После дуэли

- Что вам понадобилось за моим столом? - резко бросил Коробейников и, увидев, что именно рассматривает Штольман, сначала побелел, потом налился краской. Но тому было море по колено. Слишком вывело его из себя последнее задание и его исполнение. - Да вы, Антон Андреич, оказывается, затейник! И актёр, каких мало. Вам бы Мольера исполнять в столичных театрах, сорвали бы овацию. - Мольера? - опешил Коробейников. - Ну да. "Мнимого больного". Так сыграли, что и Милц поверил, не только мы с Анной Викторовной! - Я не... это была не игра! - начальник сыскного никак не мог нащупать почву под ногами. - Ну разумеется, все было всерьез. Вот инструкция, черным по белому: "Создать положение, при котором надобно действовать неотложно, раскрывать одно за другим два, а то и три преступления в ограниченный срок", - Штольман потряс нужной бумагой и швырнул ее на стол. Подхваченная его яростью, она скользнула к самому краю и, не удержавшись, спланировала на пол. Собеседники невольно проводили ее глазами. - Неплохо придумано - сыграть на наших чувствах, заставить бегать по всему городу, пока вы отдыхаете от трудов праведных! И сообщник нашелся. Чего проще, с вашими-то связями в преступном мире Затонска. И воры, и нищие, оказывается, и гипнотизеры-убийцы к вашим услугам! Вот только неужто совсем не жаль было невиновных? И Анну Викторовну не жаль? - Как вы смеете! - Думаю, что людей вы этих заранее наметили. Чем-то они вам не угодили. Указали на них сообщнику, поручили загипнотизировать, словом, дирижировали издалека, чтобы не быть замешанным. В больницу пристроились. Каким же образом отравление симулировали, неужели просто порошков не принимали? Коробейников никогда не отличался терпением. Вывести его из себя было совсем не трудно. - Да! Да, я проделывал все это! – взорвался он. - Я придумал, как и Луку, и Лидию, и Митрофанова разом наказать! Давно за их, с позволения сказать, семейкой наблюдаю. От Пафнутия я услышал историю его приемного сына, а уж кто его родители, сам узнал, по сходству в лице с братом Лидии, с которым я был дружен. А там уж и до отца рукой подать, давно про него слухи ходят, да вот жалоб нет, ухватить не за что! - А Лука чем провинился? - Что ж думаете, ангел безгрешный? И ворует, и девок бесчестит, скольких к бабке-повитухе послал, не счесть! - С каких это пор вы, Коробейников, заняли место Фемиды российской? Не вы ли столько лет упускали и отпускали злоумышленников? С чего вдруг такое рвение? - Что вы можете в этом понимать! - Да уж, мне не понять! Якшаться с преступниками, подвергать Анну Викторовну опасности, доносить о каждом нашем шаге? Я был о вас лучшего мнения. - Не вам судить! Не вы ли попустительствовали Нежинской? Из ваших уст я узнал о ее шпионстве, так отчего же, вместо того чтобы искать улики, вы любезничали с нею! Да и Анну Викторовну походя совратили! Заслужили вы свою каторгу сполна! И не видать бы вам прощения, кабы не просили за вас! Штольман неуловимым движением перемахнул через стол и оказался опасно близко к Антону, но Коробейников успел выхватить револьвер и наставить его на следователя. - Не подходите! – выдохнул он. – Видит бог, я старался быть к вам дружелюбным, но артист из меня никакой, тут вы неправы. Не прощу вам никогда, что вы обесчестили Анну Викторовну в ту ночь, не зная, что будет с вами завтра! Вдруг Коробейников икнул и подавился словами. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было: нормальная реакция на удар левой под дых. Правой рукой Яков Платоныч отобрал у него револьвер и оттолкнул от себя. Коробейников повалился на стул, силясь вдохнуть. Штольман отошел от него, пряча револьвер во внутренний карман, и проговорил тяжело и медленно: - Я никому не позволю говорить так ни о ней, ни о себе. Хоть трижды другу! Повисло молчание. Бледный Антон отдышался, но не делал попыток отобрать оружие. Он словно обвис на стуле, обхватив голову руками. - Я люблю ее, - сказал он глухо, - знаю, что не ровня ей, и всегда лишь любовался издали, почитая ее, как даму сердца, и смиряясь с ее выбором. Только тогда и осмелился предложить ей руку и сердце, когда понял, что вы не вернетесь больше, а она, бедняжка, так нуждалась в дружеском участии! Когда она уехала, я тосковал безмерно, и все равно был рад тому, что она вдали от Затонска, и ничто не напоминает ей об утрате. Когда вернулась - все, все готов был сделать, чтобы устроить ее судьбу: служить охранке, способствовать преступлениям, вас терпеть с собой рядом! Вы достойны ее еще меньше, чем я, но ежели для ее счастья надобно, чтобы вы были при ней, я расстараюсь из всех сил. Лучшее недостаточно хорошо для нее. - Вы бредите? - Я человек конченный, ясность мысли то и дело покидает меня, - он говорил теперь лихорадочно быстро, не остановить, - но очевидного не заметить не могу: ее дар при вас крепнет и умножается, без вас не проявляется вовсе. Когда вы при ней, ей нет равных, как медиуму. И не Охранное отделение, а государыня императрица, да и наследник с женою захотят держать ее при себе для бережения царской фамилии. Мне жаль, конечно, что тень ее благополучия падет и на вас, вы ничего этого не заслуживаете, но пусть. Лишь бы она была счастлива. …Штольман избавил Анну от подробностей, но все равно услышанное глубоко взволновало ее. Как больно было слышать о падении Антона Андреича! И все же она не могла не жалеть его. - А как же Полина? – вдруг спохватилась Анна. – Вы говорите, что Коробейников питает чувства ко мне, оттого и служил Охранному отделению не за страх, а за совесть. Выходит, ее он не любит, их помолвка - обман? Штольман покачал головой. - Они объявили о помолвке для отвода глаз. У Полины в этой истории своя, особая роль.