Стань моей... Наставницей?

— Владислав, кажется, мы на кое-что другое договаривались? — беспечно играющий с машинками и обаятельным сынишкой хозяюшки, Череватый, все же поднял глаза, усилием воли отвлекаясь от преинтереснейшего занятия. — А я почему-то думала, что ты старше Якова лет на двенадцать, — выразительно изогнутая бровь женщины все же заставила его с сожалением отложить шикарную БМВ-ху в сторону. Да. Таких моделей не было в его детстве. Быть может, оно и к лучшему — ведь, измождённая тремя работами и бесконечными попойками отца, мать, всегда стремилась увести их с сестрой подальше от широких блестящих витрин, справедливо ограждающих детишек от манящего игрушечного рая. А тогда, в самом начале суетных и вечно строящихся, нулевых, в России только начали появляться крутые, так удачно позаимствованные у дружественной Америки, игрухи: красно-синие «Человеки-пауки», навороченные, прикольно машущие всеми конечностями, роботы; самолетики, готовые, кажется, самостоятельно взмыть в небо — был бы под рукой волшебный пульт управления. Не хватило ему этого в детстве — а может, не хватило ему этого самого детства, которое безвозвратно потерялось за смешной фотографией в паспорте, да так успешно теперь наверстывалось с Яшкой, который охотно строил с ним гаражи и военные базы из детского Лего, и, кажется, был абсолютно счастлив, что в его жизни появился взрослый и способный помочь ему постигнуть этот бескрайний мир игрушек, друг. Он-то, конечно, был рад. А вот его мама… Нет, Ангелина Юрьевна приняла его вполне радушно. Настолько, насколько может, наверное, принять обычная русская женщина украинского, почти голожопого, парня. По крайней мере, неприязни своей скромной персоне, парень не ощущал. А ощущал… Заботу? Наверное, ее. А как иначе можно было объяснить ее жесткое, почти ультимативное условие, позвонить в Луганск матери — с обещанием выгнать «взашей» в случае его неисполнения? Как еще объяснить ее бесячие постоянные вопросы — про учебу и будущее, в котором он, непременно, должен социализироваться? Как, в конце концов, объяснить эти милые солнечные обращения, которыми она так щедро осыпала Череватого в награду за успешно освоенные эзотерические уроки или в те самые, тяжелые и болезненные моменты, когда парень рассказывал ей про перманентные унижения отца и попытки самоубийства? Это было странно, мило и… Безумно, безумно приятно. Черт возьми, о нем еще никогда никто не заботился так! Нет, конечно, мама любила, очень любила его и сестру и честно пыталась дать им все самое лучшее. Владислав был премного благодарен ей за это и искренне пытался ни в чем не винить, но пожалуй, лишь оказавшись здесь, за тысячи километров от дома, наконец понял, чего не хватило ему все эти годы. Тепла. Спокойствия. Ощущения того самого домашнего уюта — пахнущего охуенным борщом с клёцками, свежими, едва постиранными, простынями и той самой, настоящей семьей — пусть и без мужиков, которые отныне внушали юноше дикий, едва ли осознаваемый, ужас. — А сегодня, Владислав, мы поговорим о куклах-мотанках, — спокойно, но с явственно прослеживающимися, строгими интонациями в голосе, вещала женщина. Сегодня у нее выдался хороший перерыв между приемами, а значит, настало время для занятий. — Наверное, ты догадываешься, для чего я принесла сегодня все это, — паренек устремил понурый, уже, наверное, уставший взор на ебучее обилие трав и свечей, мирно лежащих на уже знакомом столе. — Но для начала, нам нужно понять, для чего они нам нужны и из каких материалов могут быть изготовлены. «Блять» — грязно выматерился Анатолий, а Череватый заерзал на стуле, что, конечно же, не укрылось от внимательного взора наставницы. — Что такое, миленький? Шило из одного места вынуть надобно? — Я… Нет, — не удержался от смеха парнишка, однако, определив для себя, что более подходящего момента не предвидится. — Ангелина Юрьевна, ну сколько ж можно? Когда мы уже пойдем работать на кладбище? — его умоляющему взору, обращенному сейчас к ведьме, наверняка, и Шрековский Кот бы позавидовал. — Там и руками поработаем вволю. И Толик знатно откушает. — Значит так, — красивые, нехило подведенные «Макс-Фактором», ресницы, трагически и угрожающе опустились ниц. — Никаких Толиков, понятно? Мы тут суть Ремесла постигнуть пытаемся, а не беса твоего потчуем. На погост пойдем работать, когда надо будет, — уже, определенно, стальным голосом, постановила Ангелина Юрьевна, теперь не сводя с него взора цепкого, яростного. Властного — и это, отчего-то, заставляло кровь в его жилах стыть. «Огонь-баба» — в противовес подзуживал Толик. Владислав, конечно, отмахивался, но, пожалуй, не мог не признать, что его верный помощник в чем-то, да прав: а иначе, почему он то и дело заглядывается на эти изящные, покрытые озорными веснушками, руки, сейчас свечу восковую теребящие возмущенно; на губы полноватые, кривящиеся в злой, но такой волнующей, усмешке? На эти упругие, неровно вздымающиеся груди, так зазывно выглядывающие из-под декольте, ещё не самого глубокого даже? А смотреть дальше было просто страшно. Хотя… Кого он обманывает? За все это время он успел нехило так раздеть ее глазами — да не один раз. Нет, он порой видел красивых теток ее возраста. Пожалуй, к ним даже можно было попробовать подкатить — имелось бы слишком большое желание. Но то, что его привлекала именно она — можно было с полным правом назвать пиздецом. Нет, катастрофой — с учетом того, что он ведь и правда мечтал научиться у нее Ремеслу — а не какой-нибудь Камасутре. Хотя...Это было бы не так уж и плохо. — Так что давай, не валяй дурака. Я держу тебя здесь чисто из идейных помыслов. Если наши идеи разойдутся — я смело попрошу тебя на выход. Владислав послушно и безлико кивал. Пожалуй, он с самого начала знал — все будет так, как она хочет. — А теперь заплетаем одну ножку за другую. Вот так вот, — хорошо, что хотя бы время нудных «лекций» подошло к концу — и они могли приступить к столь же нудной, да к тому же и довольно сложной, практике. Пареньку оставалось лишь удивляться — как она умудрялась так ловко работать пальцами. У него так все же не выходило — хотя он и без нее-то в магии «щи не хлебал лаптями». — Вот куда ты суешь? Нет, это неправильно, — наконец, она поднялась с места. Тягучее, обжигающее облако тяжёлой, безусловно, сильной, энергетики, неожиданно и безапелляционно образовавшееся за спиной, заставило самого Толика притихнуть и сжаться. — Вот так вот. Аккуратненько, — тягучий строгий шепот приятной, расслабляющей патокой, полился в уши прежде, чем молодой человек ощутил как большие, теплые, такие красивые и ухоженные, ладони, осторожно, почти что трепетно накрыли его — помогая в нелегком деле и рождая в голове ворох неуместных, совершенно не относящихся к Ремеслу, мыслей. Черт. Да какие тут могут быть мысли? Когда она стоит так охуенно, так непростительно, близко? Когда ее грудь вплотную касается его спины — то прижимаясь, то чуть отдаляясь снова. Когда она руки его трогает, непослушные пальцы Владика под себя, под свою технику, подстраивая — мягко, уверенно — почти возбуждающе, блять! И как, скажите, это можно упустить? Как можно спастись? Как можно предотвратить несмелое, но безапелляционное прикосновение второй, свободной руки — так просто, и естественно, словно в мыльных мамкиных сериалах, накрывшей ладонь ведьмы — и остановивших это монотонное, порядком опостылевшее, движение. Эти руки созданы для другого. Их трогать нужно — сжимать, сжимать до онемения кисти. Целовать, целовать, целовать — добираясь до запястий, предплечий, а потом… — Владислав! Это… Что это? — женщина, конечно же, попыталась одернуть руку, нет, не целующую — а всего лишь изучающую остренькие, дорого и вкусно пахнущие пальчики, нежным, и должно быть, приятным, поглаживанием. Должно быть. — Владислав, убери свои руки немедленно! — нет, не вытащила — вырвала ладошку она, прожигая его ошарашенным, к сожалению, все понимающим, взглядом. — По-моему, это было чересчур, — она по-прежнему нависала над ним, но теперь это отнюдь не будоражило кровь, а умоляло вопить о спасении. Но Толик все также молчал. Сука. А значит, нужно было решаться...