После дуэли

Когда прошло первое потрясение, почти детские злость и отрицание сменились раскаянием и жаждой найти хоть какое-то оправдание Антону Андреичу. Ведь не может быть, чтобы он сам, по доброй воле, согласился быть втянутым в хоровод убийств! А вдруг Крутин все-таки существует? И гипнозом вынудил Коробейникова действовать вопреки совести! Не в силах придумать ничего иного, Анна обратилась к Штольману: - Скажите, ведь его заставили? - прозвучавшая в голосе мольба тоже была полуребяческой, но она несказанно обрадовала Якова. В ней он услышал прежнюю Анну, которая всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживают, и даже убедившись в их преступной натуре, старалась найти им оправдание. Но главное облегчение он испытал, поняв, что она по-прежнему на его стороне. Слишком свежи были воспоминания о том, как она дарила своим доверием Коробейникова, Клюева, да кого угодно, только не его. И хотя этой ночью чудесным образом вернулась та сильная и отважная натура, в которую барышня Миронова превратилась пять лет назад, он все-таки боялся, что капризная и инфантильная дама, какой она была с момента его возвращения, не ушла далеко, и не захочет не только слышать, но даже и слушать его, лишь бы сохранить свой мирок в привычном виде. - Не знаю, утешит ли это вас, Анна Викторовна, но, конечно же, он сам ничего не совершал. Он лишь ворошил прошлое, и то лишь тогда, когда в этом была необходимость. И все-таки именно Коробейников следил за вами и за мной и писал доклады в Охранное отделение, хотя, возможно, не совсем в здравом уме и трезвой памяти. - Что вы хотите этим сказать?! - Он пристрастился к неким порошкам и не способен долго обходиться без них. А они не так безобидны, как кажутся, если верить новым «Спискам ядовитых и сильнодействующих веществ». И серьезным образом повлияли на его характер. Анна хотела возразить, но непрошенные воспоминания не дали ей этого сделать. Она и сама заметила перемену в поведении Антона Андреича, его неожиданную игривость, фамильярность и неприятную настойчивость в общении с ней, однако уговаривала себя тем, что ей могло и показаться. - Что же это за порошки и почему Александр Францевич ничего о них не знает? Штольману не хотелось дискредитировать Милца, и он ответил сдержанно: - Их давно и повсеместно используют в лекарственных целях, а о вреде стало известно лишь недавно. Я бы тоже ничего не заподозрил, если бы не видел, какие порошки он принимает. В моей практике уже был случай, связанный с маниакальной привязанностью к этим препаратам. - Но его же срочно нужно лечить! - Я не врач, Анна Викторовна, - не выдержав, резко ответил Штольман, - и был к нему достаточно снисходителен, памятуя о том, что он был вашим другом. Но чем больше я узнавал о роли, которую Коробейников сыграл в моей... нашей истории, тем меньше склонен был ему сочувствовать. Он не только исполнял инструкции Охранного отделения, но и действовал, исходя из личных соображений и пристрастий. Например, он скрывал от меня письмо Варфоломеева и указ о помиловании даже после того, как получил распоряжение отдать их мне. - Откуда вам это известно? - От него самого. Тут Штольман снова надолго замолчал и не выдержала уже Анна. - Вот что, Яков Платонович, я знаю о том, как опасна может быть правда. И про собаку, которую лучше не будить. Но прошу вас, не пытайтесь больше спасти меня недоговоренностью. Для меня, да и для вас она убийственна. Откройтесь мне, вместе мы наверняка что-нибудь придумаем. Яков смотрел на Анну. Вместе. Как дорого ему это слово, и как неожиданно сильно отозвалось оно в его сердце. Привыкнув рассчитывать на себя, он ни от кого не ждал ни помощи, ни защиты в жизненных обстоятельствах, тем более от нее. «Вместе» означало быть на равных, не просто спасать ее из беды, беречь от бедности и лечить от болезней, но и позволять ей делать все это для него. Это значило не поклоняться ей, с восторгом выполняя капризы, не обеспечивать-обустраивать-создавать условия, а созидать, действовать, принимать решения вдвоем и так же отвечать за них. Вместе. Давать волю чувствам и словам и знать, что ответное движение души будет столь же искренним и взаимным. Доверять и доверяться. Это было ново и, как все новое, пугало, пусть даже Яков никогда не был трусом. Холодок необратимости заставил его поежиться – открыться теперь и навсегда? Внезапно порыв успокоительного тепла развеял его сомнения – откликаясь на его чувства, Анна протянула ему руку, чтобы поддержать и успокоить. И он припал к ней всей душой, безмолвно соглашаясь принять грядущее. Им было так хорошо и покойно в эти минуты, что говорить о прошлом не хотелось, как не хотелось с залитой солнцем опушки уходить в сырую темень леса, пахнущую болотом. Но вот беда – без этого разговора будущее терялось в холодном тумане. И Штольман в очередной раз сделал над собой усилие. - При первом знакомстве с сейфом Коробейникова я забрал принадлежащие мне документы и ознакомился с его рапортами. А при втором – нашел инструкции. Некоторая рассеянность, которой отличался юный Коробейников, теперь превратилась в вопиющую небрежность: он не только оставлял важные документы где попало в своей квартире, но и не проверял содержимое сейфа, а потому не заметил исчезновение указа и письма. Будучи уверенным, что ему и на этот раз все сойдет с рук, Штольман сделал еще одну ревизию тайной переписки Коробейникова. Это было в тот день, когда Анна увела Антона спасать Софью. Штольман хотел поискать письма от кураторов Охранного отделения, из которых можно было бы хотя бы приблизительно понять, какого результата они ожидают от этой эпопеи. И наткнулся на короткое поручение испытать дар Анны в критических обстоятельствах, когда нужно действовать неотложно, а также подробный отчет Коробейникова о том, как он этого добился. За чтением этого документа и застал его автор.