In Nomine Tenebrae.

*** Горгах, прикрыв верхнюю пару глаз, пытаясь насладиться потоками воды, стучавшей по фиолетовым угловатым листьям, по его многорукому, уцепившемуся за холодный камень арки телу, раскачивался в такт разрывам, заставлявших трястись исполинские деревья даже здесь, в сорока километрах от Бехота, но влага, всегда приносившая акуулу удовольствие, теперь лишь раздражала. Тряхнув головой, он издал клекочущий клич и скрылся в черном искусственном провале, стараясь не думать о тех, кому не может помочь, о тех, кто больше не был для него лишь могущей оказать достойное сопротивление добычей. Но, скользя во тьме, приближаясь к бежавшим из села тогрутам, он раз за разом мыслями возвращался туда, где рвались снаряды, где небеса были изорваны в клочья ярчайшими линиями белого фосфора, где каждый миллиметр наполненного криками и озоном воздуха был нашпигован пучками плазмы, где из искореженных, рушащихся в себя, зданий, с ревом вырывалось пламя, сжигая немногочисленных защитников. И, хоть в детстве он видел нечто подобное, презрение к себе и бессильная злоба сковывали его сознание при мысли о принятом решении. «Неужели этого добивался Явившийся? – подумал акуул, наконец, вживую увидев перепуганных гражданских, и лишь немного отличавшихся от них выражениями лиц солдат, - Дабы я вмешался. Но я не могу. Люди сотрут нас, объявят охоту, выжгут все леса на планете, узнай о реальной нашей силе. Да, банально, узнай они, что мы – разумны. Нет, падший бог хотел иного». - Ты прав, - донесся тихий голос. Горгах обернулся – в проеме между двумя украшенными замысловатыми, еще не стертыми временем барельефами стенами стояла высокая фигура, почти сравнявшаяся с ним в росте. И, пусть сизый свет, ниспадавший сверху, и скрадывал очертания распрямившегося старика, но даже так были видны длинные седые волосы, обрамлявшие иссушенное, обожженное, изборожденное морщинами и шрамами одноглазое лицо, не оставлявшее возможности ошибиться. Акуул, подавив диаметрально противоположные желания пасть ниц и разорвать возникшего, внимательно прислушался к нему, краем глаза заметив, как медленно движутся отражавшиеся в пластинах архаичной брони разумные, наполнявшие рукотворный грот. - Ты прав, - повторил Явившийся, - Я не желаю. Не стану жертвовать ни твоим племенем, ни твоим видом. Вы почти выполнили свою функцию. Более того, заслужили покой. - Выполнили функцию, - перебил его акуул, добавив с издевкой, - Напомни, чем ты, о великий Маир’Наа, - по лицу собеседника пробежала тень, а кончики губ приподнялись, на миг обнажив острые, мелкие зубы, - отличаешься от lahu? - Посмотри на меня, - механическая ладонь провела вдоль куцей щетины, - ты видишь отличия от lahu? – акуул не ответил, - И я нет. Лишь став хуже зла можно победить его. Запомни это. И не допускай впредь моих ошибок. Мы лишились всего тогда из-за моей слабости, вождь. И не желания драться теми же методами, что наши враги. - Раката? – жестами спросил акуул. - Да не имеет это уже значения. Важно лишь то, что будет дальше. - И что ты будешь делать? Какой приказ нам отдашь? Ты ведь знаешь, что мы выполним почти все. - Горгах. – опустил взгляд Явшившийся. Его пульсирующий прямоугольный зрачок замер, сжался в точку на фоне коричневого белка, - Защити их. И только. Я сделаю остальное. Даже боги платят за свои ошибки. Ахига тяжело выдохнул, с куда большим трудом, чем раньше отогнав чуждые его детскому разуму образы, бывшие столь реальными, что на миг он ощутил себя говорившим с акуулом стариком, учуял терпкий запах пота, услышал звуки капающей воды. Практически воочию увидел вереницу планов и вероятностей, выстроенную хоть и сильно подточенным осознанием собственной вины, едва не канувшим в пучину безумия, но по-прежнему острым, нечеловеческим умом. Ребенок, тихо застонав, схватился за виски, едва не сойдя с ума при попытке осознать хотя бы миллионную долю тех мыслей, что роились в его рассудке в тот миг. Миг единения с тем ужасным творением. Миг, что вряд ли был плодом его воображения. Миг, явивший ему его будущее. Ахига осторожно выполз из приваленной каким-то деревом воронки, уже больше двадцати часов служившей ему укрытием, и, обнажив маленький, тонкий стилет, дрожа от страха, стал продвигаться в сторону криков и непрекращающихся звуков стрельбы, стараясь не глядеть, не думать о том, насколько его ползущая фигура видна среди осколков черного стекла и комьев запеченной земли, благодаря холщевой серой одежде и зеленому рюкзаку, что волочился сзади, обернутый лямкой вокруг лодыжки. Он полз, откуда-то зная, куда и как быстро обязан добраться. Наконец, миновав несколько тел, изуродованных до такой степени, что невозможно было определить даже их видовую принадлежность, и десяток сожженных остовов зданий, при одном взгляде на которые он едва не расплакался, вспомнив их же две недели назад, Ахига увидел среди кусков шлакоблока ту, кто оказалась здесь по его вине. Ведь именно он сумел убедить ее присмотреть за оставшейся в Бехоте Найрой, что полулежала, привалившись спиной к соседнему дому, судорожно пытаясь запаковать вывалившиеся кишки обратно, глядя остановившимся, лишенным выражения взглядом прямо на него. Не удержав слезы, мальчик отвернулся, быстро рванул к окровавленному куску мяса, в котором никто не смог бы признать Ио, истошно вопившую, бьющую оземь видневшимися из обугленных культей костями, возившую единственным уцелевшим лекку в пустой глазнице, смотревшей с превращенного в месиво из костей и мышц, лишенного кожи лица, на котором виднелся отпечаток рифленого армейского ботинка. Сглотнув, человек припал к земле рядом с ней. Ио дернулась, машинально попытавшись ухватить его левой рукой, но лишь заорав от новой волны боли, когда мальчик просто коснулся ее груди маленькой ладошкой. - Тетя Тано, - прошептал он, моля богов быть услышанным. - Они, - сквозь хрип и бульканье донеслось до него, - Беги, Они… - Они в норме, - ответил Ахига, пытаясь заставить себя нанести удар и даже приставив к горлу изуродованной острие ножа. - Давай, - сказала она, - Молю, добей. И он, резко замахнувшись, ударил. Брызнула кровь. Отпрянул, но вновь навалился, расширяя разрез быстрыми, неожиданно привычными движениями. И замер, наблюдая с какой-то недоброй, алогичной радостью, как Ио в последний раз выдыхает. «Отмучалась», - подумал он, пытаясь хоть так придумать оправдание тому садистскому наслаждению, что не должен был испытать, убив одного из самых близких ему людей. Развернулся, встав в полный рост, лишь тогда осознав свою оплошность – сзади что-то щелкнуло, и весь мир для Ахиги утонул в ослепительном белом сиянии. «Дьявол!» - в мыслях выругался Агельман, видя как тщедушное тельце ребенка объяло пламя дезинтегратора, какой-то частью личности сожалея о том, что, заметив слишком аккуратное для обычного гражданского, и слишком небрежное для профессионального военного движение позади, отреагировал так, как его учили. «Так похож на меня», - подумал он, опустив ствол оружия, и уже хотел было подойти к даже не закричавшему, распластавшемуся рядом с Тано мальчику, заскребшему пальцами уцелевшей руки по острым осколкам кварца, как инстинкт рванул его вниз. Созерцая пролетевший над головой, полностью обрушивший стену соседнего здания иссиня-черный сгусток, Ли, прошипев проклятия в адрес командования, очевидно решившего утилизировать одиночного ликвидатора, мало того, что дав ему общевойсковую задачу, так и не снабдив прикомандированный сброд должным снаряжением для городского боя, развернулся, вскочил, зажал спуск. На его бледном, пересеченном длинным шрамом лице, сам собой возник оскал, тут же сменившийся выражением отрешенности, когда вместо аннигилирующего сгустка, из дезинтегратора вырвалось облачко озона, сопровожденное глухим щелчком. Лишь теперь, откинув нерабочее оружие, он увидел свою противницу, озаренную заревом пожарища, чью наготу прикрывало только оборванное выше крутых бедер платье, еще день назад, очевидно бывшее эталоном тогрутской моды, а теперь представлявшее из себя скорее изгвазданную кровью, сажей и отходами жизнедеятельности повязку, наскоро натянутую на хрупкое, однорукое тело азари, дрожавшей, ощущавшей, как действие стимулятора подходит к концу, даже не помышлявшей вновь использовать биотику. Мысленно выругавшись, узнав в ней убийцу едва ли не половины его людей, Ли обнажил изогнутую саблю, с которой даже не удосужился стряхнуть кровь и экскременты Найры, продолжавшей сверлить взглядом тельце Ахиги, другой рукой достав из кармана кителя, заправленного в нижнюю, не пострадавшую часть доспехов, две таблетки, и поднеся их ко рту, но не успев заглотить. Аллат, медленно повернув голову и увидев то, что осталось от ее любовницы, жутко, как не способно заорать ни одно живое создание, закричав, рванулась в атаку. Она не изобретала тактики, не пыталась парировать удары, прекрасно осознавая то, что силы итак измученного, искалеченного Жатвой и добитого текущим боем организма, скоро покинут ее. Сверкнуло лезвие. Фонтан фиолетовой крови окатил Ли, что изумленно проводил слишком спокойный взгляд азари, узревшей собственную разрубленную грудь. Лишь нанеся добивающий удар, лишь разрубив женщине горло, удосужился посмотреть ниже, на вошедшее по самые механические пальцы в его живот лезвие протеза. Удар ноги вырвал клинок из его тела, заставил Аллат, смешно взмахнув рукой, упасть навзничь, устремив тускнеющий, и все медленнее пульсировавший зрачок на затянутые дымом небеса. Она умирала. Она ощущала, как холод проникает вглубь, как мозг отчаянно борется, посылая сигналы уничтоженному имплантату сердца, как звучат далекие выстрелы, заглушенные шумом собственной вытекающей, пульсирующей в висках крови. Она умирала. Не в силах вздохнуть, не в силах даже пошевелить ладонью, третий раз в жизни, к которой уже давно относилась пренебрежительно, считая, что все, что можно было потерять, ей потеряно, отобрано Жнецами, загублено в руинах протеанских городов, чувствуя истинную, ни чем не замутненную панику, сквозь которую пробивалась единственная, последняя, с трудом сформированная мысль: «Пусть Найра выживет. Молю». И небытие поглотило ее, уже не видевшую, как рядом припал на колено человек. Ли, не один десяток минут пытаясь заставить слушаться сведенные шоком мышцы, судорожно нашарив выроненные таблетки, проглотил их одна за другой, не обращая внимания ни на щедро сдобрившую их кровь, ни на песок, скрипнувший на зубах. Поднялся, чувствуя, как сильнейший наркотический препарат начинает свою работу, и, разогнувшись, опершись о меч, уже хотел было поковылять назад, в сторону сбитого десантного бота, как чей-то окрик заставил его обернуться, и проклянуть свою судьбу при одном взгляде на Айкана. Старик, до того, очевидно, перевязавший Найру, быстрым шагом направлялся к нему, на ходу перезарядив карабин, и, хоть с его измазанного грязью лица, ровно, как и глаз, до сих пор не слетела маска всепрощения и доброты, головные отростки, казалось, навсегда замершие после химического удара по Циннагару, метались, подобно змеями, отражая истинные эмоции. Агельман, вновь окинув взором бывшего командира и, просчитав возможные пути отхода, лишь выкинул саблю и выставил вперед пустые ладони. Айкан вскинул оружие. Поврежденное лекку легло на плечо старика. Ли мог отпрянуть, укрыться за стеной, но не стал. Три луча света, впившись в пах, грудь и плечо опрокинули его, с легкостью пробив некачественный благодаря усилиям интенданта доспех и черный, и без того обожженный китель, заставив забиться в конвульсиях, невзирая на обезболивающее. Цепкие руки подняли его, а затем краснокожий, пересеченный глубокой раной лоб ударил в переносицу, вновь повалив на землю. - Зачем? – прошипел Хизир, и раненный, подняв взор, осознал, что тот растерял весь самоконтроль, вошедший в легенды республиканского контингента на Коросе. Щека, пробитая осколком, дергалась, а на до того почти безмятежном лице старика застыла ярость, какой Ли никогда не видел ни у кого за свою долгую карьеру республиканского агента и диверсанта. - Мой путь – усмехнувшись и отхаркнув кровь, прошипел он, стараясь придать голосу как можно больше твердости, - заканчивается здесь. Как и твой. В руках старика блеснуло слишком знакомое лезвие керамбита Заи, когда человек вновь оказался притянут к тогруте, что сказал, не замечая, как здоровая рука Ли шарит в подсумке, закрепленном на поясе: - Мне плевать на мой путь, Агельман. Зачем все это? - Приказы, - Ли сплюнул кровь прямо в лицо державшего его, - Надо выполнять. Даже преступные. Мы солдаты, Хизир. - Да, - тогрута прикрыл глаза, вспомнив их разговор, состоявшийся больше, чем двадцать лет назад, за день до того, как Ли официально объявили мертвым, и менее чем за неделю, как сам Айкан едва избежал трибунала за убийство джедая. Они стояли тогда также напротив друг друга. Их лица были так близко, что было слышно вонявшее хвоей дыхание Агельмана, державшего руку возле кобуры, другой сжимая оторванную голову маленькой девочки, чье изнасилованное тельце валялось под ногами, рядом с убитым Айканом бойцом Республики. Хизир, вынырнув из воспоминаний, сильнее притянул того к себе. - Я знаю, – зубы старика впились в горло человека, сперва выхватив большой кусок щеки, но тут же разжались, а Хизир, выпустив из рук забившееся в агонии тело врага, отшатнулся на два шага назад и упал на колени под крик Найры, зажимая перерубленное горло, глядя вперед, на глупо улыбающегося Агельмана, что истекал кровью, и глядел ввысь, впервые за всю жизнь ощущая себя по-настоящему свободным. «Глупо», - слабея и заваливаясь на бок, подумал Айкан, - «Как же глупо». *** Каин, шатаясь, приближался к погребальному костру, что хищно облизывался, пытаясь дотронуться языками пламени до четырех замерших возле подожженного нагромождения тел фигур, но постоянно отдергиваясь, застывая в сантиметрах от лиц тогрут и одного человеческого ребенка, на которых было написано одинаковое выражение бессильной ярости и скорби. Он шел медленно, боясь потревожить сломанную в нескольких местах руку, перевалив через плечо тело Ио, и, наконец, пройдя мимо расступившихся разумных, бросил остатки тогруты в огонь, мгновенно поглотивший их, породив сотни искр. Он помнил, как, едва очухавшись после первого удара, тут же побежал к ней, но был сбит с ног новой серией разрывов и, закатившись под хилое прикрытие стены, не в силах вмешаться, просто наблюдал за тем, как с разорванных небес падают столпы пламени, как орет Гален Нарр, юнец, сумевший, в отличие от него добраться до Ио, как, презрев все уставы, вколов все препараты из своей аптечки, он накрывает ее собой, когда, одновременно с раздавшимся по рации окриком Айкана «Фосфор!» в небе рванула бомба, раскрасив его сотней ярчайших линий, словно какой-то умственно отсталый решил запалить фейерверк в самый разгар боя. Помнил, как автоматически, не думая, приводил в действие механизмы карабина, как ближайший взрыв ненадолго отправил его в забытье, из которого вырвали слишком знакомые руки. Помнил лицо Заи, стянувшей респиратор затянутой в черную перчатку ладонью, помнил не свойственный ей издевательский, палаческий взгляд. Видел шлем Ли, склонившегося, подобно десятку других солдат над ним. Помнил, как заорала забрачка, кинувшись в сторону, тщетно попытавшись откинуть в сторону брошенную им пластинку. Помнил, как Агельман, рыча, объятый огнем, лишается кирасы и разгрузки, зажав не свойственную мандалорским доспехам петельку быстро сброса, срывает шлем, как отбегает он в сторону, петляя, стараясь уйти с траектории десятков трассирующих пуль, буквально нашпиговавших окружающее пространство. Видел Галена, открывшего огонь по смутно различимой с такой дистанции фигуре какого-то парня, очевидно, накинувшего на шею азари гарроту, и тут же исчезнувшего в огне кинутой Ли гранаты. - Спи спокойно, любимая, - произнес одними губами человек, закрыв опаленные веки и поправив привязанный к культе ноги костыль. Тано изумилась его словам, увидела, как ее лицо, итак обгоревшее, покрытое застывшей кровавой коркой, за несколько мгновений истлевает, обнажив серую поверхность костей, видела, как долго стоят они возле горящих тел, не обращая внимания на хлеставший ливень, прибивавший облачка пепла к спеченной земле, но не могущий потушить очаги белого фосфора, что то тут, то там светились в предзакатных сумерках. Она вновь осмотрелась, окинула взором выжженное пепелище, сваленные в неубранные кучи трупы республиканцев, прибитое крестом к единственному, хоть и устоявшему, но обугленному дереву, изуродованное до неузнаваемости обнаженное выше пояса тело Ли, еще живого, но, очевидно, не способного протянуть хотя бы час, и тихо спросила, не надеясь на ответ, заставив собравшихся практически одновременно дернуть головами, прислушиваясь к завываниям ветра: - Как так? Почему я еще жива? - Ты не жива, - тихо ответил кто-то, и, обернувшись, встретившись взглядом с Явившимся, она едва не упала на колени, до сих пор не понимая, почему видит обоими глазами и чувствует гораздо больше ощущений, чем раньше. - Ты не жива, - вторил ему мелодичный голос, исходивший из объятой ослепительным, скрадывавшим очертания лица говорившей, светом, невысокой тогруты,- Дорогой позволил тебе прожить еще немного. Кстати, безосновательно тратя наши ресурсы. Итак ограниченные, надо заметить. Ио поморщилась от подобного отношения, проявленного со стороны той, в ком она узнала великую Нинхурсаг, и, вновь посчитав, что все это – лишь порождение ее отчаянно борющегося за жизнь разума, отвернулась от обоих, принявшись рассматривать однорукого, искалеченного парня, что, опираясь на клинок Агельмана, раскачиваясь стоял, глядя, как пламя лижет протез азари, не в силах поглотить его. - Нет, это не выдумки твоего рассудка, - сказал старик, заставив ее, ощутившую приближение ужасного сгустка сконцентрированной воли, отпрянуть еще дальше, но нечто не позволило ей этого. Развернуло, заставило смотреть на припавшего на колено бога. - Я виноват перед тобой, тогрутка. Это – моя вина. Но ты, - он распрямился, - мне более не нужна. Знай же, что я позабочусь о дочери твоей. «Она моя племянница, хоть я и не вижу разницы. Но это не важно», - подумала Ио, вслух произнеся: - Что будет с нами? - Это важно, тогрутка. Важно. - Я спрашиваю: что будет с нами? - Ничего. Небытие поглотит тех, кто погиб. Даже меня, когда я выполню свой долг и исправлю ошибки. Ну, - он криво усмехнулся, поправив висевшую на груди перетянутую двумя вплетенными в оплетку алыми лентами рукоять кхопеша, - или окончательно добью наш мир. - А как же Призраки Силы? Я… читала про них. - Хм. Читала, - усмехнулся старик, - Других вопросов у тебя нет? Ведь времени итак мало, - она вдруг явственно ощутила, как с каждым мигом ее существования в подобном виде слабеет он, и тихо произнесла, не веря, что говорит это подобному существу: - Убереги Найру и Они, di’kuut. О большем не прошу. - Уберегу, если они сами не полезут в пекло, – поклонился он дрогнувшей, нагой, ощущавшей каждую клеточку абсолютно здорового иллюзорного тела девушке, - что же до Силы. Ты, в конце концов, имеешь право знать. Нет никакой Силы. Как и единого бога. То – порождение технологий Раката и тех, кого разумные, - весь его облик на секунду засквозил презрением, - называют небожителями. Они усилили то, что было до них. Лишь «переработали» «материал». Знаешь, ведь это было даже забавно – видеть, как другие попадаются в ловушки смертных. Но потом и я… И я, Тано… - Да, - ответила девушка, - но ведь это не имеет значения? - Да, - повторил за ней падший и нанес четкий удар изогнутым ближе к середине лезвием, а затем, проследив взглядом за развернувшимся иссиня-черным, переливающимся провалом, возникшим на месте Тано, глубоко поклонился жене, подавив желание растратить последние силы на то, чтобы обнять или поцеловать ее, и повторил движение, разрубив собственное горло чуть прямо сквозь защиту шеи. Ахига дернулся, заорал, задрожал всем телом, и рухнул оземь, зайдясь в судорогах, не ощущая ни рук подбежавшей, перевернувшей его Найры, ни оклика Онейды, чувствуя лишь бессилие, буквально видя, как рушиться его личность под напором чужой воли. - Ахига! Ахига! Bo’q bashara! – кричала Найра, - Каин! Yaqinlik qilish! Живо дай аптечку. Препарат пять! - Я пуст, - делая непрямой массаж сердца парню, ответил солдат, одним взглядом отогнав ринувшуюся было на помощь Они. Чернокожая тогрута, плача, раз за разом впивалась в губы юнца, пытаясь заставить забиться, заработать его легкие, и облегченно вздохнула, когда тот, нечаянно отхаркув кровь прямо ей на лицо, зайдясь кашлем, тихо произнес: - Нормально. Все нормально, Найра. Спасибо. Ты спасла меня, – женщина, если и придала значение изменившейся манере речи мальчика, то решила заняться этим в самую последнюю очередь. И вновь закричала, когда Ахига рванул к костру, вывернувшись из пальцев ослабевшего от многочисленных ранений и тяжелых контузий Каина. Никто не успел ничего предпринять, да и не смог бы – ни затянутая в ободранный ниже пояса медицинский халат бледнокожая молодая Фазелат, сжимавшая усеянные кровоподтеками ноги, ни раненный республиканец, ни Они, ни доктор, ни даже стрекотавший вдалеке акуул. Ребенок, засунув уцелевшую руку в расступившееся пламя, выдернул ее назад, сжимая в пошедшей лопнувшими, обнажившими белые связки, пузырями, ладошке протез азари, все еще прикрепленный к усиленной светящимися от высокой температуры графеновыми вставками кости, резким движением отсоединил его и, проведя по своему предплечью, чуть выше культи, произнес лишенным эмоций голосом на глазах у изумленных разумных: - Я, Ачек Ахига, клянусь, пока я жив, быть непримиримым врагом человеческой расы. И клянусь вернуть их в ту грязь, из которой они выползли! Фазелат, низкая тогрута со слишком раскосыми для ее вида, заплывшими из-за фиолетовых гематом глазами, поколебавшись, взяла раскаленный имплантат, до боли стиснув челюсти с выбитыми передними зубами, и повторила слова мальчишки. А затем и Найра. И Они. И Каин. Отвернувшись от них, глядя единственным глазом в пламя погребального костра, Явившийся усмехнулся, заметив зажатый в ладони доктора светящийся кристалл, что достала она, непроизвольно теребя его, тут же поморщившись от прострелившей обожженную правую щеку боли. *** Он шел широкими, хорошо освещенными коридорами Сената, не глядя ни на барельефы, ни на других разумных в самых разных, но неизменно дорогих и ухоженных одеяниях, выгодно отличавшихся от его запыленной коричневой хламиды, заплатанной столько раз, что, если бы не отсутствие какого-либо запаха, можно было бы подумать, будто он стянул ее с какого-то бомжа на нижнем уровне Корусканта. Но Давид не обращал внимания на скользившие по его массивной фигуре недоумевающие, щедро сдобренные презрением взгляды, лишь машинально, по въевшейся после полувека работы привычке, отмечая все входы и выходы, как предусмотренные инженерами, так могущие стать таковыми, ровно как и рефлектор следил за каждым проходившим мимо сенатором, либо охранником в блестящих, отполированных доспехах Гвардии. На миг он подумал, что, возможно, и стоило явиться сюда в парадной форме Сенатской Службы Безопасности, с грудью, усеянной десятками официально не существовавших наград за никому не известные операции, но человек, представив как изменились бы надменные, полные тщеславия лица сенаторов, войдя в лифт, отмел эту мысль, как крайне алогичную, порожденную осознанием собственной ущербности и почти юношеским желанием доказать значимость. Огоньки замигали, обозначая с бешенной скорость сменявшиеся этажи, стоило окантованным золотой рамкой белым воротам кабины закрыться за ним, произнесшим код голосовой команды. «Нет. Мне довольно и той власти, что я имею», - почти произнес Дэвид, со всей возможной силой сжав ладонь в кулак, вспомнив, скольких друзей он отправил на заклание ради оной. Вспомнив, как слащаво улыбался ему сенатор Тали Анера, тучный тогрута, растерявший практически все признаки свое расы, кроме, разве что, головных отростков, настолько заплывших жиром, что попытки шевелить ими вызывали у человека лишь презрительную ухмылку. - Полагаю, наша проблема устранена к взаимному удовлетворению сторон, - пропел тогда Анера, пригубив какой-то напиток, глядя в бесстрастные голубые глаза Давида, что были видны сквозь тряпки, наряду с клочком черной, почти угольного цвета, кожей. - Да, сэр, - мягко ответил Давид, - Как и Ли. Его больше нет. - Чудесно, - закинул ногу на ногу Тали, - Ваша доля уже у вас, господин Андерсон, - человек поморщился от сквозившей в почти женском голосе иронии и, козырнув на прощание, вышел из кабинета. Он шел уже более узкими коридорами, освещенными лучами полуденной звезды, наряду с прогнившим, провонявшим миазмами свалки воздухам, проникавшими сквозь угловатые бойницы технических туннелей. Он шел, стремясь как можно скорее оказаться в своем номере и, приняв душ, хоть и зная, что это не поможет смыть иллюзорную, приставшую к его коже, грязь, лечь на двуспальную кровать, наслаждаясь работой очередной проститутки, которой потом суждено исчезнуть, умереть от передозировки, либо быть облитой кислотой разгневанным конкурентом сутенера. Уже предвкушая отдых, Давид вошел в убежище, озаренное алым светом спрятанных в бумажные фонарики, привинченных к потолку ламп, как паранойя заставила его схватиться за рукоять автоматического, официально запрещенного на цивилизованных мирах дезинтегратора, лишь за мгновение до того, как чьи-то цепкие, но явно женские руки взяли его в удушающий захват, заткнув рот и нос какой-то тряпкой. Непроизвольно вздохнув, он повалился на шикарный, по цене не уставший легкому корвету, ковер. - Ты думаешь, переборщила? – сквозь шум в висках и раздававшийся невдалеке треск, расслышал он, а когда смог, наконец, сфокусировать взгляд, в ужасе раскрыл рот, утратив внешнее спокойствие, узнав обоих замерших перед ним людей в форме Армии Обороны Циннагара. - Заир? Хава? – пролепетал негр, задергавшись, заставив заскрипеть кресло в тщетной попытке сдвинуться с места, либо порвать впившиеся в его кожу бескаровые жгуты, лишь теперь осознав, что полностью наг, - Вы же мертвы. - Благодари Айкана, - произнес мужчина, почесав клешнеобразным протезом двойной, пересекающийся шрам. - Так это он? – прикованный засмеялся, на миг забыв про страх - Умудрился подгадить мне даже после смерти. И каково это, брать информацию из рук убийцы твоих родных? - Родных моих друзей, – поправил его Заир, прикрыв глаза, - Моих убил ты. Да и смысл мстить орудию. Нет, я бы поломал его, встреться мы, если бы смог, конечно. Все-таки обещания я всегда держал. Но ты! Ты! - бывший солдат сорвался на рык, тут же сменившийся кашлем и, поблагодарив поддержавшую его раскосую, худую женщину, достал пачку «республиканских» сигарет из кармана кителя. Закурил. Одну сигарету. Вторую. Дождавшись, пока меньший глаз его перестанет дергаться, произнес: - Именем народа Большого Короса, я, лейтенант-коммандер Заир Ахриев, приговариваю тебя к смерти. Сержант, приступайте, - кивнул он азиатской наружности девушке, исказившей в оскале иссушенное, похожее на обтянутый загоревшей кожей, обрамленной шикарными каштановыми волосами череп, лицо, и выдернувшей из-под полы накинутого поверх стандартной формы странного безрукавного плаща тесак, и вышел из кабинета. Еще долго звукоизолирующие стены укрытия одного из высших чинов ССБ поглощали доносившиеся оттуда крики.