Одеколон Медичи.

Есенин устал и даже когда позвали друзья, на очередную вечерю, для поэтической развлекаловки. Юноша ехать не хотел, что-то у него выбурлило, навалилась куча забот. Он не винил футуриста в произошедшем. Выгореть может каждый и вот, настал момент депрессии у Серёжи. Клюев для него снял квартиру, он так хотел увидеть в словесности парня. Приезжать пришлось, потому что, письма игнорировались, а оппонент за дверью, оказалось, упорно заглушал всё сущее. Сергей увидел Лилю. Такая мерзкая, не только по физиономии, но и по энергетике личность. До последнего, Маяковский был под присмотром. Повезло, что Миклашевскую знали, ей дозвонились и она через час, была в больнице, запряженная, вытирающая лоб платком, Августина обняла Серёжу и зафиксировала положение. — Только здоров был..— Августа пригладила по спине парня, рукой. — Что же могла произойти? — Она взволнованно отпрянула и опечаленно, смотрела на Есенина. Пройдя в палату к Владимиру, Лилия Брик не оглянулась даже, она просто закрыла комнату. — Вот и Лиля та самая. — Обернулась Августина, до недавно издавшегося грохота. Кидая ластик в стену, вспомнилась встреча с той женщиной. — Вы кто? — спросила Брик. Умостилась она не далеко, но руку, девушка Маяковского, даже не пыталась взять в свою, а для виду, надо бы. — Сергей Есенин. — Это он, вызвал скорую и оказался рядом тогда, когда было нужно. Лиля осмотрела с головы до ног, перебившую Есенина девушку и двинула бровями. Она знала, что эта Августина, что-то хочет от её Володи. Не обращая внимания, на рядом стоящую бабоньку, Лилия подошла к Сергею и погладила плечики. Есенин ждал чего-то странного из уст женщины. «Может она хочет наложить заклятие? Она похожа на вечно недовольную ведьму.» — Благодарность тебе, милок, за то, что спас непутевого, моего Володеньку. С этими словами, было всё не так, это усмешка и она мерзко отозвалась о Владимире, всё так слащаво и напыщенно артистичностью. Августа, скинула руку Лили с Серёжи и дёрнула парня. — Мы всего, то что нужно, добились. Пошли, Серёжа! Есенин не сразу отошёл, он изучал лицо незнакомки. Удалась недолгая возможность, в полне осмотреть её, как билет экзаменский, когда Лиля на скидывание руки, обернулась. Лиля — кобра, вот как Маяковский к ней в яблочный луг попал, наелся отравленный яблок и спит. *** По прибытию в город сумерек, прорвали оборону близкие по духу знакомые. У парней было своё место снятое и заходила туда шайка знакомых, но когда им надоедало в душнинской комнате. Маленьким стадом, они сбегались в другом месте, ведь читать что-либо на сцене или на столе — гораздо интереснее. Про Блока, такого сказать нельзя было. Он в их группе интеллигент, по сравнению с неуемными активистами. Блок, тот человек, который остановит, даже будучи пьяным, не важно кто прав, он просто прекратит драку между, либо получит по лицу, и налетят уже стайка волков за него. В компании иногда бывал и не самый конфликтный, лучший друг Есенина — Алексей Ганин. На удивление, Александр и Алексей — не были знакомы лично, но познакомили недавно, а именно в отсутствие Сергея. Ганин только по слухам и выпущенным сборникам о Блоке знал, ровнялся на нескольких символистов, коим и являлся Александр. Мариенгофа, хорошо знают, он со всеми сдружился, и для надобности, и хороших связей в будущем — не имеет повода ссориться с ним. Тот, кто звал Серёжу на прочтения любого сочиненного, даже мало известного — Клюев. Этот мужчина увлёкся им и хоть старше, а ведёт как подросток себя, но платит и позволяет Есенину заказывать, всё что тот потребует. Да даже без прошения, слово сказал и парню уже отдали под ноги любую прихоть. Всеж хорошо, что газеты стали выпускать по многочисленным просьбам, да не просто с новостями или накинутыми кросвордами сзади, после «информативных событий». У нового сорта газет, которые скупались, благодаря конечно, труду молодёжи и самим поэтам и писателям принимающих участь, это детище, хоть и платили копейки, уходило с раздающимися визитками активнее, а на них названием «Ольха» и изображением шишек зеленоватых и спелых, на картине. Получалось иметь доход, но надо было, ходить каждую неделю за накопившейся суммой. Газета была о новостях в сфере литературного сообщества, о новых талантах и благодаря Блоку, Есенин и другие, вчитывались в новый небрежно, незаурядно написанные начинающими поэтами, стихи. Всё в этом течении было безумно и весело. Беспокоило одно — Иммаженисты. О них не знают и надо было сделать так, чтоб не только заурчали в «ольхе», а ещё и присвоилось и другим, по газетной дружбе, новость о хулиганах, да ещё и с таким-то названием! Есенин решительно кивнул и знал, что будет делать. Осталось убедить других. Есенин закинулся парой рюмок, чтобы стало легче. Блок отрицательно помотал головой, словно веником, а остальные стояли с улыбками и даже спорить начали, сколько ещё вместится в такой-то неугомонно трезвый желудок. Клюев ждал начала представления. Обычно с Есенина, начиналось грохотание стульев и разбитые стеклянные бутылки, летели на пол. Частушки навеселе, Есенин их часто наизусть рассказывал. Но, он начал с чего-то знакомого всем, новонаписанного. Им давали сцену, но только когда окончится музыкальная сопровождение, при том — за деньги, которые платил Ключей, по обыкновению. Есенин взошёл на высоту и взял микрофон, он спокойно представился и начал читать «и так всегда. За пьяною пирушкой». Это стихотворение, было не похоже на его ранее, оно коротко, но многовмещаемое смысловой нагрузкой. На Есенина хмурились, услышав об алкоголе и хорошем времяпрепровождении, но постепенно дослушивали не обронив ни фразы. Где-то возле двоих поэтов, намного дальше передних столов, шушукались обсмаленные страшно алкоголем мужики, и один из них стукнул по столу. Сергей остановился и не обратил внимание, смотрел на знакомых, а после, в стену взгляд или закрытые глаза. В конце стиха, казалось он протиснул себя. «И так всегда. За пьяною пирушкой, Когда свершается всех дней круговорот, Любой из нас, приподнимая кружку, В нее слезу нечаянно прольет. Мы все устали. Да, устали очень. И потому наш голос за тобой — За васильковые, смеющиеся очи Над недовольною и глупою судьбой.» Казалось, он упомянул о недавней войне, такой медлительной и страшной для беженцев. Серёжа понимал, что многие чувствовали тяжесть. И требуется лад, привыкание к чему-то новому в своей жизни, не просто от хотения, а от того, что человек ко всему привыкает. Так надо. Все сердитые, много потерь было и васильковые глаза, могли описывать их знакомого, любящего человека, поддерживал ли он или пропал на службе, может это и ангел, который не человечески велик и изящен в лице с голубыми, как в Библии донесено — глазами чистыми, кудрями колосянными. Эти пернатые, только наблюдают, позволить помочь, так не решатся, им стыдно будет свалиться к своим любимым существам, любовь ведь, для них низшее. Столько философии, Есенина так не прорывалось на кручину. С заднего ряда задзылинькали хлопки, как колокольчики, их больше и больше. Кто-то сказал из мужиков, что «лучше бы пошёл и за Родину сражался, а не точил лясы и вертел глупостями, по типу песен!» — Не хотите слушать, милости прошу, за дверь! — Сопливец! Ты что буркнул? — Вы слышали и не делайте из себя тирана, — он узнал себя с Маяковским, что-то в этом было. — ваша злость, даёт мотивацию и ещё большую агрессию, со стороны окружающих Вас людей. Какая-то девушка взбежала на сцену и прошептала что-то Есенину. Уходить из-за части, того гостя, который хорошо платит.. В этот же час, сцена оплачена и Серёжа грубо насек, выделив это. Конфликт слоем вваливался. — Обслуживание кончилось, покиньте заведение. — Я же сказал, деньги попусту не трачу, у меня здесь своя аудитория! — Извольте, — подстроился меж негативомыслием и аурой грядущего насилия. Клюев и других без слова, подойти заставил. — Эта сцена оплачена. Вызовите администратора. Петя Орешин. Он уже начал говорить с низкого тона, обращаясь к невменяемому больному. Упитанный мужчина приподнялся, хвастаясь растянутым пиджаком и пуговицами, которые держались из последних граней. Не ухожен, но имеет под боком бабу, которая сделала пластику грудей. Она смотрела по бокам, но на рядом бубнящего, как барабан — суженого, не поджидала глазами. Шушукался весь зал, снимать нечем, телефонов нет, зато сплетен, да и в газете наверняка о «шайке сутулых щенят», скажут. Здоровяк оттолкнул с руки в плечо Петра и они сцепились. Со стола, слетало всякое съедобное. Интим красного цвета, наколял сознание зрящих — возбудитель для быков. Есенин ошалевшими глазами, запнулся в словах и с омерзением на лице, спрыгнул со сцены. Клюев и зацепить за шиворот не измог. Успев закатить рукава, Есенину перешвартовали дорогу. Блок, ну конечно. — Ваши будут злиться, если Вы придете с оцарпанным лицом, Сереж. Женщина уже давно отбежала, от стола зефирчатого мужчины, что-то верещала, как и подобные бабы, будто крыс по палубе обнаружили. — Вот это романтика, здесь проводят свадьбы? — На входящего, картавого паренька, зашедшего только-только, уставились, многие побросав еду и не заплативши по счету, сбежали. Администратор вбежал, по просьбе официантов. Только прибыл. Пахло маслом салонным и крепкой настойки не нужно. Мужчина принялся расцеплять побитых и отрепанных мужчин. Стол всё-таки упал от веса дурака-душнилы. Есенина под руки уволокли на улицу, хоть он и хотел помочь друзьям, которые хоть как-то за честь и хамство, собирались укоротить и приподать учебную практику, по боевому искусству, давания красочно-синеватых салютов под глаз. Они тоже разнимали. Но, попробуй унять психопата, он ведь не отпустит, пока не вытрясет из рубахи. А Орешин не плох, всегда сверху всех. Точно у этого тяти снизу, пара с этой ночи останется фиников по телу. — Извольте поинтересоваться, товарищи, пришёл петь, а тут какие-то неловкие сцены с грохотом и пылью, из-за кого же? — Вышел следом парень, в строгом костюме, да шляпе «Хомбург». — Пацан, не влезай, а то руки немею.— Есенину, прикрыли свежим и порошковатым запахом платка, рот. — Юноша, всё сгладится. Вот что, кто Вы таков? — улыбнулся Блок. Есенин, убрал аккуратно руку Александра и неоднократно сдвинул в мыслях парня. Всё не вовремя. — Александр Вертинский. — подал руку парень и пожала рука-тески вторую. — Меня тоже, Александр. Только я Блок. — Знаем Вас, друг мой. — Откуда же? — Как не знать того, кто принимает одаренную молодёжь? — подмигнул Вертинский. — Да идите Вы! — развернулся Есенин и задергали за пиджак его. Был это, хороший друг — Алексей Ганин. — Стоять. — За конец пиджачной тряпицы схватили. Блок не отпустит. — Сережа! Нам просто нужно отойти, не истери ты! — хмурился Леха. — Есенин, — растянул, Вертинский. — встреча неудавшаяся, за то, видел Вас в здравии. — Да что мне Ваши сюсюканье, Саша. — Вы отказываетесь от нового знакомого? — Он просто сам не свой сегодня, да Сереж? Сплошной депресняк, навестил нашего ангела. — Блок улыбнулся с грустью, и Есенин, эмпатично его поддержал эмоцией на лице. — Александр Александрович, вечно Вы так за ангела принимаете, только вот, этому ангелу, помогать не хотят небеса, всё на своих ногах. Выводят из бара охранников и вопрос следует: — Кто заводила? Сзади стояла та малорослая девчонка, коса заплетена и не накрашена. Она шепнула и Есенина, отпустил Блок. Он рванул с Ганиным, а за ними амбал и хрупенький, но почему-то быстро бегающий, укропный стебель. Вертинский достал камни «галька» рядом с мусорником и под ним посыпанные, и закидывал двоих. Скрыться из-за постоянных оглядок назад ловцов — почти выполнимая миссия, но вот беда — Вертинский слабоват по здоровью, бегать — плохая идея, но, его поддержал Блок, шумя крышками, старых мусорных баков. Теперь, потеряв как ищейка след, гнались за нарушителями порядка. Везло, что на некоторых улицах, фонари выгорели. *** Работа дождалась Есенина. После вчерашнего, не только бега, но и выпивки в доме Сережи, у парня жутко болела голова, всё методы избавления испробованы, таблетки не помогают. Он отпросился после часа работы. Ещё пару таких ночей и ему влетит как штраф, так и исключения с рабочего места. На вторую, не стоило и ходить. Отоспавшись и хоть как-то водой провернув манипуляции, привёл себя в порядок, время на часах кухонных — 18:34. Ни от кого не было требований. Разлохматив волосы и принарядившись в русскую-расписную, длинноватую рубаху, одев подтяжки, перед этим, заправив как-то неуклюже, не понятно, специально иль нарочно писанку. Есенин накинул на себя пиджак и покинул квартиру. *** Голосили, ох как голосили, в прошлом, побытом баре вчерашнем. Есенин постукивал пальцем в такт с играющим инструментом. Спокойный и ветреный мотив, запомнить проще, чем книгу изнутри. Откуда Вертинский созвал музыканта играть? На авансцене, огни рампы переливались, их настраивали под тон эмоций Александра. А пока, стоящая фигура за кулисами, обустроила темноватым оттенок двойника из-за занавеса, тёмная сторона человека, стояла в позе страдальческой, людям показывала внутреннее протекания уныния. Шторы ещё не раздвинулись — алые. Дрожащий голосок тянул каждое слово, мял, в преддверии следующих песен. Наверное, вчерашний настрой Есенина, перешёл и к весёлому Вертинскому. — Где Вы теперь? Кто Вам теперь целует пальцы? — Вертинский обхватил рукой микрофон и изящно дирижировал, показывая ладонью в небо. — Сергунька! Ты п..— Мариенгоф подошел к сидящему за столом, такому улетевшему в песнь. — Не срывай, хорошее начало! Сзади подошли ещё поэты знакомые. Блока не видно даже за спинами знакомых. — Где Александр? — Сереж, хоть бы спасибом изволил протянуть. Посмотри, что с лицом Пети. — постыдил Павел Радимов. Наверно сожалел, что пропустил заварушку. Сергей подметил, что его поставить в неудобное положение хотят, как лошадь, чтобы перехватить внимание на себя, что он такой правильный и на чужую боль, готов отозваться. Поэт вскочил и сгрызнул. — Он полез не туда, я сам мог разобраться. — Есенин повернул голову уж до Паши. — Ты, нелезь ко мне, нашёл бы время сказать нужное. Мариенгоф по обыкновению не разводил мосты, он ждал как крыса потопа и потом бы, со всем наворованным добром, сбежал. Клюев отвёл Есенина назад, рукой придерживал грудку парня. — Провокация. Хочешь, мы сами пойдём куда-нибудь? — обратился к своей звездочке-золотокудрявому. Сбив руку Клюева, Сергей хотел что-то взять в омертвевшую, замороженную в одном жесте кулака-руку, из-за столика напротив, и ударить по затылку Паши, очень ныла дрожащая кость в готовности. Удар надо, для вылета всего самоуправленческого из головы парня, чтоб этот, не открывал рот, где не стоит. На плечо, уложили одну руку. Есенин скачнул плечом вверх, а после обернулся. — О Боже! Сам Блок! — он заулыбался, иссякая тепло. Клюев опустил глаза. «С мальчишкой поделать нечего.» Стали активно шушукаться у сцены столики. — Вон они. — Услышал Есенин и цепанул Блока за кисть руки, а Клюева за жилет. Копытные скачки, пыль столбом, смазаны лакированные туфли. — Вертинского схватили! — Блок задергал рукой, как змея возбужденная, при нападении. — Да на что он нам, все выбежали? — Есенин дёргал на себя парней, но замедлились почему-то. — Чтоб Вас! — и он побежал обратно, а за ним нехотящий боёв — Клюев, а также, Блок. Сергея за шкирку, когда тот ещё не добежал, схватили и швырнули назад, на спину. Серёга свалился и скуляще завопил, на него сели сверху и задержали. Есенин вцепился ногтями в кожу мужика, даже успел в скулу протаранить, на второй раз, рука задержана была. — Поганка, — с размаху накаутировал золотую голову, охранник. Вертинский, пнул под дых ногой мужика сверху поэта и тот скрючился. Подключались к драке и обычные селившиеся гости в баре. Вертинский захват произвёл и попытался отвести, от кроваво подтекающего Есенина, мужика. Ему помогли.