The Last of Us: Предел

КНИГА ТРЕТЬЯ

— Жалко... Они такие красивые… Были, — тихо, с сожалением проговорила над моей макушкой Молли. Все мы: я, Молли, Хершиль и Дория — говорили между собой вполголоса, шёпотом, а иногда и вовсе молчали. Неважно где — на улице или, как сейчас, в нашей хибаре. Мы боялись инфицированных, бродящих по лесу. Нас от них защищал лишь этот едва живой забор, который больше выглядел как издевка над понятием безопасности. — Режь, не жалея, — тихо отвечаю Молли. — Иначе в колтунах вши заведутся. Или муравьи. Мне казалось, что они уже завелись. Сегодня особенно чесалась голова, и я без промедления вручила Молли ржавые тупые ножницы. А может, этот зуд вовсе не от вшей, а от "шампуня"? Дория научила нас делать раствор для мытья головы: золу от костра смешивали с горячей водой, чтобы получить щёлочь. Я, видимо, перестаралась с концентрацией — кожа головы саднила, как от ожога. Химиком мне точно не быть. Некогда золотистые локоны падали на трухлявые доски спутанными комками. Их длина только мешала. Поломанный гребень с тремя зубчиками с ними не справлялся. Волосы постоянно путались, грязнились, липли к потному лбу. Говорят, что волосы — это энергия, и отрезая их, становится легче. Мне стало легче только отчасти. — Ещё короче подрежь, — Молли пыхтела, стараясь совладать с ножницами, которые с трудом перекусывали спутанные пряди. Я забрала ножницы и закончила дело ножом, который всегда держала при себе. — Всё, — проговорила Молли, убирая с моего лица последние пряди. — Посмотри, как теперь. Я взглянула на себя в осколок зеркала. На меня смотрело чужое лицо. Губы сухие, потрескавшиеся. Под глазами пролегли тени, как татуировки бессонных ночей. В уголках глаз — мелкие сухие морщинки. Взгляд потухший, кожа прозрачная, покрытая сеточкой мелких вен. Короткие, неровно обрезанные волосы торчали в разные стороны. Но я не стала поправлять. Меня это устраивало. Чем проще, тем лучше. Колтунов нет. Твари не заведутся. Минус одной проблемой меньше. Но Джоэл их так любил… Он был ими одержим. Мог подолгу стоять и расчёсывать пряди, с невероятным вниманием. Он зарывался в длинные пряди лицом, вдыхая их аромат. Играл с ними, наматывая на палец. И на кулак, когда ночами выбивал из меня хриплые стоны… Я зажмурила глаза, удерживая слёзы, которые жгли изнутри. Нет. Я не могу… Я дала себе обещание. Я поклялась нашему ребёнку, что буду держать себя в руках, что не позволю боли разъесть меня изнутри. Эта маленькая, беззащитная жизнь во мне зависела от моего состояния. И я не имела права, не могла позволить своим мучениям просочиться к нему, сломать то, что только начинает формироваться. Я завязала платок на голове. — Тебе так даже лучше, — сказала Молли с напускной лёгкостью. — Не придумывай, — я улыбнулась ей, убирая нож в ножны под животом. Когда человек теряет привычное, он теряет часть себя. Сперва это внешность — волосы, одежда, любимые мелочи, которые раньше казались несущественными. Потом — привычки. Когда-то я могла встать утром и принять ванну с душистым гелем, наслаждаясь пузырьками. А сейчас мой утренний туалет — это кусты и чистка зубов кусочком марли, которую мы наматывали на палец, намоченной в ромашке. И это всегда с ножом в правой руке. Он стал моим спутником и верным другом. Я стискивала его даже во сне. И сейчас, в этом забытом Богом месте, я особенно чётко осознавала, что моя жизнь в Джексонвилле, где я, будучи женой Джоэла Миллера, имела полную протекцию и всё, что душе угодно, — была роскошная сказка, мечта, выпавшая одному на… количество оставшихся в живых. После Падения большинство влачили жалкое существование, как Дория и Хершиль. Для многих удачей было примкнуть к деревне или сообществу, которое могло предоставить хоть какую-то защиту, особенно если там нашлось место для таких, как они. Но если не повезло... то впереди только одиночество, холод, голод, гибель и грязь. Выбор наряда, которым был завален мой гардероб, сменился задубевшими от грязи штанами, которые я надеваю прямо на голое тело. Трусы порвались после нескольких стирок в золе и жире. Сменных не было и не будет. Откуда? Лифчик стал мал. Грудь налилась, заметно увеличившись в размере. Я прижала руки к уже заметному животу. Мой маленький…Мой малыш. Я знаю, что это сын. И я знаю, что его отец идёт за мной. Где-то там, за этими лесами, за этими проклятыми горами и холодом. Я не сомневаюсь. И это не вопрос веры. Неет… Это факт. Так же, как утро неизбежно сменяет ночь, так и мой муж—ищет меня. Нас. Он сотрёт с лица земли всё, что встанет между нами. Джоэл всегда возвращается за своим. Джоэл… Я люблю его. Безумно. Разрушительно. Каждый раз, когда я закрываю глаза, он передо мной. Его руки, его взгляд, его хриплый голос, который зовёт меня "Птичкой". Он слишком любит меня, чтобы оставить одну. А я слишком люблю его, чтобы сдаться.

***

Холод. Он пробирался под одежду, жалил обнажённые участки кожи. Зима пришла окончательно. Воздух был тяжёлым, будто пропитанным металлом, а вдалеке, за чёрными силуэтами деревьев, возвышались заснеженные горы. Они смотрели на нас безмолвно. Я сидела у костра, раскладывая сырые поленья ближе к огню, чтобы они просохли. Тепло языков пламени обжигало лицо, но иначе было нельзя — мокрое дерево почти не горело. Руки пахли дымом, сыростью и щёлоком от мыльной воды, которой я утром промыла раны на ладонях. Рядом, свернувшись на старом, потертом пледе, сидела Молли и плела верёвку. Её худенькие пальцы ловко сплетали волокна, но из-за холода движения выглядели немного скованными. Я подошла к ней и взяла её холодные, дрожащие пальцы в свои ладони. — Дай-ка, — тихо сказала я, согревая её руки своим дыханием и растирая их, пока кожа не начала чуть розоветь. — Замёрзли совсем. Развязала с шеи шарф и обмотала им её руки. — Так теплее будет. Погрейся. Или иди внутрь, отдохни немного. Здесь слишком холодно. В хижине было едва теплее, чем на улице, но это всё равно лучше, чем сидеть на ветру. — Да, я отдохну немного и вернусь, — тихо ответила она, поднимаясь. Её движения были медленными, тяжёлыми, а под курткой виднелось худое тело. Она сильно сдала за последнее время. Я смотрела ей вслед, чувствуя, как в груди разливается горечь. Молли была здесь из-за меня. Я знала это, и чувство вины не оставляло ни на минуту. Но она никогда меня не упрекнула. Даже не жаловалась. Она просто молча сносила каждый день Лагерь, в котором мы укрылись, всё больше напоминал огромную могилу для своих бывших обитателей. Это место когда-то было оживлённым лагерем для скаутов. Ржавые велосипеды лежали у навеса, покрытые инеем, а разбросанные канаты обвивались вокруг поваленных стволов деревьев, как змеи. Обветшалые флажки на шестах висели безвольно, больше не трепеща на ветру. Но больше всего пугал лес. Он гудел, и каждый его шорох заставлял меня вздрагивать. Дория появилась откуда-то с другой стороны лагеря, её шаги были лёгкими, почти бесшумными. В руках она несла связку сушёной мыльнянки-сапонарии с красноватыми листьями. — Это для стирки, — тихо сказала Дория, с гордостью в глазах поднимая связку. — Вещи хоть немного почище будут. Я ответила ей улыбкой. Вонь от собственных тел меня уже не беспокоила. — мы все привыкли. Но мысль о том, чтобы согреть воду, погрузить в неё руки, постирать свои штаны и свитер, и пусть немного, но уменьшить эту липкую грязь, казалась сказочной. К нам шёл Хершиль. Его старое лицо скрывалось под капюшоном, а плечи казались ещё шире под тяжелой курткой. Он молча подошёл ближе и, не говоря ни слова, бросил две тушки к моим ногам. То ли зайцы, то ли кролики — не разобрать. — Твоя работа, — коротко буркнул он. Мой взгляд упал на мёртвые тела. Неподвижные глаза отражали свет костра. Желудок сжался, и тошнота накатила волной, заставляя меня вжаться плечами. Я сглотнула, пытаясь справиться с рвотным рефлексом.. — Всё тошнит? — мягко спросила Дория, подошла ко мне и положила руку на спину. Её ладонь была тёплой, успокаивающей. — Такое бывает. Срок ещё маленький. Я со своей первой дочкой чуть ли не до семи месяцев мучилась. Тошнило от всего. — Мне страшно… Голос прозвучал едва слышно. Сама не знала, обращалась ли я к ней или просто сказала это вслух. — Это нормально, — уверенно проговорила Дория, обнимая меня за плечи. — Ребёночек может ножками постучать впервые в семнадцать недель. У тебя ведь срок небольшой. Болей нет, кровотечений тоже, слава Богу. Ты молодая, крепкая. Всё будет хорошо. Родим. Я выдохнула, переводя взгляд на тушки у своих ног, прикидывая через сколько по времени повторится позыв к рвоте. Успею ли я освежевать хотя бы одного? — Сиди, подыши. Я за тебя освежую. — Спасибо, — выдавила я, но тут же покачала головой. — Но я справлюсь. Мы с Молли были здесь чужими ртами, и я это знала. Осознание жгло изнутри, но именно оно заставляло меня вставать каждое утро и отрабатывать своё присутствие. Я училась жить по-другому. Глушить боль молчанием, заглушать страх упорным трудом. Я училась расставлять силки, разжигать огонь мокрыми руками, вязать верёвки из тряпок. Всё, чтобы выжить. Иногда мне казалось, что я слышу его голос. «Моя девочка», — как он говорил это с хрипотцой. Я улыбалась через слёзы и снова бралась за дело до кровавых мозолей на руках. Я не могла позволить нам с Молли стать обузой, ни для кого. Каждый кусок мяса, каждая секунда тепла у костра — всё это должно было быть заслужено. Потому я стискивала зубы и делала свою часть работы. Даже если тошнило. Даже если пальцы стыли до синевы или под ногтями застревала кровь. Дория сжала моё плечо. — Ты умничка. Настоящий боец. Но если станет совсем плохо, скажи. А я пока за водой схожу к колодцу. И она ушла, подхватив ведро. Руки были в крови, когда я закончила с одним из зайцев. Старалась не думать о том, что делаю, чтобы снова не подкатила тошнота. Аккуратно положила мясо на деревянную дощечку и прикрыла тарелкой. Вороны только и ждали момента, чтобы что-то стащить. Я неуклюже встала и пошла до озера, чтобы вымыть руки и просто подышать. Ледяная вода обжигала кожу. Я смотрела, как струйки грязи и крови исчезают в прозрачной глубине. Скоро озеро сцепится льдом и придется бить его ломом, чтобы получилось воду для домашних нужд. Впереди виднелись обветшалые домики лагеря. Их рамы скрипели на ветру, пустые окна напоминали глазницы. Но один из домиков выглядел крепче других. Деревянные стены ещё держались, доски казались надёжными. Хершиль сказал, что мы будем его разбирать. С дровами всё хуже. А выходить в лес сейчас опасно. Прошлой ночью мы опять слышали голодных. Их рёв был близко. Но нам нужно было тепло. Тепло, чтобы выжить. Я подошла к домику, осторожно ступая по трескучему снегу. Обветшалые доски скрипели под моими пальцами, когда я толкнула дверь. Холодный воздух обжёг лицо, но внутри было ещё холоднее, чем снаружи. Всё словно замерло здесь давным-давно. Пыль покрывала пол и остатки мебели, словно саван. Я внимательно огляделась. На стенах — детские надписи. Кто-то острым предметом нацарапал на досках: "Мы верим, что нас спасут" "Папа, я жду тебя". Я замерла, читая эти слова. Бедные дети, Господи… Я медленно провела пальцами по выбитым словам. Сколько же в них боли и надежды. Надеюсь, им удалось выбраться. Сами ушли или их эвакуировали. Ведь какое-то время правительственные структуры еще существовали и вполне возможно, детей удалось спасти. Домик был почти пуст, но я всё же решила осмотреть его. На полу валялось много хлама. В углу стояла тумбочка, её дверца перекосилась. Я потянула за ручку, и она с противным скрипом открылась. На дне лежал небольшой компас. Я подняла его, покрутила в руках. Стрелка трепетала, крутилась, никак не находя направление. Сломанный. — Точно как моя жизнь, — прошептала себе под нос и сунула его в карман. На старом деревянном столе лежала карта. Она была измятая, с порванными краями, но всё ещё читабельная. На ней были указаны маршруты скаутов, отмечены тропы и близлежащие локации — маленькие точки с подписями, вроде "Охотничий лагерь" или "Старый мост". Я пробежала взглядом по маршрутам, сердце замерло от неожиданной надежды. Да какое там! Я не могла поверить глазам! Эта карта могла быть нашим шансом. Линии словно оживали перед глазами, вырисовывая кадры: я и Молли, скользим безопасным маршрутом к реке. Там лодка, и как-то — каким-то чудом — мы возвращаемся домой, в Джексонвиль. Но холодный, остужающий голос разума сразу поставил подножку моим мечтам. Почему эта карта всё ещё здесь? Хершиль должен был найти её первым. Он ведь обшарил этот лагерь вдоль и поперёк. Если он её не взял, значит, на это была причина. Может, тропы уже давно перекрыты заражёнными или обвалами. Может, то, что было безопасным маршрутом раньше, теперь стало смертельной ловушкой. Я тяжело выдохнула, чувствуя, как мой грандиозный план тает прямо на глазах. Но, несмотря на это, сунула карту в карман, стараясь не шуметь. Может быть, она всё-таки пригодится. Или, хотя бы, подскажет направление, если когда-нибудь придётся идти в неизвестность. На полке рядом я нашла старую чёрно-белую фотографию. На ней — скауты, с улыбками на лицах. Среди них была девочка с короткой стрижкой, поразительно напоминающая меня в детстве. Тоска подкатила к горлу, заставляя глубоко вздохнуть. Я перевернула фотографию. С обратной стороны было написано: "Счастливый день." Счастливый день... Когда у меня был последний такой? Я прижала фотографию к груди. Далее я открыла шкаф, пыль поднялась в воздух. На полке лежал дневник, потрёпанный, с обложкой, разрисованной зелёными фломастерами. Я медленно достала его, вытирая пыль с корешка. На первой странице крупными буквами было выведено: "Записи скаутмастера. Роберт Томпсон." Я перевернула страницу и принялась читать. Первая запись Дата: неизвестна. Время: вечер. "Дети напуганы, но я держусь. Мы поставили палатки, развели костры. Они всё спрашивают: когда за нами придут взрослые? Я не знаю, что ответить. На карте отметил ближайшую заправку, вдруг удастся найти радиосигнал. Главное, чтобы они не видели моего страха." Вторая запись Дата: неизвестна. Время: утро. "Тревор опять не слушается. Лезет в лес один, таскает что-то, явно провоцирует зараженных. Его мать не научила его дисциплине, а теперь мне приходится разбираться. Сегодня ночью слышали звуки издалека. Твари. Они всё ближе. Мы не можем долго оставаться здесь." Третья запись Дата: неизвестна. Время: ночь. "Чёрт побери, Тревор сбежал. Его нигде нет. Упал ли он в реку, унесло ли его течением, или он нарочно решил пойти в лес, чтобы доказать, какой он смелый?.. Я не могу пойти за ним — если оставлю остальных, они погибнут. Господи, как я могу выбрать?" Четвёртая запись Дата: неизвестна. Время: вечер. "Слышали крики в лесу. Не человеческие. Похоже, зараженные. Дети ещё не знают, но я боюсь, что Тревор… он привёл их сюда. Вижу их силуэты — они ходят среди деревьев. Если они доберутся до нас… Надо решать: остаться или уходить. Но дети так устали. Как я могу их заставить идти ночью?" Последняя запись Дата: неизвестна. Время: поздняя ночь. "Всё кончено. Они прорвались. Я думал, мы сможем, но… Господи, я слышу их шаги. Надеюсь, это не больно. Надеюсь, они не мучаются. Прости меня, Тревор. Простите все…" Последние слова неразборчиво, страницы покрыты бурым пятном, похожим на кровь… Я выронила дневник из рук, сердце ухнуло вниз. Я пошатнулась назад. Под ногой раздался хруст. Этот звук прокатился по всему телу, заставляя мурашки побежать по коже. Я медленно опустила взгляд. Кости. Человеческая рука. Маленькая. Пальцы, тонкие, изогнутые, словно в предсмертной судороге, выглядывали из-под слоя грязи и пыли. Мир сузился до этого пятна на полу. Тошнота подкатила к горлу, смешанная с невыносимым чувством ужаса и боли. Я выбежала из дома, прикрывая лицо руками, пытаясь успокоить дыхание. Легкие сдавило. Кто-то, возможно, этот ребёнок, нацарапал на стене:"Мы верим, что нас спасут." Кого они ждали? Взрослых, которые их бросили? Тех, кто не пришёл? Или таких, как я? Боковым зрением зацепилась за табличку, лежащую на крыльцах. Она, должно быть, упала с фасада. Кривыми буквами маркером на ней было написано: "Нас никто не спасёт. Только мы сами." Какой ужас… Бедные малыши… Рука невольно легла на живот. Меня трясло мелкой дрожью. Где все эти дети? Покоятся, неприкаянно разбросанные повсюду, прикрытые временем и снегом? Или бродят где-то там… В лесу? Сзади заскрипели доски. Ветер? Или... Сжимая нож в руке, я сделала шаг назад, оставляя это место с привкусом смерти. Как только я вернулась в хижину, первым делом показала карту Хершилю. Он взглянул мельком, хмыкнул и отмахнулся. — Она бесполезна, — заверил он ровным голосом. — Заражённые и время давно изменили ландшафт. Он припорошил мои надежды. Его взгляд стал каким-то странным. Глубоким, словно он хотел сказать что-то важное, но не мог. — Лучше никуда не ходи. Даже здесь, в относительной безопасности, полно угроз, — добавил он. Он не закончил, но я всё поняла. Прочитала в его серых глазах то, что он не решился произнести вслух: Дети это поняли, когда было слишком поздно.

***

Ночью лагерь снова окружили голодные. Треск веток, жуткие крики, доносящиеся из леса. Никто не спал. Мы лежали в напряжении, готовые к худшему. Я сжимала нож обеими руками, холодная сталь отзывалась в пальцах. И впервые за долгое время мои руки не дрожали. Я готова бороться. Нас никто не спасёт. Только мы сами. Моё ожидание Джоэла это не слабость. Я жду, потому что знаю, что ждать его — это тоже бой. Мой бой.И я не проиграю.