Укус ёжика

      Чем ближе подбирались большие холодные ворота, тем сильнее кипело внутри. Еще в такси по пути сюда он пытался скомпоновать ту кашу, что царила в голове, пока отсутствующий взор незаинтересованно бороздил очертания леса, становящегося все гуще по мере приближения к затворнически одинокому дому журналиста. Запыленные кеды ступили на влажную траву, росой щекочущую колени и точно назло путающую ноги незваного гостя. Тусклые листья вмиг поднимаются вверх порывом промозглого ветра, словно откликаясь на ту будоражащую Лукаса эмоцию. Злость? Обида? Разочарование?       Его не было там. Он просто взял и не пришел.       Парень достаёт из карманов джинсов потрепанный, разбитый телефон и набирает Егора. Гудок, второй — ответа упрямо не следует. Идея перебираться через забор не слишком ему по нраву, однако Лукасу это не впервой. Когда он был здесь в последний раз? Кажется, пару лет назад, когда Джон еще не настолько отдалился ото всех, а дядя еще предпринимал бурные попытки во что бы то ни стало поддерживать общение с напарником, с каждым годом уходящим в себя все глубже. Будто детство Лукаса уходило вместе с их некогда близкими отношениями, совместными делами и тягой к непредсказуемой паранормальщине. Будто это сам мальчик играл временем и своим взрослением отдалял закадычных друзей. Теперь даже грустно вспоминать былые светлые деньки, где все было так… по-родному тепло?       Мама раздражающе молчала, равно как и Дейл, а сам Лукас не мог оторвать взгляда от Джона. Вернее, от его могилки в такой же затравленной аллее у дачного озера.       Сначала по ту сторону забора перелетает рюкзак — вслед за ним и Лукас, как специально цепляясь штаниной за выступающее острое железо и оставляя себе на память небольшую распоротую дырку. Машина Егора в своем обыкновении стоит посреди молчаливого заросшего двора. Можно было бы подумать, что дома и вовсе никого нет: давно перегоревшая уличная лампа неловко приветствовала давнего знакомого на крыльце.       Никакие слова не складывались в предложения. Лишь обутая пятка нервно теребила хрустящую грязь, может, в мнимой надежде вернуть душу, вырванную вместе с ним. Другом их семьи. Другом дяди Линча, так и не явившегося на похороны.       Отряхиваясь, Лукас хватает ранец, проходит вперёд и в надежде, что ему все-таки откроют, делает два проверочных звонка, не откликающихся открытием двери. Вздыхая, тот оборачивается и заглядывает под ступеньки в поиске ключей.       Загородный дом журналиста встречает парня пыльной тишиной, начинающей забираться в Лукаса через легкие странно нарастающим волнением. А почему он не подумал, что с дядей могло что-то случиться? Нигде не горящий свет еще больше кусает под сердцем. Ноги нарочито медленно скрипят по половицам, боясь привести их хозяина в нужную комнату. — Линч? — в комнате не слышно шевеления, но парень отчетливо видит фигуру, зарытую в ворохе мятого одеяла. Имя дяди вылетает изо рта повторно, более громко и с беспокойной надтреснутостью.       Лукас шмыгает носом от затхлого запаха в комнате и в полутьме зашторенного помещения глазами натыкается на прикроватную тумбочку, на которой стоял пузырек с неизвестными таблетками. Темные брови хмуро сходятся над переносицей, а вся злость, что еще теплилась на улице, мигом угасает, сменяясь уже не учебной тревогой, парализующей его по кончикам пальцев. — Зачем ты пришел? — до боли безэмоционально раздается со стороны кровати — Линч немигающим взглядом смотрит в одну точку в районе скрещения окна и прикрывающей его занавески.       «А почему ты не пришел, дядя?» — вырывалось изнутри, однако неприглядный вид Егора притуплял желание так с порога выплеснуть ему в лицо все то, что тяжелым булыжником лежало на сердце. Может, и его можно было понять? — Всё в порядке? — вместо всех обвинений звучит лишь глупый вопрос, и Лукас подходит ближе, невольно разглядывая осунувшиеся и будто постаревшие с их последней встречи черты дяди.       Нет. Ничего не в порядке.       Фокус зрачков мужчины на пару мгновений смещается выше, обводя здорово вытянувшегося племянника мажущим взглядом, призывающим то ли убраться отсюда как можно скорее, то ли присесть рядом и еще долго не уходить. Как бы то ни было Лукас выбирает второе и осторожно приземляется в ногах дяди, подбирая под них одеяло.       Давно они не сидели вот так. Не на каком-то обязующем семейном празднике, а вдвоем. Видимо, для этого нужна была чья-то смерть? Не чья-то, а его. — Что это за таблетки? — рука Лукаса тянется к тумбе, беспрепятственно забирая пузырек и разглядывая непримечательную этикетку. — Успокоительные?       Не то чтобы он сильно надеялся, что ему ответят, но парень и правда беспокоился за Линча. А эти пялящиеся в никуда бесформенно пустые глаза с блекло зеленым отливом явно говорили о том, что в порядке далеко не все. Просили ли они о помощи? Или отчаянно кричали?       Не таким он помнил любимого дядю, всегда сильного духом, человека, служившего примером подрастающему мальчику. Сейчас перед ним лежал не он, а какой-то поросший щетиной, болезненно серый, безучастный к миру мужчина, едва взглянувший на словно незнакомого посетителя. Лукас понимал, что многолетнее напарничество крепко-накрепко связало судьбы журналиста и писателя, однако никогда и не думал, что такая потеря может низвести Егора в подобное анабиозное состояние.       Они с Джоном виделись несколько недель назад, но парень помнил этот день как вчера. Ничего не выдавало в нем болезни или хотя бы легкого недомогания — или, может, Лукасу тогда так только казалось? Может, вся эта злосчастная цепь запустилась еще давно, когда пару лет назад Джон начал пропускать от Лили приглашения на семейный ужин, брать все меньше дел с Линчем, постоянно ссылаясь на свои тайные внезапно возникающие причины. Он уходил в себя, усердно баррикадируясь безбожно обидными словами от тех, кто сердечно хотел помочь ему, от самых близких. И Джон определенно добился желаемого, приняв смерть в до черта жалком одиночестве, в нечеловеческих судорогах и с пеной у перекошенного рта.       Лукас не допустит, чтобы Егора постиг похожий исход. Как бы ни было тяжело, дядю иссыхать в гордом одиночестве он не оставит.       Глаза поверхностно сканируют сумрачную комнату: увядающий цветок с вот-вот отпадущими оранжевыми цветками, переполненное мусорное ведро, окруженное недокинутыми свертками, и рабочий стол, на удивление, ничем не захламленный — все это идет вразрез с чистоплотным образом дяди. Взгляд всецело приковывает камера, словно вылитая из чистейших детских воспоминаний, щепетильно отфильтрованных временем и неизбежным взрослением. И когда парень забросил свои «секретные материалы»? Не в восьмом ли классе, когда… когда Лукасу показалось, что он вырос для этой детской затеи. Медленно встав и подойдя к столу, парень с трепетной аккуратностью взял камеру и вернулся к постели, но сел он уже на пол — чтобы избежать неудобного сидения на краю сильно проминающегося матраса или же чтобы Линчу было тяжелее отобрать свой драгоценный аппарат, если в нем вдруг проснутся силы.       Видеокамера приятно ложилась в руки, навевая такое давно забытое вдохновляющее чувство ностальгии. Задумавшись, Лукас аккуратно провёл пальцами по корпусу, обхватив левой рукой раскрытый дисплей, а правой нащупывая кнопку включения. Чуть смазанный тёмный экран вспыхнул, и Лукас быстро переключил всё с режима записи на режим просмотра.       «День/ночь друзья, с вами журналист Егор… Егор Линч… »       Сверху на кровати послышался шум и Лукас опасливо оглянулся: но дядя не то чтобы предпринимал какие-либо попытки что-то у него отобрать. Хотя парень всё равно покрепче сжал предмет у себя в ладонях.       «Неделю-две назад, на просторах интернета, я нашёл информацию о… »       Далее следовал привычный небольшой рассказ о деле, и на первый взгляд всё, как могло показаться, хорошо, но Лукас помнил те качественные съёмки Егора. И, по-моему, камера обычно снимала ровно, без всяких колебаний. Словно у оператора слегка подрагивали руки. Линч из прошлого в этом ролике тоже, видимо, заметил это, располагая устройство у себя на рабочем столе и открывая вид на компьютер с открытым на нём сайтом с наглядными изображениями какого-то старого здания.       И так продолжалось ещё пару мгновений, пока не раздалось тихое ругательство и запись не закончилась. А Лукас просто хлопнул по кнопке на дисплее, переключаясь на другое видео.       На котором дядя Линч уже подходит к какой-то кафешке ближе к ночи. Лукас отматывает несколько минут.       «где Джон, где Джон… да не нужен он больше»       Большой палец так и прилип к паузе, промахиваясь над перемоткой.       Но внезапно к нему из-под одеяла протянулась тёплая рука, испуганно выхватывая у него вещь и раздражённо сворачивая её к себе.       Что-то внутри вновь вспыхнуло, разрастаясь в неприятный комок обиды, и Лукас невольно вспомнил, зачем изначально сюда пришёл. — Да что с тобой, дядя Линч? — его брови нахмурились, подстать манере старшего. — Пропадаешь, не берёшь трубки, принимаешь какие-то странные таблетки, и… и вообще!       Лукас резко поднимается и, кажется, хочет ещё что-то спросить, что-то, что так яростно крутится на языке, но в итоге лишь сдержанно поправляет свои очки и выходит из комнаты. Линч прав, видимо, ему не стоило приезжать. Он уже намеревался уйти, как перед дверями вспомнил, что приходил с рюкзаком и неохотно развернулся обратно, находя его на полу, за кроватью Егора. Вот только, стоило парню схватить ранец, как из него что-то вылетело, глухо стукаясь о деревянное покрытие. Лукас оглянулся на бутылку с водой, купленную им незадолго до того, как он сел в такси, и, поколебавшись, поднял её, неуверенно переводя чернеющие нерешительностью зрачки с пальцев, плотно лежащих на пластиковом горлышке, на Линча, даже не удосужившегося повернуться на прощание. Косо лежащие брови приподнимаются в немой заминке, но парень уже тихими шагами движется обратно, к постели. Осторожно ставит воду на край тумбы, точно боясь, что Егор и ее выхватит раньше времени. Не знает, зачем и почему он решает это сделать, однако Лукас чувствовал острую необходимость что-то сделать для дяди, что-то, что могло бы показать, как племянник переживает — будь то простым протянутым «стаканом воды». Пускай они и отдалились друг от друга за последние несколько лет, чужими назвать друг друга было нельзя.       В потоке колледжных учебных будней парень будто и вовсе позабыл прежнюю исключительную любовь к своему дяде, тот маньяческий интерес к его необычной деятельности и личности. И он думал это так здорово. Свободно и по-взрослому. Но почему-то, стоя над равнодушно взирающим на стену мужчиной, Лукас ощущал, что словно заражается вяжущей апатией от журналиста, а сердце стискивает теплая, жгущая створки тоска, так и норовящая окунуть его в воспоминания. Сдавалось, времяпрепровождение с Линчем навсегда выделилось в памяти разноцветной акварелью. Парень потерял время, но может ли он надеяться, что у него есть возможность уцепить еще немного детства, совсем капельку напоследок? Последний курс подходит к концу, но Лукас все так же помнит, как мама злилась и кричала на него, когда узнала, что он хочет пойти по стопам Егора и стать журналистом. Может, он предал себя, послушав ее тогда и в конечном итоге отказавшись от мечты? Предал себя, секретные материалы и дядю, зарывая неудовлетворенность своим выбором лицемерными убеждениями, что поступил правильно. По-взрослому. Только почему-то взрослым он себя вовсе не чувствовал. Теперь только без пяти минут инженером-механиком, странно смотрящим и совсем не узнающим себя в зеркале по утрам. — Нам всем его не хватает, — парню тяжело даются эти слова, просачивающиеся через приоткрытый в скребущей печали рот. — Понимаю, как тебе тяжело, но… — Пожалуйста. Не надо. Не сейчас, — строго отрезает Егор, силясь все-таки взять себя в руки и не обматерить скверными ругательствами племянника, так не вовремя решившего зайти на чай — если только давно остывший, прогорклый, недопитый и оставленный Линчем в кухонной раковине еще вчера вечером.       Лукас поджимает губы в кривую линию, кажется, знаменующую намек на понимание. Он ведет головой в двухкратном кивке, обдавая дядю уже более мягким взглядом, перехватывающим траекторию заспанных зеленых глаз, ставших чуть живее, чем казались поначалу. Парень начинает уходить, однако снова не может, чем-то остановленный в мыслях. — он спрашивал о тебе… когда я приезжал к нему последний раз, — голос дрожит словно палец на курке, так и норовящем сорваться с мертвой точки.       Журналист внезапно приходит в движение, вынужденное из-за того, что на отошедшего Лукаса теперь смотреть было неудобно. Лицо становится еще вымученнее, и так мутные глаза мужчины увлажняются, не пересекая черту дозволенного и не становясь мокрыми до степени слез. Было видно, как Линч всем своим нутром желал узнать, что же такого о нем мог говорить Джон, однако Егор усилием воли хочет засунуть это желание куда подальше, поднимая губы и позволяя крупной судороге пройтись по скулам. — Нет. Уходи, Лукас.       Парень под его словами еле заметно дрогнул, а его пальцы, до того терзающие лямку рюкзака наконец остановились. Егор сухо облизывается. Он и вправду хотел пить, однако вес одеяла на его голой коже предплечий словно замерзает, айсбергом удерживая на месте. Ещё пару мгновений эти юные голубые глаза напротив сверлят его собственные, зелёные, в судорожной попытке понять хоть что-то, возможно, уловить то тепло, которого у него не осталось ни капли. Но затем… затем Лукас поворачивается и послушно уходит.       «Прогнал. Ну и ладно, — полурёвом приносится в мыслях. — Прямо как Джон. Отдаляющийся всё дальше и дальше. Пока его совсем… совсем не стало».       Скрип одной большой дощечки под кроссовками отрезвляет, выуживая парня из размышлений, возвращая в реальный мир, на порог ветхого дома. Секунду спустя, как во взгляд вновь врезались эти ворота, ему кажется хорошей идеей нырнуть обратно за двери и вытряхнуть из дяди чёртов пульт или ключи, но в голове что-то щёлкает. Вернётся ли он вообще сюда снова?