После дуэли

Сложные и несколько неожиданные чувства одолевали Анну. Облегчение от того, что Штольман всё-таки не женат. Возмущение цинизмом Варфоломеева. Полная растерянность в отношении Нины - ни однозначно сочувствовать, ни воспринимать ее судьбу, как справедливое возмездие, не удавалось. И смутное, все нарастающее ощущение надвигающейся катастрофы. Она уже хотела задать вопрос, но Штольман ее опередил. Глядя в сторону, он сказал: - Суд признал меня виновным в пособничестве шпионам и приговорил к лишению прав состояния и ссылке в каторжные работы. Меня увезли прямо из зала суда. Слёзы полились из глаз вдруг, словно помимо ее воли, не столько из-за слов, которые были страшны сами по себе, сколько из-за тона, каким они были сказаны. Словно она разделила на миг ту смертную тоску, которую он испытал, лишившись какой-либо надежды на свободу, любовь и самую жизнь, а не то существование, на которое обрекал его приговор. В комнате воцарилось молчание. Анна пыталась справиться с чувствами, Штольман - отогнать воспоминания. Ему проще было подтвердить ее догадку о тюрьме, чем выкладывать всю правду о тех годах, когда жизнь ему спасало только полное пренебрежение к ней. Во избежание дальнейших расспросов он продолжил рассказ. - Не думаю, что мой приговор был местью Варфоломеева. Скорее всего, он просто не стал вмешиваться в ход процесса. А процесс был пристрастным, у меня не было недостатка в недоброжелателях. - Но почему вы не написали мне… оттуда, где вы оказались? Как не хотелось ему отвечать на этот вопрос! Мысленно он много раз принимался за письмо. То прощался с ней навсегда, ничего не объясняя. То говорил, что должен уехать далеко и надолго. И всякий раз рука не поднималась уверять ее в своей нелюбви, ведь как ещё она могла истолковать подобное послание? Правду писать было никак нельзя, ради неё самой. Но стоит ли объяснять это? «Стоит», подтвердил внутренний голос. Штольман взялся за запястье, за неимением манжеты, и постарался ответить как можно более прямо и просто. - Я боялся вашей самоотверженности. Зная вас, был уверен, что вы бросите отчий дом и приедете ко мне. - Опять все ради моей безопасности?! – гнев снова превратил ее в ту юную защитницу униженных и оскорбленных, которая была так уверена в своей неуязвимости. Штольман молча смотрел на неё. Как он и полагал, Анна и представить себе не могла ни каторгу, ни беспросветность его положения. Все же он попытался привести основные аргументы. - Вы не смогли бы даже видеться со мной. Там, где я находился, ссыльные жили в бараках и работали по 11 часов в день. Пожениться мы смогли бы только через три года. Жить вместе – возможно, никогда. Я не мог обречь вас на подобное. - Вы считаете, безуспешные поиски лучше? Или пять лет в ожидании и неизвестности?! - Лучше, чем, как вы говорите, жестокий выбор, - упрямо сказал Штольман. – Вы не простили бы себе, если бы отказались от меня. А если бы последовали за мной, у вас не было бы ни специальности, ни Парижа, ни даже меня. Я избавил вас от подобной дилеммы. - Простите, но благодарить вас за это я не стану! - А я и не жду благодарности! И взгляды вновь скрестились, сыпля искрами. Возмущение бросало вызов мужскому превосходству, упрек парировался уверенностью в правоте, но ни совести, ни сожалению не удавалось нанести укол. Когда Анна воспользовалась запрещённым приемом - метнула молнию, Штольман неожиданно побледнел и опустил оружие, то есть закрыл глаза, и короткой схватке пришел конец. Анна опомнилась и какое-то время хлопотала над его раной. Убедившись, что боль отступила, она направилась к двери, решив отложить разговоры на потом, но была остановлена его словами. - Анна Викторовна. История, которую я рассказал вам в ту злосчастную ночь, не соответствует истине, хотя даже мне далеко не сразу удалось это понять. Я не был оправдан. С упавшим сердцем Анна повернулась, сделала несколько шагов и присела на край его постели. Спросила сквозь звон в ушах: - Что это значит? Штольман продолжил, не глядя на неё. - Я был в больнице, когда пришёл запрос из Петербурга. Меня второпях подлечили и отправили в Третье Отделение. А там, как я уже говорил, сообщили о Крутине, о том, что он охотится за вами, и что поскольку я прекрасно знаю и вас, и Затонск, меня хотят использовать для его поимки. В обмен на определённые послабления. Но ни прощение, ни восстановление в правах мне не обещали. Поэтому мне нечего было предложить вам по прибытии. Все то же положение жены ссыльно-каторжного без титула, состояния и будущего. - Не хотите ли вы сказать, что от вас потребовали найти Крутина и вернуться на каторгу?! Утвердительное молчание было ей ответом. - Но этого не может быть! – в кои-то веки Анна попыталась апеллировать к логике. – Разве вас отпустили бы вот так? А вдруг бы вы сбежали? - Зная, что вы в опасности? Кроме того, где, как не в полиции, я под постоянным неофициальным надзором сослуживцев. Случись мне исчезнуть, не уведомив Трегубова, кто-нибудь поднял бы тревогу. - Я все-таки не понимаю! Ведь я же вас уже ни о чем не спрашивала! Почему вы вдруг начали рассказывать, да еще… не то, что было на самом деле? Штольман сказал только то, что мог оформить в слова: - В тот день я узнал, что мне было даровано помилование.