Укус ёжика

             Нет, в вечереющих пейзажах проезжей дороги Егору вовсе не мерещился старый друг, тусклый, осунувшийся, с пустым немигающим взглядом. Нет, синюшная, отупело покачивающаяся в такт ямкам на асфальте голова, запрятанная тенью, не виднелась в зеркале заднего вида на сиденьях за спиной — Линч просто с повышенным вниманием то и дело цеплял беспокойными зрачками одиноко сереющую трассу позади.       Песни по радио уже шли вторым кругом, в то время как Лукас, подсвечиваемый экраном смартфона, исподлобья наблюдал за дядей, странно косящимся по сторонам.               — Все в порядке? — парень погашает телефон, тем самым заставляя Линча встревоженно оглянуться на племянника.               — Померещилось… — отнекивается он, тут же отводя взор, едва успевший запечатлеть в памяти удивленное лицо Лукаса, — может, животное…                     Пальцы в тугом спазме фиксируются на руле, неуклонно направленном прямо, уже в направлении лесного проселка, какой и служил из пунктом назначения. Тонически напряженный профиль Линча, на удивление, сегодня бритый и даже обманчиво посвежевший, разрезает световые полосы, то и дело появляющиеся на еще освещенной фонарями части дороги — Лукас будто ловит каждую ленту света, убегающего назад, пышной разваливающейся стопкой откладывая на подкорке. Ещё не жалеет о неожиданно затеянной поездке, но и не расслабляется, на глаз оценивая, на сколько по десятибалльной шкале Егор вменяем. Парень заглядывает и в центральное зеркало, невзрачно отображающее салон. Видит разве только скучную тусклость кожаной обивки — боковое зрение улавливает незамысловатый жест забрасывания таблетки в рот.

      

      

***

                    Все что ни делается — все к лучшему. Кажется, именно это всегда твердил себе Линч? И, кажется, по нелепой случайности сейчас он клял эти воодушевляющие слова, стоя на пороге дома, в котором теперь нельзя было услышать звонкий смех или возмущенно угрюмое ворчание, щемящей болью отдающееся в груди. Журналист выложил бы горькое «Прости» вырезанными именами из тетради смерти, черными от крови нитками зашил бы рот, чтобы слова поперёк не сказать в сторону писателя, может, даже насильно бы поселил его у себя — в месте, где Джон бы точно был не одинок. Но разве это все сейчас имело хоть мизерную каплю ценности? Когда Джон лежал в сырой земле, скоротечно разлагаясь на все те составляющие, что в бесконечном цикле жизни рождают что-то новое, живое, прогрессивно развивающееся. Только вот ничего подобного Линч вокруг себя не замечал. Все стало бесцветно, мутно, бессмысленно… Не неделю-две ли назад он с тихой, глубоко зарывшейся обидой вспоминал старого товарища, поминая крепкими словечками?       Цвета добавляли лишь таблетки и… Лукас, выделяющийся просто своим присутствием. Племянник служил больше вторым одеялом, каким накрываются, когда первое не спасает от холода. Теплым и пахнущим юношеской непосредственностью вперемешку со свежим порошком, которым Лили щедро сдабривала вещи, привозимые Лукасом из общежития, где ни о какой стиральной машинке и речи не шло.       Парень и правда повзрослел, Линч с нежной — насколько это было возможно в его состоянии — усмешкой вспоминал то время, когда путался в возрасте мальчика, называя цифры заведомо меньше реальных. Удивительно, но Егор стал чаще видеться с племянником именно после знакомства с Джоном. Джон и сейчас неумышленно сближал их. Однако сближения такой ценой в здравом уме никто бы не пожелал.       По пути сюда они едва обменялись парой сухих фраз, но Линч видел это безотрадное понимание в голубых глазах, блеклыми солнечными лучиками стреляющими в плечо мужчины. А Лукас понимал для себя гораздо больше, чем хотелось бы.       Синее худи парня мелькнуло в простуженном вечере, тут же сливаясь с окружающей сырой картиной. После долгой поездки свежесть ударила в голову расслабляющей дозой кислорода, только сам Лукас почему-то очень напрягся. В душном очерствелом общежитии точно дышалось в разы легче. Заметив на себе вопросительный взгляд дяди, он немного пришел в себя и наконец захлопнул — уже не с такой силой, как до этого — дверь машины.       Каждый искал в этом месте что-то свое. Дождевую воду, чтобы отмыться от съедающей заживо вины, или теплые воспоминания, покрывшиеся вулканическим пеплом, еще не застывшим после страшного извержения. И они нашли, только не то. Что-то диаметрально противоположное.       Линч кивает в сторону дома, и племянник без труда понимает, что им предстоит. Теперь все страхи, которые так долго гложили его, изо всей силы стучались в дверь изнутри пустеющей дачи. Стоило лишь сделать шаг. Щелкнуть дверным замком. И переступить не только через порог.       Дом был здорово отремонтирован, будто даже стал визуально больше: светлый интерьер отлично подошел этой холостяцкой обители. Ранее трескающийся чердак стал игровой комнатой с приставкой и десятками дисков, разбросанных рядом с удобным раскладывающимся диваном. На первом этаже была спальня, кухня, туалет, какой сначала Джону шуточно предлагали поставить на улице. Для лучшего уединения с природой, сказал бы Линч. Сейчас вспоминать об этом было слишком странно.       Паркет не скрипит, поэтому, даже если бы здесь кто-то был, их появление стало для него неожиданным испугом. Да, как бы Джон обрадовался, будь он…жив. Линч проходит вперед, словно ничем не озабочен. Лукас же так и застывает на пороге, раздувая ноздри и чуть опуская брови книзу, но от внимания Егора это почему-то ускользает, в отличие от ремонта, который журналист еще не видел. Он задумчиво рассматривает новшества, медленно двигаясь вперед, к спальне, теперь отгороженной от общего пространства. Через минуту его нагоняет и племянник, они стоят и просто смотрят.       Здесь нет следов кровавой бойни или же запущенного гниения — чистый матрас, не считая нескольких жирных капель неудачно пролитого соуса, издевательски лежит без простыней и других остовов сна. Насколько парень помнит, это все выбросили, запрятав засаленное белье за несколькими слоями черных пакетов. И запах такой, будто здесь ничего и не произошло, лишь немного пахнет химией. Лили вызывала специальную службу по уборке. Убираться самим было бы слишком тяжело, невыносимо.       Однако Лукасу кто-то поставил фильтр, плотно перекрывающий действительность. Он не видит белого матраса и мнимой чистоты, скрипящей на деснах.       В заслоненной перегородкой комнате светло, а за окном вовсе не хвастающаяся выпуклыми округлостями луна. И пахнет не остатками хлорки, нет, чем-то тошнотворно сладковатым, не вписывающимся в привычную ауру дяди Джона. Дыхание вновь судорожно прерывается где-то на уровне голосовых связок, а сердце делает тот самый сумасшедший прыжок изподвыподверта, больно разбивая свою верхушку. На кровати лежит кто-то очень неестественного цвета и не шевелится. Нет, назвать Джоном этого кого-то Лукас точно не мог…               — Лукас? Эй, что такое? — фильтр снова кем-то меняется, резко отбрасываемый в дальний угол сознания, а парень ощущает настойчивое тормошение и несильные хлопки по щекам.       Пару раз моргает, ощущая, как из глаз прорываются две тёплые соленые дорожки, раскосо спускающиеся с подбородка и пачкающие чужие напряженно сомкнутые вокруг побледневшего лица руки. А колени наконец улавливают твердость и холод пола.               — Его больше нет! Я… должен был… — его неожиданно крепко прижимают к себе, не давая больше проронить ни одного подобного слова.               — Нет. Не смей. Это точно не твоя вина, — строго раздается над ухом, заставляя Лукаса разразиться в плаче еще больше. Они полусидят так некоторое время, пока воротник кофты Линча не промокает насквозь.       Парень отстраняется, теперь чувствуя ужасную неловкость и стыд за излишнее проявление чувств. Но дядя не придает этому значения: он тоже мог и даже хотел бы выплеснуть накопившееся именно так. Только ни одной слезы выдавить не может.               — Пойдем на улицу. Разведем костер? Я прихватил с собой пару пачек сосисок, — утешающе произносит Егор, поднимаясь с пола и подавая ладонь племяннику, пребывающему в небольшом шоке относительно неожиданно разговорившегося Линча.       От одной мысли о том, что ночевать им придётся в этом доме Лукаса начинает мутить. Он лучше будет скрюченным спать за задних сидениях автомобиля, чем ляжет где-то там, где чувствует на себе взгляд самой смерти.       Приближающаяся ночь не казалась такой холодной, они сидели у костра в мангале, развести который Егору стоило немалых усилий, благо у Джона был хозяйственный склад с дровами и сухими веточками, которые ему так и не пригодились.       Сочный аромат сосисок, трескающихся от высокой температуры, наполняет сумерки, чуть будоража вкусовые рецепторы, приглушенные стрессом. На облезлой скамейке достаточно места для них двоих, но парень все равно ежится каждый раз, когда дядя отходит от огня и усаживается рядом.       От Егора пахнет костром и сосисками. И Лукас чувствует себя очень странно, когда нарочно отводит нос в его сторону и вдыхает этот необычный аромат. Когда пускает внимательный взгляд промеж лопаток и меняет его на чересчур состредоточенный, смотря на мужчину вблизи. И на душе будто становится спокойнее в этом теплом моменте, пропитанном древесной смолой и журчанием сверчков. Тревожные мысли отходят на второй план, а это дорогого стоит. Хочется как можно дольше в моменте сидеть так и думать о том, что было и что будет дальше.       Теперь их разделяет небольшая кастрюлька с полосатыми от жара сосисками. Угольки тихо тлеют, еще сохраняя тепло. Егор с аппетитом ест одну сосиску за другой, в то время как Лукас еле клюет первую, уже остывшую и скукожившуюся.               — Невкусные? — зачем-то спрашивает журналист, прекрасно зная, что дело вовсе не в сосисках.               — Нет, нет. Не лезет в меня, — он совсем откладывает вилку, в извинении поджимая губы, и складывает руки в закрытый замок.               — Вот это да, когда ты успел так вырасти, — Линч говорит это с вновь вернувшейся отстраненной интонацией, со смесью грусти и… вины?       Но поражает парня далеко не интонация, с которой дядя произносит последнюю фразу. Он вдруг начинает ощущать на себе не только блестящий в свете уличной лампы немигающий взор — большой палец Егора пару раз мажет край нижней челюсти, поросший темной щетинкой, отчего Лукас так и застывает, коря себя за витание в облаках, которым занимался еще несколько секунд назад. Линч почти сразу убирает руку от лица юноши, заметив его смущение.                     «Что это, черт возьми, было?» — лишь успевает подумать он, как мужчина, точно желая замять случившееся, спрашивает:               — Где разложимся?               — Там я спать точно не буду. Дашь ключи от авто? — еще не отойдя от удивления, отвечает парень, машинально потирая место, где еще несколько мгновений назад его огладил чужой шершавый палец. Нет, это все было ужасно неловко и странно. Он не должен был придавать этому значения.       Линч было хотел что-то сказать, но это желание потонуло в свисте ветра и в отражении очков и голубых глаз, кажущихся на пару тонов темнее в ночи.               — Да, конечно. Ты уверен? — Лукас без колебания забирает протянутую связку, на прощание бросая тихое «спокойной ночи», на которое Егор точно так же отвечает.