Цена геройства

Как назло, пошел дождь. Ливай планировал быстро собраться и сдать Борису лагерь под предлогом срочной вести от Ханджи, но пока он собирал в путь вещи и седлал лошадь, дождь стал пуще прежнего. Солдаты спрятались кто куда: в палатки, под укрытия наверху или ветви больших кустарников внизу. Своих приготовлений он не скрывал — сборы заметили несколько человек, но спросить его о целях и сроках поездки никто не решался. Неожиданно в голове раздалось: «Зайди ко мне». Ливай тут же бросил тюк со скарбом и быстрым шагом пошел к главной палатке, располагавшейся рядом с потухшим кострищем. Капюшон слетел, волосы промокли. Ливая несколько раз окликнули и попросили зайти укрыться, но он не мог даже повернуть шею или махнуть рукой, чтобы показать, что услышал приглашения. Голова смотрела только на цель, больше ни на что. Внутри было тепло, в печке потрескивало. Сперва показалось, что дым шел в палатку, но нет — эта сизость от сигарет, которые Зик курил здесь не проветривая. Свет фонаря освещал пласты серого вонючего воздуха. В противоположном углу чернела хвойная подстилка — второе спальное место. Зик сидел на спальнике, укутавшись в два одеяла с головой. Он походил на здоровенный белый валун и, по правде говоря, выглядел довольно глупо. — Что ты хотел? — с порога спросил Ливай, едва почувствовав, что голос его отпустил. Тут же ему указали на место: — Сядь тут. Очередной приказ Ливай выполнил без раздумий. Возле умывальника — деревянного высокого ящика, на котором стоял эмалированный таз и кувшин — он сел на стул. Только после этого начался разговор: — Услышал, что ты уезжаешь. Часом, не к командующей Зоэ? — Мы меняем расположение. Я должен найти новое место, — соврал Ливай. — В дождь? — Когда планировали, о дожде не знали. Зик посмотрел на него скептически и ухмыльнулся. Снял очки и положил их на книгу, лежавшую рядом со светильником. — Ты очень осторожный, капитан Ливай. Это хорошо. Но ты не уедешь отсюда, пока не скажешь мне, где Эрен. Или пока твое командование нам всем не разрешит выйти из леса. — На встречу с Эреном, я полагаю? — Да. — Я ничего тебе не скажу. Ни один человек в лагере тебе не скажет, тут никто ничего не знает, — Ливай старался отвечать ровно, избегая мысли, что эти слова окажутся последними в его жизни. — Командование может думать долго и в конце решить, что брат тебе не нужен, а ты не нужен ему. Если надоело торчать в лесу, то действуй. Рискуй. У тебя для этого все есть. Зик медленно облизнулся, будто пробуя на вкус еще не пролитую кровь. Кровожадно. Решая, устроить здесь бойню или нет. — Интересное предложение, но я лучше откажусь от него, — ответил он и вновь задумался. — Нет, точно откажусь. Если я начну крушить все налево и направо, Эрен меня не поймет. Это же его дом. — Так и Либерио был твой дом. Но Эрену это не помешало поучаствовать в погроме, — заметил Ливай, удивляясь самому себе. Сейчас не лучшие обстоятельства для того, чтобы дразнить Зика, однако из него прямо-таки рвалась дерзость. — И когда ты успел так прикипеть к не- «Раздевайся догола», — ворвался в его голову приказ. Этому Ливай тоже не мог воспротивиться — непокорные пальцы сразу же взялись за плащ, быстро размотали узел, и тяжелая влажная материя рухнула с плеч к ножкам стула. Ливай растерянно следил за своими же руками, ловко действовавшими сами по себе. Следующими на очереди были массивные блоки с лезвиями, их тело поставило на землю бережно. Ногти с тихим клацаньем задевали пуговицы на форме. Непонятно только, а зачем раздеваться? — Зачем раздеваться? «Медленнее». — Зачем медленнее? Почему догола? Что ты собрался делать, извращенец? — Скажи, где Эрен и ты не узнаешь. Ливай распрямился, снял куртку и уронил ее на пол. Его голова склонилась, потому что руки взялись за ремень на груди — кажется, если ему приказывают, то тело занимается только приказом. Однако краем глаза можно было видеть, как Зик впился руками в одеяло и немного покачивался. Он походил на мрачную, пьяную птицу, приготовившуюся расправить крылья — вот-вот бросится на приглянувшуюся жертву. — Что ты удумал? — Так вот значит для кого они сделали такую низенькую палатку, — слабо посмеялся Зик. — Ты в нее замечательно умещаешься, а вот мне тут даже не распрямиться толком. Экипировка УПМ бесполезной сеткой упала на землю. Кожаный широкий пояс глухо шлепнулся о землю. — Ты же должен был спать со мной в том углу, да? Следить за каждым моим движением день и ночь? — Это изначальный план. — Жаль, что ты решил отселиться. Мы бы выяснили все еще раньше. Судя по характеру грядущих объяснений, Ливай правильно сделал, что поберег себя и свой разум от круглосуточного сопровождения Зика. Жалеть тут не о чем. — Зачем я разделся? — Увидишь. А если скажешь, где Эрен, то не увидишь. — Блядь, ты вообще человеческую речь понимаешь?! Что ты будешь делать? — Не говори. Язык расслабился и спокойно улегся во рту. Ливай замычал проклятье, что есть сил напрягал все мышцы рта, но без толку. Послышался смешок. — Тебе бы еще на шею колокольчик повесить и нос проколоть — будешь как бычок ходить. Я заставлю тебя ползать на четвереньках, а затем стану выгуливать на глазах у всех твоих солдат. Как в цирке. Вообразив все это, Ливай спускал трусы с ужасом. Это шутка? Это шутка?! Когда он нагнулся, чтобы снять одежду с щиколоток, то приказ оказался выполнен, и телу вернулась свобода. Он вынул из ящика лезвие от УПМ и, обхватив его двумя ладонями, замахнулся на лицо Зика. Металл распорол кожу на подбородке, губы и нос прежде, чем в мозг ворвалась команда остановиться и положить лезвие обратно, а затем встать прямо и замереть. — Сопротивляешься до последнего? — через боль сказал Зик. — Похвально. Зик прикрывал рукой свежую рану с минуту, пар валил между его пальцев. У Ливая сильно болели руки — кажется, он срезал себе кожу во время нападения — и оглушенно прикидывал, сколько дней пройдет, пока его рана на ладонях заживет. Имеет ли смысл об этом думать? Он уже обречен, да? Потерев сросшуюся кожу, Зик поднялся перед ним, сняв с себя накинутые одеяла. Одетый в плащ, он пригнувшись встал — не соврал, ему тут низко — а затем врезал по скуле так, что Ливай рухнул на пустую хвойную подстилку. Боль ослепила. Как огромный теплый клещ она присосалась к правой стороне лица. Глаз будто хотел выпрыгнуть, но каким-то чудом удержался; мозг трясся в черепушке. — Не двигайся. Зик сел рядом и взял его за горло, заставив смотреть на себя. — Считай, расквитались. Жаль, не могу тебе ноги отрезать и вспороть щеку, чтобы ты знал, какую боль я испытал из-за тебя. «Сука», — думал Ливай, и непрошенные слезы потекли по щекам. Увидев их, Зик закатил глаза и зажмурился. «Сейчас будет вот что: если ты не скажешь, где Эрен, я поимею тебя во все щели всем, что мне попадется под руку, и в конце выгоню голышом наружу. Затем я уничтожу всех разведчиков в лагере и заставлю тебя смотреть, с какой легкостью я это сделаю». От ора в голове стало так плохо, что Ливая замутило. В горле будто застрял комок еды, который срочно надо выплюнуть обратно. Каким-то образом Зик это понял и подставил ему таз для умывания, куда Ливай, нарушая правило «не двигайся», сблевал. Смысл угроз не стал для него новостью, показалось даже смешным, насколько они просты и незатейливы. Можно подумать, Ливай не перенесет порванной задницы. Да он продастся в рабство. Да сам же наступит себе на горло. Да ради своих — все, что угодно. — Ну что, будешь говорить, где Эрен? Говори. — Пошел нахер, — выплюнул Ливай. «Неправильный ответ», — произнес мысленно Зик и зарядил такую затрещину, что Ливай ударился переносицей о миску и шмякнулся лбом в ее содержимое. Тихий смех на мгновение привел Зика в замешательство, но через секунду раздалось: «Не говорить. Лечь животом вниз. Замереть». И началась длительная, утомительная «экзекуция», из которой Ливай выяснил только то, что Зик нихрена вообще не умеет: ни пытать, ни угрожать, ни причинять боль. Только тявкать. Тяф, я тебя поимею, тяф, скажи, где Эрен, тяф, я убью всех твоих людей. «Подними зад». Рохля. Соплежуй. Ссыт реально что-то сделать. «Раздвинь бедра». Боится оказаться один внутри Стен, без драгоценной поддержки марейской армии. «Расслабься». Склизкий жук, отвратительный шпион, случайно выжившая жертва аборта. Четыре года назад за ним было целое государство, а сейчас-то что, он один-одинешенек, цепляется за брата, который очевидно его использовал. «Двигайся навстречу». Да Ливай так свой отряд тренировал, так трясся над каждым, что — «Двигайся вперед!» — в былые времена Разведкорпус о таких людях только мечтать мог! «Назад!», «Вперед!» Нихрена не получится у Зика, вот что, как не получалось сейчас. Съемная ручка от сковороды, конечно, причиняла боль, но по сравнению с болью в руках, на которых содрана кожа, она не была и вполовину такой сильной. Еловые ветки драли голую грудь, кололи соски. От постоянных приказов голова раскалывалась. Воняло дерьмом, рвотой, куревом. На каждый приказ тело дергалось, более того, тело понимало все буквально и не могло полноценно имитировать секс. Сам Зик тоже не мог его имитировать — скорее всего у него просто не встанет. Как человек, который однажды имел к пыткам непосредственное отношение, Ливай ставил Зику неудовлетворительно. Это внушало небольшой оптимизм. В целом, ситуация складывалась много лучше, чем можно было ожидать. Но эти бесперебойно сыплющиеся приказы невыносимы. Вперед-назад, крутись-вертись, сжимайся-разжимайся. Мозги изжаривались прямо на месте. Последнее, что Ливай осознал, это то, что он пускал слюни и издавал звуки как очень маленький или очень глупый ребенок. После этого он уже потерял всякую связь с реальностью и не мог уследить, что с ним происходит — болтыхался в собственном теле как мячик от одной стенки к другой, а затем отключился. Он пришел в себя там же, весь помятый и потрепанный. Ступни были холодные как снег, а спину и зад будто засыпали горячим песком. Ладони засохли, но все же болели. В жопе остался некий предмет, по всей видимости, мучившее его орудие изнасилования. Перед глазами мелькнула ослепительная картинка, от которой перехватывало дыхание: весь конвой в полном обмундировании стоит на ветках гигантских деревьев, Ливай отдает им приказ порезать Зика на кусочки. Собственный голос звучит как арктический лед, сердце плавится камнем в лаве вулкана, в крови течет чистая месть. Наконец-то возмездие! Наконец-то!.. — Это все твой выбор, Ливай. Я просто лишь действовал по принципу меньшего из зол. Зик сидел у выхода, приоткрыв полог палатки. В лесу шел серый ливень, холод полз по земле, и всюду был запах выкуренного табака. — Видел бы ты себя со стороны. Разагукался, обоссался. Знаешь, тут вообще-то не отхожее место. — Заткнись. Ливай перевернулся на бок и, заведя руку за спину, ощупал торчащую металлическую клешню. Брезгливо касаясь ее лишь кончиками пальцев, он с постаныванием вытаскивал продолговатое древко. Длины руки не хватало и ему пришлось даже тужиться, чтобы высрать ручку. Ощущалось все действо так, будто кто-то подул на тлеющий в жопе уголь. Однако Ливай стерпел. В молчании он бережно прикрыл растертый в кровь зад и сжал мышцы. — Ну так что, герой? Продолжение будет? Что там насчет сражения с моими солдатами? — просипел Ливай, утирая лицо о плечо. Только что затянувшийся Зик рассмеялся. Если раньше дымные клубы сливались с дождевой завесой, то теперь голубоватое облачко овеяло его голову. Она как будто горела синими языками пламени. Да откуда у него столько сигарет? Их же выдавали по три штуки на день. — Крепкий орешек. — Ну давай, сука, выполняй, что грозился! Давай! — Еще и огрызается, погляди-ка! Ливай поморщился, попытавшись сразу сесть. Стараясь действовать как можно бережнее, он приподнялся и оглянулся. В углу лежала перевернутая миска, ближе к кровати блестело лезвие. В спину жарила печка, а ступни почти занемели от притока прохладного воздуха. С другой стороны лежала кучка одежды. В ворохе иголочек, в которые мордой вниз лежал Ливай, не было видно никаких следов. Все скрыто: кровь, слюни, моча, будто ничего и не было. — Испугался драки? — Нет. Я вдруг понял, что ты все равно ничего не скажешь, как бы я ни изгалялся и как бы не давил всех твоих людей как клопов. Ливай возмутился: — Ты-то? Ха, да что ты можешь против них... — Не нарывайся, — тут же вскипел Зик. — Я еле успокоился, если захочу — буду использовать тебя хоть целый день как пепельницу. Он вынул сигарету изо рта и показал ее кончик с огненной каймой. Горячее. Жжется. Вняв угрозе, Ливай заткнулся. Сжал губы, сначала в нитку, потом в точку. Отвернулся, чтобы лицо никто не видел кроме перевернутой эмалированной чаши, блестевшей как бочок сваренного вкрутую яйца. Хотелось есть. Привести себя в порядок. Порядок — такое прекрасное слово. Чистое, ясное, понятное. Возможно, что молчание в его ситуации — это лучший выбор. Голова раскалывалась неимоверно, она как колокол, и чем больше произносилось слов, тем сильнее гудело между ушей. Ливай заставил себя подняться, стал одеваться. Проигнорировал нижнее белье, сразу надел штаны, рубашку, сапоги. УПМ пускай лежит. Обезьяна все равно не знает, как им пользоваться, это ему не поможет ни во время ночных взрывов Громового копья, ни во время внезапной атаки разведчиков. — Прежде чем ты уйдешь зализывать свои раны, ты должен знать, что утром я тебе приврал. Я не обладаю способностью приказывать всем Аккерманам. И я не могу приказывать всем эрдийцам. Иначе, все давным-давно было бы по-другому и, возможно, мы бы с тобой никогда не встретились. Нашейный платок был в ужасном состоянии, об него вытирали руки. О природе пятен Ливай старался не задумываться, только нашел самую грязную сторону и ею схватил ручку от сковороды. Кровь потекла по кулаку, и Ливай прижал его к сердцу. — Помнишь, ты спрашивал меня про Рагако? Про то, как я сделал всех жителей гигантами, распылив в воздухе состав со своей спинномозговой жидкостью? Помнишь или нет? — Помню, — Ливай надел мокрый плащ и как следует натянул капюшон на затылок. — Так вот. То марейское вино, которое вы вчера пили, имеет в себе несколько капель того же состава. Понимаешь, к чему я клоню? Газ, жидкость — все одно. А вы вчера запоем все это в себя вливали. Понимаешь теперь, почему все окружающие меня люди — это не препятствие? Нет, не понимаю, хотел было рявкнуть Ливай и выпрыгнуть отсюда, но смысл сказанного довольно быстро раскрылся перед ним сам. Что это, блеф? Или большая злодейская схема? Ливай повернул голову к Зику, роняя на него привычный взгляд сверху. Тут же его сразило горькое осознание, что отныне любые жесты превосходства над Зиком ему больше «не по карману». Зик сидел на кровати, полностью одетый. Стряхивал пепел в чайную чашку. Оттуда уже выглядывало четыре-шесть окурков. — Один мой крик, и все превратятся в гигантов, — пояснял он, улыбаясь. — Все, кто выпил это вино, обречены. Все. И ты тоже, Аккерман. Ливай мгновенно поверил ему, несмотря на то, что они были врагами. Ему случалось верить сходу беззлобным, честным, нежным людям. Настоящим добрым ангелам. А бывает, что встречаешь на своем пути ангелов зла — и один из них сидел прямо здесь. Лгать ему не надо, чтобы сделать больно, достаточно правды. Новость, что весь лагерь подконтролен Зику, означала, что в схватке со Звероподобным они обречены на смерть. В глазах появились темные пятна, будто в зрачок капнули чернилами. Как бы Ливай не пытался смотреть, все, на что он глядел имело форму черного круга со светящейся каймой, в носу появился запах крови, а ноги отказывались держаться прямо. Приступ длился целую вечность или лишь десяток секунд; Ливай обнаружил себя стоящим снаружи прямо под проливным дождем и ошарашенно оглянулся на красный, как рана, разрез палатки. Изнутри на него внимательно смотрел Зик, оперевшись рукой о колено. Ухмылка не сходила с его губ. Ливай отшатнулся и немедля пошел прочь. Шум дождя заткнул уши, услышанное кружилось и повторялось в мозгу как темное заклинание. Он очнулся, стоя у реки, возле которой был разбит лагерь. Громко падали капли в воду. Тело мерзло, но он все равно залез в быстрый поток, отмывался в нем, пока не свело ноги. Чистил песком рукоятку — незаслуженно изгаженное кухонное приспособление — а вот платок не желал очищаться от пятен крови и дерьма. Ливай разозлился и зло швырнул к чертовой матери и платок, и ручку — прямо в воду. Усилием воли Ливай заставил себя вернуться в лагерь, хотя честно хотел сбежать. От этого поступка его остановила мысль, что подопечные окажутся наедине с Зиком и, значит, будут обречены на смерть. Картина мгновенно превращающихся в гигантов людей, его знакомых и близких друзей, вызывала настолько сильную боль и желание предотвратить такой исход, что у Ливая отказывало всякое чувство самосохранения. Ему невыносимо было отвечать на вопрос, а чем же им поможет Аккерман, полностью подконтрольный тому же Зику? Не станет ли он их убийцей? Не втянут ли их в преступные, противоестественные планы Зика, если они таковы, а они наверняка таковы? Об этом невозможно было размышлять, как и не знать в глубине души ответов: да, все это с ними может произойти. Да, это поражение, они обречены и повержены, а конец света уже наступил. Проведенные часы у холодного летнего течения, который набирал силу с каждой упавшей с неба каплей, он посвятил бесперебойному осмыслению своего плачевного положения. Зик может заставить его делать все, что угодно. Более того, из-за адского вина он может заставить сделать все, что угодно, любого члена отряда. Биться насмерть за Зика. Уничтожить друг друга. Следовать, как вечным рабам, и ни в чем не перечить. Их всех будто поставили на колени одной большой — королевской — подсечкой, и это настолько несправедливо, что впору сойти с ума. Ливай не мог ни смеяться, ни свыкнуться с собственной глобальной беспомощностью. Все его достоинства: физическая сила, совесть, чувство долга — вдруг превратились в огромные недостатки, потому что могли быть использованы во зло и против своей же родины. Дело было во всем: в неприкасаемости Зика, невозможности его прикончить, избавиться от накинутой уздечки приказов и, наконец, в только что пережитом изнасиловании. Он вернулся в лагерь вместе с концом дождя и чувствовал себя настолько больным, насколько это вообще возможно. Скинув мокрую одежду на порог своей палатки, он не пошел объявлять всем готовность к нападению на Зика, а первым делом закрылся, запихнул в печь охапку наколотых дров и придвинул как можно ближе к огню спальник. Наверное, это и спасло его промерзшие мозги от смерти, потому что он заполз под одеяло нагой и мокрый, не в силах вытереться из-за ран на руках. Все дальнейшее происходило неясно и неосознаваемо; Ливай как лодка проплывал мимо знакомых скал-лиц, его о чем-то громогласно спрашивали и, не получив ответа, милостиво мочили губы теплым жирным молоком. Тело превратилось в горячий мешок с печеной картошкой, которое натирали, поднимали, заворачивали в шерстяное и колючее; а солнце свечи восходило и быстро закатывалось — сутки в палатке были очень коротки. Когда Ливай проснулся, рядом кемарил Борис, прислонившись к злополучному мешку с собранными в путь-дорогу вещами. Он быстро отозвался на тихий голос и, подав воды с четвертинкой яблока, ввел в курс дела: Ливай в лихорадке третий день, никаких новостей от Ханджи, Борис немного бил в морду Зика за драку с Ливаем, а после того, как тот по-шарлатански навестил больного капитана, по сути ничего не сделав, его теперь не выпускают из палатки. Оказалось, что Зик заявил о себе как о сыне врача, который может помочь. Борис пристально следил за всеми манипуляциями над капитаном: как Зик его укрывал, мазал синяк от удара мятной мазью и даже кормил. Ливай ничего из этого не вспомнил, разве что всплыл в сознании приказной шепот «Выздоравливай», но непонятно, воображение ли это или нет. — Значит, все живы и в порядке? — Да, капитан. — Хорошо, — ответил Ливай и, догрызши яблоко, вновь уснул. Его второе пробуждение было более длительным и осмысленным: Ливай питался, пил лекарства и старался не вспоминать о событиях, которые его довели до такого состояния — и очень хорошо с этим справлялся! Подчиненные трогательно выражали заботу. Не докучая вопросами о здоровье, они докучали услужливостью: носили приготовленную с особым тщанием еду, бегали по лагерю с его пожеланием поспать в тишине (тем самым только усиливая шум) и принимали за счастье элементарные просьбы вроде поправить подушку или проветрить в палатке. Они тихонько переговаривались о состоянии Ливая, обсуждая, как же скотина-Зик сумел подраться с капитаном, где последний так сильно простудился, дурной ли это знак, что сильнейший воин человечества впервые заболел, в беде ли остров отныне или нет? Обрывки этих словоохотливых бесед доносились до Ливая, и начинало даже казаться, что лагерь переехал к нему на окраину. Теперь в центре всеобщего внимания палатка Ливая, а не место заточения Зика. Последний, по словам Бориса, вновь искал встречи с Ливаем. — Зачем? — Хочет извиниться за лицо, — с надменной усмешкой ответил Борис, очевидно, ни капли не веря в чистоту помыслов Зика. «Какая глупость», — Ливай тоже не верил и никакой встречи не хотел. Он твердо знал, что чем дальше Зик, тем лучше всем. Но как бы им всем ни хотелось оставить Зика в палатке до конца жизни, он оттуда выберется. Он бы и сейчас выбрался, но зачем-то играет по правилам старой игры — позволяет себя запирать, дает «бить в морду», просит разрешения на встречу. Необходимо выяснить, почему и как долго он собирается так себя вести. Чем дольше длится его послушание, тем дольше живет лагерь. Чем дольше Зик в лесу, тем дольше живут мирные люди, которых он может убить в своем походе за Эреном. Тем больше времени, чтобы предупредить Ханджи. И больше времени, чтобы подготовить новую тактику по задержанию Зика. Размыслив текущее положение таким образом, Ливай пришел к выводу, что он, как капитан, не должен убегать непонятно куда. Ему пристало остаться в лесу. Извести и себя, и Зика, но сделать это. — Зови его. Борис поднял на него озадаченные глаза. — Но вы же больны! — Зови. Мне не нравится, что он в палатке. Это он должен быть на виду и под присмотром, а не я. — Мы хотели как лучше, — с легкой обидой в голосе произнес Борис, но послушался и, полупригнувшись, вышел из палатки. «Я знаю», — с благодарностью подумал Ливай, провожая его взглядом. Борис был уважающим и старательным помощником. Наверное, хороший сын и радость родителей. Ему очень хотелось быть похожим на тех доблестных мужчин и женщин из Разведкорпуса, которых когда-то звали ветеранами, и Ливай этому желанию не мешал. Хотя, конечно, прекрасно знал, что ветеранами становились не за упорство и восхищение, ими становились вопреки условиям, которых больше нет. Так что судьба, к счастью, отвела Бориса от этого пути. Напрямик ко входу торопливо шли, Ливай следил за приближающимся шагом и спрашивал себя, готов ли он к разговору с Зиком или нет? Готов столкнуться с ним вновь? Смятение, возникшее в ответ, расстроило его, разоружая перед разговором. Сначала зашел Борис. За ним, помедлив, Зик. Тот выглядел по-прежнему безразличным ко всему, от него попахивало застарелым потом. Кажется, что мыться ему не давали. Только Зик сел напротив кровати, он сразу же произнес: — Я хотел попросить прощения за все, что сделал тем дождливым днем. — А за твое шарлатанство? — не выдержал Борис. — Ты обманул меня! — Это не шарлатанство, а аспирин. Лекарство такое, сбивает жар и убирает головную боль, не слышал что ли? Всегда ношу с собой. — Откуда нам… мне знать, врешь ты или нет. — Ну, капитан жив и быстро пришел в себя. Иначе он бы умер от лихорадки. Ливай скосил взгляд на Зика. Тот разглядывал его, будто между ними ничего не произошло. Его голос, спокойный и соскальзывающий в иронию, вызвал трусливое желание закрыть сухие глаза и прикинуться спящим. — К тому же я чувствую ответственность за то, что произошло с капитаном. Как минимум, в этом есть и моя доля вины. — Невероятное благородство, ваше величе... — Борис, выйди, — приказал Ливай. — Нам надо поговорить наедине. Борис не стал упираться и с ехидной ухмылкой покинул палатку. Оставшись без свидетелей Ливай приподнялся и постарался сесть, так, чтобы между ягодицами не кололо. Кажется, эту рану никто не видел и не врачевал, оттого она так долго не заживала. — Почему ты все еще здесь? — спросил он, наконец-то устроившись удобно. — Я думал, ты перебьешь нас всех и свалишь к брату. — Я прибегну к этому только в безвыходной ситуации, когда у меня не будет иного выбора. — И какой у тебя выбор здесь? — Изводить тебя, — брякнул Зик и глухо посмеялся, тут же прикрыв ладонью рот. — Извини, я хотел сказать, подождать, когда все упадет мне в руки само. «За кого он меня держит?» — удивился Ливай, получив в лоб такой откровенностью. — Вообще я пришел предложить сделку. — Чтобы изводить меня? С ума сошел? — Не совсем. Я предлагаю сделать нам обоим вид, что ничего не было и все идет по накатанной. Тебе не придется думать, что делать, мы просто подождем решения твоего командования. В итоге мы все расстаемся целыми и невредимыми. Ну как? Нравится? Нравится. И не нравится. — Ух, как ты смотришь! Думай быстрее, Ливай. И, желательно, не над тем, как свернуть мне шею. Помни, что свернутая голова, как и отрезанная, еще мгновение может думать! — Тц. Будто тебе будет достаточно и мгновения? — Я не проверял. «Запугивает. Если ты не проверял, то почему в этом так уверен?» — успокаивал себя Ливай. — Если я не соглашусь на эту сделку, то что? — То, считай, что ты не оставил мне выбора. — Я понял тебя. Обещай, что не будешь вредить моим солдатам сам или через меня и не превратишь их в гигантов. Сделаешь вид, что все идет по-старому, и будешь подчиняться моим распоряжениям. — Обещаю! — с готовностью Зик поднял ладонь у лица. — Но и ты обещай, что не причинишь мне вреда. Не сделаешь мне больно. Это важно, я с трудом переношу боль! — Так и быть, — Ливай без энтузиазма протянул свою руку. Они обменялись рукопожатием, и только тогда Ливай почувствовал моральное право спросить за себя: — Ты будешь использовать свои приказы на мне? Продолжая покачивать руку, Зик обдумывал ответ: — Пожалуй. Мне сложно будет удержаться. — Что ты будешь заставлять меня делать? — Не знаю. — То, что в тот раз? Зик погано улыбнулся и не глядя взял ладонь Ливая во вторую руку. Взгляд за очками должен был что-то сказать, но смысл тайного послания ускользал. Ливай прикрыл глаза, чтобы не смотреть. Невозможность достигнуть того, что происходит в голове Зика, кажется, станет главной трагедией в его жизни. Без шуток, сложнее этого препятствия у него не было. Додумав худшее, он невольно смалодушничал: — Убей меня, прояви милосердие. — Умри, — мгновенно отозвался Зик. Разумеется, ничего не произошло. — Видишь, какой я послушный! — обманчиво по-дружески затарахтел Зик и прикрыл глаза, отчего его физиономия сделалась простодушной, как у пьяного деревенщины. — Так что, мир? Просьба — умереть ни встать. От контраста мнимого дружелюбия Зика сейчас и произошедшего накануне можно охренеть. Сначала изнасиловал, теперь играет в святого: кормит таблетками, просит выздороветь, просит прощения. Ливай фыркнул и отвернулся. Брезгливо высвободил руку. От тепла, запаха изо рта, чужого застарелого пота и всего того непроизносимого, что творилось в душе, ему стало тошно. — Ладно-ладно, не расстраивайся так. Не буду я над тобой издеваться. И прошу не издеваться надо мною! Твои разведчики, между прочим, не дали мне даже свой горшок вынести за эти три дня, не говоря уже о том, чтобы выйти за пределы палатки. Посодействуй, капитан, а? — Я услышал. Выйди и передай Борису, что он может зайти. Зик охотно поднялся и наконец-то прекратил мучить своим присутствием. Ливай лег, отдал Борису распоряжение прекратить держать Зика в заточении, сводить его помыться и дать чистые вещи или хотя бы постираться. — Мы, кстати, баньку доделали, пока вы болели, — с гордостью признался Борис. — Когда выздоровеете, сможете помыться! — Ну вы и молодцы, — сдержанно похвалил его Ливай. Наверняка солдаты только и делали, что строили баню, заперев Зика в палатке! Эта проклятущая затея возникла у них уже на второй день конвоя, и каждый день они все только и говорили, что о строительстве. Ливай разрешал заниматься этим только по трое, по четверо, остальные обязательно должны быть на позициях. Вот интересно, если все были заняты строганием досок самодельными рубанками, то как бы они удивились, если бы из палатки, рвя ткань в клочья, вылез Звероподобный? Как бы они были к этому готовы? Да никак! Дураки непуганые. За дисциплиной у них никто не следил совершенно — но Ливай с усилием пресек гневные размышления об этом. В сложившихся обстоятельствах никакие меры предосторожности не имеют смысла.