Неудачница

      Солас не нравился ей. В том самом смысле, когда чувства толкают в пропасть, заставляя совершать всякие безумства.       Было в его притворстве нечто настораживающее. Но бытность мага-отступника, всю сознательную жизнь скрывающегося где-то в глуши, должно быть, заставляла его быть осторожным и не пускать кого попало в своё близкое окружение.       Эвелин наслушалась всякого, беседуя с чародейкой Фионой и другими магами, которые пришли за ней из Редклиффа.       Солас намеренно ссутулился, смотрел на всех исподлобья, а его голос звучал тихо и вкрадчиво. Подчёркнутая скромность в быту, в выражениях, привычках и даже эмоциях казались настолько фальшивыми, что Эвелин порой всерьёз удивлялась, почему другие в упор не замечают и даже не догадываются, сколько у него в душе было страстей.       Наверное, просто никому не было дела до мага-затворника, а Эвелин, так уж вышло, оказалась к нему ближе всех, и ей было не все равно.       Это похоже на забавную игру: подмечать все эти детали, откладывая кусочки мозаики в потайной ящичек, чтобы как-нибудь на досуге рассмотреть как следует и собрать в целостный образ.       Почему-то Эвелин не торопилась делать никаких выводов, страшась того момента, когда разглядит за искусными масками умелого манипулятора, истинного лицедея, чьё коварство ещё даст фору любому трикстеру.       И в тот момент, когда он расправил плечи, поднял подбородок и посмотрел на неё с затаённой в глазах темнотой, его облик тут же преобразился, и Эвелин разглядела за тщательно выверенным до всех мелочей образом бродяги кого-то поистине опасного.       Нет, Солас не нравился ей, как и многие другие обитатели Убежища.       Но взглядом она всегда искала его среди узких скользких дорожек и запорошённых снегом валунов, неосознанно стремилась мыслями к теплу и уюту его маленькой хижины на отшибе.       Эвелин не сильный человек, вовсе нет. Ей нужен кто-то рядом, кто-то сильный, на кого можно положиться в трудную минуту. Почему бы не Солас?       По крайней мере, он добр с ней, а она пока так и не сумела разгадать, что крылось за этой вежливой добротой. Её интерес — лишь результат сложившихся обстоятельств.       Сестре он, кажется, нравился. Ради него она играла эльфийкой.       Да, кажется, водился за ним этот расистский грешок. Фетиш на большие острые уши и узкую талию. А на деле он вообще ни на ком не останавливал взгляда и не смотрел с характерным интересом, предполагающим нечто большее. По крайней мере, Эвелин никогда не замечала за ним ничего подобного.       — Разве эльфы и люди отличаются так уж сильно? — спросила она как-то у Сэры.       — Да не… — удивлённо откликнулась единственная более-менее хорошо знакомая ей эльфийка, с кем она могла поговорить почти дружески. Сэра тут же посмотрела на неё с подозрением и прищурилась. — А чё?       — Да ничё. Расовые эти все закидоны выглядят… странными. Не, ну одно дело, если бы у эльфов вместо рук щупальца были, тогда я могла бы понять, чего люди от них носы воротят. А так, слышала, даже совместных детей заводят. Вот и выходит, что только в ушах всё дело. Ну и в отсутствии жирка на боках… — закончила она на сокрушённой ноте, печально вздохнув.       Сэра хохотнула, взглянув на Эвелин уже без прежней подозрительной враждебности.       — А чё кунари? Про них тебе не интересно?       — Ну… Там ведь рога у них и кожа серая. Сложнее всё, короче. А когда так, когда одинаковые, то чего выкабениваться?       — Правильно! — горячо поддержала Сэра. — Трахаться надо и не заморачиваться.       Если Сэра и думала, что выбьет её своей вульгарной фразочкой из колеи, то сейчас выглядела сильно удивлённой и даже восхищённой, когда вместо того, чтобы покраснеть, как в её представлении сделала бы любая богобоязненная девица-белоручка, Эвелин задумчиво пригубила клюквенной настойки и причмокнула губами.       — Не, ну не так радикально, конечно. А то мало ли нахвататься можно чего… Но ты права: лучше уж так, чем кричать на каждом углу о расовых превосходствах. Всё равно что письками в казарме мериться.       — О, а ты сечёшь фишку, — важно кивнула Сэра, но потом широко разулыбалась.       — А то!       Чокнулись кружками, выпили за любовь. Расстались друг с другом довольными.       У костра грелся Варрик. Он встретил её, идущую вразвалочку, с ехидным оскалом.       — Не как от Смеюна идёшь, Принцесса?       Эвелин остановилась, окинула гнома задумчивым взглядом. Дёрнула плечом. Если он всегда будет встречать её этим вопросом, то уже никого не получится разуверить, что она не крутит шашни со всякими там остроухими магами-отступниками.       Вивьен как-то прошлась по этому поводу, напоминая о репутации и моральном облике. Эвелин к подобным претензиям была явно не готова, а потому слушала все нравоучения с удивлённо приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами. Поэтому во второй раз выслушивать всё это она совершенно точно не собиралась, хотя и признавала, что в реалиях этого мира они имели под собой основания.       Ей было в общем-то всё равно, с кем ей приписывали роман, лишь бы её не трогали. Но со слухами приходилось разбираться Лелиане и леди Монтилье, а Эвелин пока не пользовалась у них большим доверием. Так что, если есть возможность не создавать своим поведением лишних проблем для руководителей Инквизиции, то почему бы ею не воспользоваться?       — С Сэрой сидели, — нехотя ответила она Варрику. — Говорили на высокоинтеллектуальные темы.       Варрик хмыкнул, а Эвелин подобралась.       — А с чего ты решил, что я была у Соласа?       — Так ты всегда, что ни день, у него просиживаешь. Ты поосторожнее. А то вокруг уже говорят всякого.       Эвелин вздохнула, не чувствуя в себе сил оспаривать эти слухи.       Варрик ждал. Если он и надеялся получить подтверждение подобной, определённо, интересной информации из первых рук, то, увы, сильно разочаровался.       Эвелин лишь кивнула на прощание и пошла к своей хижине. Слухи её не напрягали, ведь она не находила в них совершенно ничего постыдного.       Солас ей не нравился, а она не нравилась ему. Однако, как правильно заметил любопытный гном, она постоянно крутилась возле него, словно выдрессированная собачонка, а эльф не спешил выпроваживать её пинком ноги под зад.       Возможно, это и есть начало того, что в обычной жизни вполне можно было бы назвать приятельскими отношениями.

***

      — Из всего, что вечно, самый короткий срок — у любви, — изрекла она чужую умную мысль.       По спине её хлопнула огромная лапища Железного Быка. На мгновение перехватило дыхание, а на коленях появилось тёмное мокрое пятно, оставшееся от пролитого напитка.       — Ха! Хорошо сказала, босс! Надо за это выпить! — с весельем, ещё не заплетающимся языком провозгласил он.       Кружки с ячменным напитком Быков взмыли в воздух. Лихо выпили.       Она тоже выпила. Затуманенный взгляд упал на сидящего напротив Дориана. Красивый, статный, богатый, именитый — мечта любой женщины, одним словом. Жаль, что… с другого полюса.       Дориан пригладил пальцем усы и, поймав на себе её внимание, вопросительно приподнял уголки губ.       — Если когда-нибудь тебе предложат нарисовать твой портрет, не соглашайся, — многозначительно изрекла она, поднимая палец вверх.       — Это ещё почему? — недоуменно приподнял бровь Дориан.       — Именем не вышел, — пожала она плечами. Отпила ещё из кружки. Закашлялась. — Чёрт подери, что за день сегодня неудачный?!       Бык вдруг бухнул пустой кружкой по рядом стоящей бочке. Эвелин вздрогнула. Крэм насмешливо оскалился:       — Леди Инквизитору не пристало пить в обществе наёмников?       Крэм — баба. Эвелин как-то прошлась по этому поводу. Бык не одобрил. Крэм затаил зло. Но она — босс, с этим никто ничего не мог поделать. Леди Инквизитор, чёрт побери.       — Леди Инквизитору не пристало появляться пред светлы очи надушенной знати с заплетающимся языком и блюющей в перерывах. — В кружке тоскливо плескались остатки пойла, и Эвелин задумчиво крутила её в своих руках так, чтобы жидкость плескалась от борта к борту. — Но это их проблемы, так-то. Так что… Эй, любезный, налей-ка нам ещё!       Быки одобрительно загудели. Дориан усмехнулся в усы. Бык застучал ногами, размахивая пустой кружкой. «Вот это я понимаю!..» — кричал он.       Эвелин горько усмехнулась, вглядываясь в своё тёмное, подрагивающее отражение в кружке. Она не хотела, не просила и уж тем более даже в страшном сне не видела, что её подстерегала такая кабала. Если бы знала, то не стала бы пробираться сквозь метель и пронизывающий холод, утопая в сугробах по колено. А после ещё неделю провалялась с высокой температурой, пока разведчики Лелианы возвращались в разрушенное Убежище и собирали всё, что ещё можно было оттуда вынести.       Впрочем, даже если и знала, ничего всё равно бы не изменилось. Идти ей было некуда, за ней охотилось чудовище, мечтая предать её мученической смерти. Лучше уж знакомое зло, — справедливо расценила она, а потому, стиснув зубы и стараясь не вслушиваться в голодный вой волков где-то вдалеке, упрямо шла по заснеженному склону, молясь всем богам, чтобы направление оказалось верным.       Порождения тьмы, злые колдуны. Драконы! И… О, как же она могла забыть об этой жуткой сфере?!       Солас отозвал её в сторону и, будто сожалея о том, что вынужден разгласить ей подобные сведения, поделился, что сфера, оставившая на её руке эту уродливую Метку, на самом деле принадлежала древним эльфам.       Эвелин не стала спрашивать, зачем он ей всё это рассказывает. Наверное, в этом был какой-то смысл, и если бы ей не было так погано, то она смогла бы оценить информацию по достоинству.       Но её знобило, нос предательски шмыгал, а глаза слезились от бьющей изнутри головной боли.       — Скверно, — скривившись, подытожила она. — Если об этом узнают, то тут же накинутся на эльфов.       Солас кивнул и нахмурился.       — Ты совершила невозможное. Сейчас люди на твоей стороне, они поверили в тебя, и этим необходимо воспользоваться.       Ну конечно, кто о чём…       Эвелин сжала складки куртки на груди, стараясь унять быстро заколотившее о рёбра сердце, которое будто просилось, умоляло выпустить его, потому что с него было уже явно хватит.       Невралгия вообще штука неприятная, а на фоне личных переживаний становится и вовсе чем-то невыносимым.       Эвелин поймала ртом морозный воздух и медленно выпустила облачко пара, стараясь не встречаться взглядом с Соласом.       Конечно, очень скверно, что сфера оказалась древней эльфийской реликвией, просто ужасно, что её нашёл в каких-то пыльных храмовых руинах кто-то вроде Корифея, и да, будет прискорбно, что людям понадобится кого-то винить. Но это закономерный итог, и в этом не было ничего удивительного.       Удивительным было то, что Солас даже в такой патовой ситуации придумал, как обратить неудачу себе на пользу. Но для этого ему снова нужна она.       В любой другой день она, возможно, посочувствовала бы ему, проявила участие, предложив свою помощь, и невзначай поинтересовалась, как именно он собирается «воспользоваться ситуацией».       Да, в любой другой день именно так она и поступила бы. Но сейчас всё, чего ей хотелось, это вернуться в палатку, завернуться в меховую накидку и попытаться отогреть озябшие конечности, надеясь проспать так долго, чтобы, когда она проснётся, не было бы уже ни драконов, ни Корифея, ни всяких там непонятных древних артефактов. Ну или хотя бы пока ей уже не будет так погано.       — Блеск, — фыркнула она, сунув руки в карманы куртки. — Тогда ты пока думай, у тебя это здоровски получается.       Она не хотела грубить, не хотела демонстрировать то, насколько ей плохо. Просто это оказалось той последней каплей, а следующая могла добить её окончательно. И это несмотря на то, что между ними было. Вместо того, чтобы спросить, как она, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о ней или просто подумать о её состоянии, он не нашёл более подходящего момента, чем вывалить на неё всю эту информацию, с которой Эвелин и в спокойные дни не знала бы, что делать. Вот чего он от неё хочет? Она и так отдала ему слишком много, осталось только собственное сердце из груди вырвать и швырнуть к его ногам, может, тогда он, наконец, вспомнит, что она тоже живая и ей тоже может быть больно.       — Эвелин… — выдохнул Солас.       Она не стала, больше не хотела ничего слушать. На сегодня с неё было достаточно. Пусть сам решает, что делать с этой дурацкой сферой, а она просто, как обычно, с улыбкой кивнёт и со всем согласится. Именно для этого она всем и нужна, разве нет?       Так, не сказав ни слова и выскользнув из-под руки, лёгшей ей на плечо в попытке удержать, Эвелин развернулась и ушла, даже не бросив на него последнего взгляда.

***

      Напиться бы в стельку, до полного беспамятства, чтобы упасть где-нибудь и проспать до того момента, когда всё снова станет хорошо. Но хорошо не будет. Даже алкоголь её предал. Напиться так, чтобы даже собственное имя не помнить, у неё так и не получилось, хотя Бык и прикладывал к этому все усилия, увидев в этом свой личный вызов. Но коссит потерпел сокрушительное поражение, когда Эвелин после того, как с видом опытного алкоголика резко выпустила из груди воздух и хлебнула кунарийского самогона, от которого другие остервенело отплёвывались, ушла с той попойки на своих двоих.       Что ей какое-то сомнительное кунарийское пойло, когда дед гнал напитки и покрепче? Они с друзьями от недалёкого ума как-то утащили бутылочку, и тогда Эвелин самолично убедилась, что ад на земле существует и заключён он в её собственном теле.       Свои очки одобрения в глазах Железного Быка она, тем не менее, заслужила, а потому стала частым гостем в кругу наёмников. Ну, ещё и Дориан. Но у него были свои мотивы.       А как тут было не спиться? Она в огромном, величественном замке и по какой-то нелепости и жестокой прихоти является его хозяйкой.       Солас сказал ей разведать путь на север, и Эвелин, словно послушная собачка, помчалась к Лелиане просить её об этой услуге.       Высокие башни Скайхолда касались неба, а в пасмурную погоду и вовсе терялись за облаками. Но первое впечатление от его бессмысленного величия оказалось обманчивым. Крепость была давно заброшена, разграблена, и, чтобы восстановить её, нужно иметь в своём распоряжении не меньше, чем царскую казну.       Жозефина обещала найти деньги, поднять все свои связи, но вернуть древней эльфийской цитадели былое величие.       Для этого Скайхолду требовался хозяин.       Быть Вестницей древней пророчицы было тяжело и до дрожи обременительно. Все смотрели на неё, ожидая таких же подвигов и великих свершений. Но повода проявить себя всё не находилось. Советники давно бы махнули на неё рукой, но чёртов Корифей со своим адским драконом всё изменил.       Надо было валить, пока была возможность, — мрачно думала Эвелин, когда Лелиана протянула ей двуручный меч, украшенный драгоценными камнями. Вычурный в своей бесполезной помпезности и до нелепого тяжёлый, Эвелин осторожно коснулась лезвия кончиками пальцев, но тут же одёрнула руку, словно обжёгшись о холодный металл.       — Вы доверите это мне?! — не веря, воскликнула она, обернувшись к Кассандре.       Кассандра и сама, судя по её суровому выражению, до конца не верила, что Эвелин действительно доверят такую власть. Но какой у них был выбор?       На её руке была Метка, весь Юг Тедаса знал её под именем Вестницы Андрасте, поэтому других кандидатов на роль Инквизитора больше не было.       Привычная роль козла отпущения, только теперь обёрнутая в яркий фантик.       Эвелин дёрнулась в сторону, но бдительная рука Кассандры тут же оказалась на её плече, удержав на месте и не дав осуществить опрометчивый побег.       Ответственность подкралась к ней и с размаху, безжалостно огрела по затылку. Руки затекли не от тяжести церемониального оружия, а от тех обязательств, что ей в очередной раз, не спросив её мнения, навязали.       Толпа, собравшаяся во дворе, ждала от неё проникновенной речи, воодушевляющих слов.       Эвелин сглотнула. Слов не было, в голове было удручающе пусто, лишь сердце ёкнуло в горле, да и стекло куда-то в желудок.       Но это был её шанс зарекомендовать себя, показать себя в лучшем свете, чем она была и, вероятно, когда-либо будет.       Она упёрла острие меча в землю — руки просто отказывались его держать. Она стиснула дрожащие пальцы на эфесе крепче, буквально вцепилась в меч, словно боясь, что, если отпустит, коварный горный ветер просто сдует её с эфемерного пьедестала.       — Я просто человек, — сказала она притихшей внизу толпе. Эвелин надеялась, что голос её не сильно дрожал, выдавая истинные чувства с головой. — То, что произошло в Убежище… оставило неизгладимый след в сердцах каждого. Вы возлагаете на меня свои надежды, и эта вера заставляет меня быть лучше, чем я есть. — Эвелин умолкла, обдумывая свои следующие слова. — Если вы желаете видеть меня в роли Инквизитора, то я стану им. Но правда в том, что мне не справиться с этим в одиночку. Я — Инквизитор, потому что вы все стоите рядом, и только вместе, словно единый кулак, мы сможем сокрушить любое зло.       Эвелин пошатнулась в тот момент, когда сэр Каллен взбаламутил толпу, призывая её поприветствовать нового Инквизитора.       Силы покинули её, и Эвелин опустилась на одно колено, держась за меч, как за единственную опору, что у неё есть в этой жизни. Так и было на самом деле. И никто не понял, что её театральный жест на самом деле был проявлением непростительной слабости.       Наверное, только Солас мог бы раскусить её. Но его она так и не увидела в тот день.       И вот сейчас, спустя почти месяц, она снова была навеселе. Кажется, четвёртый раз или уже пятый?       Хороша же, леди Инквизитор, просто пример для подражания!       Перед глазами плыло, а в голове царил настоящий хаос из шумных, обременяющих существование мыслей.       Двери трактира то открывались, то закрывались. Эвелин смотрела туда каждый раз, как слышала этот звук.       Она не ждала никого конкретного, но и не старалась запомнить всех, кто входил или выходил из харчевни. И всё равно не могла заставить себя не оглядываться всякий раз. Кого она ждала?       Никого. Кажется, уже никого…       Честь тащить её по крутым ступеням до её покоев выпала Дориану.       — Мсьё Павус, почему все ступеньки такие козлы? — стонала она, вцепившись в чужой локоть. Почему она сказала ступеньки? А ступеньки ли? Нет, вроде сказала всё правильно. Мужики — конечно же козлы мужики! — От них все беды в мире, вот что я тебе скажу!       — Что такое? Кто-то тебя расстроил? — поинтересовался Павус своим обычно насмешливым тоном.       — Жизнь меня обидела, — завыла Эвелин. Попыталась усесться прямо посреди лестницы, но Дориан бдительно вздёрнул её на ноги и потащил дальше.       Мрачный зал разнёс по помещению эхо её смеха.       — Дориан, я тебя люблю, чтоб тебе было неладно! — говорила она. Дориан замер на секунду и взглянул на неё страшными глазами, но она улыбалась так широко и так искренне, что наверняка это разубедило Дориана злиться. Он поудобнее перехватил её за плечи и ускорил шаг.       — Конечно, я знал, что это произойдёт… — пробормотал он себе под нос.       — Фу! Нет! Ну зачем же всё опошлять?! — возмутилась Эвелин. — Я тебя как человека. Вот ты же — человечище! И от батьки ушёл, и не стесняешься вашим этим магистрам подгаживать. Прёшь против системы. Я тя уважаю! Чес слово!       Как они добрались до её покоев, Эвелин бы не вспомнила даже под гипнозом, и уж тем более — сколько успела выболтать. Оставалось надеяться, что немного. Ведь выпить хотелось, чтобы хоть немного облегчить душу, а за всё время, что она провела в этом сумасшедшем мире, боли и разочарований накопилось столько, что только и оставалось удивляться, как она ещё не свихнулась.       Сон навалился на неё как-то сразу, и утром голова почти не болела. Дориан — добрый чародей, поколдовал, вероятно. Он всегда выручал её из какой-нибудь жопы. С ним было весело выпить, обсудить глобальные мировые новости и какую-нибудь пошленькую книжонку, неизвестно как в библиотеке появившуюся. Дориан научил её играть в местные шахматы, научил парочке ругательств на своём языке. Тевин, чтобы он был неладен!       А ещё поинтересовался, что это за странные словечки, которые она говорит Соласу, после чего эльф похож на страшного демона.       — Гоблинский эльфийский, наверное, — пожала она плечами. — Обижается!       Дориан смеётся, но советует так не шутить. Солас трепетно относится к своей культуре. Это видно, как он ратует за каждого эльфа. Делает это он как-то ненавязчиво, аккуратно, будто терпеливый отец пытается втолковать каждой служанке, что у всей расы изначально высокое происхождение… было. Что мир этот их… был.       Так много прошедшего времени, сейчас всё по-другому, у мира другие законы и проблемы. Солас, очевидно, наслушался бабкиных сказок о прошлом и вдохновился вернуть своему народу былое величие.       — Фен`Харел! — смеётся Эвелин, блеснув эрудицией. — Прямо-таки эльфийский божок, восставший против системы.       Она не так давно осилила толстенный талмуд про эльфов и могла похвастаться, что знает пантеон долийских богов.       Называть Соласа «волком», «волчарой» или как-то так она не торопится, как, собственно, и делиться с ним своей блестящей шуткой. Это плохо — свысока смотреть на проблемы других, не зная толком, что на самом деле творится в душе у человека.       Солас нечасто делится с ней чем-то своим, а в те немногие моменты, когда это всё-таки происходит, ей стыдно, что она не может ничего ответить. Он не любит чай, но пьёт его, чтобы взбодриться.       Ещё в Убежище она как-то сказала ему:       — Кофе намного лучше.       И он посмотрел на неё удивлённо, не спрашивая, откуда у бродяжки вроде неё могли быть деньги на дорогой напиток.       Она знает про пантеон долийских богов, но так и не выучила карту. Где там может расти этот кофе? И глупо считать всех вокруг дураками, будто они сами не знают, что и для кого лучше в их мире.       У Соласа темнота внутри и тысячи невысказанных сожалений. Его маска столь безупречна, что нет никакого желания пытаться заглянуть под неё.       Одного раза было вполне достаточно. Этот ожог теперь застыл пульсирующей коркой на сердце, но Эвелин не стала относиться к эльфу хуже. Никто не виноват, просто так получилось, звёзды в тот день выстроились как-то по-особенному, невыносимость захлестнула с головой, не давая набрать воздуха полной грудью… Да мало ли причин!       Проще плюнуть и забыть. Хорошо, что она была отходчивой.       Ей нравятся многие люди, что её окружают, но душевного тепла почти ни от кого не добиться: все пускают её в своё личное пространство ровно настолько, насколько это необходимо для общего дела. Даже Дориан не спешит раскрывать ей свои тайны. А жаль. Так, быть может, у неё появился бы хоть один настоящий друг. Но Эвелин терпеливо ждёт, когда он сам откроется, и события не торопит.       Эвелин чувствует себя одиноко, ей невыносима эта суета вокруг, это надуманное звание — Вестница, навязанная роль и давление.       Она уже не ищет душевного тепла, но хочется, чтобы её просто обняли, погладили по голове, сказали, что всё будет хорошо.       Солас однажды подарил ей эту милость. Ещё в Убежище, когда все жили в благом неведении о реальных масштабах случившейся в мире трагедии. Наверное, в какой-то степени это было жестоко с его стороны — давать ей такую надежду, но Эвелин было слишком плохо, тошно и холодно, чтобы отказывать себе в столь простом, ни к чему не обязывающем человеческом общении.       Сначала он просто клал ей руку на плечо, несильно сжимая пальцы в жесте молчаливой поддержки. Эвелин вымученно улыбалась ему и говорила: «Как хорошо, что ты рядом». Она уже не видела его взгляда, каким он одаривал её в такие моменты, да и не хотела, потому опускала глаза в пол. Но всё равно чувствовала покалывание на коже от невысказанного упрёка.       Затем упрёк перерос в смирение, а после — в интерес. Почему она говорит так, не зная толком ничего о нём?       Эвелин расспрашивала Соласа о его жизни до Бреши и Инквизиции. И вроде его слова и звучали логично, в его рассказе была последовательная цепочка, и любое уточнение с её стороны не противоречило уже сказанному, а всё равно рассказ казался будто бы подслушанным и теперь пересказанным второпях.       Солас долго путешествовал по миру в одиночестве. У Соласа не было ни родных, ни друзей. Один на один с этим миром… И что-то знакомое было в его опущенных плечах и взгляде, глядящем в пламя в очаге — такое до мурашек близкое и понятное.       И тогда Эвелин положила руку ему на плечо и зачем-то заверила, что совсем не обязательно жить в одиночестве. Вокруг так много других: людей, эльфов, гномов… Всегда можно найти собеседника по интересам, а может, даже хорошего друга.       О том, что можно найти кого-то большего, чем друга, Эвелин не сказала: удержала мысль при себе, но всё время помнила о ней, каждый раз приходя к Соласу.       Прикосновения сменяются объятиями. Это случилось в тот день, когда во Внутренних землях ледяное заклинание угодило в Эвелин. Обычно она держалась в укрытии, защищённая магическими барьерами, ожидая, когда её спутники сами разберутся с опасностью. Но в тот раз что-то пошло не так, и Эвелин возвращалась в лагерь, стуча зубами и почти не соображая, где она и кто.       Два дня она пролежала под ворохом тёплых одеял, ей приносили отвратительные на вкус микстуры из эльфийского корня, к которым она так и не привыкла. Когда на третью ночь ей стало лучше, она выбралась из палатки и сразу увидела Соласа, сидящего у костра.       Он обернулся при звуке её шагов, поднялся с бревна.       — Вестница… — обратился он к ней. — Как ты себя чувствуешь?       Эвелин видела в его взгляде искреннее беспокойство, и от этого на душе стало немного теплее.       — Хорошо. Правда хорошо, не стоит переживать.       — Я рад.       — Это ведь ты готовил для меня лекарство? — зачем-то спросила она, уже заранее зная ответ. В походных условиях только он имел подобный навык. Но разговор поддержать хотелось, поэтому нужно было с чего-то начать.       Солас лишь кивнул, а Эвелин улыбнулась, не придумав ничего умнее, чтобы преодолеть в несколько шагов разделяющее их расстояние и обнять. Так она выражала свою благодарность. Так ей хотелось показать, как важна была для неё забота.       Солас хоть и замер в первый момент, но не оттолкнул её, не напомнил ледяным, словно горные ветра, голосом, что ей не следует обниматься с отступным магом, да к тому же эльфом. Вместо этого Солас осторожно приобнял её за плечи и почти невесомо провёл рукой между лопаток.       Объятия — сиюминутная блажь. И они же — необходимость, когда отчётливо осознаешь, что никакие слова на свете не выразят и малой толики поддержки, нежели тактильный контакт.       Тепло чужого тела обволакивало, словно мягкий бархатистый полог безопасной постели — далеко от всех мирских бед. Покалывание грубой ворсистой ткани оставляло лёгкий зуд на щеке: чесать его не хотелось, соскребать ногтями это ощущение столь необходимого прикосновения, но потереться щекой о чужое твёрдое плечо — вполне охотно.       Эвелин прикрыла глаза, позволяя мгновению растянуться в собственном сознании до бесконечного мига космических лет; но раствориться в ощущении чьих-то рук, бережно лежащих у неё на спине, — непозволительная роскошь. Не только потому, что местные вбили себе в голову, что разное строение ушей — верный признак вульгарщины, а уж тем более проявление любых выходящих за рамки установленных обществом чувств — кощунственное преступление, главным тормозом был и остаётся страх; неуверенность в себе порождает собственных, не обитающих в Тени демонов — те являются исключительно на её зов.       Неправильно привязываться к кому бы то ни было ещё и потому, что она чужачка, потому что впустить кого-то в свою жизнь, подпустить так близко — значит открыться.       Только вот Солас был на удивление единодушен, разделял её мысли целиком и полностью. И это странным образом роднило, заставляя снова и снова приходить к его хижине, замирать в дверях, улыбаясь вымученно и коря себя за свою собственную нерешительность.

***

      — Ты можешь показать мне эту вашу Тень? — однажды попросила она. — Почему её так боятся?       День был длинным и сложным. Прибывшие вместе с Калленом немногочисленные оставшиеся в живых храмовники сразу же стали устанавливать свои порядки в Убежище, по старой орденской привычке принявшись притеснять магов. Но те быстро привыкли к свободе и не желали мириться с таким отношением к себе.       Сомнительная честь утрясти конфликт выпала, конечно же, ей. Пусть она и обладала громким титулом, а на деле — самый обычный козел отпущения.       Эвелин никогда не имела иллюзий на свой счёт.       Тень была устелена мягкой, шуршащей под ногами травой, залита летним солнцем. В воздухе стоял тонкий аромат полевых цветов, а где-то совсем недалеко журчала вода.       Эвелин тут же узнала это место: оно было детством. Тем самым, когда она бежала с разодранной коленкой и всё время спадающим с ранки подорожником.       Было тепло и очень радостно. Хотелось раскинуть руки, обнимая ветер, и закружиться в радостном танце. Вернулась!       — Твой дом? — разрушил исключительность момента своим голосом Солас.       Эвелин замерла, не сразу понимая, что действительно кружилась по поляне, смеялась от переполняющего её яркого счастья. Но теперь и счастье ушло, и радостная улыбка застыла остаточной эмоцией на побледневшем лице.       — Да, — не стала ничего пояснять Эвелин.       Солас огляделся по сторонам с большей заинтересованностью и большей тенью уважения к открывшемуся пейзажу.       — Здесь красиво, — вынес он свой вердикт.       Эвелин совсем невесело усмехнулась. Задрала голову, разглядывая редкие перистые облака, проплывающие над ними.       — Теперь я понимаю, почему люди так боятся Тени. Это так жестоко — оказаться там, куда так стремишься вернуться.       Солас промолчал, не став никак комментировать её слова, а Эвелин почувствовала, что это в очередной раз нашло в нём отклик.       Вместо этого он приблизился к ней, привычно — уже привычно — положив руку на её плечо.       — Когда-нибудь, рано или поздно, мы все возвращаемся в родные места, но уже не можем их узнать. Как и они не узнают нас.       Эвелин покосилась на него, не пряча в глазах отразившейся там боли.       — А где твой дом?       — Он на севере, — охотно ответил Солас. — Но моей деревни давно уже нет. Возвращаться не к чему.       — Но не мне, — уверенно произнесла Эвелин. Она сделала шаг назад, уходя из-под его руки, чтобы сразу же взяться за неё, переплетая свои пальцы с пальцами Соласа. — Мы с тобой двое бродяг, у кого нет дома. Без семьи и без друзей.       — Разве у тебя нет родных, Вестница? — удивился Солас.       — Они… далеко, — совсем помрачнела Эвелин, стараясь в этот момент не думать о родных, которые остались где-то вне этой реальности. И немного подумав, добавила: — Так что тебя я могу назвать единственным из всех ныне живущих, кого бы мне хотелось считать другом.       — Что ж… — вздохнул Солас. Почему-то эти её слова расстроили эльфа. Он покосился на их сцепленные руки, будто только сейчас почувствовал её прикосновение. — Если для тебя это действительно имеет какое-то значение…       — Имеет, — перебила она его, распознав в его тоне таящиеся там сожаления, готовящийся быть озвученным отказ. — Реальность — страшнее Тени. Там, в реальности, я одинока и мне совсем не на кого положиться. Вот ты тогда меня пожалел, обнял, а я поняла, как мне не хватало этого: ну знаешь — простого, такого человеческого. Раньше я не предавала таким вещам никакого значения, а лишившись, поняла, как важны моменты.       — Неужели ты так сильно полагаешься на других?       — Возможно, — совсем погрустнела Эвелин, неосознанно стиснув чужую ладонь сильнее. Здесь, в Тени, у неё были не ледяные пальцы, а рука Соласа ощущалась большой и надёжной. — Но правда в том, что я полагаюсь только на тебя…       — Когда в небе только появилась Брешь, я испробовал все известные мне способы её закрыть. Но ничего из этого не сработало, — заговорил Солас, поднимая взгляд. Небо над ними тут же преобразилось, окрасившись в ядовито-зелёный цвет висевшего над ними бедствия из реального мира. — Я думал, что попробую ещё одно — последнее, и если ничего не выйдет, то надо сбежать.       — И куда бы ты отправился? — с любопытством поинтересовалась Эвелин. — Мне сказали, что если бы я не закрыла тот разрыв в Святилище, то Брешь разрослась бы на всё небо.       — Это так. Но мне не пришлось убегать, ведь появилась ты. На твоей руке — ключ к нашему спасению. И хоть ты не воин, вроде Кассандры, и никогда не стреляла даже из арбалета, но твоя душа чиста: ты смотришь на этот мир совершенно иначе; ты словно глоток свежего воздуха.       Он повернулся к ней, взглянул, одарив тёплой улыбкой. И он всё ещё не убрал свою руку, позволяя ей так же держаться за неё. Возможно, это ничего не значило, возможно, это был лишь способ расположить её к себе, завоевать доверие, чтобы потом с её помощью добиться для себя каких-то непонятных ей пока благ.       Но это было совсем неважно.       — Правда? — мягко уточнила она, позволив себе лёгкую ответную улыбку.       — Просто фигура речи, — сказал Солас, отведя от неё взгляд.       — Странные у тебя фигуры, — усмехнулась она. — Но мне нравится.       Это был шаг в пропасть, тот самый, который всегда обходил Эвелин стороной. Просто чувство одиночества переполнило её, и она потянулась к единственному, кто был с ней добр и учтив.       Просто она разглядела за идеальной маской нечто похожее, находящее отклик в ней самой. Он — такой же одинокий, и у него тоже нет в этом мире своего угла, к которому хотелось бы вернуться.       А ещё он не испытывал к ней никаких лишних чувств, тех, с которыми можно было бы считаться. Почему бы и нет?       Кто первым сделал тот роковой шаг — уже не имело значения. Просто чужое дыхание вдруг опалило сухие, потрескавшиеся губы, а объятия мало походили на дружеские.       Эвелин рывком подскочила на кровати, проснувшись в своей хижине, укрытая меховым плащом. Недосказанность висела в воздухе, требуя её пойти, выяснить всё.       Она бежала по скользкой тропинке вверх, ловя ртом морозный воздух.       Она не думала, что между ними будет хоть что-то, что не укладывалось бы в рамки привычного общения. Да и с чего бы им вообще было за них выходить?       Но сердце в груди стучало так быстро, словно рвущаяся из клетки птичка, и чувство, окутавшее внутренности, было новым и совершенно незнакомым.       Да, во всём виноваты звёзды. И, может быть, ещё висящее на небе непрекращающееся ни днём, ни ночью северное сияние, распространяющее по Земле свои магнитные возмущения.       Глаза в глаза — вспышка. Решительный шаг вперёд, чтобы уверенно обхватить его лицо холодными ладонями и уже в реальности припасть к его губам своими.       У него нет к ней чувств, как и у неё нет никаких иллюзий на этот счёт. Так что можно не считаться с тем, что правильно, а что нет, не сожалеть и не придавать никакого значения после. Всё это — минутное, то, что останется жить и только, возможно, отразится в Тени. Хотя вряд ли чему-то столь незначительному остаться жить застывшей секундой во времени в каком-то непонятном измерении.       Затащить его в постель — дело простое. То, что он там артачится, твердя себе: не могу, не могу — пустое.       Если бы не мог — не говорил бы об этом. Если бы не хотел — говорил бы совсем по-другому.       Неловкости никто не испытывал, неловко становится потом, когда Солас думает, что после секса обязательно нужно сказать, что всё, что между ними было, — большая ошибка.       Эвелин нахмурилась, глядя в тёмный потолок с пляшущими почти черными тенями от одной горящей свечи. Да и та почти догорела. Она лежала на его плече, ощущая затылком твёрдость и тепло чужого тела.       Нет, она не обижается, что ей не клялись в большой и чистой любви, не заверяли, что разделят с ней жизнь до последнего вздоха.       Но вздох всё равно получился громким, отдающий усталостью и неким смирением. Она закрыла глаза, позволив себе расслабиться на твёрдом матрасе, набитом соломой, и надеясь, что никаких разговоров о произошедшем у них не будет. По крайней мере сегодня.       — Ты прямо сейчас меня выгоняешь из своей постели или всё-таки до утра мне можно погреться у тебя под боком?       Солас молчал, и Эвелин слышала в этой тишине слишком много того, о чём так боялась задуматься. Но вдруг он зашевелился, ложась на бок и притягивая её в свои объятия. Дыхание опалило затылок, защекотав шею и уши, когда он зарылся лицом в её волосы.       — Не знаю, что ты там себе надумал, — сказала она, устраиваясь в чужих объятиях уютнее, — но не переваливай с больной головы на здоровую. Мне понравилось. Тебе тоже. Зачем усложнять?       Усложнять не хотелось. Думать не хотелось. А сожалеть… Сожалеть можно и правда утром.       Они не говорят о том, что произошло между ними ни потом, когда прошло достаточно времени, ни после, когда они перебрались в Скайхолд. Проще сделать вид, что ничего не было, что это ничего не значит. Правда ведь?       А это и правда ничего не значит. Подобное притянулось к подобному. Одиночество наложилось на одиночество. Простая физиология без грамма лишних чувств.       Один заряд стал положительным, напитавшись катионами, а другой так и остался уныло отрицательным — противоположности оттолкнулись.       Это обычная физика, над которой не властвует никакая магия.       Это обычная ошибка юности, когда кидаешься в омут с головой, отдаёшься человеку, кто будет достаточно добр с тобой, чтобы можно было поверить в чистоту его помыслов.       Крови не было, боли не было — она пришла немного позже, рано утром, затопив её вместе с сожалениями.       Эвелин с трудом приняла сидячее положение, выбираясь из-под тёплого одеяла, чтобы опустить босые ноги в этот холодный, жестокий мир, окунуться в привычную, безразличную к ней повседневность.       Она позволила себе обернуться у самых дверей, взглянуть на спящего эльфа и с мрачным весельем подумать, что, должно быть, он даже и не понял, что забрал её невинность.       К чёрту! — зло думала Эвелин, шагая по заснеженному, просыпающемуся Убежищу. Её приветствовали, желали доброго утра, а Эвелин лишь скалилась в ответ, пытаясь изобразить добродушную улыбку.       Но вот впереди она увидела промелькнувший знакомый чёрный мех и светлые волосы командующего армии Инквизиции. Решительным шагом она подошла к сэру Каллену, мягко, почти невесомо тронув за локоть, привлекая к себе внимание.       — Вестница, — пробормотал он, не ожидая увидеть её так рано. Вид, должно быть, у неё был не выспавшийся и помятый. Но её не спрашивали, почему она выглядит так, как выглядит, а потому Эвелин не спешила прояснять столь щепетильный вопрос. — Чем могу помочь?       — У нас есть маги, и, наконец, прибыли храмовники. Может, отправимся уже закрывать эту Брешь и покончим со всем? Сегодня же и пойдём. Это можно? У нас получится?       Каллен потёр рукой затылок, мысленно прикидывая и рассчитывая силы, но потом решительно кивнул.       Эвелин широко улыбнулась ему в ответ.