Одеколон Медичи.

Есенину трудно рисовать, но он старался на бумаге не однократно, выявить модель. Рядом стоящий Маяковский, в разуме сохранился. Он везде присутствовал, где была она. «У него совсем не натаскана рука тренировками, а вот я..Я…» — Есенин хотел сказать на себя «бездарен», но боялся этого. Иногда, в нём проскальзывала огорчительное для него, колющее — «Да что я умею? В документах не разбираюсь, счета веду, но это утомительно.. Кроме стихов и то, неполноценных, больше и не могу ничем занять себя...» — Но, были и другие дни, когда Есенин ценил себя по всякой мелочи, смотря на внешность и заканчивая обычным, себе сегодняшним заваром кофе смежным с молоком. Сергей решился попасть в здание, где проходила живопись, несмотря на то, что могут проверять людей на возможный билет и др. мелочи. По приходу, он узнаёт от человека выходящего создания то, что всё отменилось и возмущение на лице было по делу. — Вопрос, — Есенин этим заинтриговал прохожего, который собирался молниеносно пропасть. — что было вчера, после продажи картины с нарисованной девушкой? — Маяковский продал ещё одну картину, но этот аукцион затянулся. Ветренно. — солнца не было, вот и насупился поджав губы, мужчина. — А Вы не знаете девушку, которая сидела смирно на сцене, для Маяковского? — Нет. — отвернулся от юноши мужчина и зашагал. Есенин и сам хотел бы пойти домой, до скрежета зубов, разочарован. Воспроизводя вчерашнее, он понял, что намёков дал с гору, для противоположного результата, погорячился. При ходьбе, его остановил цокот каблучков по асфальту, Есенин нахмурился, не слишком ли прямо нацелены, не столкнутся ли с ним. Серёжа повернулся и ударили в нос духи, а затем и лицо увидел он, нежное, ещё лучше, чем на портрете. Девушка остановилась перед ним, поправила локон и улыбнулась. — Вы наверно заблукали, не позволите узнать, где можно и в каком часу, встретиться с Вами? — Милая, а чего ж Вы от меня хотите? — Сергей подозревал что-то, но что, пока не знал. — Вы ведь рисуете? «Да, рисовал тебя, вышло так, будто из колодца достали смятую, и намоченную растекаюшуюся по бумаге кляксу, над которой нужно батрачить.» — Всё по его мнению криво и косо. Нечем вилять, ведь то, что нужно, не выросло. — Когда-то рисовал. «Поври, это было пару часов назад» — Очень давно.. Уже и забросил, кисть не брал, рука разучилась. — Но ведь, не бывает так! — Зачем Вам я? Рисования не приплетайте и скажите уже, как звать Вас! — Августина Миклалевская. — Так, — Есенин взял её хрустальную руку в свою и поцеловал в длань — знаю, что целуют лишь тех, кто замужний, но это мои манеры. Еще, кто Вас надоумил остановить меня? — Сама! Серёжа поднял голову и слегка поддержал улыбку, отпустив в свободный полёт, будто маятник, руку Миклашевской. «Какая пыня.» — Августина, будьте осторожны, Вас правда послали ко мне. — Показал грудку Есенин, выпрямившись. — Когда мне не говорят правду, я тоже начинаю лгать. Манипуляция. Девушка замялась, воздушное платье стирали пальчики, она посмотрела с сожалением и слабо мотнула отрицательно головой. — Не предадите. — приподнялся в ухмылке один краешек губ Есенина. — А мне бы перстня Ваши чувствовать телом, губами, руками, но Вы. Убегаете снова налево, оставляя горелости мне от свечи. Горстки воска капая на сердце, убиваете Вы не спеша, но вопрос изрядно волнует, как Августа, Вы хорошо! — Маяковский. — И тут о нём! — Он хотел с вами связаться. — Она достала из минеотюрной сумочки конверт и отдала. Конверт запечатан. Зачем Маяковскому, такой собеседник? Разве он не замечал всех проколов в их изначальном знакомстве? — А у него есть.. — Господи, Сергей это сказал в живую. Ну, договаривай. -девушка? — Лиля, постоянно травит его токсичным отношением. — И тебе жалко его? — вот и расскрыл, один секрет Сергей. — А я, я нравлюсь тебе? — все горит, зачем? Хотя, это не столь важно, ведь связь поддерживать они бы и не стали, она не стала бы. Румянец пронзил щеки девушки и она помяла свои губы, будто смазала гигиеничкой. — Его очень. А Вы, простите. Его сердце режется ножницами, всё мельче и ещё скупее, остаются маленькие, как на Пасху, присыпчатые крохи. — Я Вас совсем не знаю, но у Вас, красиво получается сочинять. — Тогда, может встретимся? Когда у Вас свободный час будет! Она размялась в обуви, делая один перекат вперёд и назад. — Можно, но один завтра у меня свободный день. Оба договорились о встречи, и кажется, Есенин какое-то произвёл впечатление. Он хотел быть лучше. Прибежав домой, ради идеи и задержании строк, он бросился искать лист, туда он быстро набросил не очень хорошим почерком стих, фрагменты, которые после доработает. Первое, он вспомнил о том, что забыл уже как две недели, о родном селе, в него вбилось чувство, такое горячечное и родное. «Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.» — и именно для неё, именно с ней я готов держать себя. Следующие строки о внешних качествах, пришли из воображения, они легко вспомнились. Но, на счёт других мужчин задумавшись, он именно считал врагом его любви — Маяковского. Этот здоровяк мог, если бы хотел, занимательно провести время с Августиной и развлечься, смотря на эмоции взбешенного Есенина. «Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому.» Он уже прописал на будущее, убирая возможные подводные камни на пути между сердцами, но это фантазии. Есенин то знал, что жизнь — прекращает не начавшиеся отношения быстро, она смеётся над людьми, которые любят и делает больно. «Письмо» — вспомнил Есенин и надрезал ножем верхушку, распоковывая конверт. Письмо лежало хорошо в несколько раз изогнуто и ровное, запах чего-то кофейного с примесью одеколона свежего, совсем ни резкого. Есенин вдохнул и наверно, всё оставил в себе, а письмо, лист потерял запах на пару секунд. «Товарищ, мне бы хотелось на ваши картины посмотреть, уж очень в этим заиграли, в краску множеств палитр бросили от того, что вижу такого странного по стилю, но интересного как личность человека. Вы наточили внимание на Августину, один из коллег сказал, что Вы стояли и ждали меня у входа, с синяками уйти решили? Но, ладно. Я без понятия, как Вас зовут, вот только недавно переехал в Москву. Вы видно тоже, совпадение, что мы встретились. Приглядитесь, но если обидете коллегу мою, то нам придётся срочно встретиться и разъяснить, как с дамами говорить следовало бы. Встретимся в 19:20 у памятника к "хорошему настроению", буду ждать у счастливого мужика! Вы ведь намного раньше прочтете. Да и, не прочь из Ваших рук принять письменный монолог, может чем-то поделитесь, не забудьте картину! Без неё, не буду Вас слушать!» — Тогда не приду. — подумалось Сергею. Он облокотился головой о кулак и мерцал в догадках. Мариенгофу рассказывать или не стоит? Этому человеку не хватает критика, ссор? Девушка у него есть, штыряется по каждой, что-ли? Выговорить некому? — строилось как пирамида, в голове Сергея. Будет возможность, если они будут говорить конечно, он обязательно на вопрос найдёт промятый, но чистый ответ, пусть даже достанется он и с трудом, щипцами с Маяковского. *** — И снова Вы, и снова я, Вы поглядите, не жалейте, какая зеленистая трава, Для Ваших рук она росла, да не заслужите её вовек, товарищ, Маяковский! Маяковский хмурится, ему не понять в чем смысл. — Глупость какая, Вы на что же намекаете? — Если скажу, то и секрета не будет. — Есенин облокотился спиной о забор железный, холодноватый, закинул локти на перила и смотрел, на такого не теряющегося в лице, художника. Сергей улыбался, сердце что-то шалило от радости, казалось вот на земле, но секунда и его дух в облаках гоняет со звездной пылью, как и прах, по раскинутым просторам. Маяковский прикрыл глаза и выдохнул, схватившись за голову. — Чего ж позвали, если больной такой? — набок, почти в лицо, смотрел Есенин. — Так. Пойдёмте-ка, до вон того кафе. — развернувшись, Владимир показал не в далеке стоявшую забегаловку. Что-то его штормило, не сильно, но он зацепился за что-то невидимое, и упасть то не дали, но боялись не удержать. — А Вы, товарищ, так и не осмелились принести карину. — вспомнил Маяковский, и оттолкнул руки Сергея. — Значится, уходить, и бросить Вас на асфальте, растекать как сливки? — Одна бровь не понимая намёка, опустилась, на Владимира смотрели с некой жалостью и этого Маяковский, пока не видовал. — Мне Вас жаль.. — Вы так всех жалеете? Даже тех, кто вам должен денег? — А вы должны? Никто и ничего не ждал от незнакомца. — Зачем кафе? Если бы знал, денег взял, а так не ловко. — Выбирай! — прометнул по столу, точно в ладонь меню, Маяковский. — Я сказал.. — хмурился Есенин. — Либо ты выбираешь, либо ты кидаешься в реку холодную, возможно помогу я.— приподнял, развесилившийся Маяковский, краешек уголка губ. Сергей встал и простерся, по натертому блестящему покрытию. — Ты и правда шибанулся. — дёрнул за рукав Маяковский. «Но мне нравится» — продавил мысль, Владимир Владимирович и его схватил опять, приступ боли. Есенин повернул голову и увидел Маяковского, какого-то бледнолицего, хмуро-поплохевшего в эмоциональном плане. Владимир дышал трудно и болезненно, Есенин встрепенулся и резко замельтешил, его сразу отпустили. Серёжа увидел капли пота на лбу Маяковского и хотел уж вытереть его, но платок не улёгся на лоб. Маяковский, своей большой рукой, накрыл как тряпкой область с трудно совладаемым местом. — Маяк, о Господи! Владимир почти опустился, но Есенин подставил стул и тот сел, меню Серёжа махал и начал трезвонить звонким голоском о помощи. Вызвали скорую. Маяковский до последнего сопротивлялся. — И правда, Гэтсби.. — облокотился о платок Есенинский и прижался к руке. Маяковский, произнеся сухими губами малую долю мыслей, он устал. А ещё, его тошнило. Хорошая и добрая сцена, где они хоть немного узнали друг друга. Есенин нежен даже с соперниками, а Маяковский — щедр и не такой грозный и может быть, не как глыба, а беспомощным и таким родным. — Голова из-за Лили болит? — Что? — Маяковский поднял голову. Где это незнакомец мог.. Да! Миклашевская. Либо она язык не держит за зубами, либо, её знатно напрягли, и чтобы оставили в хорошем положении, она ответила. От раздумий, Маяковский не замечал, как затушевал боль мычанием. Может просто пытался отвлечь мозг. — Вы кофе пили? — Да, я перепил. Шумно. Сереж.. — А вот, по фамилии назовите. — Улыбнулся Есенин. — Гэтсби, милый Гэтсби. — Есенин в лёгком непонимании. — я вырву. Шумно.. — у Маяковского было предотключенное состояние и темнело в глазах, он не удерживался и Есенин облокотил голову художника, на свой недоработанный пресс. Серёжа понял, что Маяковскому уже всё равно. Вцепился в рубашку Есенина. А тот, аккуратно положил руку на голову, заглаженную перед встречей, Маяковскому. Отдавал — не отдавал энергию, но он хоть чём-то помочь хотел. Было пару человек, которые лёд передавали, сделав якобы компресс, добавляя тряпку для комфорт услуги. Другие предлагали уложить Маяковского, но он отказывался, вцепился в сельского и пыхтел будто при высокой температуре, после, тело Владимира расслабилось и улетело куда-то, не выдержав надавливания. Есенин воскликнул, и многие стали помогать переносить мужчину на диванчик свободный. Галстук распустили ещё сильнее, хоть он и висел, пуговицы освободили и видны части ключиц. Он дышал, грудь часто вздымалась, Есенин досидел до момента прибытия скорой, всё что знает, рассказал. Оповестили об адресе больницы и попросили о помощи, по нахождению знакомых. Узнать требовалось, не по одному лицу, не по двум ребятам, кто этот молодой человек перед ними лежит. Если удастся, то пусть подруга расскажет, можно ли родителей вытянуть мужчины из дома или никого нет. Сергея допросили и предложили, даже проехать с новым пациентом, в карете скорой помощи. Естественно, отказать не смогли и они сдвинулись как можно быстрее.