Детективное агентство "Анна и её духи". Новое поколение. История первая.

Бог ты мой! А с виду она совершенно обычная девушка. Нет, то есть совершенно необыкновенная, конечно. У обычных девушек нет лазури и бирюзы вместо глаз. Нет изогнутой брови, которой они умеют показать всё без слов. Нет зонта-трости с резной красной ручкой. Нет красно-чёрных мозаичных ботильонов на таких тонких каблуках, что непонятно, как они не ломаются. Трегубов смотрел на Марию во все глаза и все еще не мог выговорить ни слова. Девушка тоже не отрывала от него взгляда, и у Юрия было очень странное ощущение, что он тонет. Тонет в васильках и мелких цветах горечавки её глаз. — Как? — выдохнул он. Он мог наплести сам себе целую теорию о том, что она подготовилась, собрала на него папку, узнала, как зовут его бабушку, но он понимал, что то, что она сказала, знали только два человека — мать его отца и он сам. Мария не лгала, не придумывала и, значит… Не может быть! — Говорю же, я их вижу, — грустно улыбнулась Маша. Ей было сейчас жаль его. Мир только что совершил кульбит и перевернулся с ног на голову, да к тому же ударил по больному. — Как? — снова спросил Юрий, чувствуя, как давняя рана, давно похороненная под повязкой, снова начинает кровоточить, но кровоточить не как раньше, а с надеждой на благополучный исход. Вернуть единственную вещь, оставшуюся от матери, было для него жизненно важным. — Наследственность, — пожала плечами Маша. Она остро жалела Трегубова. Он был сейчас ошарашен, придавлен непонятными эмоциями, и ему было больно, в этом сомнения не было. Юрий медленно покачал головой. В то, что у неё сапфиры вместо радужки, доставшиеся от какой-нибудь бабки, он еще мог поверить, а в такое? Но ведь она знает, значит, всё правда. — Я не имею отношение к делу Копылова, — сказала Маша, и Трегубов в очередной раз уставился на неё. — Не в том смысле, который вы в него вкладываете. Я оставлю вам мою визитку, — на этих словах девушка открыла сумочку и действительно достала оттуда чёрную с золотом карточку и положила её перед Юрием. — Вы мне позвоните, когда будете готовы. Где я живу, вы знаете. Я могу идти? Ошарашенный Трегубов наверное отпустил бы её без возражений, но тут дверь в кабинет распахнулась и злющий Леонов впихнул внутрь упирающегося и слегка встрепанного Ребушинского, который упирался всеми руками и ногами. Швырнув журналиста на стул рядом с Марией, капитан прошипел: — Одиночные пикеты он мне тут будет устраивать! Свободная пресса, чёрт побери! — А вы не имеете права без оснований её задерживать! — завопил Игорь Петрович и поправил сползающие очки. — По какому праву творите произвол! Трегубов завелся с места в карьер. Ребушинского он терпеть не мог. В первую очередь за то, что он во всех бедах винил полицию и по любому поводу клеймил представителей закона последними словами. Самсонов, вместо того, чтобы охладить пыл редактора «Вестника Затонска», ратовал за добрососедские отношения, толерантность и либерализм, поэтому предпочитал спускать по три шкуры со своих подчиненных, чтобы статей больше не выходило. Это работало не слишком хорошо, потому что причины для новых опусов находились всё равно, а поскольку никто с прессой воспитательной работы не проводил, то становились они все более жёсткими. Словом, Трегубова и Ребушинского сложно было назвать добрыми друзьями. — А вы что же, её защитником заделались? — ядовито спросил Юрий и со злостью воткнул карандаш в стаканчик для канцелярии. Дерево жалобно пискнуло. — А вот и да, если хотите! — с пылом выкрикнул Игорь, сорвал с носа очки и принялся яростно их протирать. Стёкла опасно заскрипели. — Я вам Марию Яковлевну в обиду не дам! Вышеупомянутая Мария Яковлевна, которая была стопроцентной дамой двадцать первого века, да еще взрощенной на феминистических европейских хлебах, с интересом наблюдала за дуэлью карандаша и очков и чувствовала себя куском мяса, который пытаются поделить два неандертальца. — Никто вашу драгоценную Марию Яковлевну обижать не собирается! — процедил Трегубов. — Мария Яковлевна всё еще здесь! — напомнила Маша таким тоном, что Юрий немедленно вспомнил злополучный семинар о том, что женщина — равноправный человек, товарищ и друг, а Ребушинский о том, что собственно никто его в защитники не звал. — И она сама может о себе позаботиться! Надеюсь, это ни у кого не вызывает возражений? Трое мужчин в комнате, даже Леонов, впечатленный тоном незнакомки с кладбища, дружно кивнули. Маша улыбнулась, перехватила зонтик поудобнее, поправила берет и сказала: — Вот и чудненько! Юрий Николаевич, вы мне позвоните, как у вас найдется время! До свидания! Мария развернулась и вышла в коридор. За дверью звонко застучали её каблучки. Ребушинский окинул полицейских злобным взглядом, подорвался с места и бросился догонять Машу. — Во дела! — хмыкнул Леонов. — Не то слово, — согласился Трегубов. — Юра, эта дамочка очень подозрительная, — сказал Леша. — Это почему? — нахмурился Юрий. — Когда мы к могиле Копылова подошли, она явно что-то там искала, — ответил капитан. — И мне показалось, что в карман что-то сунула. Трегубов поднял брови. Час от часу не легче! А это еще к чему?