах у него пропало желание настаивать на ответах. В конечном счете, если заставить Зика говорить невозможно, то, может, плевать на него? Почему-то так выходило, что молчание этого человека всегда скрывало неприятную весть или злой умысел. О нападении на Либерио он промолчал, а, между прочим, именно это и втянуло Паради в войну со всем миром. Гриша писал, как Зик сдал их с женой марейской полиции — уж чего-чего, а этого горе-папаша от сына не ожидал. В Маре «чудесный» Зик (на родине за выдающиеся способности его прозвали Чудесным ребенком) работал и на правительство, и, якобы, на Паради. Итогом доверия марейских военных стал наполовину разрушенный город и уничтоженная верхушка власти. Разумеется, своими идеями Зик ни с кем не делился. В его планах никогда нет ничего хорошего, а для острова даже хорошего слова не найдется. Сто процентов. Он — враг. И враг в доме! Надо что-то с ним делать! Надо… «Надо притормозить», — остановил себя от бездумных действий Ливай. Если он сейчас бросится на Зика хоть с ножом, хоть с Громовым копьем, то все равно проиграет, просто потому что мысль-приказ быстрее слов и уж тем более быстрее действий. Но смириться с этим знанием у Ливая не получалось. В нем царствовал страх, вымученная трезвость, бесконтрольное онемение души. Будто все нутро заледенело и болтыхалось в теле. По всему выходило, что Зика не победить. Против него он не может пойти физически, но обязан морально. Обязан сопротивляться! До утра в лагере ничего не происходило. Ливай уснул так крепко, что его пытались разбудить трижды, но все без толку. В конечном счете настойчивый Борис добился того, чтобы Ливай поднял всклокоченную голову с подушки и взял любезно протянутый стакан с водой. Борис пошутил, что после первой в своей жизни бражки спал так же: ему подумалось, что тяжелый сон капитана связан со скупым опытом возлияний. Ливай пил воду и помалкивал, не сопротивляясь приписанной слабости, хотя на самом деле в юности много употреблял спиртного (не в последнюю очередь из-за малой восприимчивости к ядам, винам, табаку и вообще одурманивающим веществам). Ему не хотелось объясняться и разоблачать истинные причины собственной разбитости. Сделав это, он посеет в Борисе панику. Да что и говорить, сказав это, он посеет панику в себе! Новый день был неотличим от вчерашнего. Это походило на безумие: все определенно изменилось, но при этом осталось прежним. Ливай пораженно оглядывал знакомых людей, утварь, известные предметы, назначение которых было ясно ему как день, и не понимал, почему все вокруг другое, но при этом прежнее одновременно. Он исполнял роль капитана, хозяина положения — хотя таковым не являлся. Зик вел себя как обычно, ни словом, ни делом не давая знать о том, кто здесь по-настоящему держал ситуацию под контролем. Он преспокойно сидел на своем месте, читая уже во второй, а может, что и в третий раз книгу с неизвестным содержанием. Ливай даже не помнил, откуда этот томик вообще взялся и уж тем более не знал про что он. Может, это книга о модном в Маре гипнозе? Это такая особая техника внушения, при которой людей погружают в полусон и убеждают, как им поступать. Когда-то Ливай читал в марейских газетах об успехах врачей на этом поприще, и эти новости воспринимались фантастическими. Но после демонстрации приказов ему казалось, что в газетах могли преуменьшить правду. За обедом Зик все же полюбопытствовал: — Ты хочешь о чем-то спросить? Он аккуратно ел рыбный бульон, плавно черпая ложкой из тарелки и закусывая хлебом. Обычно он без энтузиазма питался кашами и мясными блюдами, предпочитая супы. Ливай следил за его выбором пищи и приходил к выводу, что они напрямую были связаны с малоподвижностью Зика. Тот практически не двигался, однажды всего лишь три раза за сутки встал с ящика в туалет, все остальное время сидел. Правда, на следующий день просил отпускать его хотя бы погулять, но Ливай позволил ходить только по лагерю. — Пожалуй. Что произошло ночью? — сразу приступил к делу Ливай, уместив на колени тарелку с овощным рагу. Зик тоже отставил еду. Казалось, он ждал этого вопроса. — Ну, пусть я и не обладаю силой Прародителя, но зато владею Звероподобным, и во мне течет королевская кровь. Моя мать, Дина, была из Фрицев. Ну а ты — Аккерман. — И что, что Аккерман? — Все Аккерманы восприимчивы к воле Фрицев. Разве это не известная на острове информация? — Нет, — помедлив, сказал Ливай и не соврал. Ему никто ничего насчет лояльности ко всем отпрыскам королевской крови не говорил. Единственным, кто мог об этом сказать, был Кенни, но тот не хотел даже, чтобы племянник вообще знал о своем роде. О перипетиях в судьбах предков ему поведал личный дневник придворного биографа три года назад, когда Хистория решила ознакомиться с содержимым королевской библиотеки. По счастливой случайности найдя эту книгу, она отправила ее капитану вместе с запиской: «Вам может быть это интересно». — Всех Аккерманов Рейссы, то бишь Фрицы, перерезали по политическим причинам — клан Аккерманов воспротивился королевскому желанию жить в Стенах изолированно. Так как память у них не стиралась, то было решено всех устранить. Кто-то выжил после чистки, но в целом семьи Аккерманов больше не существует. Я и вовсе узнал о своей фамилии четыре года назад. А то, что рассказал сейчас, вычитал из дневника свидетеля событий. — Вот как. Значит, взбунтовали? Это интересно, интересно. И в итоге остались ты и та азиатка, девушка Эрена? — Насколько мне известно. — Что ж, если вы не будете плодиться как кролики, то ваша кровь обречена на вымирание, — вздохнул Зик и взял тарелку поудобнее. — Жаль. Но, с другой стороны, капитан, в этом есть плюс — никто больше не попадет в такую ситуацию. — В какую «такую»? — В твою, — улыбнулся Зик. «Сука», — подумал Ливай. — Так и что там с моей восприимчивостью? — спросил он. — Я тебя перебил. — Ты не перебивал, а отвечал на мой вопрос. Ливай уставился на Зика поверх висевшего на железном прутке чайника. Бородатый улыбался, и всем своим видом показывал невосприимчивость к любым угрозам со стороны Ливая и, как следствие, Разведкорпуса. Как горох об стену. Самым отвратительным было понимание, что это никакая не бравада. — Тем не менее... — Эрен, кстати, уж очень переживал за природу любви своей подружки, — вновь заговорил об отвлеченном Зик. — Мол-де, уж не влюблена ли она в него часом по природным аккерманским инстинктам? Что за инстинкты? Поколебавшись, Ливай решил, что речь шла о чувствах к человеку, пробудившему сверхспособности — все-таки ему было известно, что Микаса и Эрен сошлись при экстремальных событиях, когда зарубили двух бандитов. Но вряд ли ее чувства — инстинкт. Или?.. Микаса любила Эрена, Ливай считал Эрвина лучшим и самым близким другом, а Кенни был близок с Ури — по крайней мере так говорили при дворе. Сложно не увидеть здесь закономерность… Но неужели это просто собачья привязанность? Ливай поморщился, на секунду примерив на свою дружбу с покойным Эрвином оболочку инстинкта. Его будто уподобили животному. — И что ты ему ответил? Как по щелчку у него возникла совершенно иррациональная мысль, что если Йегер продолжит ходить вокруг да около, то подорвется сразу после обеда. Его тело превратится в решето. Сачок для ловли бабочек. Если выживет — отвезут к Хистории на завтрак. Не выживет — и хорошо. Можно подумать, что остров без него не управится в войне с Маре! — Я пояснил ему, что Аккерманы — это все же люди, пусть и продукт евгеники. Королевские ученые многие годы выводили новый тип человека, обладающего способностями титана и при этом сохраняющего разум. Что-то вроде мини-Атакующих, мини-Звероподобных, мини-Челюстей и прочих. Результаты были разные, но самыми жизнеспособными особями оказались самые похожие на людей — Аккерманы. В литературе, которую я изучал по данному вопросу, уточнялось, что сверхчеловеческими способностями обладают лишь пробужденные Аккерманы, у остальных потенциал скрыт и в целом они ничем не отличаются от обычных людей. Пробужденные Аккерманы могли обладать многими улучшенными способностями: физическими, интеллектуальными, эмоциональными. Все это благодаря связывающей их всех невидимой нитью воспоминаний: каждый Аккерман, открывший в себе особое ощущение тела, невольно обращается к нужному опыту предков и присваивает его себе. Обучаемость нечеловеческая. В целом, каждого пробужденного Аккермана можно в чем-то назвать гением. Например, таких людей как ты и Микаса, можно назвать гениями тела. Были гении мысли, музыки, ремесел. Однако в основном достоинства вашего рода Фрицы использовали для воспитания телохранителей и выдающихся бойцов. Вокруг Аккерманов сложился образ по-собачьи преданных слуг, но на деле даже среди них далеко не все были покорными. Твои слова о судьбе Аккерманов внутри Стен живое тому доказательство. То есть мысль Эрена, что Микаса любит его из-за того, что он пробудил ее способности — ложь. Она просто любит его, потому что он ее спас. Или потому что она спасла его. Или потому что они росли вместе. В общем, по каким-то тривиальным причинам, наследственность тут ни при чем. — Что, ты вот так ему и пояснил? — язвительно спросил Ливай, не удержавшись. Уж больно длинна была речь. — Нет, на самом деле я выражался лаконичнее. Просто подумал, что тебе будет интересно послушать пару слов об истории своего рода. Ливай отреагировал сдержанно и чуть склонил голову набок, признавая, что подробности были любопытные. Но благодарить за них язык не поворачивался. Зик приподнял к себе тарелку и вновь принялся из нее черпать. — Приказывать так, как делал ты, могут только те Фрицы, которые владеют силой титана? — Аккерманам — да. Обычным людям — только те, кто владеет Прародителем, — заявил Зик между ложками бульона. — Тогда почему Карл Рейсс полвека назад не приказал всем неугодным Аккерманам исчезнуть? Ну или тот, у кого был Прародитель? — Потому что нельзя приказать исчезнуть. — А что еще нельзя? — Заставить быть искренним. Говорить по своей воле. Испытывать внушенные чувства. — А заколоть самих себя? — Можно, наверное. Да. Но скажу сразу, я не стремлюсь выяснять это на практике. Закипел чайник, из носика повалил пар. Зик расправился с тарелкой и отправил корочку хлеба в рот. Жевал и довольно потягивался, пока Ливай снимал кипяток и заливал его в заварник. Мысль, что ему сейчас могут приказать убить самого себя, переваривалась очень плохо. Буквально все, что угодно, могло стать орудием самоубийства. Камни, огонь, горячая вода. Железки, крючки, а уж что говорить о лезвиях... — Я думаю, кто бы ни принимал решение об уничтожении Аккерманов, он делал это с большой тяжестью на сердце, — сел рядом с ним Зик и потрогал горячие бока чайника с заваркой. — Я не хотел бы быть на месте человека, принимавшего такое решение. — Ага, десять раз Рейссы жалели о том, что травили собственный же народ, — Ливай спешно отсел обратно на ящик. — Может, и жалели. Откуда ты знаешь? Я бы жалел. Не дожидаясь, когда сухая заварка расправится в горячей воде и даст вкус, Зик налил в чашку из чайника. По всей видимости длительные разговоры иссушили его горло и, выпив всю чайную воду, он продолжил беседу: — Я ответил не на все твои вопросы? — Нет. — Что ж, я догадывался об этом. — У тебя есть планы на меня? Я имею в виду приказы. — А зачем мне о них тебе говорить? — наигранно удивился Зик и, увидев выражение лица Ливая, тут же поднял руки: — Я пошутил, просто пошутил. Приказы эти бесполезные, это мы выяснили вчера. Постоянно контролировать тебя невозможно, это во-первых, а, во-вторых, мне это без надобности. — Почему невозможно? — Потому что я должен спать. Во сне приказов не отдают. Звучало складно. Но Ливай, конечно же, не поверил. Опасаясь, что подает плохую идею, он спросил напрямик: — Как насчет приказа убить самого себя, а? — Зачем? Ты мне ничего не сделал. Эту фразу Ливай расшифровал так: «Успеется». Зик произнес ее очень быстро, будто она заготовленная. Уже думал об этом? Что ж, был бы дураком, если бы не думал. — А почему «без надобности»? Разве я не помог бы тебе управиться со всеми разведчиками в лагере? — Без обид, но с ними я могу управиться и самостоятельно. «Слишком много он о себе думает, этот Зик. Когда на него кинется вся толпа, которая тут есть, ничего сделать у него не получится, — кругом мягкая земля, огромные деревья, будто созданные для ориентирования. Никаких массовых убийств, никаких швыряний камней, только честный бой». — И? Что, ты так и будешь здесь сидеть? — Ты мне скажи. Сидеть здесь или идти к Эрену — это решение полностью за тобой или за твоим командованием. И вот, и снова, и опять эта фраза. Зик уже не в первый раз говорил о встрече с братом в обход воли правительства Паради. Очень заезженная пластинка. Очень. — Что ты будешь делать с Эреном? — Я получу силу Прародителя, а Эрен — контакт с Фрицем. Вместе мы используем силу Прародителя, чтобы исполнить наш секретный план. — Что за план? — Секретный. Его содержание — секрет, — холодно улыбнулся Зик, повторяя эту фразу за неделю в двадцатый раз, если не больший. «Сука!» — в очередной раз взревел про себя Ливай. Он вскочил на ноги, задев тарелку с своим рагу. Она шлепнулась едой вниз. Зик смотрел в ответ с не меньшей неприязнью. Так и хотелось его придушить, ударить по рукам, врезать по лицу, свернуть да сладкого хруста шею — чтобы заткнулся, чтобы был наказан за упрямство, чтобы сдался наконец! Ливай сдержался, но продолжать разговор был не в состоянии. Ушел прочь и с добрый час раздумывал, как дальше быть. Уничтожить Зика? А надо ли? Не станет ли им всем еще хуже? Имеют ли приказы дальность действия? Не совершает ли он глупость, оставаясь в лагере? Кто может его заменить? Формальных причин уничтожать Зика все еще не было, несмотря на опасность всей ситуации, но Ливай ясно видел, что так больше нельзя. Он не должен оставаться здесь. Это задание ему больше не по зубам, пусть о судьбе Зика размышляют другие люди. В случае чего ребята управятся и без него, а помолчать Зик может в компании кого угодно. К черту все разговоры. Ливай решил — надо убираться отсюда, пока есть такая возможность. Каждая секунда здесь может стоить ему жизни и, скорее всего, жизни окружающих.