Пэйринг и персонажи
Описание
— А мы всегда будем вместе? — улыбается поэт, со всей любовью и обожанием заглядывая в голубые, столь любящие глаза.
На дворе жаркий июль, возле речки прохладно, а вокруг цветы и блестящая молодость.
— Я найду тебя даже в следующей жизни, — Онегин тянется ближе к губам, обхватывая руками худые покрытые белой ситцевой тканью плечи, — я обещаю, mon cher.
Примечания
Ну, что я могу сказать — на улице уже холодно, а потому, запасайтесь горячим чаем и одеялами и читайте! Всем хорошего настроения)
Посвящение
Моим любимым мальчишкам и руслиту
И буду бояться тебя потерять
07 декабря 2020, 06:22
— Дом, милый дом, — широко улыбнулся Володя, выпрыгнув из лаковой чёрной повозки прямо на мягкий снег.
Счастливая улыбка на лице поэта могла осветить всю туманную улицу, куда их привез уважаемый в этих краях кучер. Германия встретила двоих господ особой красотой, зимней. Евгений вышел следом за юношей, оглядываясь по сторонам: кирпичные домики с угловатыми конусообразными крышами струились вдоль заснеженной дороги, на которой легко отпечатывались следы усталых ног. Онегин улыбнулся:
— Красиво…
Ленский обернулся, возведя глаза к небу:
— Ах, мой дорогой, это только начало, — тусклые облака не мешали видеть ему красоту, пока остальные не видят. Юное сердце колотилось о грудную клетку, а вдохновение, начавшее свой визит ещё в начале поездки, подавало все больше новых рифм, складывающихся в этой светлой голове на автомате.
Ленский выглядел воодушевленным и очень, до неприличия счастливым, казалось, еще немного и взлетит вверх, как пробка от бутылки шампанского в новогоднюю ночь. Кстати, если говорить о Новом Году, то тот уже через два дня, и Евгению не то, чтобы было странно, просто незнакомо чувство, когда мало того, что празднуешь не дома, так ещё и не один.
Но это Володенька — его любимый литератор, восемнадцать лет, ещё совсем мальчишка ведь! И нет, Евгений не боялся любить, ведь Володя сам подарил ему свои сердце и любовь. А это его родители — по истине лучшие люди, раз им удалось родить, вырастить и воспитать это чудо чудесное. Онегин готов был выйти из зоны комфорта.
— Осторожно, не поскользни-, — не успел мужчина договорить, как Ленский, машинально взмахнув руками, свалился в снег.
Секунда, и тот громко смеётся.
Три секунды, и Онегин смеётся в ответ.
— Вставай, снежный человек, — рукой старается поднять Владимира с земли, но тот только переворачивается на бок, заливаясь детским хохотом.
На них смотрят и улыбаются, и Евгению это даже в новинку — не уж то тут народ более сердечный и толерантный?
Чёрные волосы разметались по блестящему снегу, и Онегину показалось, что этот блеск отражался в тёмных глазах Володи чем-то необыкновенным. Не это ли зовётся волшебством?
Ленский тянется к нему сам, протягивает руки в синих перчатках и хитро улыбается. Евгений качает головой, в своей привычной манере закатывает глаза и скорее поднимает юношу на ноги, пока того опять не схватил приступ смеха. Володя льнет к нему с объятиями, обворачивая спину кольцом своих тонких рук.
— Я слышу, как твоё сердце бьётся, — шепчет скорее себе, продолжая тихо хихикать.
Онегин умилительно улыбается, оставляя короткий поцелуй на затылке. Белоснежные снежинки падали на угольные волосы, сразу таяли, превращаясь в капельки, заставляющие эту чёрную тучу, запутавшуюся от валяния на снегу, поблескивать в сером отражении небесных полотен. Они стояли прямо посреди улицы, где скоро зажгутся фонари, и белесый снег засверкает ярко-оранжевым.
— Пойдём, наверное, твои родители уже заждались.
— Ты и не представляешь. Они так тебя ждут, так ждут, Женечка…
— Ты меня боготворил?
Володя вновь засмеялся, отстраняясь. Заглянул в голубые глаза, напоминающие длиннющие сосульки, свисающие с крыш старых церквей, улыбнулся и тихо сказал:
— Лучше. Я влюбился.
***
Дверь распахнулась, и первое, что почувствовал Онегин — потрясающий аромат булочек с корицей. Вся гостиная пропахла выпечкой и, кажется, вином. Запах дурманил голову, но осчастливленный Володя — сильнее. — Мам, пап, мы пришли! Послышалось звяканье, и взволнованное женское «Oh mein Gott!» заставило Евгения слегка усмехнуться. Уже через несколько секунд в коридор вышла очаровательная женщина средних лет. На талии красовался ситцевый фартучек, а из-под желтенького платочка торчали смоляные кудряшки. Та широко улыбнулась и прижала руки к полной груди, восхищенно воскликнув: — Вова, неужели вы правда приехали! — подбежав, крепко обняла сына, а потом подошла к Онегину и сжала того в не менее любящих объятиях. — А вы, должно быть, мисье Онегин. Володя очень много о Вас рассказывал, прямо-таки о-очень. — Мам! — Молчу, — хитро подмигнула женщина, — меня зовут Анна Семёновна. И… Рома, иди сюда! С кухни раздалось задорное: — Минуточку! Госпожа Ленская махнула рукой, ещё раз обняв двух молодых людей. Евгений лишь на секунду укорил себя в том, что мог не понравится этим чудесным персонам. Одна лишь maman Володи излучала такое тепло, что Онегину сразу стало понятно в кого он такой. Даже внешне — те же чёрные кудри, те же ямочки на щеках. А глаза видимо папины. Рядом с входной дверью была лестница, ведущая на второй этаж. Яркая мишура висела вдоль стен и переливалась. В этом доме было уютней, чем в своём собственном, а ведь мужчина стоит здесь от силы две минуты, но счастье и любовь, которые до этого появлялись лишь в присутствии Владимира, начинали заполнять голову, разрастаться в груди полевыми цветами и озаряться на лице широкой улыбкой. Одной рукой он сжимал руку Володи и бросал на того короткие, но значимые взгляды — поэт кивал и улыбался, как бы говоря: «Всё хорошо». — Извините, пришлось задержаться с тестом. К ним подошёл высокий, но очень статный мужчина, который не был похож на типичных русских баринов — взгляд его не был высокомерным, он был добрым. Добрым! Евгений бы спорил сто тысяч раз с тем, кто сказал бы, что добрых русских помещиков не существует, после увиденного. И это даже не все, что его удивило. На мужчине был одет такой же фартук! Ушитый васильками и зелёными листочками тот был немного запачкан в муке. Протянув руку Онегину, тот улыбнулся и кивнул: — Добро пожаловать, Евгений. Меня зовут Роман Фёдорович, но зови меня просто Роман. До безумия рад тебя встретить. На лице Онегина застыла тёплая улыбка. Еще никто и никогда так тепло не встречал его (не включая Володю), на душе приятными бризами разливалось спокойствие, которое будоражило все сосуды и жилки в молодом теле. Он глядел то на Вову, то на Анну Семёновну, то на просто Романа, и все они улыбались. И их глаза светились летом, а улыбки не те лицемерные, которые он привык видеть на постоянных приёмах, а настоящие — живые! Лёд в сердце Онегина оттаял окончательно. — И мне очень приятно познакомиться с Вами, — поклонился и подмигнул сверкающему от радости поэту.***
Комната, которая принадлежала Володе, была убрана и вымыта до блеска на зеркалах, висящих на дверцах высокого шкафа. Здесь было до того атмосферно, что Онегин буквально дышал по новому — он видит стены, в которых выросла его любовь, видит кровать, на которой спал некогда маленький Вова, видит старый испачканный мольберт, видит пианино в углу и несколько нотных сборников на нём. Голубые шторки колыхались от порывов ветра, дующего из открытой форточки, но Евгению все равно было тепло. — Смотри, что нашёл! — воскликнул Ленский и вдруг рассмеялся. Достал из тумбочки какую-то тетрадь и открыл, по-смешному скривив губы: — А это, друг мой, арифметика. — Неужели тебе не давался такой простой предмет? — усмехнулся мужчина, забирая тетрадку и начиная её листать. — У-у-у. — Молчи! — неловко фыркнул юноша в попытках забрать по праву свое. Но Евгений не дался — продолжил листать и громко смеяться. Но не с насмешкой, а по-доброму — обижать Володю не хотелось. — Три, два, два, четыре, пять, три, четыре, — нашёл последнюю страницу и взглянул на Ленского, — и в заключении… — отпустил нужную паузу и гордо провозгласил: — Два! Володя показал тому язык, отнимая тетрадку назад: — Hier gefunden, kluge Jungs (нашёлся тут, умник). На столе стояли стопки книг, наверное, учебников, чернильница и старая свечка в бутылке, воск по которой струился жёлтой паутиной. Листы с немецкими прописями, дата на которых гласит «17.05.1813». Ребёнком был, и писанина в самом начале корявая, зато к концу даже петельки появляются — красивые, ажурные, иногда с кляксами, но зато от души. А может и от скуки, Евгений никогда об этом не узнает, а Володя и не помнит. Паркет под ногами скрипит от старости, и Онегин подходит к пианино. Касается кончиками пальцев чёрной крышки и улыбается — ни пылинки, ни царапинки. — Ты был счастливым в детстве? — шёпотом спрашивает мужчина, смотря на пожелтевшие нотные листы. — Я был счастливым всегда, — целует в щёку, примыкает чуть ближе. Улыбается прямо в губы и тихо смеётся. — А ты? Свечка на столе трепыхается, и, кажется, скоро погаснет. За окном начинается метель. Небо окрашивается в чернильно-синий, и мужчина случайно вспоминает Володины стихи. Они стоят в объятиях друг друга, и ничего более не способно помешать этой идиллии. Был ли он счастлив в детстве? Лишь наполовину. Счастлив ли он сейчас…? — Я счастлив с тобой, mon amour. Володя умилительно ойкнул, примкнув теснее: — Ты заставляешь меня плакать! — Не в жизни, mon cher, если только это не слёзы радости, — засмеялся Онегин, садясь на мягкий стул и усаживая Володю к себе на колени. Его чёрные волосы щекотали шею. Ленский хитро прищурился, взглянув в глаза напротив — искра, буря, безумие уже пройдены. Сейчас же это любовь, любовь и молодость. Между ними сияют звёзды и растут цветы. — Продемонстрируешь свои музыкальные способности? Ленский вскинул вверх брови: — Прямо у тебя на коленях? Евгению хотелось рассмеяться оттого, насколько смущенным выглядел сейчас Володя — щёки разрумянились, словно он только с мороза пришёл, улыбка глупая, красивая, и сам Володя красивый. Волосы растрепаны, кадык подрагивает, как и пальцы, сжимающие широкие мужские плечи. — Ну, только если ты пожелае- — Нет! — Ты меня стесняешься? Кажется, мы это проходили. Володя закатил глаза: — Gauch (дурак). — Зато ты меня люби-и-и-ишь, — засмеялся Евгений, прижимая мальчишку к себе. — Я этого… И не скрываю, — блеснул глазами Володя, оставляя горячий поцелуй на губах, — могу сыграть Моцарта, Вивальди… Может, Бах? — Любая музыка прекрасна. — И ты прекрасен.В воздухе пахло влюблённостью.
— Так сыграешь? — Сыграю, сыграю. Только пусти. Володя приоткрыл крышку и коснулся рукой настроенных клавиш. Зазвучало звонкое «ля». — Зачем же мне отпускать тебя? Сыграв краткий интервал, Володя молча улыбнулся, оставив этот вопрос проигнорированным. Музыка чистая, как и его душа. Тонкие пальцы ластились по черно-белым клавишам. Ему хотелось сыграть что-то особенное, он вспоминал то, что могло бы сейчас описать его чувства. В голове проигрывались более пятидесяти разных произведений. Ленский прикусил губу и объявил: — Соната номер восемь, — и заиграл. Качал головой в такт музыке, сидя на коленях у возлюбленного. Дыхание опаляло шею, а руки крепкие, сильные обвились вокруг чуть ли не девичьей талии. Евгений же сидел смирно, не смел шевельнуться лишний раз, лишь бы не убить творческий процесс. От Володиной рубашки пахло мылом и одеколоном, от самого же музыканта — чем-то необъятным. Онегин улыбался, представляя, какое может быть сейчас у Ленского сосредоточенное лицо, а может он улыбается, да так, что ямочки появляются, может хмурится, так, что между бровями пролегла морщинка. А может вообще играет с закрытыми глазами, ведь он отлично помнит все эти мелодии, знает их наизусть и преподносит самой вкусной вишенкой на торте. Через час они просто лежали на полу в Володиной комнате под пуховым пледом, который принесла Анна Семёновна. — Жень, Жень, Жень! — внезапно затараторил Ленский, приподнимаясь на локтях. — Ну, что? — улыбнулся Онегин, заправляя выпавшие на лицо смоляные пряди за уши. — Пошли снеговика слепим! Евгений протяжно застонал, отворачиваясь в сторону: — Ну не-е-е-ет! Ты меня не заставишь! Спустя ровно десять минут они оба лепили если не снеговика, то снежную бабу точно, на заднем дворе, не замечая умиленных взглядов родителей из окна. — Какие же они счастливые, — улыбалась госпожа Ленская, приобнимая своего мужа и качая головой. — Им повезло друг с другом, — улыбался Роман Фёдорович. Володя заливался смехом, то и дело толкая Онегина в снег, который защищался снежными комочками, кидая их в юношу. Мелкие пушистые снежинки опускались на ресницы, а небо чернело сполна, покрываясь россыпью звёздочек. По итогу они оба лежали в снегу, глядя на темное полотно и на луну, которой этой ночью суждено объявиться полностью. Рукавички промокли, но они все равно держались за руки, чувствуя себя самыми радостными в этом мире. Ведь действительно, кто ещё так любил и сможет полюбить? На крыльцо вышла Анна Семёновна: — Мальчики, ужин готов! — и хлопнула дверью. Онегин взглянул на Ленского: — Она… назвала нас «мальчиками»? — Я же говорил, что она уже любит тебя! — хихикнул Вова. — Не подлизывайся, — по-доброму фыркнул мужчина, распластавшись звездой на снегу. Умиротворение воцарилось в воздухе. — Как думаешь, мы всегда будем вместе? — славная улыбка слышалась в голосе Ленского. — А ты сомневаешься? — Не знаю… Вот ты бы хотел детей? Евгений на такое заявление повернулся к Володе, с подозрением прищурив глаза: — А вот с этого момента поподробнее. Ты хочешь ребёнка? Володя кивнул: — Да. — Серьёзно? — Дети — не повод для шуток. Евгений, честно сказать, никогда не задумывался о детях. Да, ему целыми толпами твердили, что надо бы и о семье подумать, он только кивал и странно улыбался, а мысль о семье в голову так совсем не залетала. Нет, ну какая семья? Ещё вся жизнь впереди. Но теперь, когда Володя заикнулся об этом, Онегин улыбнулся — они оба будут носить фамилию «Онегин», а их ребёнок будет самым чудесным как минимум потому, что первым отцом будет являться Володя. И чтобы там не кричали в спину, они пойдут до конца. Они будут счастливы. — Почему бы и нет? Как тебе имя Ипполит? Володя прыснул, но таки улыбнулся: — Поля, что-ли? — Поля? — недоумевающе переспросил Онегин. — Ну, Ипполит — это Поля. У нас в пансионе был такой. Его все звали Полей. — Но Поля это разве не Полина? — Видишь, какие чудеса бывают. У нас будет невероятная семья, — мечтательно произнёс Ленский, закрывая глаза. Глубокий выдох вырвался из груди со звуком наслаждения, и парень улыбнулся, явно представляя в своём воображении очень солнечную картину. — Я люблю тебя, Жень. Снег продолжал хлопьями падать на землю и заметать редкие зелёные проталины. Они уже как две минуты должны были вернуться в дом, но то ли лень, то ли просто желание подольше побыть вдвоём не отпускало — словно притянуло к земле, точнее к сугробу. Рядом стояла недоделанная снежная баба с ветками вместо рук и камушками вместо глаз — улыбалась она рябиновыми шариками. Ягоды треснули от холода, и весь сок вытек — выглядело это жутко. — Je t'aime aussi, soleil. (Я тоже люблю тебя, солнце). — Ой, какие мы францу-узы, — усмехнулся Володя. — Ещё какие! — во весь голос засмеялся Евгений. — А ты, я смотрю, вообще полиглот: и на русском говоришь, и на немецком, и на французском. Не человек, а miracle какое-то. Юноша пожал плечами, хоть и сам знал это. Потихоньку вставая, Ленский понял, что в валенки и под рубашку завалился снег, вся одежда и волосы промокли насквозь, осталось только не заболеть, а от они оба получат дюлей от строжайшей Анны Ленской. Щёки красные, губы синие. — Могу научить тебя нескольким немецким выражениям, — зубы стучали друг о друга. — А потом мы будем танцевать вальс? — вальяжно подал руку Онегин, как бы приглашая поэта на танец. Тот двинулся чуть ближе, и тогда Евгений обхватил его талию левой рукой, притягивая к себе. — С превеликим удовольствием. Шаг вправо, шаг вперёд, квадрат. Влево, вправо, квадрат. Оконные ставни распахнулись: — Заходите давайте, а то Анюта ворчать начинает. А её лучше не гневать, — наказал с улыбкою мисье Ленский. Влюблённые тихо рассмеялись.***
— С Новым 1821-м годом! В эту знаменательную ночь лилось вино, шипело шампанское, елись салаты и прочие угощения, звучала музыка и искренний смех. В компании семьи Ленских Евгению было даже не столько комфортно, сколько… Он не мог подобрать слов, ведь все они отнимались, когда Анна Семёновна называла его «своим мальчиком», а Роман Фёдорович жал ему руку, приговаривая, что он очень интересный человек. Он чувствовал себя членом этой семьи. Евгений чувствовал себя д о м а. Уже после полуночи они с Вовой выдвинулись погулять в снежный городок, заполненный людьми. Все возвращались с балов и прочих мероприятий, но им, казалось, ничего это совсем не нужно. На ночном небе сиял полумесяц. Вот и пролетел ещё один год их жизни, самый счастливый, наполненный шутками, любовью, искусством и шампанским. Высокие поместья и здания подсвечивались невероятно красивым светом — багровым, розовым и нежно-голубым. Такой красоты Онегин не видел даже в Петербурге. Все прохожие говорили на немецком, и как бы часто на нём не выражался Ленский, все, что смог запомнить мужчина — Guten Tag! — и то Володя каждый раз смеялся над его акцентом, но успокаивал, целуя в скулы. Дойдя до какого-то сквера, они заметили замерзшую речку. Ленский бросился к мостику, досточки которого тут же заскрипели. Снег блестел. — С праздником, Женечка! — обернулся, так и замерев, прижавши руки к груди. Глаза в тот же момент распахнулись, и Володя сделал шаг назад, схватившись за деревянную перилу. — Was machst du…? (Ты что делаешь…?) Онегин опустился на одно колено и хитро сверкнул глазами, таинственно улыбнувшись. Достал из кармана чёрного пальто бархатную коробочку и вытянул её вперёд: — Ты выйдешь за меня? Ленский, честно признаться, чуть в обморок не свалился. Прижал ладонь ко рту, чтобы не завизжать на всю округу. Отошёл чуть назад, глядя на улыбающегося Евгения и на то, как красиво его русые кудри переливались в оранжевом свете фонариков. Мужчина не отрывал взгляда от этого чуда — Владимир выглядел до безумия милым и ровно настолько же прекрасным. Ещё недавно они не были даже друзьями, а всего лишь знакомыми, которые иногда выходят на совместные конные прогулки. Еще совсем недавно слово "друзья" имело самый великий смысл. Добро пожаловать в новый год нашей прелестной жизни. Здесь будут только музыка и что-то, о чём ты пишешь в своих длинных стихах. — Да. Волшебство бывает, если в него поверить.