Касаясь холода и льда

      - Что? Зачем ты спускался в поселок к Хэ Сюаню? Ты же совсем другие города обычно выбираешь, - в тоне Ши Уду звучало такое недоумение и тревога, что он сам этому удивился и неловко поправил собранные Цинсюанем пряди, только чтобы почувствовать свои эмоции, что охватывали его, словно волны моря в шторм.       - Так Хэ-сюн же рассказывал – на празднике, когда мы встретились с ним и его семьей, ты же не забыл, гэ? Рассказывал, что у них в поселке есть лавка, и что в ней готовят какой-то особенный рис и вино – и мне захотелось попробовать, - Цинсюань говорил быстро, совсем быстро, как-то непривычно быстро, так, словно торопился произнести фразы до того, как они выцветут и поблекнут, и их истинный смысл покажет что-то такое, что Цинсюань не хотел показывать.       Он поправлял собранные пряди Ши Уду, выводил влажные пересечения линий на его ладонях, касался его едва заметно, как касается туманная дымка воды озера, как что-то одновременно реальное и – не существующее. И произносил свои поспешные фразы, и таил за этими фразами что-то такое, что Ши Уду не мог понять, как ни пробовал.       - Мне стало интересно попробовать этот рис, и это вино, ты же знаешь, сколько я его разного пробовал, - Цинсюань рассмеялся и чуть расплел собранную прическу, как если бы ему казалось, что можно сделать лучше. Или как если бы он говорил о чем-то таком, о тайном и непривычном, и занимал свои ладони чем-то, что не показывало бы его настоящих эмоций. – Я искал эту лавку – и встретился с Хэ-сюном прямо на улице. Немного перепутал дома, но он все равно возвращался домой с занятий – и пошел со мной. У него столько этих его свитков с заданиями с собой было – так много, как он их только собрал? И я предложил помочь донести эти свитки, чтобы не быть совсем бесполезным, - снова смех, такой непривычный, такой невысказанный, как если бы ветер шелестел листьями ив и играл с ними, увлеченный их серебристыми отсветами, ловящими лучи солнца.       - И Хэ-сюн предложил поесть у них в лавке – и я согласился. У них так вкусно готовят! Тебе тоже точно понравится, пусть ты и пробовал самые редкие и сложные блюда на всех этих праздниках Небесных чертогов, - он задумался о чем-то своем, чем-то таком, чего не было ни в его тоне, окутанном удовольствием, ни в его фразах, простых и поспешных. Ни в его движениях, которыми он поправлял пряди Ши Уду. А потом произнес, все с тем же тоном и цветами скрываемой радости. – Потом вернусь к ним тоже – как только разберусь с теми обращениями, что тебе накидали помощники Лин Вэнь, - он недовольно скривился, но потом улыбнулся, как если бы ни аккуратно начертанные иероглифы в свитках, ни обращения, ни все те дела, что ему приходилось выполнять, не могли помешать ему поддаться этой радости.       Ши Уду слушал, как говорит Цинсюань, как шелестит, недовольно и неспокойно, вода в горячих источниках, как отзывается ветер в ветвях ив – едва слышно, так, если бы он существовал только в этой призрачной реальности, что больше похожа на полузабытые, обманчивые воспоминания – и никак не мог понять, что он чувствует.       Тревогу?       Поскольку эта тварь никуда не делась, и то, что происходило в поселке Хэ Сюаня, сложно было назвать какой-то неправильной странностью. Нет, такую темноту, и эти золотистые отсветы среди снега и инея, и призрачные огни водных демонов, что никогда не нападали – не нападали? – на людей – такое не могло происходить просто, без всякого повода. И этот повод – скорее всего – и был этой тварью, что заставляла тонуть все в своей темноте, и закрывала воду озера своим проклятием.       Удивление?       Цинсюань часто спускался в мир обычных людей, и развлекался в трактирах, и предавался непристойным увлечениям, и вину с его терпким, завлекающим ароматом и вкусом, что остается сладостью с цветами чего-то пряного и – иногда – горьковатого, если это вино тех особых сортов, что встречались редко, и ценились высоко, и стоили недостойно дорого. Но почему поселок Хэ Сюаня? В этом поселке не было ничего особенного, ничего такого, что могло привлечь внимание Цинсюаня. Или было?       И что-то еще, такое же невысказанное, не поддающееся его обычным эмоциям, что-то такое, что смешивалось с тревогой, и с удивлением – и закрывало их собой, что-то такое неправильное настолько, что Ши Уду не мог назвать верное имя этому – и было ли у этих странных эмоций верное имя? И как они назывались.       Что-то такое, что получалось – Хэ Сюань всегда относился к нему, как и к другим? Ко всем тем, с кем он делил занятия, и аккуратные, с едва высохшими линиями чернил свитки? И к тем, кто приходил в лавку – и пил вино, чуть-чуть касаясь чаши и вычерчивая влажные капли, что оседали по мелодично позвякивающей поверхности, и пробовал этот рис, что готовил Хэ Сюань – и – что? Хвалил приятный вкус? Или возмущался недостаточностью специй? Или просто разговаривал о каких-то глупостях – так просто, так невысказанно, как никогда не умел разговаривать Ши Уду, окутанный своими бесконечными обязанностями и долгом божества?       Усмешка получилась кривой и какой-то неправильной – с чего он вообще решил, что Хэ Сюань должен относиться к нему как-то по особенному?       С того, что он показал ему, как добраться до озера с водными демонами в этот снегопад, и оседающую туманную дымку, и осыпающийся по берегам лед, что таил серебристых рыбок, и призрачные огни, и давние тайны?       С того, что приготовил для него поесть, и принес чай, что пахнет ярко и терпко, думая, что у Ши Уду болит голова?       С того, что в его золотистых глазах вспыхивали и гасли призрачные искры, когда он смотрел на Ши Уду, и его длинные, темные волосы, которых – зачем? для чего? Так глупо – хотелось коснуться – и почувствовать ледяной холод озерной воды под ладонями?       Ему не стоило даже думать о чем-то таком – чтобы не чувствовать этих странных, призрачных эмоций, что пронизывали его, словно лед воды и шелест ветра, и неправильное, темное удовольствие.       - Лучше тебе не спускаться в этот поселок просто, без всяких обращений и заданий, - он мог сколько угодно чувствовать эту темноту к Хэ Сюаню, но та опасность и та темнота, что не отпускали Цинсюаня, тревожили его намного сильнее. Он хотел вернуться к берегу этого озера, и водным демонам, и призрачным огонькам в этот же момент – и попытаться снова – глупо, как же глупо – отыскать эту тварь. Но Цинсюань бы удивился, и пошел бы за ним, и потащил бы его в лавку Хэ Сюаня – и получилось бы совсем не то, совсем не так, совсем неправильно.       - Но почему? Поселок как поселок, - Цинсюань говорил без всякой тревоги, как если бы забыл и о этом отвратительном шепоте, и о темноте, и о чужих фразах, что накрывали его сомнениями и тревогой. – Или, может, ты хочешь пойти со мной? – в его тоне не было, не могло быть этого намека – но Ши Уду этот намек услышал, и почувствовал, как вода горячих источников плещется словно насмешливо, словно догадывается о том, что чувствует Ши Уду, намного лучше него – и Цинсюань тоже догадывается, пусть и не говорит этого вслух.       Как если бы все - и непроницаемый Хэ Сюань, и насмешливо улыбающийся Цинсюань, и похожая на туманную дымку Мяо-эр, и сестра Хэ Сюаня, чей смех звучал больше, чем фразы о новых заколках, прическах и шпильках - догадывались о Ши Уду, кроме него самого.       - У меня и так хватает обязанностей, чтобы развлекаться в чужих лавках с другими людьми, - тон Ши Уду был колким, ледяным, но за этим тоном он пытался скрыть свою неловкость и свое недоумение – он никогда ни о ком не предполагал, даже представить не мог, чтобы считать себя кем-то особенным, как он предполагал о Хэ Сюане. Все эти божества, и люди, и демоны – все они были только призрачными тенями, и никогда он не предполагал о них ничего, к тому же такого глупого, такого неправильного.       И, чтобы не позволять себе тонуть в этих эмоциях, не позволять себе то, что он никогда себе не позволял, Ши Уду потянулся к ладони Цинсюаня, чтобы одолжить ему духовные силы, о которых он говорил.       И замер в невысказанном удивлении – у Цинсюаня не осталось духовных сил. Совсем. Так, как если бы он выполнял самые запутанные обращения, набрасывал самые редкие заклинания и касался самых тайных, самых запретных свитков.       Никакие заклинания из тех, что использовал Цинсюань, не могли истаить и выцвести столько духовных сил – ни заклинание перемещения, ни водные печати, ни свитки с простыми иероглифами, набросанными на их бумаге. Ничего из того, что к Цинсюаню относилось.       И как Цинсюань истратил столько духовных сил – Ши Уду не мог ни догадаться, ни найти какое-то объяснение, что не заставляло бы его тревожиться и мрачнеть, пусть Цинсюань и не казался ни расстроенным, ни недовольным.       Потратил столько духовных сил на что-то, что ему нравится?       Но на что?       Или ему кажется то, что не имеет никакого касания к реальности?       Его духовные силы – ледяная, заснеженная вода и высокие, штормовые волны – охватила Цинсюаня, и Цинсюань улыбнулся – как-то странно, как-то не так, как улыбался обычно.       Но и для этого у Ши Уду не нашлось ни предположений, ни чего-то такого, что подсказало бы ему что-то подходящее, что-то стоящее.