Одеколон Медичи.

Мариенгоф. Кто-то всучил ему приглашение, притом бесплатное, он взял и ещё одно, для своего золотоволосого друга. Наверное, следовало аудиторию художнику поднабрать, а после и деньги отнимать. Юноши двинулись в холодные выходные, а именно в субботу. Большое здание, но название запоминать Есенину было чуждо, ведь всего лишь первый и последний раз туда идет. Поговаривали, пока не перевернули карточку на «открыто», о футуристе. А кто оно такое, что? Непонятно. Молодёжное движение, что ли?.. Всё словно чесались, так хотели пробраться внутрь, толпились. Есенин напрягся и отмахнулся дальше толпы, куда-то назад, Мариенгоф, стоял неподвижно, разглядывал, только и подымая голову. Когда толпе открылась дверь, они шпаранули вперёд, гул, селёдка проталкивала других своим туловищем сородичей, а Есенин ухмыляется. «Хорошо, что крайним не приходится ютиться в своре баранов». — взмахнула в золотой голове мысль. Пройдя без опаски вперёд, оба поэта зашли в здание. Проводник уже направлял в нужное место зала, вливая каждого на свой удобный, а главное вкусный крючок словестности. Есенину же надо поисследовать, разузнать обстановку. Он пошёл в другую сторону, где была закрыта для посетителей дверь, но сквозь рамку замыленную, виднелось нечто кропотливое. Шушуканье. Резкий всплеск неожиданного шока и фырканье, от захвата за шкирку пиджака. — Ты привлекаешь много ненужного внимания, сейчас не твоё время, Сергун. — Та не тащи ты меня! — повернулся Есенин резко, будто на туфлях проскользил. Отпустили. Его цвет глаз сменился на серый, он злился, но недолго. — Тебе то самому не надоело, бегать за каждым кропачом? Зачем потащил меня? — Узнаем что-то новое, ты ведь всегда был за. Художественные навыки может приобрести захочешь. — Да мне уже не нравится, что его к какой-то секте приплели! — Чччшш. — Мариенгоф, закрыл рот Есенина платком, достав из кармана нагрудного пиджака. -Экспедиция, Есенин, тебе стоит смириться хоть на час, иначе, сойдёшь с рельс из-за семейного быта. — вытирая заботливо губы Есенина, как фарфоровой кукле, Анатолий приподнял оба кончика губ. — Ладно, мы потеряли. Засмотревшись в голубые глаза, Анатолий резко повернул голову. — Не стали ждать нас. — Есенин хотел уж пойти к загадочной двери, но заслонил её охранник. Гадай теперь, толи призрак, толи Мариенгоф заслал его, чтобы Серёжа прогулялся. В зале собирались люди, их накопление превышало норму, наверно это из-за того, что занимались быстро места и людям приходилось переходить на свободные ряды, проталкиваясь сквозь пары. Их усмирить и разорвать мимолётные плевки в друг друга, было трудно и явно проводник, конфликтов между сторонами неожидал. Грубый и низкий голос, передавался по всем уголкам зала. — Ещё не началось представление, прошу прекратить выражать недовольство и сядьте куда хотите. — Мужчина в строгом костюме отвернулся и продолжил с хорошенькой, на внешность девушкой говорить, она перебирала руками, улыбалась — видно влюбилась. Многие, кто не мог найти себе места, после замечания, всё же протиснулись. Мариенгоф и Есенин, прошлись к середине рядов и нацелились на два места, правда, между ними сидел дедуля, но, упросив пересеть, казалась положительной идеей. Теперь, благодаря таким многослойным местам, можно понять, что большая часть копытных на халяву, это будто булка с незаполненной полностью частью, а лишь с краю вареньем пройдено, а остальное тесто — пусто. Это как раз таки и есть сие — зал. Через минуту, надо будет что-то рисовать на холсте, а ведь этот человек, даже не повернулся, лицо ведь тоже хотят видеть, а не его сверху накинутый, старомодный пиджак и. А может его аудитория только и смотрит на этот. Мысли, что же вы роитесь, ещё и такие непотребные. — Есенин не хотел пялиться, но как так получилось? Он перекинул взгляд на молодую особу, которая уже устроилась на стуле и приняла позу. Напомнил о себе оркестр и они разом заиграли композицию — «вальс, голубая ночь», спокойная. На сцене кроме этой пары никого и не было. Почему-то, стало интересно, эти люди в отношениях? В бок, Есенин толкнул Мариенгофа и тот почти что взбешенно не привстал, Серёжа улыбнулся как мог, прося как щенок прощения, а потом, стал более твёрдым и нахмурился. — Толь, слухи на счёт них были? Кто они. Есенина перебили. — А ты и рад глаз положить на молоденькую девушку. В таком-то возрасте уж, например у Вас в селе, выходят, да замуж. А она. Нет у неё никого. — Красивая ведь особа. — Серёжа опечаленно проникся, он чувствовал одиночество двоих, которые на сцене, а после, раскрыл шире глаза, ведь сзади, на экране, портрет хорош личиком выходил. — Только природа не щадит, дала красоту, забрала избранника. Везёт не всем. — пожал плечами Мариенгоф, зная, что в его сторону никто уже не смотрел, сделалось рефлекторно. — Неужели, такие как он, могут кому-то нравится? — проговорил Есенин, и на него скосилась, какая-то пожилая женщина. Карандашом плавно водили, небрежно оставляя пометки полос, какие-то, как нить длинные, другие скороченные, как волос порванные. Глаза, он часто наводил глаза и невольно пришли строки. Наверное она муза! Достав блокнот и заискавлись карандаш, он набросал на слегка потрёпанный лист материал. Музыка отбивала так-то смысл, но, главное ведь просто фразы, которые он по итогу сложит. «Не напрасно дули ветры. Не напрасно шла гроза. Кто-то тайный тихим светом Напоил мои глаза…» — она правда, как магнит небесный, заставляла бедного крестьянина тянуть свои изнемаженные ручки к себе, но он бы не достал. Мариенгоф начал зачитывать строки и, что же оставалось делать, только закрыть и отвернуть, пока ещё без синяков, его лицо. — А где погода то? -Вот сяду на лугу, и буду слушать посторонние шумы из вне, без тебя! Хоть кто-то узнает, что я люблю. — напыжился как снегирь, Есенин. — Хорошие строки. — и Мариенгоф ушёл от грозного взгляда. Да, они часто перескакивали в разговорах, говорили много, даже когда идёт какое-то мероприятие. Но вот обычно, Есенин был навеселе и вёл себя как и правда хулиган, перебивал в компании, а тут, смирно сидит и смотрит, надо извиниться. — подумалось Мариенгофу. Перерыв. Уже закончилось смазывание некоторых частей наброска. Место настолько тёплое и мятое, что хотелось уж подпрыгнуть, ведь отсиделись. С зала уходили, но Есенин всё оглядывался и какой-то знак ждал со сцены, сам того не осознавая, он добрался до дверей. Что-то произошло. Может это выдумано, но именно на него посмотрели. Есенин заморгал и побагровел, отморозившись в движении, так дерзко дёрнул головой и устремился выйти. Можно было закричать «ура!», ведь им открылся занавес тайны. Огромный минус, Сергей ели протиснулся средь молодых людей и наклонил голову в бок, чтобы что-то понять. Находил минусы. Мариенгоф, быстро нашёл Серёгу по брани старушек и взмахом сочного, увесистого кулака. Всё разошлись по углам. Название не примечательное, можно в интернете его найти по запросу и там накидают кучу подобного, «натурщица». Он и такое видел. — Натуральная баба. — вбросил Серёжа и наверное, с этой фразы могло показаться, что он не с таким напалом, а лишь маленькая похвала, но нет, ему надо испортить и при этом, чтобы всё слышали. Ой набежит. — Какие тона скудные! — была бы возможность, Серёжа бы пальцем помассировать всю картину, а так, она в раме за стеклом. — что за трость, сзади нее? И вообще, зачем такие эротичные картины одоб.. — Есенин на каблучке крутанулся и замер, поправил пиджак и нахмурился. Маяковский простоял не так долго, но всё учел. Этого человека лицо, было невозмутимо, без какой либо эмоции, только брови выдавали натуру грубую. Маяковский не понимал, из-за чего Есенин разорался, он знал лишь то, что обезображивая чужие работы, наверняка, этот человек успехами в собственном деле не блещет, у таких нечесанных и на глаз определив — сельских, ведь такую расписную рубаху, ещё и расправленную, а не втянутую за ремень, не носили бы те, кто здешние. У таких как этот «критик», шпарит работа, и они вообщем-то жаждят творить и также выставлять своё что-то, если оно когда-либо было. Для многих эта картина смелая, даже хамская. — У Вас в деревушке, такого не проводится? — Владимир ещё и прищурился, немного согнувшись. — Чего Вы лезете, гражданин Маяков.. — А я Вам, не разрешал сокращать фамилию. — он перебил и видел, как Есенин злился. Глаза сменились на сероватый цвет, такой ядовитый, будто бы гипнотизирующий. — Не пошел бы ты?! — на эту пару полились люди и никто не хотел вбиваться как гвозди, между ними. -Рисуешь то, не лучше меня, -распавлинился, смотря не моргая. — А Вы умеете, могли бы предоставить свои работы? — Таланта у Вас нет! И разбираться без художественной изюминки, можно в картинах, да ещё как. Но это ведь позор! А то, что ты назвал меня деревенщиной. — Но ведь не крестьянином. Руки уж горели у Есенина, он прятал пальцы в кулаки. Мариенгоф подбежал, после испущения духа от мук, да ещё и прицеп привёл, каких-то девушек. Маяковский вернулся в прежнее положения, стал ровно и его две девицы в хомут связали по обе стороны. — Серёга, пошли. Есенин фыркал и не хотел уходить, не закончил. — Я ещё вернусь, и мы узнаем, кто бл**ь из какой холупы вылез. Анатолий как мог, так и оттаскивал этого грозного мальчишку. На удивление, Владимир сдержался, как? Он и сам толком не знал. Просто глаза, у паренька они такое хамелеонные, завораживают как драгоценность, и требуют, чтобы подчинились хозяину. «Ну что, смазливый Гэтсби, мы ещё повидаемся!» И Маяковского увели девушки, загорланили, а наблюдающие — разошлись. — Да уж, не думал, что этот етти, ещё хуже может испоганить настроение. — грохнул на сидение, Серёжа. Представление продолжилось, благодаря проектору, можно видеть дергающийся руку и карандаш, многие полосы, можно было стереть, но художник не потрудился убрать лишнее, не были даже измазанной руки о грифель. Как-то Есенин потонул в раздумьях и решился, что придёт завтра, ведь что-то о концерте Маяка было написано ранее, перед входом, числа так стояли 20-21 — посещение. Волны музыки — фонили, Сергей сосредоточить себя на одной клетке, даже не мог, лишь макушка кудрявая верна сцене. *** Домалевав, Маяковский повернулся к народу. — Товарищи! У нас аукцион, предлагаю картину, на ваши деньги. Изначальная цена — 1 тысячи. И вот Есенину подфартило, он открыл глаза и яро улыбнулся, Володя явно не понимал на какие жертвы идёт, хотя, в кого пользу то? Наверняка в свою, но Серёжа по дурости решил впрячься, хоть денег и не было. Вовремя бы остановили. А то кроме мести, эта творческая голова, бывало ни о чем другом и не думала. — Сергун, неужели?.. — Мариенгоф видел, как подпрыгнул на сидении Есенин вперед. Самые малые суммы начали афишировать и тут же перебивать другими, естественно словестно, как на митинге, некогда было тянуть руку. — 1200! — перебил Есенин парочку, будто сделал хук справа. Мариенгоф ударил в руку и Серёжа шикнул, такой взволнованный, он искал реакции старшего, на лице у Владимира. Всё точно хотели как можно меньше накинуть цену, чтобы подешевле, многие и вовсе расстроено покидали зал. Есенин не видел лиц людей, но ему так стало их жаль. Он смотрел каждому вслед, в нём всё больше нахлестывала жажда, над Маяком устроить пытку, хоть в таком ключе. Но наверное, кроме безразличия или хоть лёгкой ухмылки, устройства настроек над этим человеком не властно, даже когда счастлив. Пропустив пару сумм, он оповестил присутствием. — 6500! — Есенин, я уйду! От Мариенгофа, весело отмахивались, а тот и правда приподнялся. — Постой, я его в щепки вынесу! -Если никто другой сумму не скажет, и ты выиграешь, платить тебе. Иногда, дешевле проиграть, понимаешь ты сейчас или нет, но перессоритесь и тебя исключат, а аукцион продолжат. — Есть. — Прозвучал голос девушки-ведущей. — Вы согласны? Интрига и бешено бьётся сердце. А Маяковскому, совсем непонятно, зачем «Гэтсби» его нарисованный портрет, либо он выкупит и потопит, либо девушка понравилась и он, выходя на сцену, кокетливо и по бунтарски с маяком договориться о встрече, кое-что обсудить, на счёт ушедшей особы. — Про. — ведущая замерла, досчитав до трёх и хотела стукнуть, но её перебили. — 12 тысяч! — крикнул кто-то. Женский голос. Мариенгоф ушёл. А значит, ничего не узнаёт. Правда, рисковать не стоит. — Это последний голос? — помотала в лево-право деревянный молоточком. — Вы, — о ком-то неясно, сказала она, сделав паузу и вспоминая что-то. — Золотоволосый с 6 тысячами, согласен? Есенина дернуло. Он думал, что не достанет взор на него. Случился укор и он впал в замешательство, не зная, что сказать. *** Картину вынесли за сцену. Владелец этого творения, не разрушал идиллию и ни шагу назад, не подумал сделать даже, чтобы и подумать не смогли, что ему нелюдимо бывает. Маяковского ожидали. Что было после, не удосужились узнать. Есенин ждал, фильтр размачивая в зубах, дымка понеслась куда-то, но, он не дождался и после забора людей, ещё на 20 минут задержавшись, всё же отстрелялся, но уже на остановке, дождавшись транспорта. *** С Мариенгофом, Есенин прошёл целый день, они маялись по всем улицам, находили новые места и друг хихикал, спрашивая об аукционе. Серёжа не выносит эту тему, Мариенгоф вспоминал Маяковского и да. Становилось мрачно-подавленное состояние, ведь он хотел узнать о девушке, которая на портрете оставалась запечатанной. «Стих.» — подумалось Сергею, он замял губы в нелепом ритме и остыл. — О чем ты думаешь, пропустил ведь самое важное. — Остановился Мариенгоф. — Ты потерялся… — Нет. — не уверенно, сказал Есенин. Он не понял в пространстве где друг и резко шкребанул по асфальту туфлями, сделав полукруге. — Это всё ещё она? В твоей голове.. — Трудно сосредоточиться на одной мысли, эх, валенки нам в помощь. — сказал с сарказмом последнее о обуви и оба улыбнулись, понимая проблему. Им обоим хотелось бы бежать, но не по осколкам сознания, не по острым пиявкам, проникающим до тяжкого скулежа. А как обычным людям. Идти по сглаженным камням, так ещё и забрести в песок люблю, как это бывало у многих замерших насмерть, но зато, на мираже, перед кончиной. Ведь так бывает у любви? Её либо держат в замороженном состоянии, либо в полёт, как голубя пускают и она дарит счастья, как после войны, так и охотникам. Всё счастливы. Но одному из двух, будет плохо. Сейчас, они оба в любви несчастны. Но один из них, хоть всю жизнь положит на поиск, лишь бы дал Господь вдохновения, лишь его. Есенин бы продолжил, одиноко как луна скрываеться, но он не готов на потерю собственных мыслей, чувств. Выражения через любовь — себя. Это ему дорого. Вот, что лечит и вот почему, он теряет интерес, после очередной ночи с девушками так скоропостижно.