In Nomine Tenebrae.

*** Боль. Боль в изувеченном теле вырвала ее из забытья. Она валялась в груде щепок, глядя невидящим взором на иссиня-черные, испещренные сотнями ярких сияющих огней, небеса, искренне удивляясь тому, что еще жива. Искренне удивляясь и сожалея. Капли воды, сливаясь в ровные косые потоки, разбивались об ее изувеченное лицо, стучали по броне, проникая сквозь обугленные прорехи и стекали по поддоспешнику, подобно наждачной бумаге проходясь по ее отвыкшей от всякой влаги, обожженной коже. Она приоткрыла рот, и тут же зашлась кашлем, отхаркивая комья серой грязи, что, казалось, была всюду. Может, сотню лет назад ее лицо и скривилось бы от отвращения, но теперь она ощущала лишь то, как сильно чешется пересеченная бардовым рубцом ожога щека под пустой глазницей. С тихим скрипом механические пальцы проскребли по разрытой, усеянной ошметками дерева земле и тут-же замерли, стоило нахлынуть новой волне боли. Бледный свет звезд ниспадал на изогнувшееся дугой обманчиво-хрупкое, закованное в остатки тяжелой пластинчатой брони тело. Она знала, что нельзя терять контроль, особенно в момент приступов. Она знала как расслабить мышцы и заставить сердечный имплантат биться на порядки ниже. Знала, но уже не видела смысла пытаться что-либо изменить, ибо хотя она не помнила последние сутки, но четко осознавала, что все было зря, четко осознавала, что проиграли. Женщина, шипя сквозь стиснутые зубы, извивалась, единственная живая конечность – правая нога, беспрестанно хлестала землю, поднимая столбы грязи и щепок, лицевые мышцы дергались в произвольном порядке, а зрачок сузился в точку. «Вот и конец, - пронеслось в гаснущем сознании, - прости меня, Абек. Я не уберегла ни …», - резкий шорох, донесшийся откуда-то слева, привел вбитые годами рефлексы в действие, за мгновение вернувшие ей контроль над телом. Зрачок единственного глаза вновь принял прямоугольную форму и замигал, подстраиваясь под освещение. Женщина почти сумела повернуть голову к источнику звука, когда он сам нашел ее. И вновь рефлексы взяли верх – она не успела даже толком рассмотреть туманный силуэт, отдаленно напомнивший ей азарийский, как протез сомкнулся на шее незнакомки, пододвинув ее практически вплотную. Красная ладонь схваченной ухватилась за механическую кисть в тщетной попытке разжать увенчанные когтями графеновые пальцы, что медленно, компенсируя повреждения в сервоприводах, усиливали хватку. - Ey fohisha! – донеслось до женщины одновременно со звуком отщелкнутого крепления и тихого гула спущенного конденсатора. «Так похожа на Исси», - подумала она, когда зеленый луч на короткое мгновение озарил пространство между ними, явив ее взору юную краснокожую девушку в странном, извивающемся головном уборе, и криво усмехнулась, поняв, что, получив сгусток плазмы в грудь, думает не о скорой смерти, а о том, что пытается вспомнить, на какую же птицу похож очертаниями белый пигментный рисунок на лице ее убийцы. - Nima?! – вскрикнула краснокожая одновременно с удивленным мысленным возгласом одноглазой, когда высокоэнергетический болт отскочил от подпаленной пластины, не причинив той ни малейшего вреда. «Нет. Я не хочу жить… так», - почти что вслух пробормотала женщина, теряя последние силы. Костяные отростки, на манер волос, оплетавшие ее голову, коснулись земли. Протез разжался и, со скрежетом пройдясь пальцами по груди женщины, безвольно повис, оставаясь полусогнутым лишь благодаря креплению, уходившему под защиту плеча. И, хотя одноглазая не закрыла веко, она уже не могла видеть, как рядом с ней с хрустом в неприятно пахнущую жижу падает молодая девушка, едва разменявшая второй десяток, как извиваются ее головные отростки, как шепчет она проклятия, пытаясь восстановить дыхание и подняться, как это ей, наконец, удается, и она прислоняет узкое, исписанное узорами дуло к виску своей недавней противницы, другой рукой судорожно прижимая к окровавленной шее приторно пахнущую повязку. Ио не знала, как долго она просидела на коленях, держа на прицеле незнакомку, не знала, как долго старалась заставить себя нажать на спуск, ровно, как и не знала причину такого малодушия. Дождь хлестал по ее лицу, подобно разрывам артиллерии бил по сверхчувствительным монтраллам, головным отросткам, сильно напоминающим костяные ушки, но она, не замечала этого, отчаянно восстанавливая в памяти событие за событием. Вот она кивает Они, принимая из рук племянницы лук, вот, давя улыбку, отдает честь, проходя мимо Галена, молодого представителя ее вида, что вытянулся в струнку, пытаясь подражать солдатской дисциплине, вот проходит мимо завитых панцирей зданий, вот почти бесшумно скользит по лесу, выслеживая добычу, вот просит у нее прощения, глядя сквозь тетиву на нахохлившуюся тимиару, доедающую какое-то крупное насекомое. Ио помнит, как стрела сорвалась одновременно с последней лапкой, исчезнувшей во рту маленького хищника, помнит как закрывает глаза, умоляя богов простить ее за убийство тех, кого никто из ее народа не смел бы тронуть. Помнит, как красное марево застилает взор, как жуткий механический шум, словно скрежет металла о стекло, впивается в ее сознание, грозясь растоптать, уничтожить, размазать личность. Как падает она, обхватывая голову руками, как не видит ничего, кроме собственных ботинок, в металлических носов которых отражается алое пламя и исполинские белые молнии, бьющие будто из-под земли. Ио не знает, сколько сил потребовалось ей, чтобы разжать хватку и, перестав раскачиваться, открыть единственный глаз. Ио не знает, что могло разметать вековые деревья подобно щепкам, не знает она чья чудовищная воля могла выложить их в странном, чуждом подобии лучей заходящего солнца. Не знает она и то, как кто-либо мог выжить там, среди запекшейся земли, от которой веет озоном, но помнит, как краем глаза заметила хрупкую фигуру в явно архаичной, пластинчатой броне, выпавшую из очередного разряда за миг до того, как все прекратилось. И знает, ощущает всем естеством, что она обязана сделать. И вот теперь она сидит на коленях напротив изуродованной женщины, тихо шепча единственную известную ей молитву, прося простить богов за попытку убийства тимиары, словно сквозь бледную пелену глядя на частично скрытые доспехами изгибы ее тела, пытаясь понять как кто-либо мог остаться живым, будучи в таком состоянии, как ее невольная знакомая, пропахшая паленым мясом и жженой резиной. «Нет, я бы не смогла так жить, как она», - подумала Ио, откинув бесполезный колто-пластырь и с отчаянным рыком сорвав с левого глаза промокшую повязку, будто в надежде, что пустая уже больше десятка лет глазница вновь сможет видеть и наваждение исчезнет. Но ничего не поменялось, только крупные капли воды, скопившиеся под черной тканью, разбились о пластинчатую кирасу, и лишь теперь юная тогрута осознала, что ее неудавшаяся убийца не дышит. На мгновение ее охватила радость, но практически сразу пришла уверенность, подобная той, что привела ее сюда, где лишь недавно бушевала стихия. Уверенность в правильности решения, показавшаяся ей настолько же чужеродной, насколько же сильной. Она откинула бластер, не сумев вложить его обратно в кобуру и, истошно крича, ударила женщину в грудь, прямо в пустую разгрузку, но лишь оцарапала себе руку о какой-то загнутый кверху Г-образный штырь. Новый удар. Новая рана на руке и вновь ничего. «Что я творю», - пронеслось в разуме Ио, когда она глубоко вдохнула и впилась губами в губы умирающей. Много позже, уже на рассвете волоча по лесу изувеченное тело, она не знала, то ли помогло искусственное дыхание, то ли что-то еще, но отчаянно не могла понять, зачем ей было спасать ту, что едва ее не убила. Чей-то голос вернул ее из раздумий. - А? – произнесла тогрута и, обернувшись, отвлекшись от созерцания родного поселения сквозь панорамное тонированное окно, поймала себя на мысли, что не может узнать Найру. Нет, ее соплеменница, склонившаяся над каким-то сложным медицинским прибором, никак не поменялась внешне, даже одета была все в тот же черно-белый, под цвет собственной кожи, медицинский халат с воротником-стойкой и разноцветными рукавами, перевязанный узким поясом чуть выше крутых бедер, на которых непроизвольно застывал взгляд. Все так же изредка дергала нижними головными отростками, когда уходила в себя, все также чесала длинный, тонкий белесый шрам, шедший вдоль гортани. Но ее манера речи, жестикуляция, стала иной, стоило ей увидеть результаты сканирования калеки. Даже дежурная улыбка при разговоре наполнилась искренностью, а бесцветные, невыразительные прежде глаза сияли будто сильнее, чем лучи полуденного солнца, освещавшие ее сгорбленную фигуру, навевавшую Ио ассоциации с теми изображениями лесных духов, что она видела на монохромном экране старого, наверное видевшего времена Колонизации Шили, планшета, еще будучи пятилетней девочкой, полулежавшей в объятиях матери. - Прости, повтори снова, - усилием воли отодвинув возникший образ, девушка глубоко вдохнула, морщась от сухого больничного воздуха. - Говорю, можешь идти, отдыхать. – наконец, введя нужные команды на сотканной из голограмм клавиатуре, произнесла соплеменница, полуобернувшись. - И вернуться, когда ты разберешь ее на запчасти? – улыбнулась краешком губ Ио, пристально вглядываясь в мимические морщинки доктора - Ну уж нет. Допрашивать трупы меня не учили. - Какого ты обо мне плохо мнения, наемница, - изогнув головной отросток в крайней степени удивления, сказала та. Ио фыркнула, уловив ироничные нотки в синтезированном голосе, и села на койку, рядом с облепленной десятками датчиков незнакомкой. - Как знаешь, - врач, окончательно отвлекшись от приборов, сложила рука на груди, - Но я не думаю, что она протянет хотя бы до обеда. – лекку изогнулось, вторя произнесенным вслух словам, - Я категорически отказываюсь понимать, как она вообще сумела выжить с подобными травмами. И ведь им не один год. Я бы пригласила тебя посмотреть схему, но… - Да, я понимаю, - поморщилась девушка, прикрыв здоровый глаз и проведя рукой по черной повязке, вновь закрывавшей пустую глазницу. - Но что меня смущает, - продолжила Найра, - Кто бы ее не, - оба лекку легли на груди, вытянувшись вдоль тела женщины, - хм, модифицировал, делал он это явно серийными образцами. Так что то, что в ней, - головной отросток дернулся, указав на неподвижно лежавшую калеку, - собрано явно не на коленке. А это… - Настораживает твою извечную паранойю? – распахнув веко, усмехнулась Ио. - Нет, Тано, что ты, – ответ был произнесен столь доброжелательным тоном, будто доктор усомнилась в здравомыслии девушки, - Линейка протезов, никогда не произведенных ни одной из известных мне компаний, вживленная lanj полутрупу не вызывает ни малейших вопросов, - лекку изогнулось в ироническом жесте, - как и то, что его «выплюнула земля», и то, что я, ko'tingga sikey, jalab! Не могу определить ее драную расу. «И это она еще не вспомнила, как мы пытались срезать ее броню», - скосив взгляд на брошенные в углу комнаты пустые баллоны из-под медицинского резака, подумала Тано. - Да, правильно думаешь, наемница - лекку Найры сплелись в причудливый символ, а бесцветные глаза, приняв прежнее лишенное эмоций выражение, уставились на изуродованное лицо неизвестной, - Из какого же ты ада выползла, барышня. - Из какого бы ада она не выползла, мы должны как-то объясниться перед Айканом. - О, не зря тебя мандо учили. Соображаешь быстро. – сказала врач, и, игнорируя сопение Ио, грозящее сорваться на рык, продолжила, - Все уже доложено. - Amiga skiy, Найра! Это моя обязанность. - Твоя обязанность не тащить в деревню живые трупы, напичканные сомнительной электроникой, откуда бы они не появились, Тано. Хоть из задницы Анеры! Какой badbashara тебя дернул вообще лезть на ту поляну! Ио, вскочившая и уже набравшая воздуха, что бы разразиться тирадой, резко села обратно, осознав, что все время с момента принятия решения об охоте на тимиару, действовала не просто по наитию, а начисто игнорировала любые доводы собственной логики и тех крох жизненного опыта, что у нее были. - Ты … Да… Но я знала, - с трудом подбирая слова, сухо вымолвила она, - Я была уверена, что все это правильно. Я не на секунду не сомневалась в верности своих решений. – и, лишь произнеся, с плохо скрываемым ужасом взглянула на врача, - ты должна срочно провести сканирование моего мозга и нервной системы. Ответить Найре помешал вой электроники и судорожное, прерывистое дыхание, донесшееся с койки. Ио резко поднялась, оттеснив женщину к окну. - Поразительно, - прошептала та, мельком взглянув на датчики – пульс калеки подскочил до запредельных отметок, ровно как и мозговая активность, превысившая оную у представителя вида икточи. Незнакомка изогнулась дугой, с жалобным визгом промяв тонкий металл кровати. Ио потянулась было за рукоятью бластера, но, тихо проклиная запретившую в своей вотчине любое оружие Найру, лишь оскалилась, лихорадочно прикидывая успеет ли она добраться до плазменного резака раньше, чем врач приблизиться к пациентке. Толчок и боль. И вновь боль в изувеченном теле вырвала азари из забытья. Она резко открыла единственный глаз, примерно ожидая что ее ждет и даже не поморщившись, когда слишком яркий свет впился в ее сетчатку миллионами разноцветных жал. Серое покрытие потолка за какие-то мгновения окрасилось всеми цветами видимого спектра, но калека, не дожидаясь, пока зрение хоть немного восстановится, калека, резко рванула сперва влево, а затем вправо, кубарем скатившись на белый, подсвеченный пол, процарапав механической ногой несколько глубоких борозд. Найра рванула было к ней, ловко обогнув Тано, но та, уловив тихий гул, оттащила ее назад, ухватившись за задний головной отросток, и отшвырнула себе за спину за секунду до того, как лезвие вспороло воздух. Фиксаторы протеза сработали штатно, когда азари, наконец, сумев побороть рефлексы, выпрямилась и опустила графеновую конечность, впрочем, не пытаясь даже подняться с колен. Прямоугольный зрачок сужался и расширялся в такт рваному, горячему дыханию. Азари медленно приходила в себя, переводя взгляд со странных, допотопных приборов на неизвестных существ, содрогаясь от одной мысли о том, что все это – виртуальная реальность, а сама она через сутки – двое пополнит нестройные ряды хасков. «И что же хотят от меня Жнецы, показывая напуганных недо-азари? Нет, бред. Есть и более верные способы пыток. Да и я итак сломана и слаба. Лишь надави.», - подумала изувеченная, все-таки убрав короткое черное лезвие в предплечье, и, ударив себя в нагрудную пластину, произнесла тихим, едва различимым голосом: - Ég heiti Allat. Allat N’ihira. Leiðtogi varnarhersins í Thessia. - Дай мне, - донеслось из-за спины Ио, - Да пусти меня уже, наконец! Тано нехотя подчинилась, и, сделав предупреждающий жест лекку, принялась обходить пациентку по дуге, настолько широкой, насколько это вообще возможно в маленькой, заставленной оборудованием комнате, не в силах отвести взгляд от протеза калеки, что уже второй раз пыталась подняться, опершись на койку механической ладонью, от пустых кармашков ее разгрузки, от креплений, вырванных с корнем, от черной кости, торчавшей там, где когда-то была левая рука. Непроизвольно и слишком глубоко вдохнув, Ио с трудом подавила приступ кашля – настолько усилился запах жженой резины и разложения. - Найра, - указав лекку на собственную грудь произнесла врач. Азари, что, пошатываясь встала, казалось, не отреагировала, лишь вновь прищурила глаз. - Tonlama yoqing! – с легкой улыбкой ее визави голосовой командой увеличила тонировку до максимального значения, и палата погрузилась в полумрак, - Лучше? Азари не понимала языка, но, уловив суть вопроса, неловко кивнула, тут же потеряв равновесие. Когти проскребли по стене в тщетной попытке ухватиться хоть за что-то, и калека вновь оказалась на полу. Ио, уже подкрутившая баллон и повернувшая регулятор маленького, похожего на пистолет прибора, с сомнением смотрела на то, как инвалид извивается, жадно хватая ртом воздух, как дергается ее пересеченное двумя косыми шрамами, обожженное лицо, как механические пальцы блуждают по пластинчатой кирасе, но все же не решилась выбрасить пусть и жалкое, но подобие оружия, другой рукой схватив за воротник метнувшуюся к пациентке Найру, и отрицательно махнув лекку. Аллат, сумев побороть приступ и вслепую вонзив когти в нужные углубления на боку, облечено выдохнула, одним движением освободившись от большей части поврежденной брони. Взору двух ошарашенных тогрут предстало ужасное зрелище прикипевшего к коже, покрытого крупными черно-желтыми пятнами в области живота серого комбинезона поддоспешника, частично оставшегося на внутренней поверхности кирасы. Со стоном вытянув руку, азари пыталась дотянуться до слишком далеко отброшенной амуниции. - Дай ей помочь! – резко убрав руку девушки, прорычала Найра и села на корточки, принявшись осматривать чужие доспехи, даже не озаботившись элементарными мерами безопасности. Аллат похлопала себя по бедру, затем указала на шею, не надеясь, что ее поймут, но врач сообразила моментально, начав ощупывать пристегнутую к пробитой защите живота юбку, мимоходом удивляясь тому, насколько легкой является броня. Наконец, пальцы чернокожей нащупали кармашек и выдернули из креплений плоскую тканевую сумку, среди многочисленных ячеек которой, прикрытых серой холщевой тряпкой, виднелись только два шприца, маркированных неизвестными тогрутам символами. Доктор выхватила шприц наугад и, навалившись всем телом на вновь начавшую дрожать калеку, поднесла к ее шее. Длинная игла свободно вошла во вздувшуюся черную вену, что пульсировала под фиолетовой чешуйчатой кожей, набухая, грозясь прорваться, и темно-зеленая жижа устремилась во внутрь кровотока азари. Аллат, на миг успокоившись, скосила взгляд, но, прочтя надпись, в ужасе отпрянула, ударив наотмашь обратной стороной ладони. Найра с визгом отлетела, ударилась задним лекку о приборную панель и, тихо завыв, свернулась в позе эмбриона. Механические пальцы вырвали наполовину пустой инъектор, но швырнуть его следом за врачом азари не позволила Ио, ухватив запястье протеза, одновременно вводя содержимое другого шприца. Зрачок инвалида сузился и она, действуя инстинктивно, вцепилась в кисть тогруты, сдавив так сильно, как были способны поврежденные сервоприводы. Истошный крик и звук удара красного кулака по темно-фиолетовому лицу прозвучали одновременно. Тано, перехватив рукоять инъектора, довершила дело, полностью введя светящуюся оранжевую жидкость. Пальцы протеза разжались и девушка едва не упала в обморок от болевого шока, но все-таки, зарычав и откатившись от калеки, склонилась над Найрой, здраво рассудив, что сломанные кости, торчащие сквозь порванную кожу гораздо менее опасны, чем повреждения головного отростка. Впрочем, доктор довольно быстро вернула себе контроль над телом и, обвив шею Тано, поднялась, пристально глядя на азари все теми же ничего не выражающими глазами. - Будет жить, - неуверенно произнесла она, видя, как ее пациентка закрывает единственный глаз. Холод, стрекот и гул орудий. Близкие разрывы, от которых, будто трясется мироздание. Песок, ссыпающийся с потолка. Песок, забивающийся под пластины доспехов. Запах отходов, немытых тел. Детский вой. Женский крик, поддержанный тысячами глоток. Тьма, прерываемая редкими очагами огня, озаряющими подножия исполинских мегалитических сводов. И скрежет, пробирающийся в саму ее суть. Скрежет, что она уже никогда не забудет. «Они думают, что меня послали спасти их. И в какой-то мере они правы», - проноситься мысль в голове Аллат, устанавливающей последний заряд. Заряд, способный стереть большую часть столичной канализации вместе со всеми, кто в ней укрывается. «Так будет лучше. Куда лучше, чем стать драным хаском», - словно литанию шепчет она, взводя рычаг в боевое положение. Уже почти столетие она не ощущает ничего, кроме всепоглощающей ненависти, боли и сожаления. Каждый раз во время передышки после очередного боя, что так и не стал последним, она вспоминает. Вспоминает и сожалеет. Может быть, вначале ей казалось, что у ее народа есть шансы на победу. Может быть, даже когда на небосводе вспыхнули миллионы новых звезд, а вниз обрушились стремительные многорукие тени, она верила в мудрость протеан, верила, что все закончиться благополучно. Она уже не помнит. Не хочет помнить. Ровно как и не хочет знать, какой была Тессия до войны, хотя и видела ее такой, и наслаждалась каждым мгновением, гуляя по ее извилистым полупрозрачным улочкам, растворявшихся между монументальными, но имевшими свою уникальную, отличную от других мест Империи, архитектуру, зданиями. Она закрывает глаза. Касается переключателя. Губы шепчут «Абек» и рычаг вдавливается до упора. Она изумленно делает шаг назад, вновь и вновь вдавливая переключатель, но ничего не происходит. На нее накатывает смесь облегчения и ужаса, а вдали раздаются первые крики детей. Длинный изогнутый клинок, словно самовольно покидает закрепленные на поясе ножны. Вспыхивает фиолетовое пламя биотики, очертив во мраке ее обманчиво хрупкую фигуру. Она бежит. Бежит на звук. Бежит, понимая, что опоздала. Опять. Вновь не выполнила то, что обязана была выполнить. На нее выбегает кибернетическая тварь, некогда бывшая протеанкой, но теперь в этой оскаленной, светящейся изнутри, изрытой чуждыми имплантатами морде, не узнать надменное лицо представительницы вида, некогда превозносившего себя над иными, а в четырех глазах нет ничего, кроме желания повиноваться приказу тех, кто извратил, искалечил суть этого бедного создания. Ошметки гражданской одежды выцветшими полосами стелются по нечистотам с каждым новым броском существа. Биотический покров Аллат вспыхивает сильнее. Она чуть расслабляет рукоять, увенчанную круглой гардой, и наносит первый размашистый удар. Она лежит. Валяется среди фрагментов тел, среди чьих-то органов, конечностей, среди светящейся крови и испражнений, не в силах пошевелиться, глядя невидящим взором на решетку канализации, сквозь которую пробиваются алые лучи заходящей звезды. Она опять выжила. Она всегда выживала. - Ввожу десять кубиков SGH-17! – раздается сквозь шум разбивающихся капель. - Найра, ты из ума выжила? Это убьет ее! – чей-то мужской голос вырывает ее из круговорота видений и она вновь лицезреет серый потолок палаты. - Каин, ko’tinga akuul sikkur. Не мешай. Лучше держи! Чьи-то крепкие руки придавливают азари к койке. Вены на шее вновь касается игла и она вновь теряет сознание. *** - Ты никогда не был ни азартным, ни добрым, Хизир, - прошипел динамик, а синяя, покрытая сеть помех полноразмерная голограмма тучного тви’лекка дернула лекку, - а теперь ни с того, ни с сего прощаешь мне долг за жалкие двести тысяч? - Я проиграл в карты, - донесся бас, и расслабленно сидевший на жестком кресле тогрута, резко подавшись вперед, облокотился на край проекционного стола, переплетя пальцы под подбородком. - И все-же, - махнув рукой, затянутой в темную перчатку, сказал тви’лекк. - Я проиграл в карты, - повторил тогрута, убрав нотки дружелюбия из голоса. - Ладно. Ладно, - покачал головой собеседник, выставив руки ладонями вперед - Я радоваться, в конце концов, должен. - Вот и радуйся, Саи. – бледно-голубые глаза, ярко выделявшиеся на лишенном пигментного рисунка, изрытом глубокими морщинами, красном лице, сузились, - Деньги должны быть переведены сегодня. И в датари. Тви’лекк, посмотрев куда-то за пределы пишущего устройства, коротко кивнул и отключил связь. Тогрута сгорбился над клавиатурой, вбивая команду за командой и, только увидев ожидаемые символы, высветившиеся на зеленом индикаторном дисплее, позволил себе вновь откинуться в кресле. Долгое время он провел неподвижно, и лишь вцепившиеся в подлокотник до побелевших костяшек руки выдавали его истинные эмоции. - Дядя Хизир! Что с тобой, дядя Хизир? – взволнованный голосок вывел его из раздумий. - Все в порядке, Они, - вернув на лицо маску дружелюбия, пробормотал старик, поднимаясь и, давя вздох, грозивший сорваться при одной мысли о том, что эта жалкая комната с круглыми стенами, зарытая на десяток метров в землю – единственный координационный центр его поселения, резко поднялся и, подойдя к девочке, опустился на корточки. Сторонний наблюдатель мог бы подумать даже, что они принадлежат разным биологическим видам – столь силен был контраст между юной, с едва наметившимися лекку, тогрутой в набедренной повязке и сплетенных из веток тапочках, и высоким, но сухопарым стариком, одетым в широкие коричневые штаны, опоясанные кобурой с многочисленными кармашками, армейские берцы и накинутую поверх просторной майки расстегнутую, странно топорщащуюся кожаную жилетку. - А где Тано? – произнес мужчина, про себя матеря двадцатитрехлетнюю девчонку за то, что старательно превращала итак жалкое подобие командного пункта в проходной двор. - Она возиться с той имбици, - Они прервалась, смешно насупившись, - то есть с той. С той. Вот и направила меня к Вам, дядя Хизир. Хочет, чтобы Вы за мной присмотрели. - Так и сказала? – хмыкнул он. - Нет, но это подраст… - вновь осеклась девочка, вызвав у Хизира искреннюю улыбку, - подраз… подразумевалось. - Хорошо. Пойдем. Они рванула к выходу, обогнав тогруту, но вскоре была вынуждена идти еще быстрее, подстраиваясь под широкий шаг старика, что впрочем, быстро спохватился, сбросив темп. Они долго шли узкими коридорами, минуя изредка встречавшихся людей и тогрут в однотипной черной тканевой броне с алыми вставками, вытягивавшимися в струнку при виде Хизира и с криком «сэр» отдававшими честь; и остановились, лишь миновав два лестничных пролета, ведших наверх, напротив облупленной двери со скругленными краями, более походившей на люк между переборками звездолета. - Можно? – подпрыгнула девочка, достав основанием ладони до торчащего из центра широкого колеса с двумя выступами, один из которых был обмотан изношенной красной лентой. - Можно, дядя Хизир? – повторила она, жалобно уставившись на отрицательно качнувшего головой старика, мягко отодвинувшего ее за спину. Мозолистые руки впились в ржавый металл, что будто нехотя, со скрипом, от которого не привыкшая к подобному Они схватилась за монтраллы, начал крутиться в нужному разумному направлении; и едва успели перехватить девчонку, что рванулась вперед, стоило люку отвориться. - За что? – надула щеки тогрутка, вновь оказавшись за широкой спиной того, кто сейчас сворачивал леску, спрятав в карман жилетки миниатюрный шарик, мысленно кроя себя последними словами за то, что едва не предоставил маленькой девочке шанс встретиться с матерью Тано. - Прости, - с не наигранным сожалением произнес старик, заходя в свою комнату. - Ну и вонь, - прокомментировала маленькая, сморщившись от ударившего в нос затхлого воздуха, щедро сдобренного запахами паленой канифоли, жженой резины и озона. - Да, проводка вентиляции накрылась. Недели две назад, - ответил Хизир, ухватившись за очередной руль с обмотанным красной тряпкой выступом, на сей раз торчавший из скошенной пристройки к кровати, над которой висел выцветший, почти истлевший, порванный в нескольких местах флаг, изображавший герб республики, поверх которого красовалась ауребеш-цифра шесть и несколько сотен надписей, явно сделанных от руки и разными разумными. - Ложись на кровать, - наконец справившись с колесом и явив под тусклый свет ламп какой-то сверток, сказал старик, и сел напротив, прислонившись к стене, даже не удосужившись закрыть створки своеобразного шкафа. Глаза Они, что юркнула, и уже вскоре полусидела-полулежала на жестком матрасе, прикрытом идеально отглаженной белой простыней, подложив под спину почти невесомую подушку того же цвета, расширились от удивления, стоило ему развернуть серую ткань и, аккуратно сложив ее, бережно взяться за гриф треугольного трехструнного музыкального инструмента. - Двадцать лет я не играл на нем, - смежил веки старик, подкручивая регуляторы и пробуя звучание, касаясь струн лекку, до того висевшими неподвижно. Наконец, раздалась музыка, но она была не резкой, как первые пробные аккорды, она была подобна звучанию ветра, леса, рек. Хизир продолжал, все больше и больше распаляясь. Музыка становилась все тоскливее, обреченнее, а перед его внутренним взором простирались бескрайние чистые небеса Короса, и его же усеянные телами города, разрушенные ими. Теми, кто думал, что несет мир и освобождение обращенному в рабство народу, но на самом деле лишь уничтожал гражданское население, творя зверства, в сравнении с которыми меркли самые ужасные деяния самопровозглашенных кратов. Он до сих пор помнил лицо девочки, навсегда застывшее в изумлении, когда над городом взорвалась химическая бомба. Он знал, какой ценой был «освобожден» Большой Корос, и сколько жизней своих солдат и чужих гражданских погубила там светлая, следовавшая идеалам мира Республика. Он помнил своих солдат в убогих пластиковых доспехах, наскоро перекрашенных в камуфляж, цепочкой выстроившихся перед закутанным в белый балахон человеком в явно дорогой, собранной на заказ броне, что, активно жестикулируя правой рукой, а левой сжимая пояс рядом с блестящим цилиндриком, произносил пафосную речь о долге, о страданиях народа этой бедной планетки. Планетки, которой войска Республики принесли спасение через уничтожение. И он помнил их же, размазанных гравитационными искажениями, подорванных на своих же снарядах, накрытых своей артиллерией. Помнил, как семидесятилетний старик с криком «Убийцы» бросился на цепочку ощерившихся стволами бойцов, размахивая подожженной бутылкой, и рухнул навзничь, сраженный десятком выстрелов, слившихся в один. Помнил, как загорелся, не успев увернуться солдат. Помнил, как вместо оказания помощи, человек в балахоне просто отделил голову воющего, катающегося по земле, объятого огнем, но не способного его сбить. Помнил, как направил на него винтовку, думая о море. И умолял богов, чтобы Они миновала его судьба.