Неудачница

      Долийка Лавеллан похожа на цыплёнка. Все эльфийки похожи на цыплят: тощие, нескладные, с большущими глазами преимущественно зелёных оттенков.       Она очаровательно хлопает густыми чёрными ресницами, застенчиво заправляя выбившуюся прядку каштановых, с лёгкой рыжинкой волос за своё длинное ухо. Трогательно краснеет — совсем немного, почти незаметно, — настоящее искусство.       Солас снисходительно улыбается, словно беседует с неразумным ребёнком. Он большой, этот эльф, высокий, с широкими плечами и хитро прищуренными светлыми глазами. Эвелин вспоминает эльфов Толкина, хотя — нет, те были красивыми, бессмертными и питались только растительной пищей. Соласа нельзя было назвать красавцем, но он определённо притягивал взгляд.       Не её типаж. Но она смотрела, ждала его слова. Он говорит ей: «lethallan». Эвелин улыбается, повторяя про себя незнакомое слово много раз, а потом ловит Эллану по пути из конюшен и спрашивает, что это вообще значит?       Эвелин говорит Соласу: «wator».       Называет его шутливо «братюней» в неуклюжей попытке хоть немного сократить дистанцию и вернуть их отношения к тому шаткому доверию и непринуждённому тёплому общению, что было у них до того, как они всё не испортили.       Он замирает, словно его с размаху ударили по спине дубинкой. Затем круто разворачивается и смотрит на неё таким диким взглядом, что Эвелин становится страшно.       — Что ты сказала? — спрашивает он как-то глухо, замирая в странной позе.       — Вот разорались, говорю, — кивает она на рабочих, бегающих по строительным лесам. Почему-то она не решается повторить эльфийское толкинское слово ещё раз.       Солас смотрит на неё, всматривается в её выражение лица, лёгкую невинную улыбку и едва заметно кивает, словно каким-то своим мыслям.       — Конечно. Разумеется, ты сказала это.       Странно было знать, что он знает, что она сейчас соврала, но ещё страннее было думать, что зачем-то он хотел убедить себя, что верит в её ложь.       Эвелин, прищурившись и опустив голову, провожает взглядом его удаляющуюся спину. Она не может понять, чего хочет больше: догнать его и заставить выговорить всё, что он недоговаривает, поделиться с ней всем, вывернуть душу наизнанку, или плюнуть и махнуть рукой — не её это проблемы.       Эльфийский. Тьфу ты, вспоминать даже смешно! Когда-то она была фанаткой и даже учила выдуманный старым английским профессором язык для детской книги. Сейчас же что-то всплывало в памяти, но ничего дельного, чем можно было бы блеснуть.       Эльфы Тедаса утратили свою культуру, забыли о корнях. А Солас почему-то помнил и с особым трепетом относился к каждому заросшему мхом идолу, который встречался им во время путешествия, глядя на них с какой-то затаённой печалью в светлых глазах.       Эвелин наблюдала. Эвелин запоминала.       И делала собственные выводы.       Соционика, которой она когда-то увлекалась, нашла своё применение и в местных реалиях. Люди везде остаются людьми: у каждого свой уникальный характер, неповторимые черты, мечты, планы и амбициозные цели. На деле же — серая масса, которую так легко подогнать под общие стандарты.       Эвелин развлекалась, составляя психологический портрет своих сопартийцев. Задавала им вопросы из теста: тут слово, здесь ни к чему не обязывающий вопрос, в духе «какой у тебя любимый цвет», и вот перед ней тщательно составленная таблица, куда она скрупулёзно вносила собранную информацию.       Конечно, соционика не могла объяснить мотивы человеческих поступков или раскрыть душу, но она могла дать общее представление о том, с каким человеком предстоит иметь дело, сложатся ли отношения или игра не стоит затраченных свеч.       Взгляд Эвелин задерживается на расчерченных ею квадрах.       Первой список пополнила Кассандра, заняв место во втором квадре с пометкой «Бета. Горький». Эвелин, постукивая кончиком угольного карандаша по нижней губе, ещё раз обдумала выбранную позицию. Кассандра идеально подходила под этот тип: она была целеустремлённой, твёрдой в принятии решений, а её чёрствый характер часто сталкивал её лбами с другими. Ну и чрезмерное чувство ответственности, конечно, благодаря которому Искательница стремилась к идеальному выполнению каждого поручения или дела.       Эвелин и раньше догадывалась, что с Кассандрой надо быть поосторожнее, но теперь, убедившись в своих выводах окончательно и научно доказав свою теорию, взяла на заметку, что с Кассандрой лучше не спорить никогда и ни при каких обстоятельствах. Себе потом выйдет дороже.       Варрик на своём собственном примере уже успел это доказать.       С ним, кстати, возникли сложности: Эвелин не могла определиться, куда его записать — в «альфу» или «дельту».       Варрику были присущи свободолюбие, лёгкость в общении и творческие таланты, что идеально соответствовало типу «альф». Но в то же время он был проницателен, подмечал все достоинства и слабости людей, которые умело обращал себе на пользу. Варрик просто мастерски манипулировал людьми, заставляя их принимать выгодные ему решения, и никто не мог заподозрить в этой нарочитой простоте скрытого подвоха. Одним словом, типичный Гексли!       Справедливости ради, не только Варрик обладал подобными талантами. Однако он умел слушать, как никто другой, а этим похвастаться мог далеко не каждый.       Эвелин посвящала каждую свободную минуту, чтобы проанализировать остальных; таблица заполнялась именами, а исписанные листы с её наблюдениями и выводами один за другим отправлялись в камин, как только новое имя занимало своё место.       Солас был прав, когда говорил, что у каждого есть свои уникальные таланты. И если она не может получить желаемое силой, то добьётся своего хитростью. В конце концов, кто владеет информацией, тот владеет всем миром.       В глазах своих боевых товарищей она, должно быть, этакая наивная дурочка. Они заботятся о ней и оберегают, словно малое дитя, не подозревая, что у неё уже давно прорезались зубки, и она только и ждёт момента, чтобы вонзить их в чей-нибудь сюсюкающий с ней палец покрепче и побольнее.       Она мастерски исполняет свою роль, и пока никто не догадался о том, какие планы она вынашивает. А план у неё был одновременно и простой, и очень сложный: вернуться домой. Вернуться во что бы то ни стало, найти любой способ, любой путь, привлечь на свою сторону даже самых последних, пропащих мерзавцев, если только у них будет это тайное знание.       Для этого нужна сила, нужны ресурсы. А ещё, пожалуй, капелька уважения, чтобы с ней считались.       И доверие. Конечно, доверие — куда же без него? И ей бы доверяли, будь она хоть чуточку полезнее и не настолько беспомощной. Но как обернуть свою слабость в силу, она пока не представляла. Наверное, стоит начать с себя, ведь если она никому не доверяет, то как может просить того же в ответ?       Эвелин взяла листок, где оставляла пометки о Соласе, и снова стала вглядываться в прыгающие перед глазами строчки. Сердце неприятно сжалось, отозвалось, когда она вспомнила тепло его рук. «И что же ты делаешь?» — ехидно поинтересовалось оно. — «Давай, мучай-мучай, терзай себя дальше, это же, наверное, так приятно — лелеять свою растоптанную гордость…»       Эвелин порывисто выдохнула, смяв листок в тех местах, где держала его. Текст расплывался перед глазами из-за навернувшихся слёз.       Она не может быть объективной. Просто… нет.       Он был первым, кому она поверила, кому доверилась. Доверилась во всех возможных смыслах, буквально с разбега, добровольно прыгнула в эту пропасть, а теперь страдает, потому что боится услышать о безразличии к ней от него самого.       Дура!       В порыве гнева она смяла листок и, точным броском метнув его в камин, с глухо стучащим сердцем наблюдала, как огонь поглощал его, словно плавил её собственную вывернутую наизнанку душу.

***

      Потрёпанный талмуд в не внушающей доверие тёмной обложке и явно сделанный из чьей-то кожи, буквально кричал о том, чтобы к нему не прикасались без средств химзащиты. Ну или хотя бы без перчаток из драконьей кожи.       В голове тут же возникла ассоциация со старым фильмом ужасов, которые так любил её отец. «Шедевр!» — лучась предвкушающей улыбкой, отрекомендовал сомнительное кинцо отец. — «Ты обязательно должна это увидеть!».       Эвелин тогда вымученно вздохнула, мысленно оплакивая полтора часа жизни, которые уйдут в пустую. Ужасы она не любила, предпочитая им мелодрамы про красивые истории любви, которых никогда не встретить в жизни, ну или на худой конец комедию без претензии на сложный сюжет.       Фильм она почти не запомнила, но отметила, что главный актёр был ничего. Зато книга со страшной рожей на обложке и вычурным названием врезалась в память. В конце концов, классику, какой бы она ни была, стыдно не знать.       И теперь, держа в руках этот сомнительного вида гримуар, вертя его то так, то эдак, она искала намёк, что вот сейчас где-нибудь на корешке не вылезет эта страшная рожа. Толкиновский эльфийский тут был, почему бы не быть Некрономикону?       На эту книгу она наткнулась случайно, исследуя подвал и обнаружив за потайной стеной библиотеку.       Судя по количеству паутины, местные пауки должны были быть размером с кошку, и Эвелин не была уверена, что не словит кондратий, если, не дай Создатель или Бог, обнаружит такое страшилище, притаившееся в углу, поэтому старалась держаться поближе к выходу — так, на всякий случай, ну, или хотя бы не загромождать проход для более быстрого побега.       Эвелин принесла фонарь, аккуратно расположив его на пыльном столе.       Книг здесь было много: от самых древних, написанных, кажется, ещё в те времена, когда Тевинтер только начинал свои завоевательные походы, до тех, которым едва можно насчитать несколько десятков лет. Эвелин прочла (или, по крайней мере, пролистала) достаточно книг, чтобы хоть немного в этом разбираться. Что не сделаешь ради своей высшей цели. К тому же времени для праздного безделья, как искренне считали окружающие её люди, у неё было достаточно. В боях она не участвовала и в основном сидела в лагере, дожидаясь возвращения своих спутников. Поэтому развлечения приходилось выдумывать для себя самой.       Заинтересовавшая Эвелин книга лежала под ворохом сгнивших тряпок в ржавом, сломанном сундуке и сразу привлекла её внимание своей необычностью.       Эвелин пролистала пару страниц, честно пытаясь понять, вникнуть в смысл прочитанного, но книжка была слишком заумная, рассчитана явно на кого-то с мозгами, у кого были обширные знания в алхимии, некромантии и магии.       Она снова вспомнила про Некрономикон, и по спине пробежал табун ледяных, колких мурашек.       И на кой, спрашивается, она зубрила в своё время законы Ньютона и периодическую таблицу Менделеева со всеми её валентностями и молярными массами, чтобы сейчас чувствовать себя полной дурой?       Никому не нравится быть дураком, особенно тогда, когда в твоих руках, возможно, оказался ключ от всех проблем.       Слово «портал» было столь заманчиво-притягательным, что от него сладко щемило где-то внутри, а на лице сама собой выползла воодушёвленная улыбка, заставляя сердце биться чуточку быстрее.       Но всё портило упоминание об эльфах. Так что вряд ли кто-то мог подсказать что-то дельное, кроме одного ушастого эксперта, разбирающегося чуть ли не во всех аспектах магии.       Перед Эвелин встал нелёгкий выбор. К Соласу без лишней необходимости соваться не хотелось. Их недоотношения сейчас буквально висели на волоске, и любое слово могло всё окончательно испортить.       Да ещё и эта Лавеллан… Кажется, Солас всерьёз увлёкся эльфийкой, проводя с ней всё своё свободное время, уча каким-то тайным знаниям и рассказывая про Тень.       Раньше он говорил об этом с ней, это ей он уделял столько времени, сколько она хотела. А теперь он отводит взгляд, подчёркнуто вежлив и так холоден, что Эвелин чудится: решись она прикоснуться к нему, то вполне может обжечься.       Она ещё раз вчиталась в текст, прилагая все усилия, чтобы постичь его тайный смысл, но тот упрямо ускользал от неё, насмешливо постучав по местечку между бровями подступающей мигренью.       Нет, без Соласа она в этом не разберётся. Ну, или без литра чего-нибудь крепкого, что вполне вероятно отправит её на тот свет. Может, уйти на тот свет не так уж и плохо? По крайней мере, ей больше не придётся ни о чём беспокоиться.       Но последнее, разумеется, было просто неудачной шуткой, самоиронией, если позволите, в попытке унять поднимающееся в груди волнение.       Эвелин волновала предстоящая необходимость идти к эльфу на поклон, но ещё больше и уже совсем в другом смысле её будоражила мысль, что, возможно, всё же есть шанс сбежать из этого адского места, вернуться домой и забыть о произошедшем. По крайней мере, постараться.       Мысленно она всегда возвращалась к своему родному миру, своему дому и той маленькой комнатке, которую ей приходилось делить с сестрой. Сейчас она с горькой улыбкой вспоминала, как ссорилась с ней по поводу и без; как однажды высказала матери, что та не поддерживает её в стремлении следовать правильному питанию, раз та додумалась притащить домой этот жирный, ужасный и такой аппетитный торт! Или как неделю не разговаривала с отцом, когда он купил сестре эту дурацкую игру, заложницей которой она теперь являлась, а ей не разрешил взять на вечерок свою машину. Вот только дед… Впрочем, нет, на него она тоже частенько дулась, когда он обыгрывал её в карты, требуя свой выигрыш в денежном эквиваленте. Она же бедная студентка, откуда у неё деньги? Но дед знал, что деньги у неё есть; конечно, она ведь всё время где-то подрабатывала; да и карточный долг — святое, и дед на самом деле прекрасно был осведомлён, кто время от времени совершает набеги на его запасы алкоголя.       От этих воспоминаний что-то щемило внутри, словно кислота разъедала её внутренности. Ей хотелось плакать. Но поплакать можно потом, когда она вернётся и окажется дома, в кругу семьи. Сейчас же важнее было найти способ вырваться из этой ловушки.       Прижимая книгу к груди, словно величайшее сокровище, Эвелин поспешила к маленькой комнатушке без окон, которую занял Солас.       Он выглядел сонным, когда открывал дверь; должно быть, снова бродил по этой своей Тени, а Эвелин своей бесцеремонностью отвлекла его от важного дела. В любой другой ситуации Эвелин раскаялась бы, что своей навязчивостью мешает другим, но сейчас она не обратила на это никакого внимания.       — Чем могу помочь, Инквизитор? — вежливо спросил эльф.       — Солас, — взволнованно обратилась к нему Эвелин. — Ты не мог бы взглянуть на эту книгу? Может, там будет что полезное?       Солас приподнял бровь, ожидая от неё чего угодно, но только не этого. Он принял из её рук книгу, медленно пролистал страницы, но, судя по всё больше ползущим к переносице бровям, книга и правда оказалась стоящей.       Так незаметно они вновь оказались в одном помещении вдвоём. Солас с книгой в руках расположился на койке, а Эвелин привычно заняла неудобный табурет.       Взгляд жадно скользил по лицу мужчины, по складке, собравшейся на его лбу, по бегающим от строчки к строчке зрачкам. Эвелин замерла, забывая, что вообще-то надо моргать и дышать.       Вот сейчас, сейчас он скажет, что она вернётся, что у неё есть шанс. Что ей больше не нужно изо дня в день рисковать собой, смотреть на ужасных созданий и трястись над своей безопасностью. Что она сможет вернуться домой.       Шли томительные минуты, и голова действительно начала болеть от напряжения, когда Солас вдруг захлопнул книгу и с пренебрежением швырнул её на пол.       Нет, ничего полезного в ней не было, о чём Солас, почти не стесняясь выражений, высказал ей, разбавляя свой спич заковыристыми эльфийскими ругательствами.       Магия крови.       — А что там про порталы? — робко спросила Эвелин, когда Солас умолк.       — Элувианы, — поправил он. — Раньше эльфы использовали их, чтобы быстро перемещаться между своими городами.       Она уже что-то про них слышала, потому что десять лет назад один незадачливый долиец ещё в самом начале Пятого Мора вместе со своим приятелем наткнулся на один такой, а оттуда полезли порождения тьмы. Волшебное зеркало было осквернено, а наивный мальчишка всё равно решил «сунуть руку в пасть льва».       Но если другого способа вернуться домой не было, то она готова и в клетку ко льву войти, и прыгнуть в Зазеркалье. Червонная Королева, по крайней мере, казалась куда более приятным персонажем, чем Корифей.       Это был тупик. Надежда в очередной раз впилась ей под кожу острыми осколками, оставив незаживающие раны, которым вряд ли будет суждено затянуться.       Эвелин закусила губу и опустила взгляд, чтобы ничем не выдать свою излишнюю заинтересованность.       — Понятно, — ровно сказала она. — Прости, что отняла время. Просто я подумала, что там может оказаться что-то полезное.       — Ничего страшного, — немного смягчился Солас. — Но постарайся больше не трогать подобные книги. В них слишком много отравляющих душу знаний.       — Знания — есть знания, — пожала она плечами. — Любое открытие может как привести человечество к краху, так и создать нечто настолько удивительное, что буквально перевернёт мир.       Эвелин поднялась с табурета, наклонилась, собираясь забрать книгу, как вдруг почувствовала, что Солас сжал её руку, не давая дотянуться до гримуара. Она с удивлением посмотрела на него, приподняв бровь, словно молчаливо спрашивая «что опять не так?».       Солас хмурился, его взгляд прожигал её осуждением. Эвелин покоробило от этого его взгляда. Она была так удивлена его поведением, что даже не подумала злиться, но когда попыталась вырвать из его хватки руку, его пальцы сжались крепче.       — Инквизитор, — предостерегающе произнёс эльф, — ты же не думаешь забрать её с собой?       Эвелин расслышала некую вкрадчивость в его голосе, распознала завуалированное предупреждение: не трогай — убьёт; и вообще такие книги писались не для таких недалёких девиц, как ты, так что сиди и не рыпайся, а ещё не лезь, куда не просят.       Вот тут злость, наконец, догнала её, радостно вцепившись в неё и слегка встряхнув. Эвелин и правда передёрнула плечами, подняла голову, с вызовом взглянув на Соласа.       — Я не думаю, а делаю, — отчеканила она, сжав пальцы в кулаки и снова попытавшись вырвать руку, но Солас дёрнул её, и она с тихим болезненным возгласом впечаталась в его грудь.       Сердце пропустило положенный удар, а во рту стало сухо и очень горько. Эвелин ощутила исходящее от его тела тепло, и ей даже показалось, что она слышит его сердцебиение. Злость тут же улетучилась, оставив её почти что оглушённой. Он так давно не прикасался к ней без острой на то необходимости: оттаскивал с линии огня, например, или придерживал, грубо схватив за локоть, чтобы она не навернулась на спрятавшейся под пожухлыми листьями кочке…       Солас разжал пальцы, видимо поняв, в каком двусмысленном положении они оказались, а Эвелин вспомнила, как надо дышать. Она тут же отступила на пару шагов, упрямо сложив на груди руки.       — Да что опять тебе не нравится? — с возмущением воскликнула она.       — Я только что рассказал тебе, какую опасность таит в себе эта книга, а ты всё равно собираешься её забрать? — с упрёком спросил Солас.       — А кто сказал, что я собираюсь её оставить себе? Конечно, я понимаю, что вы все считаете меня наивной простофилей, но ты мне вот что скажи, дорогой, был ли хоть раз, когда я не прислушивалась к чужим советам? Особенно твоим советам, — Солас удивлённо моргнул, а Эвелин с мрачным весельем подумала, что если бы он мог, то наверняка прижал бы сейчас уши к голове. Эвелин вздохнула и более мягким тоном произнесла: — Говоришь, она опасна? Тогда, наверное, мне стоит её куда-нибудь закинуть, чтобы её больше никто не нашёл. Что думаешь?       Солас смотрел на неё испытующим взглядом, будто пытался прочесть в её глазах все её потаённые мысли. У Эвелин перехватило дыхание, когда она разглядела за уже ставшей привычной высокомерной, подчёркнуто вежливой маской тень знакомых эмоций. Сейчас он что-то скажет ей, проявит участие, мягко объяснит, почему она не права. Всё будет как раньше. Его следующее слово решит всё.       Но внезапно исключительность остановившегося во времени момента нарушил неприятный скрип открывающейся двери. На пороге с удивлённым выражением показалось миловидное личико Лавеллан. Её зелёные глаза блестели, щеки тронул приятный румянец — не то от мороза, не то от переполняющих её чувств.       Немая сцена. Финал.       Эвелин издала нервный смешок, сжав складки рукавов, чтобы ничем не выдать поднявшееся в её душе почти неконтролируемое негодование. Почему она вошла в комнату Соласа, даже не постучавшись? У них так заведено? Как давно? Даже она, будучи Инквизитором, никогда себе такого не позволяла!       — Простите, я не знала, что вы здесь, леди Инквизитор, — пробормотала Эллана, почему-то смотря не на неё, а на Соласа, будто ожидая его одобрительного взгляда.       А если бы знала, то что? — хотелось с ядовитой насмешкой поинтересоваться ей.       Эвелин закусила щеку изнутри и раздражённо дёрнула плечом.       — Мы уже закончили, — грубо сообщила она, а потом быстро подобрала книгу с пола и, не став утруждать себя прощанием, вылетела прочь, оставив эту парочку одних.       Она неслась по коридорам, будто за ней гонится толпа разъярённых демонов, правда, по её гневному выражению можно было бы подумать, что она этих демонов и возглавляет. Сердце стучало в груди, тяжело бухало о рёбра, разливая по венам настоящий яд. Ревность, обида — такая горькая и неправильная — жгли её изнутри, вытравляли все светлые чувства и мешали ясно мыслить.       Нет, она не должна думать о Соласе. Больше не должна. Он свой выбор сделал, и теперь она должна сделать свой.       Книга в её руках была приятной тяжестью, которую она бережно сгрузила на своём столе. Пусть Солас думает, что она её уничтожила, но на самом деле она её спрячет до поры до времени. Чтобы понять смысл написанного самой, ей необходимо заполнить пробелы в знаниях. На это понадобится время, может быть, на это уйдут годы. Но эта книга — её единственная на данный момент зацепка, её надежда вернуться домой, и она не собиралась никому отдавать ещё и это: последнее, что у неё осталось.

***

      Солас.       Во сне она видит его, сидящего у растопленного очага в его домике на отшибе. Во сне он с улыбкой приветствует её, а она садится рядом, кладя голову ему на плечо.       Утром она просыпается от вырвавшегося из груди надрывного всхлипа, водит рукой по лицу, стирая с щёк слёзы. Тщательно умывается, смывая все компрометирующие следы, и с натянутой, словно маска, улыбкой спешит в новый день.       Эвелин не хватает их посиделок в уютной, тёплой хижине. Не хватает запаха развешанных под потолком трав и вкуса пресного чая; ей не хватает их бесед и его советов. А ещё, пожалуй, той теплоты, когда он обнимал её. Но Эвелин гонит последнее прочь, запрещая себе даже думать о подобном.       Отношения рушатся быстро, как и доверие, и вернуть их кажется ей почти невыполнимой задачкой.       Солас был её якорем: крепко держа её, он не давал штормовым волнам этого безумного мира унести её в открытое море. Но вот он отпустил её, и Эвелин уже не чувствовала под собой твёрдой опоры.       Если бы тогда ей не было так тошно, так больно, и если бы события не понеслись с такой вопиющей быстротой, то время бы не было упущено. Они оба бы «переварили» то, что произошло между ними, и нормально бы всё обсудили. А сейчас уже поздно. Молчание Соласа было красноречивее любых слов, а её собственная гордость или, скорее, гордыня и уязвлённое самолюбие не позволили ей так просто поговорить по душам.       Но невысказанное отравляло, сомнения наполняли её сны. Шёпот демонов становился всё отчётливее, и это сводило с ума. Может, поэтому она и не придумала ничего умнее, чем топить переживания в самом древнем и известном человечеству способе — дешёвой крепкой выпивке.       — Цветик мой, вы выглядите напряжённой! — как-то заметила её удручённое настроение Вивьен.       Эвелин вздрагивает от неожиданности и резко оборачивается.       Вивьен легко улыбается, так, как и положено улыбаться аристократке: снисходительно и до одури раздражающе. Никто не любит, когда на них смотрят как на нечто второсортное, но у Вивьен это получается делать как-то по-особенному. Эвелин не чувствует, что чародейка снисходит до неё, а наоборот, старается поднять её на ту же высоту. Эвелин ценит эти попытки своих «боевых товарищей» помочь ей, но не чувствует в себе сил оправдать ничьи ожидания.       Она идёт к Дориану и просит выдать ей какую-нибудь книжку про эльфов и интересуется, может, где-то есть словарик их тарабарщины?       — Зачем тебе? — спрашивает Дориан, не скрывая интереса.       — Чтобы знать, когда тебя оскорбляют, — пожимает она плечами. — А то лопочут всё на своём, поди ты их пойми, послали тебя с такой ослепительной улыбкой или в любви признались.       Она не могла сказать напрямую Дориану, что эта информация ей нужна по другой причине или даже причинам.       Тот гримуар она спрятала за комодом в своих покоях, игнорируя всё, о чём в красках ей высказывал Солас. Предупреждён — значит вооружён, а перчатки из драконьей кожи она обязательно закажет и не станет ничего читать вслух, на всякий случай. А пока она просто будет собирать каждый клочок информации, откладывать, лелея в душе надежду, что это всё не будет напрасно.       Так, по наводке Соласа, она узнала кое-что про эти элувианы. Эти зеркала были сделаны из лириума и попарно соединялись между собой: войдя в один, скажем, в Большом Некрополе Неварры, можно было выйти всего через пару секунд из другого на солнечном берегу Ревейна.       Удобная штука. В час пик в метро очень бы пригодились.       Эвелин сомневалась, что где-то существовал элувиан, ведущий в другой мир, да и зачем он был древним эльфийским божествам? В их мире и без этого некогда было скучать. Но информация ценная, если домой вернуться не получится, то можно рассмотреть план «Б» и сбежать туда, где Инквизиция её никогда не найдёт.       Наверняка Солас знал, где можно найти это чудо-зеркало, а если нет, то мог бы узнать ответ в Тени. Но каждый раз, набираясь смелости, наступая на горло своей гордыне, она всё время заставала его в компании Лавеллан.       И чего, спрашивается, её клан принесло к стенам Скайхолда? Краем уха Эвелин слышала, что на них напали венатори, многих убили, других угнали в рабство, так что горстке уцелевших не оставалось ничего другого, кроме как искать защиты у тех, кто как раз с этими бандитами и боролся.       Эвелин чувствовала себя лишней, когда обрывала их на полуслове, когда звонкий смех Элланы сменялся приветливой, немного озадаченной улыбкой, направленной в её сторону. Сердце предательски кололо, вновь напоминая о незатянувшейся ране. Солас всегда приветствовал её лёгким кивком, но никогда — словами. А Эвелин делала вид, что торопилась куда-то ещё: к сэру Каллену, Лелиане, Дориану, Фионе… Неважно! Лишь бы не видеть их вместе, не думать, не думать, не думать!       — Так что, найдётся что-нибудь? — спрашивает она у альтуса.       Дориан хмыкает и выдаёт ей не самую толстую книжку про эльфов. Про их предания и легенды.       — Это так, сказки на ночь, — предупреждает её Павус, а потом со вздохом говорит, что словаря эльфийского языка нет. Весь вечер они проводят за игрой в шахматы. Пьют вино и разговаривают за жизнь.       Раз в неделю Эвелин старается проводить с Дорианом такой вечер.       — Приятно поговорить с умным человеком, — объясняет она своё желание проводить время в его компании. Дориан польщён, и Эвелин чувствует, что это её признание сблизило их. Потому что, когда приходит время поделиться с ней своей тайной, Дориан не чувствует смущения.       — Мне нравятся мужчины, — говорит он ей, бросает хлёстко, почти с вызовом и ждёт, что она сейчас раскричится, всплеснёт руками и убежит от него, как от самой страшной мерзости.       Но Эвелин только пожимает плечами.       — Мне тоже, — доверительно сообщает она, немного наклонившись над доской.       — О, а я думал, что ты в меня влюблена! — картинно восклицает маг.       Эвелин поднимает на него взгляд из-за шахматной доски.       — Конечно, я люблю тебя! — повторяет она, но уже вполне серьёзно. — А если бы ты любил меня так же сильно, как и я тебя, то дал бы мне хоть разочек выиграть…       Дориан смеётся, а Эвелин чувствует, что между ними пропадает какая-то стена. Они чаще видятся, Дориан сам приходит к ней: что-то спросить, о чём-то рассказать, принести каких-нибудь книг, содержание которых они потом обсуждают в их вечера за игрой.       Эвелин записывает всё, что помнит на Синдарине. Список небольшой, но достаточный, чтобы занять её на целую ночь. Всю следующую неделю она ходит за Элланой или кем-нибудь из её клана хвостом, спрашивая то об этом, то о другом. Рядом с толкиновским эльфийским появляется тедаский вариант, а дальше — перевод.       Три столбика смотрят на неё и, как зубы пираньи, скалятся при тусклом свете оплывших свечей.       Она засыпает, сложив руки: ей снятся Морозные горы, маленькое озеро и старые деревянные дома, хаотично понастроенные вокруг возвышающейся над ними церкви.       Солнце стоит в зените, и Эвелин щурится, прикладывая ребро ладони к бровям, чтобы защитить глаза от яркого света. Но ярким небо делает вовсе не солнце, а зияющая, словно плешь, зелёная Брешь.       Вокруг никого нет, будто все обитатели Убежища разом решили куда-то уехать. Ушли, наверное, совсем недавно, потому что костёр, рядом с которым часто грелся Варрик, всё ещё горел. Эвелин постояла рядом с ним немного, а потом пошла вверх по тропинке.       Знакомая хижина на отшибе встретила её успевшим полюбиться запахом сухих трав; тепло дохнуло ей в лицо, и Эвелин поёжилась от контраста температуры. Она зашла внутрь, огляделась, ища признаки того, что здесь тоже кто-то был.       Всё действительно осталось точно таким, как она запомнила. Эвелин присела на краешек табурета, облокотилась локтем о рядом стоящий стол и уставилась невидящим взглядом в весело потрескивающие поленья в очаге.       Она не хотела идти сюда, вспоминать, бередить душу. Но здесь, в этом маленьком домишке, всегда было тепло и безопасно. Эвелин вспомнила ночь нападения: огонь, крики, лязг мечей и дракона; ноги сами принесли её сюда, в этот домик на отшибе. Эвелин съёжилась на стуле, поспешно стирая рукавом влажную дорожку с щеки.       Она спасла так много, как могла, она сделала всё, что было в её силах. Слез не стоит стыдиться, не нужно выглядеть сильнее, храбрее, когда ты остаёшься один на один с собственными страхами. Её никто не спросил, а как она вообще, нужно ли ей выговориться, поплакаться у кого-нибудь на плече.       Она — Инквизитор, не человек вовсе. Очевидно, так считали другие. А здесь, в своём собственном сне, можно снять эту опостылевшую маску и больше не исполнять эту ненавистную роль.       Внезапный звук снаружи привлекает её внимание. Эвелин тут же оборачивается к источнику шума и с опаской бросает в сгустившуюся темноту:       — Кто здесь?       Ответом ей служит предостерегающее рычание, словно за дверью стоял опасный хищник, за неимением лучшего варианта решивший полакомиться человечинкой.       Дверь хижины мучительно громко скрипит, но прежде, чем Эвелин удаётся разглядеть зверя, она чувствует, что до неё кто-то дотрагивается, вырывает из цепких лап сна. Она распахивает глаза и с сонным выражением лица смотрит на того, кто её разбудил.       Это Жозефина пришла напомнить, что таинственный гость Варрика скоро прибудет. Эвелин по глазам видит, что советница догадывается о личности визитёра, поэтому беспокоится, чтобы гость как можно более безопасно добрался до замка.       Гость приезжает на рассвете следующего дня и не один: с ним его сподвижник, друг и любовник.       Об этом Эвелин узнает, пробравшись на кухню и услышав, как шепчутся служанки, обсуждая того странного мрачного эльфа в татуировках.       Она познакомилась с Фенрисом совершенно случайно, буквально столкнувшись с ним на лестнице.       — Смотри, куда прёшь! — грубо бросил ей эльф, стряхнув с обнажённой части руки, куда Эвелин случайно дотронулась, несуществующую грязь.       Эвелин скептически подняла бровь.       Пирожок, украденный с кухни, улетел куда-то вниз: безвозвратно потерян — какая жалость!       — И вам доброго утра, ваше высочество! — бодро откликнулась она. С раздражением получилось справиться быстро, ну подумаешь, не повезло человеку в жизни, вот зло на других и срывает.       Белобрысый эльф фыркнул, пробурчав что-то на тевине, что-то вроде «наглая девица».       — Вы тоже поражаете манерами, сэр, — кричит она ему сверху, поднявшись на пролёт. Фенрис вскидывает голову, опасливо прищурившись, но Эвелин уже идёт дальше, кажется, тоже догадываясь, кого сопровождает этот наглый эльф.

***

      Эвелин зовёт любовника Защитницы Фенриром.       Мрачный эльф устал поправлять её, а Варрик лишь смеётся каждый раз, когда Эвелин наставительно объясняет, что лучше быть большим и грозным волком, чем каким-то там волчонком.       Иногда слышащий это Солас хмурится каким-то своим невесёлым мыслям, и Эвелин всё собирается расспросить его об этом, но всё появляются другие дела. То в Трясину метнуться приходится, то в пустыню. Она почти не бывает в Скайхолде, и всё время по возвращению несказанно удивляется, как он изменился за её отсутствие.       Она не умеет драться, даже тупым ножом умудряется порезаться. Сэра учит её метать кинжалы, и Эвелин верит, что это когда-нибудь спасёт чью-то жизнь. Попытки получаются жалкими, даже смешными. Кассандра хмурится, Крэм нахально комментирует в своей завуалированной аристократической манере, какая она лохушка. Вот только Сэра не стесняется в выражениях, и Эвелин правда ценит эту честность.       — Ей-богу, будь у меня уши, как у тебя, я бы прижала их и заскулила, — жалуется она после очередной неудачной тренировки Соласу. Так уж повелось, что он был и остаётся её благодарным слушателем. Или она так думает. Хочется, вернее.       Однажды она просто пришла к нему в ротонду, наплевав на их взаимное, подчёркнутое игнорирование друг друга. Первый шаг самый трудный, и делает его тот, кому это больше всего нужно. Так уж вышло, что именно Эвелин нуждалась в его обществе больше, чем он был заинтересован в ней, и это точно никак не было связано с наглой и навязчивой эльфийкой.       Боль зиждилась где-то внутри, но свернулась в плотный комочек, лишь изредка по ночам напоминая о себе, стуча изнутри по рёбрам, а иногда робко царапая внутренности.       Но это её личное, и она успешно скрывает ото всех, что «сердце не на месте». Получается это так хорошо, что никто даже не подозревает, что Инквизитора и эльфа-отступника связывает общая постыдная тайна, которую никто из них никогда не вынесет на всеобщее обозрение.       Просто ошибка, сиюминутная блажь — чего тут думать!       Вот Эвелин и не думает, и, судя по вежливому интересу, написанному на лице Соласа, он тоже давно забыл об этом.       Просто они знают друг о друге чуточку больше, чем принято даже хорошим друзьям, только и всего: как он выглядит на пике страсти, какое выражение появляется на его лице, когда она касается его чувствительных мест, каким хриплым может быть его голос, выдыхающий её имя. Это знание одновременно и её слабость, и сила. И пока не поздно, надо обернуть это себе на пользу, вернув их трещащие по швам недоотношения в более или менее привычное русло.       Солас, кажется, давно привык к её жужжанию где-то на периферии. Так или иначе, он не против, что она частенько торчит где-то поблизости и болтает о своём, не требуя, впрочем, ни сочувствия, ни ответа.       — Эльфы — не собаки, — замечает Солас, не отрывая взгляда от какой-то потрёпанной книженции. Наверняка этой брошюре не одна сотня лет, дыхни на неё как-то не так, и она рассыплется прахом прямо между пальцами.       — Эльфы — волки, — отвечает Эвелин и, наконец, получает какую-то реакцию. Солас поднимает на неё взгляд, привычно хмурится, смотря как-то странно. Он не успевает спросить, что она имеет в виду, а, может, он хотел сказать вовсе не это, но она всё равно пускается в объяснение: — Эльфы щуплые и с виду безобидные. Но попробуй кому-то что-то сказать не так, рука даже самой тощей эльфийки дрогнет над твоим стаканом. О, нет, эльфы опасны, как волки живут в своей стае, ценя её превыше всего. Это здорово, на самом деле, когда один за всех и все за одного. А ещё эти ваши аборигены. Ну… долийцы. Верят во всяких богинь, поклоняются Ужасным Волкам. Боевые, в общем, ребята.       — Эльфы — волки, — повторяет она свою мысль Хоук, когда Защитница приглашает её на партию «Порочной добродетели». Компания узкая: Каллен, Варрик, Фенрис, Хоук, Лелиана с Жозефиной и, конечно же, сама Эвелин.       Эвелин достаточно насмотрелась на то, как играли другие, проводя вечера в таверне, поэтому правила она знает. На самом деле от покера эта игра отличается только мастью карт, надо было просто запомнить, где и какая, и можно с успехом сойти «за своего».       Эвелин была умелым игроком. Всего-то и нужно следить, какие карты вышли, контролировать каждую эмоцию и следить за выражением лиц других.       В покер научил играть её дед. В то время мать была в роддоме — рожала сестру; отец и бабушка уехали поддержать её, а Эвелин оставили с дедом. Конечно, теперь-то, с высоты своих лет и житейского опыта, Эвелин понимала, что дед понятия не имел, что делать с маленьким ребёнком, а потому не придумал ничего умнее, чем занять её внимание, научив игре, которая «когда-нибудь точно тебе пригодится». Ну а что, в жизни всякое бывает, может, нелёгкая занесёт её в тюрьму, превратит в игромана или она вольётся в круг элиты, спускающих целые состояния в казино Вегаса. Или вот попадёт в Тедас…       Следить за своими эмоциями и блефовать. Да, эмоции и блеф — вот главные правила покера. А ещё это житейская мудрость, которую в раннем возрасте преподал ей дед.       Поэтому, сидя с картами в руках и бесстрастным, даже немного скучающим выражением лица, Эвелин внимательно наблюдала за своими оппонентами.       Каллен и Фенрис были словно открытые книги, их комбинации едва ли не отражались в их глазах — с таким же успехом они вообще могли не прятать карты. Это многое говорило об их личностях, и Эвелин подумала, что обязательно надо подобрать к ним ключик, чтобы заручиться поддержкой.       У Хоук выражение лица менялось в зависимости от настроения: порою её лицо ничего не выражало, что, скорее, говорило о скуке или нежелании играть, чем о какой-то тактике, но стоило Защитнице немного выпить, как она тут же преображалась, и эмоции, словно в калейдоскопе, одна за одной мелькали на её лице.       А вот Варрик — умелый игрок. Он мастерски контролировал свое выражение, демонстрируя то уверенную улыбку, то поигрывая бровями, отвешивая в сторону Фенриса какие-нибудь шуточки. Правда, его любовь к пустой болтовне являлась его Ахиллесовой пятой: он просто не успевал отслеживать свой тон голоса, когда ему приходила плохая карта, и одновременно дружески подначивать старых приятелей.       С Жозефиной было на порядок сложнее, ведь, будучи когда-то бардом и Игроком, она в совершенстве владела мимикой и знала, какая эмоция будет более приемлема ситуации. Но Эвелин и сама не лыком шита, и все уловки леди Монтилье не укрывались от её цепкого взгляда. Когда она разыгрывала неуверенность — во взгляде читалась решимость, когда ей приходила плохая или хорошая карта — уголок её губ почти незаметно дрожал, то приподнимаясь, то опускаясь.       Но самым опасным противником была, конечно, Лелиана. Тайный канцлер и сама могла похвастаться теми же умениями, что и Эвелин; в конце концов, у них обеих такая работа — читать и выискивать слабости людей. Её спокойный взгляд всегда был прикован к глазам оппонента, вежливая улыбка не сходила с лица — поди ещё догадайся, какая к ней пришла карта, хорошая или плохая.       В конце концов их осталось двое, и никто из них не собирался проигрывать. Они будто прощупывали друг друга, обмениваясь ни к чему не обязывающими фразами. Лелиана спросила, как Инквизитор находит ремонт винного погреба; Эвелин поинтересовалась, не мешает ли карканье воронов вникать в суть приходящей корреспонденции.       Эвелин прикусила губу, не давая уголку губ поползти вверх. На самом деле расклад на её руках был откровенно хреновый, но раз леди тайный канцлер всё ещё не раскрыла свои карты, вырывая абсолютную победу, она надеялась, что ей удастся сблефовать.       Она подняла взгляд на Лелиану, тут же возвращая лицу его прежнее бесстрастное выражение. Лелиана прищурилась, сверля её испытующим взглядом, но вдруг вздохнула и отложила карты.       — Я пас, — сказала она. — Уверена, леди Инквизитор, этот раунд за вами.       На этот раз Эвелин не собиралась сдерживать широкой улыбки и с видом победителя выложила карты на стол. Все ахнули, когда увидели её комбинацию.       Ни единого совпадения.       — Новичкам везёт, — пропела Эвелин, с самым довольным видом загребая свои почти честно заработанные денежки.       Одна партия, потом другая, и уже через какое-то время Эвелин довольно пересчитывает выигранные монеты. По итогам вечера она проиграла пару серебряных, но выиграла целый золотой. Она радуется, как ребёнок, словно получила главный приз в своей жизни. Жаль, дед не видит её, он мог бы ей гордиться.       — Ты — волк, — говорит она Фенрису, когда тот в очередной раз раздражённо поправил её в формулировке его имени. — Сильный и храбрый, защищаешь то, что для тебя важно, знаешь себе цену. Это круто, на самом деле. Не сдаёшься и идёшь вперёд несмотря ни на что.       — Не все эльфы такие, — замечает Каллен. Эвелин кивает.       — Да. Люди тоже. И гномы. И кунари. Но все эльфы, которых я знаю — таковы.       — И много ли ты знаешь эльфов? — интересуется Фенрис, изобразив на лице что-то похожее на снисхождение.       Наверное, у Хоук безграничное терпение, раз ей как-то удалось покорить сердце этого нелюдимого и меланхоличного субъекта. С весёлым, лёгким характером — прямо противоположным самому Фенрису — это было даже удивительно.       Эвелин ненадолго задумывается над ответом, подсчитывая всех эльфов, с которыми ей довелось познакомиться здесь. Выходило, что и правда немного.       Гномов она знала куда больше. И магов. А вот с эльфами как-то не густо.       Когда она возвращается в свои покои, то застаёт там Соласа.       Он стоит над её столом, уставившись невидящим взглядом в какой-то документ. Подойдя ближе, она видит размазанный след от чернил, значит, его принесла не Жозефина, значит, это что-то, что писала она.       Она видит слово «bellanaris», записанное на тедаском эльфийском, и понимает, почему Солас застыл в такой странной позе.       — Что это? — спрашивает он не своим голосом.       Эвелин думает, как ответить, но, не придумав ничего умнее, что лучшая защита — нападение, она уверенно выхватывает злосчастный листок и складывает его в несколько раз, убирая в карман. Она нахмурилась, стараясь не бросать взгляд в сторону книжной полки, дабы не навлекать на себя ещё больше подозрений.       Она окинула Соласа настороженным взглядом, пытаясь понять, нашёл ли он другие заметки и прочёл ли. Если свое поверхностное знание эльфийского она ещё могла как-то оправдать, то подробные психологические профили едва ли…       — Это я у тебя хотела спросить: почему ты здесь, читаешь мои личные записи?       — Это высокий эльфийский, — будто с упрёком говорит ей Солас.       Эвелин хмурится.       — И?       — Что это значит?       — Вы лопочете по-своему, эльфы, в смысле. Мне стало интересно записать всё это, словарь думаю сделать. Кунлат, кстати, будет следующим. Хобби у меня такое.       Солас молчит, испытующе глядя на неё с высоты своего невозможного роста.       Эвелин немного пугает такая реакция на это. Но она прикусывает щёку изнутри, чтобы не сболтнуть ничего лишнего. Пока её не спрашивают — она ничего говорить не будет.       Солас выглядит уставшим, отгоняет от себя какое-то наваждение, стряхивая пальцами с глаз, как остатки сна.       — Откуда ты его узнала? — спрашивает он. Усталость звучит в его голосе, отражаясь на лице не то досадой, не то простой мрачностью. Так смотрят на неприятеля, на угрозу, и эта мысль коробит Эвелин, заставив сначала вздрогнуть, а потом напрячься.       Но за легкой паникой приходит злость — да в самом деле! — с чего это она должна оправдываться перед ним? Если его не устраивает её первоначальный ответ, то это только его проблемы.       Она хотела сказать, что прочла в какой-то книге, но вместо этого она хлёстко, с вызовом бросает:       — А ты?       Молчание было громким и оглушающим. Она делает к нему шаг, зачем-то берет его обе руки в свои. Массирует кожу большими пальцами, но поднять взгляд почему-то не решается.       — Не отвечай. Я уже многое узнала и поняла, что есть вещи, о которых знать не хочу. Ты необычен. Ты отличаешься от других эльфов. Не знаю, какую тяжесть ты взвалил на свои плечи, но уверена, что рано или поздно этот груз придавит тебя к земле.       Солас молчит, на мгновение его губы сжимаются в одну тонкую линию. Он мягко высвобождает свои руки из захвата её пальцев, делает шаг назад.       — А ты? Какая тяжесть в твоём сердце? — спрашивает он. Голос его звучит тихо, но в нём угадывается лёгкий намёк на понимание.       Лучше было бы и дальше игнорировать друг друга, не пытаться, оставить всё как есть.       Ведь если бы он хотел каких-то с ней отношений, если бы она ему хоть немного нравилась как женщина, то, наверное, он бы давно сообщил ей об этом. Но Солас даже не пытался преодолеть проведённую между ними черту, а сейчас ранил в самое сердце.       Внутри делается горячо. И снова тошно. Эвелин хочется, чтобы он ушёл. На этот раз она не станет, не будет ничего предпринимать. Пусть всё останется как есть.       Она просто устала. И не заслуживает этой холодности. Если он не может ей дать то, что ей нужно, она переживёт это и попробует найти в ком-то ещё.       Эвелин сглатывает, отворачивается к злосчастному столу, но потом торопливо достаёт листок из кармана, разворачивает, прокашливается:       — Aa’ menle nauva calen ar’ ta hwesta e’ ale’quenle, — говорит она, поднимая взгляд.       Солас застывает, будто не веря, не понимая. Нет, не слова, а то, что Эвелин вкладывала в них.       Она отпускала.       А Солас всё не уходил, в горле встаёт ком, который всё никак не получается сглотнуть.       Она ничего такого к нему не чувствует, кроме, пожалуй, сожаления и чего-то ещё, что она не может объяснить даже себе.       Наверное, это нормально, ведь он стал её первым мужчиной, поэтому она не может быть совсем уж равнодушной.       Мгновение растягивается, кажется вечностью. Эвелин отворачивается первой, когда вдруг чувствует прикосновение к своему плечу.       Тёплая, широкая ладонь удерживает её, не давая больше сделать и шагу. Эвелин медлит, не торопясь обернуться. Вот зачем, зачем он всё усложняет?!       Чужое дыхание, внезапно коснувшееся её волос, становится столь неожиданным, что заставляет вздрогнуть.       — И твои, lethallan, — выдыхает он ей в макушку.