Касаясь холода и льда

      Тонкая ограда, на которой покачивался смеющийся Цинсюань, серебрилась в отсветах солнца ничуть не меньше, чем цветок персика, что опустился в ладони Ши Уду, и ее блики казались редкими, яркими монетами, что позвякивают негромко среди шелка и витой отделки. Ее изогнутые, переплетающиеся линии уводили вверх и в стороны, и Цинсюань с трудом удерживался на их неровных чертах, хотя никогда не был ни неловким, ни неосмотрительным.       Но то, как он спустился – а он спустился из самих Небесных чертогов, это Ши Уду понял сразу, и никакой неопределенности в этом не было – было глупо и неправильно. Он использовал Заклинание перемещения, и не один раз, иначе бы у него не получилось добраться до города обычных людей, поскольку то заклинание, что Повелитель Земли использовал для всех, не имело такой возможности.       И другие – а жителей города на этом празднике хватало, и многие из них были любопытны не к месту, и слухи и сплетни им нравились больше, чем даже самое редкое, самое изысканное вино, или самые вкусные блюда – могли заметить, что он не обычный человек, а помощник божества. И что наделен духовной силой не меньше, чем многие божества, что или не хотели, или не пытались добиться большего влияния в Небесных чертогах.       «Нужно будет сказать ему, чтобы спускался не прямо на главные площади городов обычных людей, да так, что это и захочешь, но не сможешь пропустить, а на отдаленные улицы или те переулки, где никто никогда не останавливается, и полумрак кажется почти настоящим, почти осязаемым. И если бы только слухи и потраченные добродетели – но такое может быть опасно, поскольку демоны тоже не всегда глупы и жадны до золота, многие из них знают эту тварь, и, для своей выгоды, могут рассказать и про Цинсюаня, и про то, какие трактиры ему нравятся, и про то, как часто он оказывается один, где оказываться одному не стоило бы».       Думая об этом, Ши Уду снова почувствовал колкую, ледяную тревогу, что охватывала его всякий раз, когда он понимал всю свою невозможность сделать что-то с этой тварью, сразиться с ней – и перестать чувствовать эту невыказанную вину перед Цинсюанем. Он огляделся, коротко и хмуро, хотя никакой твари и близко не чувствовалось, ни ее темноты, ни ее теней, что опускались на ее следы, нечеткие и выцветшие. И не могло быть – праздники привлекали эту тварь, но жертву она себе, похоже, подыскивала все же в поселке, где жил Хэ Сюань с семьей, а не в этом городе, шумном и полном людей и их эмоций и сказанного.       И, когда Ши Уду хмурился и недоумевал, Цинсюань все же не удержался на этой серебристой, тонкой ограде, что почему-то привлекла его внимание настолько, что он предпочел ее неверное серебро всем другим возможностям. И он почти упал, но – и это удивило Ши Уду не меньше – Хэ Сюань, совсем не задумываясь и не пытаясь сделать вид, что это не имеет значения, подхватил Цинсюаня и осторожно опустил его на землю.       И это его движение получилось таким стремительным и таким выверенным, что Ши Уду удивленно смотрел на это и ничего не говорил. И длинные, темные волосы Хэ Сюаня, все так же казались ледяной, озерной водой, что вела на самое дно, и таила в себе тени и давние тайны.       - Благодарю, - Цинсюань, совсем не смутившись, снова рассмеялся, как делал всегда, если не был уверен в себе или в чем-то таком, что ощущалось для него неожиданным и непривычным.       И удивление в его взгляде смешивалось с любопытством и еще чем-то таким, в чем Ши Уду не был уверен, но что казалось ему странным и не подходящим Цинсюаню, хотя он и знал его долгие годы, и знал больше, чем возможно кого-то знать.       Он снова нахмурился, думая о том, что Цинсюань так странно смотрит на Хэ Сюаня, поскольку хочет сказать Ши Уду что-то, связанное с обращениями или с какими-то делами Небесных чертогов, но не может себе этого позволить при Хэ Сюане, и не хочет использовать личную сеть духовного общения.       Не то что бы Ши Уду хотелось пользовать сетью духовного общения при Хэ Сюане – но Хэ Сюань все равно знал, что Ши Уду божество, и знал, какая духовная сила ему подчиняется – и таиться не было никакой причины. Но Цинсюань этого не знал, и Ши Уду мысленно хмыкнув, поднес пальцы к виску и обратился к Цинсюаню.       И сеть духовного общения отозвалась.       И вода накрыла их обоих своим льдом и туманной дымкой.       И Ши Уду в который раз подумал, что вода так странно не сочетается с Цинсюанем, так странно не подходит ему – и принадлежит ему так неправильно.       Только потому, что он – помощник Ши Уду.       Ветер подошел бы ему намного больше.       «Ты хочешь сказать что-то про обращения? Лин Вэнь прислала новые свитки?»       Скрывать от Хэ Сюаня их общение не имело никакого значения – и Ши Уду не стал таить это свое движение под мнимой сосредоточенностью, или тем, что он поправляет растрепавшиеся пряди, или тем, что закрывается ладонью от слишком сильных порывов ветра, что так и стремился выхватить из ладоней серебристый цветок, что сам и принес. Ши Уду мысленно усмехнулся – знай Цинсюань, что за цветок держит Ши Уду, он бы или рассмеялся, совсем не восприняв это хоть с какой-то серьезностью. Или не поверил бы, решив, что Ши Уду выказывает неприязнь к тем глупостям, которые так нравились Цинсюаню в мире обычных людей. Или – обрадовался бы. За Ши Уду. И это было бы глупо и неловко, и Ши Уду отмахнулся бы от него, сказав что-то холодное и грубое, как он всегда делал, если ощущал неправильную неловкость.       «Нет, никаких новых обращений», - Цинсюань откинул эту фразу, как если бы она не вызывала в нем ничего, кроме скучной обыденности и невозможности развлечься. Ему никогда не нравилось говорить о таких обыденных вещах, как обращения, и свитки, с набросанными на них иероглифами, и всех тех делах, что полагались божествам, но казались глупыми и неправильными тому, кто привык не подчиняться никаким чужим условиям, как Цинсюань. – «Я сделал все, что ты сказал. И даже твоим помощникам отдал распоряжения, хотя ты знаешь, как сложно это сделать», - он рассмеялся – вслух, не по сети духовного общения, и произнес. – «Так что мне просто стало скучно, в трактир не хотелось, и я решил спуститься и найти тебя».       «Я же говорил не спускаться в мир обычных людей по всяким глупостям!» - Ши Уду злился и тревожился, и даже не скрывал это от Цинсюаня.       «Гэ, я же к тебе спустился, а не куда-то непонятно куда. И даже не в свои трактиры, от которых ты так злишься», - Цинсюань своим видом показывал такую обиду к тому недоверию, что высказывал ему Ши Уду, что невозможно было говорить серьезно, поскольку это все равно не было бы услышано серьезно и не было бы тем, что стоило говорить.       То что Цинсюань будет с ним – это заставило тревогу Ши Уду немного отступить, и он позволил себе не думать о той опасности и той темноте, что накрывала их обоих, и тех тенях прошлого, что окутывали Цинсюаня, как бы он ни хотел закрыть их своей радостью, и своим смехом и своей беззаботностью.       Но лучше и в самом деле Цинсюань возле него, чем непонятно где и непонятно с кем.       «И в самом деле лучше, чем в твои трактиры», - Ши Уду насмешливо выгнул бровь, произнося это, и Цинсюань ответил ему тем же:       «Хотя бы будет, кому набросать заклинание перемещения, если ты снова напьешься».       Цинсюань напомнил ему о тех неровных движениях, и той неосторожности, и растрепавшихся, рассыпавшихся прядях и чуть не потерявшихся шпильках, когда Ши Уду вернулся в Небесные чертоги.       И это было тем, как они привыкли отвечать один другому, то, что связывало их больше чем глупые слова или лживые комплименты, или фразы, что окутаны только лживым беспокойством.       Хэ Сюань смотрел то на Ши Уду, то на Цинсюаня – и молчал. Молчал вежливо, ничем не показывая своего недовольство и не вмешиваясь в не слышный ему разговор. Это можно было бы понять, как равнодушие – но Ши Уду успел привыкнуть, что Хэ Сюань мог быть каким угодно – но точно не равнодушным.       Иначе он ничего не сказал бы о демонах, что таятся в темной воде озера.       Иначе он не предложил бы Ши Уду остаться у них в доме, думая, что он обычный человек, и что водные демоны могут забрать и его, и что не всем заклинателям получится с ними сразиться.       Иначе он не собирал бы свои пряди – заснеженная, озерная вода – этой шпилькой, что отдал ему Ши Уду.       И это молчание не было равнодушием.       И не стоило заставлять Хэ Сюаня ждать больше, поэтому Ши Уду произнес – медленно, осторожно, зная, что он давно такого не говорил и что не стал бы говорить такое всем подряд и тем, кого он знает в Небесных чертогах, и тем, кто этого не стоит.       - Это мой младший брат, Цинсюань, - Ши Уду произнес это осторожно, так, как если бы не хотел, чтобы хоть кто-то знал о Цинсюане.       Как если бы это могло привлечь к нему эту тварь, что невидимой тенью присутствовала везде, всегда, в невозможности.       Но тепло в его голосе все равно промелькнуло, когда он говорил о Цинсюане.       Как бы он ни ощущал тревогу, и как бы ни хотел скрыть все то, что связывало его и Цинсюаня.       Но взгляд Хэ Сюаня в ответ был насмешливым, и Ши Уду как-то понял, о чем думает Хэ Сюань, и ответил ему в тон, с той же насмешливостью:       - Нет, мой брат не божество. Он мой помощник. Так что мог бы назваться заклинателем с куда большей правдой, чем я. И скрывай эти взгляды лучше – по ним совсем просто догадаться, что ты хотел бы сказать, но не говоришь.       Цинсюань слушал с немалым удивлением, и это удивление сквозило и в его взгляде, и в удивленно приподнятых бровях, и в том, с каким недоумением он касался шпилек, удерживающих его пряди. И это было понятно – он не знал ни историю водных демонов, ни темноту этой твари, что терялась среди заснеженного поселка, ни ту ложь, которую пришлось использовать Ши Уду, чтобы добраться к тому, что никак ему не давалось, и каждый раз оставляло только недоумение и злость.       Но Хэ Сюань усмехнулся с тем пониманием, которое связывало его с Ши Уду – они знали, кем назвался Ши Уду, спустившись в поселок, и они знали, что его  отбрасывающие золотистые отсветы статуи, и его терпкий аромат благовоний, и подношения – показывают, что он божество, а не заклинатель. И высвечивают всю эту ложь, которой поддался Хэ Сюань, и который ее откинул.       Ши Уду молчал – долго, недоуменно, не понимая самого себя – перед тем, как назвать Цинсюаню имя Хэ Сюаня. Как если бы что-то заставляло его поддаваться невыказанной тревоге.       Что-то такое, что могло привести Цинсюаня в темноту, и туманную дымку, и этот заснеженный поселок – и не вернуть его в Небесные чертоги.       Не вернуть его к Ши Уду.       Не вернуть его к привычному и обыденному.       И все же Ши Уду заставил себя сказать.