heiress

Задалбливают мать с отцом: Тебе суют они, «любя», Свои огрехи, все, гуртом, Плюс кучку сверх — лишь для тебя. Но их долбали, в свой черёд, Глупцы, что, затхлостью дыша, За мёд свой выдавали гнёт, Друг дружку муча и душа. Свою ничтожность человек В потомстве множит через край. Скорей решайся на побег — И сам детишек не строгай.

      — Не вмешивайся ни во что в этот раз.       Регулус поправил свой тёмно-зелёный галстук в серебряную полоску и окинул сестру надменным взглядом, как делал каждый раз, когда её поведение не устраивало его. Алексия выразительно закатила глаза и для пущего вида фыркнула едва ли не в лицо близнеца. Молодому человеку хватило ума, чтобы проигнорировать подобную выходку. Он перехватил ручку своего чемодана и неторопливо поплёлся по длинному коридору вагона, оставляя девушку позади. Понадобилось некоторое время, чтобы совладать с нахлынувшими эмоциями и двинуться следом за своим братом.       Алексия ненавидела мгновения возвращения домой. Страх перед неизведанным, которое на самом деле было очевидным и привычным, овладевал ею, накрывал волнами бесполезной тревоги и ненужного волнения. Колени дрожали от неизвестности: что на этот раз могла выкинуть мать? Девушка уже заработала два наказания — за глупую стычку с Регулусом в первый день отъезда и за вольность надеть штаны вместо привычной юбки, — так ещё и позволила себе поехать в вагоне Гриффиндора, оставив Регулуса одного. Конечно, вряд ли брат ждал её и не проводил время с друзьями. Но мать не позволила бы подобному пройти бесследно.       На ватных ногах Алексии удалось пройти до выхода из поезда и преодолеть две металлические ступени. Она отошла подальше от прохода, чтобы не мешать остальным ученикам и встречающим, и огляделась. Переполненная платформа вокзала «Кингс-Кросс» кишела людьми. Каждый желал как можно скорее оказаться дома и приступить к подготовлению к празднику. Рождество наступало на пятки и поторапливало, только вот в случае Алексии совершенно не радовало — лишь волновало.       Девушка повернула голову вправо и мгновенно встретилась взглядом с матерью. Высокая статная ведьма глядела на неё своими бледно-серыми глазами. Белоснежная кожа выглядела пугающей на фоне чёрных одеяний. Худоба матери, передавшаяся генами самой Алексии, подчёркивалась кожаным корсетом и облегающими рукавами платья. Чёрная мантия с фамильным гербом на левой стороне груди едва скрывала ужасающую стройность женщины. Вальбурга практически незаметно прищурила взгляд, и Алексия поняла, что стоило поскорее подойти. Голова, словно по команде, мгновенно склонилась.       Алексия чувствовала на себе взгляды окружающих и слышала перешёптывания, которые вбивались в голову и укоренялись в памяти, как неотъемлемая часть жизни. Она знала, что четыре месяца учёбы теперь стали пустыми надеждами. Пытающаяся выбраться из неприятной для себя репутации Алексия возвращалась в привычное общество, где на неё смотрели, как на начавшуюся холеру, где её опасались, как чуму. Сейчас, двигаясь в сторону своей матери, девушка не была Алексией Блэк — умной гриффиндоркой, подающей надежды ведьмой и готовой помочь с домашним заданием ученицей. Она была наследницей древнего и благородного рода Блэк, послушной дочерью тёмных волшебников и будущей приспешницей самого Тёмного лорда.       Когда Алексия подошла ближе к матери, Регулус уже стоял рядом. Он послушно склонил голову, но всё равно был несколько выше Вальбурги. Его прямая осанка, резкая линия подбородка, высокие скулы — всё выдавало готовность слушаться и прибежать к матери по первому зову. Надрессированный до ужаса, послушный мальчик Регулус Блэк. Тот, кто должен подавать пример глупой сестричке-близняшке. Тот, кто заменил бы официального наследника семьи в случае непредвиденного инцидента. Тот, кто мог бы возглавить род после смерти Ориона Блэка. Тот, кого Волан-де-Морт посвятил бы во все свои планы и с распротёртыми объятиями принял бы в ряды Пожирателей.       Алексия встала по другую сторону от матери, не смея поднять взгляд. Теперь она выглядела совершенно так же — собачкой, готовой послушно выполнять приказы и терпеть боль, если хозяйке что-нибудь не понравится. Один нелепый шаг, одно неправильное слово — её ждало мгновенное наказание. Она чувствовала, как страх сдавливал желудок, и весь съеденный завтрак мог вот-вот выйти наружу.       Сириус прибыл последним. Ему Вальбурга даже не кивнула. Она зацепилась за плечи Регулуса и Алексии тонкими пальцами, украшенными перстнями с тёмно-зелёными камнями, дождалась, когда старший сын возьмёт младших за руки, и с хлопком трансгрессировала в поместье на Гриммо.       Огромный дом встретил привычным мраком и неизменным холодом стен. Многочисленные портреты покойных родственников зашептались и запричитали. Домовик Кикимер мгновенно появился перед своей госпожой и принял все мантии, чтобы отнести и развесить их в комнатах. Привезённые домой чемоданы так же быстро исчезли, как и появились на пороге дома.       — Сириус и Регулус могут идти. Ужин в семь. Алексия, за мной.       Алексия еле слышно вздохнула, набрав побольше воздуха в лёгкие. Привычно прикусила изнутри щёку и, не позволяя себе пререкаться, последовала за матерью. Она почувствовала на своей спине два обеспокоенных взгляда, но проигнорировала их. И практически сразу забыла, стоило массивным дверям просторной гостиной захлопнуться за ней одним взмахом палочки Вальбурги.       Женщина протянула руку, чтобы дочь могла без препятствий отдать ей свою волшебную палочку. Скрипя зубами, девушка вложила в чужую ладонь палочку. Алексия подняла взгляд и встретилась с холодными глазами матери, которая смотрела на неё если не с презрением, то с крайним недовольством. Мать толкнула её в плечо, безмолвно приказывая развернуться. Теперь перед глазами стояли двери с вырезанным фамильным гербом.       Не было никаких долгих речей, не было ворчания или даже простого «Я недовольна тобой». Вальбурга откинула чужую палочку на тёмно-зелёную софу в углу гостиной и взмахнула своей так, что ткань на спине девушки разорвалась. Алексия издала сдавленный возглас то ли неожиданности, то ли боли, когда почувствовала, как кожа на теперь оголённой спине разорвалась. Она зажмурила глаза так сильно, что впереди выступили цветные мошки, которые закружились в беспокойном танце. Вальбурга занесла руку и резким движением опустила её: на спине снова появилась рана.       — Toujours Pur, Алексия.       — Toujours Pur, мадам.       Снова взмах — очередной порез. Никаких возгласов, никаких стонов. Сухое принятие боли и отчаяние за прикрытыми веками.       — Toujours Pur, Алексия.       — Toujours Pur, мадам.       Палочка разрезала воздух дважды: резко поднялась и так же быстро опустилась. На бледной спине без единого намёка на веснушки или родинки появился ещё один глубокий порез. Ноги задрожали, и голова закружилась от ужасного ощущения боли. Алексия приоткрыла губы, вздыхая через рот, но ничего не смогла произнести.       — Toujours Pur, Алексия.       Но в ответ ничего не прозвучало. Вальбурга вскинула руку ещё раз и с большим рвением опустила волшебную палочку, вырывая стон боли прямо из глотки.       — Toujours Pur, Алексия.       — Toujours Pur, — дыхание сбилось, смешиваясь с тихими слезами, — мадам.       — Громче!       — Toujours Pur…       — Я не слышу тебя! Говори громче! Toujours Pur, Алексия!       Сразу три удара волшебством выгнули поясницу и вынудили схватиться за круглые ручки массивных дверей. Алексия едва не свалилась на пол, но смогла устоять, тяжело дыша.       — Toujours Pur, мадам.       — Ты считала?       Она говорила про удары, но в голове крутилось лишь: «Больно, больно, больно, хватит, хватит, умоляю…» Вальбурга спросила снова, звуча истерично и страшно. Алексия шмыгнула носом и едва заметно качнула головой, затем пролепетала отрицательный ответ. Женщина за ней подошла ближе. Она с силой отцепила руки дочери от запертых чарами дверей, отвела в сторону, чтобы ей не было за что ухватиться.       — Тогда мы начнём заново, — и взмахнула палочкой так, что порез пришёлся на уже кровоточащий на спине. Алексия болезненно вскрикнула и почувствовала, как рыдания пытались вырваться из грудины. — Toujours Pur, Алексия.       — Toujours Pur, мадам. Один.       Вальбурга не останавливалась. Она хладнокровно хлестала дочь магией, кричала и подгоняла каждый раз, когда девушка не могла совладать со своим телом и не произносила девиз семьи, не считала количество ударов. Женщина начинала заново каждый раз, когда Алексия замолкала.       — Пятнадцать…       — Это был шестнадцатый! Заново!       — Прекратите…       — Toujours Pur, Алексия!       — Прошу, мадам, мне больно…       — Toujours Pur!       — Пожалуйста…       — Toujours Pur!       — Toujours Pur, мадам. Один…       Когда Алексия окончательно сбилась с счёта, когда колени предательски подогнулись и тело безвольно рухнуло на паркет, Вальбурга остановилась. Она медленно, словно устрашающая хищница, подошла ближе и снова сдавила плечо дочери, трансгрессируя на этот раз в просторную спальню. Алексия задохнулась от боли и закричала, когда её толкнули на кровать, прижимая спиной к постели. Раны на спине горели невыносимой болью, и всё лицо было липким и мокрым от слёз. Вальбурга кинула волшебную палочку Алексии на пол и щёлкнула пальцами, чтобы призвать Кикимера.       Строгий голос женщины затуманился в сознании, робкое согласие домовика испарилось из памяти, и было всё равно, что с тела начали стягивать испачканную в крови одежду. Алексия лишь краем разума заметила, как её аккуратно перевернули на живот, как нанесли какие-то вонючие мази, как шептали какое-то заклинание, от которого болезненные раны принялись затягиваться с ещё большей болью. Она кричала до хриплости голоса, до ощущения того, что горло саднило, и плакала так много, как не позволяла себе за всю осознанную часть жизни.       Вальбурги не было в комнате — здесь не пахло опасностью и устрашающим величием. Слышалось только надменное ворчание Кикимера, которое чередовалось с очередным неизвестным ей заклинанием.

***

      Алексия проснулась с ломящей болью во всём теле только на следующий, как ей казалось, день. Она несмело попыталась подняться на локтях, но тут же рухнула обратно и прикусила щёку изнутри так, что та принялась кровоточить. Голова болела и кружилась от дуэта вчерашних слёз и сегодняшних спазмов в спине. Взгляд наткнулся на окровавленную и разорванную практически в клочья школьную блузу, которая была нарочно оставлена на полу в приказе посмотреть и вынести урок — непослушание всегда наказывалось. Есть не хотелось, и Алексия была уверена, что даже маленький ломтик хлеба вынудил бы склониться над унитазом в рвотном позыве. Хотелось только спать, хотелось забыться и пробыть без сознания ещё несколько часов. Только вот тяжёлые мысли крутились в голове и порождали слёзы, которые жалко потекли по щекам в то же мгновение.       На прикроватной тумбочке лежала волшебная палочка и маленькое блюдце с сухим куском хлеба и таким же обсохшим куском варёной курицы. Девушка прикрыла глаза и почувствовала себя беспомощной и убогой, стыдясь своей наготы. Она не могла даже позволить себе обернуться в простыню или одеяло, потому что для этого нужно было подняться, а уж поднять своё тело было слишком тяжело. Спина до сих пор горела, и возникшие на ранах корочки крови ощущались невероятно остро. Будто кто-то особенно противный и досаждающий ковырялся в новых увечьях и пытался снова пустить по обнажённой коже кровь.       В дверь кто-то постучал. Алексия попыталась вытащить из-под головы подушку и прикрыться хотя бы ей, но руки казались чужими и совершенно не слушались. На пороге появился Сириус, который выглядел чуть бледнее обычного. Под его глазами выступили отчётливые синяки — девушка прекрасно знала, что мать пытала его заклинанием, которое не позволяло уснуть. Молодой человек тихо прикрыл за собой дверь, прошёлся по комнате, чтобы вытащить из шкафа спрятанный на дне плед, и накрыл сестру им так, чтобы минимально коснуться свежих ран. Алексия чувствовала, как пунцовели уши от понимания, что Сириус застал её в таком виде: сломленную, нагую, жалкую.       — Четыре утра, — тихо оповестил Сириус, и теперь Алексия могла объяснить себе мрачность неба за окном.       — Я долго?..       — Третий день.       Она прикрыла глаза и едва качнула головой, больше не находя в себе сил говорить. Горло до сих пор невероятно саднило, и от понимания, что боль забрала так много времени, мир закружился снова. Значит, что до Рождества и традиционного приёма в поместье оставалось всего два дня. Сириус аккуратно сел на край матраса и осмотрел голые бледные плечи, разбросанные по подушке и лицу волнистые волосы сестры.       — Пить?       Девушка согласно кивнула. Старший брат отыскал в комнате какую-то ёмкость, которая больше напоминала чашечку из детского набора для чаепития, и шёпотом произнёс «Агуаменти», чтобы наполнить крошечный сосуд чистой водой. Он помог не открывавшей глаза девушке осушить чашку несколько раз, прежде чем Алексия вновь положила голову на подушку и отвернулась к окну, лишь бы абстрагироваться от чужого присутствия.       — Как думаешь, сможешь спуститься на завтрак?       Безмолвное покачивание головы означало отказ. Сириус тяжело вздохнул и качнул головой, но Алексия не видела тревоги в его глазах. Она смотрела в пустоту перед собой.       — Буду спать.       — Я приду после обеда, ладно? — Молчание в ответ. — Пятьдесят ударов, Лекси… Ты чертовски сильная.       Когда Сириус прикрыл за собой дверь, тихо уходя в свою спальню, Алексия разрыдалась вновь.