Касаясь холода и льда

      И Ши Уду позволял себе отступать, позволял себе оказываться все ближе к этим скалам, что удерживали мост, и так, что не возникало бы никаких сомнений, что у него нет возможности противостоять осыпающимся камням, и рассыпающимся обломкам, и острым разломам скал – и он ничего не сможет сделать, когда Повелитель Земли заставит его отступить так далеко, так неосторожно, что ему придется почувствовать неровную жесткость скал за спиной, коснуться ее – и выронить меч, выбитый все теми же камнями, и тем, что ему некуда будет отступать.       Он высчитывал шаги, оставшиеся до скалы, до ее острых выступов, до ледяной поверхности – такой же ледяной, что и его волны, что отзывались на его эмоции, но не на его духовные силы. Духовных сил было мало, совсем мало, и Ши Уду высчитывал момент, когда Повелитель Земли уверится в своем выигрыше, уверится в том, что ему удастся выбить меч из рук Ши Уду – и ошибется, ошибется так, что это будет стоить ему и этого поединка, и его темного, рассыпающего золотистые искры меча, и этой его усмешки.       Но, стоило ему коснуться скалы, стоило оказаться притиснутым к ней – как он отступал, и как намеренно позволял Повелителю Земли думать, что он настолько искуснее во владении мечом, что у Ши Уду не остается другого выбора, как только отступать, и подчиняться этим резким, жестким движениям клинка, и этим ледяным скалам – он понял, что ошибся он.       И проиграет, похоже, тоже он.       Духовных сил не осталось – совсем, никаких. Как бы он ни пытался почувствовать едва уловимое движение и шелест волн, и эти отзвуки воды, и ледяное серебро моря, и то, что связывало его с его стихией – он не чувствовал ничего.       И это было таким странным, таким непривычным – у Ши Уду всегда хватало духовных сил.       И когда он только вознесся, и выполнял столько обращений, сколько мог, и сколько не мог – каким же удобным ему казалось, что у божеств нет необходимости спать, и можно потратить эти моменты на задания, и древние свитки, и рассыпающиеся ледяными брызгами волны.       И потом, когда ему не приходилось больше проводить и темноту, и лучи солнца за выполнением обращений, и изучением заклинаний, и набрасыванием печатей, что поддавались ему как-то особенно холодно, так, как если бы не хотели вовсе складываться в переплетения линий и сочетание иероглифов.       Но в этот момент – у него не осталось духовных сил.       И как бы он ни пытался коснуться ледяных волн среди скал, как бы ни пытался заставить воду отозваться ему – его окутывал только недовольный шелест, и призрачный шепот, и серебристые ответы, как если бы вода была недовольна тем, что он не может призвать ее, и как если бы волны шептали ему, что он не должен быть таким самоуверенным, и не должен считать, что его духовных сил хватит всегда и на все.       И Ши Уду усмехнулся – криво, недовольно, совсем не скрывая своих эмоций и того, что он чувствовал, глядя на то, как медленно-медленно, намеренно медленно, приближается к нему Повелитель Земли, и с какой насмешкой он делает выпад, чтобы выбить меч у него из ладоней – и забрать себе этот выигрыш и это величие, что окутывает их отсветами золота на праздниках Небесных чертогов.       Но все сложилось совсем не так, как он представлял, и совсем не так, как можно было догадаться, глядя на торжествующее золото искр и темноту металла клинка Повелителя Земли.       Совсем не так, как должно было сложиться для того, кто не чувствовал холода своего же моря.       Совсем не так, как ждали и хотели многие из тех, кто смотрел за их поединком, и кто не только развлекался, но и получал темное, неправильное удовольствие от того, чтобы не кто-то выиграл, а кто-то проиграл.       Волны, колкие, холодные, не поддающиеся ему волны, взметнулись, словно сами по себе, словно подчиняясь только его мыслям, только тому, что он хочет. Чему-то такому, невысказанному, но такому, что он хотел.       И эти волны накрыли их обоих, накрыли – и выбили меч из ладоней Повелителя Земли так неожиданно, что Ши Уду услышал, и почувствовал, и понял.       Удивленные возгласы за столами. Удивленные, недоверчивые. И недовольные. Как он и догадывался. Как он и знал, что позволят себе божества, если что-то покажется им не таким, как должно быть, и не таким, как касается Небесных чертогов.       Недоверчивые взгляды – равнодушные, встревоженные, насмешливые. Такие взгляды, что доставались тем, кто казался божествам или недостойным чего-то, или, наоборот, очень опасным соперником для них в чем-то.       Разговоры – о том, как он мог вложить столько духовных сил в эти волны, и в этот осыпающийся снег, и в серебро льда, что разламывался по этим волнам.       Но Ши Уду и сам не понимал, как такое могло быть – что волны взметнулись сами по себе.       Без его ауры.       Без его духовных сил.       Без его эмоций.       Он думал – конечно же – думал о том, что хочет, чтобы эти ледяные волны нахлынули, затопили, смели все на своем пути, сделав то, что не смог сделать он. И чтобы темная сталь меча Повелителя Земли утонула в этой холодной воде, и стала призрачными отсветами, как отсвечивают выцветшие, неровные огоньки, за которыми таятся водные духи.       Но он никогда бы не догадался, что вода может поддаться его мыслям – и только им – без артефактов, без оружия, без печатей.       Но Повелитель Земли, пусть и казался удивленным не меньше, чем Ши Уду, чем другие божества, и чем все их помощники, но продолжил усмехаться, как и раньше. Пусть и его усмешка смешивалась с недоумением в темном золоте его взгляда.       - Это не то, на что я рассчитывал, но это достойно того, чтобы выказать благодарность за поединок, - его фразы звучали немного выученно, немного совсем церемонно – но искренне, достаточно искренне – и это удивило Ши Уду не меньше, чем взметнувшиеся волны, что отозвались чему-то такому, ему недоступному, но только не тому, что ему принадлежало.       - И навыки владения оружием – от тебя я точно о таком не догадывался, - поддел он Ши Уду – колко, но не обидно, и так, что и не хотел сказать ничего такого, что задело бы Ши Уду или вызвало бы его ярость, – и Повелитель Земли чуть склонился в выражении почтения, и Ши Уду склонился в ответ, совсем не представляя, стоит ли ему отвечать колкостью на колкость, или просто изобразить то, что он или не расслышал сказанное, или принял за настоящее следование правилам приличия, или что ему и вовсе не важно, что говорят о его навыках другие божества.       Но в следующее мгновение он забыл и о том, говорить ли что-то колкое Повелителю Земли, и о его фразах, одновременно насмешливых и с его этой скрытой под удивлением почтительностью, которой никогда не отличался Повелитель Земли с тем, как обращался к Ши Уду.       Но это было неважно, и тонуло в незначащих деталях, когда Цинсюань за столами помощников обратился с чем-то к Хэ Сюаню – близко, очень близко, так, что их пряди коснулись и смешались, и рукава одежд Цинсюаня падали призрачным шелком на темную ткань рукавов Хэ Сюаня, и эти полускрытые улыбки, и разговор, разделенный между ними, и эта невысказанная близость – это почему-то заставляло Ши Уду чувствовать что-то темное, ледяное, колкое – такое же, как его волны, и как вода северного моря.       И он не мог придумать название этим эмоциям, но они ему не нравились. И они были совсем не тем, что он хотел бы чувствовать, глядя на тех, кто ничего ему не был должен, и никак не должен был следовать его странным, неправильным чувствам.

* * *

             Хэ Сюань касался письменной кистью аккуратно развернутых бумаг на столе в своей комнате – но постоянно отвлекался, и никак не мог сосредоточиться на заданиях по учебе, пусть никогда и не позволял себе ничего такого. Но письменная кисть словно не слушалась его, и словно сама по себе, без каких-то его мыслей или без того, что он сам бы этого хотел, то оставляла неровные, извилистые следы чернил на бумаге, то ошибалась в последовательности иероглифов, то набрасывала совсем не те числа, что требовались этой формуле, и что так давно, так хорошо, так правильно изучал Хэ Сюань.       Но в его мыслях он так и оставался на празднике в Небесных чертогах, и изображал одного из помощников божеств, и это отзывалось в нем чем-то таким, непонятным, но что заставляло его письменную кисть делать ошибки, а его самого поддаваться чему угодно, но только не учебе.       Он и сам не мог понять, правильно ли поступил, когда согласился на такое странное, такое неожиданное приглашение Ши Цинсюаня, что, смеясь и слизывая подтаявший сахар с фруктов, предложил прийти на праздник Небесных чертогов вместе с ним.       «Из тебя получится такой помощник божеств, что никто и не догадается, что ты им никогда не был».       Ши Цинсюань смеялся, и подтаявший сахар ловил отсветы солнца, и казался мелкими, колкими льдинками у него на губах, и эти фразы звучали так уверенно, с таким удовольствием, что Хэ Сюань почему-то решил согласиться, пусть до этого и хотел отказаться, сказав про учебу, задания, и всякие глупости, которые ему не были нужны, но Ши Цинсюань об этом не догадывался.       «Я одолжу тебе духовных сил – у меня их много, не беспокойся об этом – и никто не отличит тебя от помощника божества».       В этом ярком смехе слышалось серебро искусных украшений и шелест листьев, что поддаются ветру, и смешиваются с ним.       И эти духовные силы были духовными силами Ши Уду.       Хэ Сюань чувствовал это, он различал мельчайшие цвета и этот осыпающийся снег, и холод волн, и серебро инея по краю воды, и знал, что печати, что отдал ему Ши Уду, касаются такой же ауры, и состоят из таких же духовных сил.       И чувствовать это оказалось чем-то настолько непривычным, настолько увлекающим, настолько необычным, что Хэ Сюань никак не мог решить, стоило ему приходить на этот праздник или нет.       И стоило ли ему понимать о Ши Уду то, что он раньше не понимал.