«Акула в формалине»

      — Да я тебе говорю, просто растворилась будто. Я и камни туда кидал, и что только не пихал, оно просто исчезает!.. — Кавински шептал, но так громко, что шёпотом это было трудно признать. — Ваньинь тоже видел, мы смотрели друг на друга как два барана, — пёс, устроившийся на лежанке, поднял голову, фыркнув, не соглашаясь с тем, что его приравняли к парнокопытному полорогому животному. Лев хмурился, но молча о чём-то думал. — Я думал о том, что это просто иллюзия, но не могло же в этой иллюзии исчезать всё что угодно. Ладно, я хотя бы додумался не лезть в это руками, иначе бы точно без конечности остался…       − И то верно. Я ничего не знаю о том, какие свойства у купола, поэтому настоятельно не советую тебе пробовать. И кидать туда разные предметы тоже, потому что они могут сейчас находиться где угодно, да и о последствиях мы ничего не знаем, − с опаской, что редко можно было заметить на лице сотрудника безопасности. — И ты ехал в такую даль только ради того, чтобы несколько часов побыть отшельником? − Вообще, да, но, не поверишь, так расслабляет, − Кавински пользовался зубочисткой, поэтому половину букв зажёвывал.       − Даже больше, чем алкоголь?       − Так я… − осёкся. «Точно, он же не в курсе, что я не пью». − Ну, алкоголь это другое, там энергию выпускаешь, поэтому легче и лучше, а тут по-другому совсем.       − Как знаешь, − пожав плечами, − не понимаю, но принимаю.       − Ты-то сам как существуешь в этом непрекращающемся бедламе?       − Для меня ничего не изменилось и не меняется уже лет девять, я абсолютно спокоен и давно приспособлен к такой работе и такому алгоритму. И мне почти ничего терять, смерти я не боюсь, страданий тоже. Права, за маму переживаю, но я знаю, что даже если меня не будет рядом, то она со всем справится, − лёгкая улыбка.       − Не понимаю, но принимаю, − усмешка. — Хотя, знаешь, у меня была какая-никакая забота от Лаванды, это мама Оливера, ты его не знаешь, но это мой бывший хороший приятель и сын учителя из Корпуса.       − С розовыми волосами ходит?       − Да-да, розовый, − улыбка.       − Я за ним смотрел, кстати, какое-то время… − мужчина почесал нос, задумавшись. Мгновенный вопросительный взгляд. — Да погоди ты, сам пытаюсь вспомнить… − удалось опередить и избежать прямого вопроса. — Кто-то меня просил, но кто, я не вспомню, мы тогда ещё не так хорошо общались.       − Тебя не стирали, как меня, случаем?       − Нет, это точно нет. Сотрудников безопасности не стирают, их сразу ликвидируют, у нас только один вид дисциплинарной ответственности. Раньше ещё было стирание и просто выговор, но после того, как в Полиции произошёл пожар, правила поменяли, всё ужесточили.       − Да тогда чего только не наделали в нормативке, я задолбался читать их писульки о том, что за каждый неправильный чих то ликвидация, то ещё чё… Как говорится, в мои годы такой херни не было!.. — он преподобился старику, со своего кресла ворчащему и с пеной у рта вещающему о том, как раньше было лучше и что трава была зеленее.       − А это же было… Вдумайся, пять лет назад, − пауза. Блондин закрыл рукою нижнюю часть лица скрывая подминающиеся губы, вот только тяжёлого взгляда было не утаить. — Я иногда теряю счёт времени за алгоритмом, но чтобы настолько…       − Стареешь просто, Лёва, стареешь. Тебе вообще только за тридцатник немного, а ты как первый раз удивляешься тому, как быстро летит время. Хотя, для меня оно тоже раньше шло медленнее…       − Дай угадаю: дни стали одинаковыми, один от другого не отличишь, поэтому и кажется, что прошло мало лет? — на реакцию Кавински он смотрел внимательно. Сначала бывший наблюдатель сморщился, потом отвёл взгляд, покрутил зубочистку, нахмурился, выбросил её в урну, провёл языком по зубам, не теряя недовольного выражения лица, только потом ответив:       — Угадал, — с досадой. Оценив ситуацию, он-таки пришёл к выводу, что его жизнь действительно стала такой. — Но не совсем. Я помню, какие события меня радовали…       — А помнишь ли ты, чем отличался поход в клуб месяц назад и три месяца назад?       — Прости Свет, я ещё это запоминать должен? — со смехом. — Нет, конечно, я хожу в него слишком часто, чтобы такие тонкости запоминать. Ну это вообще не показатель того, как ярко я живу, потому что стало обыденностью. Какие-то случаи я помню, а так чтобы каждый запоминать — не-а. Да, я могу не понять, чем вчера от сегодня в глобальном смысле отличались, но мне зачем, если и тогда, и сейчас я своей жизнью доволен? Да, от счастья не прыгаю, но меня в целом устраивает, если не считать происшествий.       — А, ну кстати да, у тебя немного по-другому, — малейшее удивление. — Я вот просто понял, что попал в ловушку алгоритма.       — Ой бля, может, это, в отпуск сходишь, ну или хотя бы… Не знаю даже, что тебе предложить. Не хочешь себе найти кого-то? Не обязательно девушку, может тебя познакомить с кем, чтобы к хобби привязался, у меня много знакомых.       — Нет, отпуск я раньше времени брать не буду, а чтобы в отношения вступать… Не хочу рисковать кем-то. И ты прекрасно меня понимаешь, сам до сих пор один.       — Ну, да-да, понимаю, но я и младше. Ну или вон, собаку заведи, скучно точно не будет, — он кивнул на Ваньинь, который отчаянно лез из-под руки хозяина, пытаясь стащить с тарелки на столе кусок ветчины или сыра, но всё время лишь облизывался. Кавински наконец встретился с доберман ом взглядом. Пёс виновато отвёл чёрные бусины от еды, сев на задние лапы, смирившись с поражением. — Сына, вот ты полицейская собака, натренированная до смерти и способная просто рявкнуть и довести до усрачки, а как дитя малое под рукой сидишь и не можешь мне дать понять, что есть хочешь, — нотация от Винса, ещё и с таким необычным обращением, выглядела смешно. Доберман молча слушал, наблюдая, как перед ним жестикулировали руками. Он действительно был очень дисциплинирован и не допускал себе подобных шалостей, разве что совсем иногда. В конце речи Кавински встал и пошёл к мини-бару, чтобы достать чашу с холодными сердцами и яйца, из которых состоял обед Ваньинья.       — Ты что, пса сыном называешь?.. — Лев уже двигал в сторону собаки тарелку, чтобы тот смог взять, пока хозяин не видел.       — Да… Ваньинь, фу! — моментально пригрозил бывший наблюдатель, ещё и пальцем, тотчас пёс закрыл пасть и вернулся на место, не успев зацепить зубами пластину ветчины. — Малыш, иди нормально поешь, ради всего Святого, — собака дождалась пока подле стола поставят её миску, принявшись есть.       — А почему ты его так называешь? Нет, я слышал, что некоторые хозяева так делают, ты на общей волне?       — У меня с кем-то была такая шутка, что я его отец, а он мой ребёнок. Ну и, не знаю, это смешно. «Сына» звучит обывательски, а мне не всегда хочется выговаривать его имя для того, чтобы позвать.       — Зачем ты тогда его придумал?       — Так не я его придумал, уже было.       — Хм, понятно, что ничего непонятно…       − Я взял его не щенком, а уже подготовленного — кто-то старательно занимался с ним до меня, потому что до таких показателей я бы собаку вряд ли смог довести, у меня бы вышел какой-нибудь вислоухий баломут, а Ваньинь совсем не похож на это описание.       − Был бы «добрым полицейским», − Лев закинул ногу на ногу, прищурившись и улыбнувшись, − а твоя жена была бы «злым полицейским», − усмешка.       − Честно, предпочитаю не иметь дел со злыми женщинами…       − А если просто была бы доминанта? — Кавински встал посреди комнаты с бараньим взглядом, не на шутку задумавшись. — Вот тебя и раскрыли, наблюдатель, − от такого обращения внутри похолодело, и завис он ещё больше. Намереваясь что-то да и сказать, Винс всё же сначала промолчал, а потом будто мошку отмахнул, поморщил нос, краснея над усмешкой друга. — А представь, Инспектор Войд был женщиной? — после этого громкий смех разразился в стенах.       − Упаси меня Свет от такого счастья… − с холодным потом, тёкшим по спине, ответил бывший наблюдатель. — Я ещё мог бы быть согласен на то, чтобы его женской версией была его дочь, но не так. Но что-то мне подсказывает, что мне даже не позволили бы подойти к папенькиной принцессе, а если бы я попытался, то споткнулся на первом шагу из-за первого на очереди простреленного колена…       Если бы он как-то ещё, кроме своего изначального варианта, мог объяснить произошедшее, то точно бы предпочёл не первый вариант в качестве реальности. То, что Кавински был удивлён и сидел с широко открытыми глазами, пялясь в экран смартфона, было ничем иным, как шоком. «Умерла… Просто вот так умерла?.. Да как так?.. Пропала? Перешагнула черту и исчезла из Империи».       Стоял он посреди улицы Омен-Сити, оживлённой и заполненной горожанами, спешащими с алгоритмов по домам и другим местам. Сам же ждал кое-кого, как малолетняя шпана устроившись около входа в клуб — в этот раз внимание поведением и выходом привлекать было не нужно. На него почти никто не смотрел — на улице было достаточно холодно, поэтому некоторые люди надели куртки, и серебристая Кавински не очень-то выделялась — да и штаны с оранжевыми полосами несколько сбивали с мысли о том, что смуглый парень с бордовыми волосами являлся бывшим наблюдателем.       К нему подошли спешно, тотчас протянув руку из вежливости. Скомканное приветствие, обделённое вниманием, сразу же перестало быть интересным. Встречаясь с главой местной хирургии, Кавински далеко не просто на любезности целился.       Они сели за самый обычный стол в непримечательном заведении, сделали заказ — а кроме него ещё вид, что обсуждали непримечательную чепуху вроде того, как друг у друга проходит семейная жизнь и алгоритм и что они собираются делать на выходных.       Как только вокруг оказалось достаточно шумно — зал заполонили точно такие же «работяги», распивающие лёгкое спиртное, просто ужиная или уделяя внимание красоте внешности пришедшей с ним компаньонки.       − Эдвард, у меня есть смутное воспоминание о том, что мы где-то уже виделись, − тихо произнёс Кавински.       − Как ни странно, у меня тоже. Впрочем, не столь важно, верно? Кавински, я немало удивлён тому, что Вы решились сунуться прямо под нос, чтобы провернуть это.       − Все мои действия носят рисковый характер, поэтому я не так переживаю. Да и, насколько знаю, в Омен-Сити с правоохранительными органами тяжело. Не катастрофа, но жалоб достаточно.       − Новая волна пришла только после того, как госпожу Нэо назначили на должность Главы Секретариата.       − Ясно. Давайте всё же сразу к делу, − из своего рукава он плавно выкатил на стол подобие солонки, в которой содержалось нечто неизвестное, но очевидно нелегальное, − я знаю, что вы являетесь лечащим врачом P-715-SSAc, и ей требуется лечение на данный момент.       − Верно. Но ничего серьёзного. — Нервный взгляд на ёмкость белого цвета — содержимое видно не было.       − Понимаю, лёгочной пневмонией никого сейчас не удивишь. Назначь ей этот «препарат». Я знаю, что он схож на некоторые лекарства. Из этих некоторых есть два, которые вступают в реакцию с вот этим, − он поставил солонку на стол, будто внутри действительно была поваренная соль, а не иная… − Это вещество полностью растворимо, так что придётся прописать ей растворитель. — «А то, что он растворит ей лёгкие, не суть дела, которая должна тебя волновать».       − Почему я вообще должен это делать? — Эдвард аналогичным жестов взял солонку и убрал во внутренний карман одежды.       − Это абсолютно наглая женщина, которая в последнее время активно мешает господину Суа — наверняка ты знаешь этого судью.       − Конечно, он очень уважаемый человек в Омен-Сити. Уберечь его?..       − Одна из причин, − коротко, чтобы успеть прожевать взятый в рот жаренный ролл, один из нескольких в миске салата.       − Я могу знать что-то ещё или моё дело только исполнить за то, что вы сделали для меня? — Эд с охотой трапезничал и сам, не гнушаясь того, чтобы разговаривать с чуть набитым ртом.       − Она просто мерзкая — куда бы её не переводили, насколько я помню, она везде лишь конфликтовала чуть ли не на пустом месте — то есть управы на эту мартышку почти не найти, это раз. Во-вторых, место своё она получила незаконно, а ещё адвокатом называется — стоило подмазаться и переспать с жюри, души в ней не чаявшем, вот и результат. В-третьих, она умудряется оправдывать абсолютно мерзких людей, выворачивая дела наизнанку. Самое интересное, что старательно избегает Суа, если его назначают на заседания. Нечистая женщина, преследующая интересы явно противоположные правозащитной деятельности. Проще говоря, просто сука, которая должна получить по заслугам. — Он выглядел как крыса, которая нагоняла на свою коллегу, отнюдь — не безосновательно.       − За это сейчас ликвидируют? Тем более таким способом? — Эд поднял полный скептицизма взгляд на Кавински, привыкшего к подобным вопросам.       − Да. Травить людей легче, чем мириться с ними, особенно когда уже миллион раз были предприняты попытки перемирия.       — Абсолютно бесчеловечно…       − Я знаю. — Без толики сомнений или угнетений совести. — Иногда конфликт нельзя решить без применения силы.       − Возможно, с женщиной стоило быть мягче…       − А женщины не люди? Будь она беременна, мы бы ещё предприняли другие меры, точнее, отказались бы от них, − пауза, − может быть.       − Кхм, раз у нас есть время?.. — кивок в ответ. — Несколько лет назад мне довелось ухаживать за девушкой, которая выполняла алгоритм, некогда занимаемый тобой — она была наблюдателем. Как бы я не пытался, она отвергала меня, а в итоге прямо передо мной кружилась в танце с неким юношей… Его я уже не помню, но ревности моей почти хватило на то, чтобы выстрелить в него пару раз. Я думал, что подстрою это «убийство от неизвестного», явлюсь к ней в момент горечи, смогу овладеть её сердцем и… Телом. Но ничего не сделал. Просто не смог навредить ей. Она одевалась как Императрица, но я уверен, что и без одежды она выглядела как богема. Под её бордовой шубой скрывалось нечто драгоценное… Очень цвет похож на цвет твоих волос, — «И мне даже тошно на него смотреть», − Эдвард скрывал свою неприязнь к Винсу из-за одного только цвета, ассоциирующегося со своим идеалом страстных грёз. У него почти скрипели зубы, только он видел этот бордовый цвет в повседневной жизни. — Я не видел её уже много лет, пытался найти, но безуспешно.       − Хм… − юноша глуп не был, чтобы сложить два и два много времени не потребовалось. Но точно ли второй элемент был двойкой?.. — И нужно было только спать с ней?..       − А разве женщина может дать мужчине что-то ещё, кроме постели, если она не умеет ни готовить, ни занимается прочим хозяйством? Она была именно той, кто был замечательным, но абсолютно бесполезным украшением, − брюнет откинулся на спинку стула, чуть задрав подбородок. Кавински казалось. Ещё чуть-чуть, его собеседник изойдётся на похотливые описания и уйдёт в эротические фантазии, и от этого Эдвард выглядел жалким. — Она была самым красивым созданием на свете, так сладко говорила, такими элегантными были её жесты… Я могу заявить — увидели бы вы её, тотчас захотели овладеть ею. — «Всё ясно, мужику в голову гормоны ударили, ещё и на старости лет, так там фонтан, наверное… Свет прости». — Смотрите на меня, как на сумасшедшего? — с усмешкой. — Вы просто не видели её.       — Так покажите, — он развёл руками, ожидая увидеть обычную куклу, которых видел каждый день в своём заведении и которых распределял по всем похотливым мерзотникам.       — У меня не сохранилось её фотографий, ни единой, но я рисовал её по памяти, — с охотой мужчина взял в руки телефон, быстро отыскав в галерее фотографию своего творчества — карандашный чёрно-белый рисунок на бумаге. Право, был ещё один цвет — красный, от гелиевой ручки, которой были нарисованы маленькие губы, мех на плечах девушки и глаза…       — Она была альбиносом? — первый вопрос. И тут же замялись:       — Не знаю… Вроде как, нет. Это не важно. — «Вот тебе и любовь до гроба», — иронично.       — Ну, талант к рисованию у вас есть, соглашусь, красиво, — сказал Кавински это быстро, не распространять на мнения и комплименты. Но его слова всё равно были пропущены поисками ещё одной фотографии, которую показали следом. И если на первом рисунке был портрет, то на второй девушка была без шубы, стоя во весь рост, и она танцевала…       Скрещенные над головой руки, изгибы талии, закрытые глаза, бёдра — основание песочных часов.       — М-м, — у кудрявого сложилось понимание, отчего же неизвестная стала мечтой для мужчины перед ним.       — У неё была точно такая фигура, я помню. Выточенная будто из фарфора, как статуя Богини была!.. — восхищённо.       — Ладно-ладно, верю… — Кавински было любопытно знать о неизвестной, но не настолько, чтобы забывать об изначальной цели. — Мы вообще не об этом речь заводили, а о том, что вы должны сделать в отношении P-715-SSAc.       — А обсуждать нечего. За то, чтобы я смог вернуться в Альт-Сити, я сделаю всё, что угодно. — «Я должен вновь явиться в город, где когда-то встретил её».       Их беседа закончилась по таймингу в тот же момент, когда на другом конце города завершилась очередная потасовка, однако, между сторонами которой состоялась только первая встреча. Кавински приехал в Омен-Сити не только ради личной встречи с Эдвардом, это было бы мелко, хотя он знал, что рисковал, потому что сопоставить дату его отсутствия в Альт-Сити и дату драки смол бы даже самый бестолковый следователь. Однако, во-первых, никто не знал, как именно Кавински удалось так быстро оказаться в Омен-Сити, так как алгоритм закончился совсем недавно… Ответ был прост: он воспользовался своей самой дорогой игрушкой. Не заметить её было нельзя, но всё же тяжело, особенно в сумерках. Помимо, обратно джет вёл далеко не Винс, а нанятый заранее пилот, за каждым действием которого осуществлялась пристальное наблюдение.       — Приехал в мой город, навёл шороху, а сейчас хочешь смыться? — Киара помешивала сахар на дне кружки, ложка то и дело ударялась о стенки, мешая слушать их разговор. Напротив неё сидел с надменной, чертовски довольной ухмылкой тот самый, кто некогда учил её защищать государство, а теперь… Хотя, правды ради, он и сейчас его защищал, но не тем способом, как раньше.       — Так говоришь, будто хозяйка здесь, хе-хе.       — Мне уже давно не шестнадцать, у нас небольшая разница в возрасте, так что не относись ко мне, как к девочке из ясельной группы «Отважные наблюдатели».       Девушка изменилась. И внешне, и немного характером. Увы, ей не пошло это на пользу. Виной были далеко не клубы и концерты. У неё было много личных проблем — в отношениях с коллегами, отсутствие друзей, жизнь в одиночку. Из девочки, всегда жившей в достатке, она превратилась в ту, которая покупает самые дешёвые продукты, ест что попало, ленится убираться в собственной квартире, а об алгоритме… И говорить было нечего. Она не справлялась. Не психологически. Ей будто мешало что-то другое.       Бывший наблюдатель почти не знал об этих проблемах — отважная Киара пыталась разрешить их сама, поэтому вывалила их на него только тогда, когда он был уже не нужен, просто не мог ничего сделать.       И он то ли пытался оправдать себя тем, что, ну, он-то как-то справился сам, нашёл выход, начал что-то делать, и на момент беседы делал очень много, был занят решением других проблем, о которых знал и был в состоянии что-то с ними сделать; то ли винил себя за то, что не смог помочь человеку, который был ему не безразличен, не видел очевидного и отдавал приоритет глобальному. Чувствовать вину Винс терпеть не мог, поэтому всячески искал новые и новые объяснения, способные самого себя убедить в том, что он не должен нести ответственность за всех людей в Империи и решать их дела.       — Младше меня — значит маленькая, этого не изменить. — «Я не могу назвать её ребёнком, учитывая её жизненный опыт, но она так и не переросла свой подростковый возраст».       — Ой, да ну тебя, — нахмурив смольные брови, девушка откинулась на спинку кресла. — Из-за того, что ты считаешь меня ребёнком, я не могу ничего сделать для нашего дела. Ника делала с самого начала, а я даже сейчас — ничего…       — Потому что ты не должна ничего делать из того, что делала она и из того, что делают остальные. Для неё это закончилось не самым хорошим случаем.       — Мы все в конце концов умрём, а раньше или позже это условности. Тем более, если радости от жизни никакой, то зачем это всё…       — Мне кажется, именно поэтому тебе стоит сменить алгоритм, — он попытался сказать мягче, понимая, что лишь усугубит подавленное состояние. — В жизни есть много всего интересного, даже с условием, что мы живём в Империи. — Попытавшись выглядеть расслабленно, молодой человек лишь вывел её из себя.       — Тебе легко говорить, у тебя много часов, ты можешь купить себе что угодно. И никто не стоит у тебя над душой. И ты находишься там, где всё родное, а не в неизвестном городе, куда тебя просто сослали, выгнали, отобрав всё. — Девушка говорила с надрывом, но не намеревалась плакать. Она слишком устала для таких эмоций.       — А ты готова взять всю ответственность, которая есть на мне, в обмен на часы, свободу и проклятый город, который ничем не лучше, чем твой? — вот и пошло перетягивание одеяла. — И я сейчас не говорю, что сам великий страдалец. Мне жаль, что твоя жизнь сложилась так. Она была намного хуже, чем моя, но это не значит, что нужно взять ещё больше абсолютно ненужного дерьма, чтобы добить себя окончательно.       — Я итак ничего не делаю! Я просто выполняю алгоритм, иногда танцую и… И всё! Мне нужно что-то делать, чтобы не превратиться в заплесневелый кусок человека.       — Так займись хобби — научись петь, рисовать, писать стихи или рассказы, — громко, — научись чему-то хорошему. — После этого он перешёл на шёпот, — Я не понимаю, нахера тебе знать, к какому мужику отправить шлюху, чтобы она лишний раз потрахалась с ним, а тебя самой бумажки поскорее оформили. Зачем знать, где и когда лучше делать передачи наркоты, чтобы подсадить на неё слои населения, которым нихуя в этой жизни уже не поможет, потому что их либо тащить себе дороже, либо они сами не хотят ничего делать. Для чего тебе быть на связи двадцать четыре на семь, понимая, что в любой момент тебе могут позвонить и сказать, что что-то пошло по пизде, а тебе придётся срываться в три часа ночи и ехать к этим ёбаным оленям и разбираться с правоохранительных органами, которым придётся ещё и часы отваливать за молчание, а потом всю жизнь следить, чтобы эти пиздюки не проболтались. С кем и как ты собралась убивать очередного судью, которого Империя не считает маразматиком и просто конченым, а на самом деле он пиздит своих жену и детей и считает это справедливым?! Киара, зачем? Зачем усложнять себе жизнь, если можно не усложнять? Тебе двадцать с небольшим, ты ещё можешь делать что угодно, чтобы избежать участи быть расстрелянной по всем полагающимся. У тебя есть шанс на нормальную жизнь, а не вот это месиво из дерьма и палок. Ты понимаешь, что никого больше не сможешь сделать близким, потому что до усрачки будешь бояться, что из-за тебя может пострадать дорогой человек что он может не принять тебя и то, что ты делаешь. Это всё — просто лишние нервы, и я считаю, что они тебе не нужны. — Если бы он не жестикулировал от того, что его выводила эта ситуация, то выглядел бы куда спокойнее, но об этом всем, знающим Кавински, можно было только мечтать. Если бы он посмел себе кричать, то испортил весь диалог, а делать этого было нельзя, но ссорясь бы они по переписке, ругался бы не по-детски. Его раздражало, что Киара не учитывает своё состояние и рвётся не пойми куда, что никаким образом не облегчит ей жизнь.       — Тогда почему ты это делаешь?! Почему ты решил, что можешь взять на себя всё это? Вы, значит, распределили между собой обязанности, а я насрано в этом Омен-Сити сижу, непричастная ни к чему. И вообще, никаких «мы» уже давно нет. Хейго и Ника погибли, судьи ушли, я ни-че-го не делаю, да и мне кто-то не разрешает. Ты и Лев — все, кто остались. Скажи честно, ты хочешь себе всю славу сыскать? — Винс ударил себя ладонью по лицу, вмиг на вид став самым уставшим человеком на свете.       — Ты меня чем слушала?.. — мертвенно спокойно. — Какая, нахуй, слава?.. Да, нет больше никакой команды, нет той координации, что была между нами, и некоторых из нас тоже уже нет, но нужно всё бросить. Для чего делается, спрашиваешь?.. Да для того, чтобы разрушь Империю до основания и не оставить ничего на её месте, пусть она сгниёт изнутри, не достойная существования. Можно построить новое на месте старого, но для этого нужно уничтожить то, что тебе мешает. Сократить слой люмпенов, убрать всех, кто мыслит как больные и конченые люди. Ты просто открываешь людям путь к саморазрушению, а они сами выбирают — бороться или нет. Они знают о последствиях всех вариантов, никто ничего не скрывает, но они осознанно выбирают это падальство.       — Сказал мне человек, которым ходит по клубам, бухает, общается с проститутками и каждый день совершает преступления против общества и государственной власти, — с осуждением нахмурившись, она вновь скрестила руки, до того держащие в замке. — Ты же тоже не лучше, и даже хуже, чем Империя, потому что позволяешь себе под прикрытием цели высшего блага всё, за что осуждаешь других.       — Да, я не лучше. Да, под высшим благо, к которому всё идёт, я имею далее свои цели, никак не относящиеся к тому, что делаю. Потому что я получаю часы, с помощью которых делаю всё, что хочу. Чтобы заниматься таким дерьмом и не слететь с катушек, нужно хоть как-то радоваться жизни — и я это делаю посредством часов. В одном ты не права — я не такой же, как они, потому что я хуже, чем они.       Он не сказал ещё много, что таилось в груди:       «И мне на это глубоко плевать, потому что я эгоист, я просто хочу, блять, быть счастливым хоть немного. Я не могу уже ничего отдать, я не позволю никому отнять то, что мне пришлось получить ценой того, что было в прошлом. Я считаю, что я заслуживаю покупать всё, что пожелаю — вещи, права на вещи или мнение людей. Мне без разницы, что я покупаю, если это приносит мне хоть какую-то радость. Мне нужно больше часов, чтобы понимать, что если в один момент всё обесценится, то я всё равно имел преимущество, потому что у меня часов будет больше, чем у всех остальных вместе взятых. И никто не сможет меня упрекнуть в том, что я нечестно их заработал — я выполняю алгоритм шесть дней в неделю, иногда по пятнадцать часов в сутки, а потом просто удачно использую вклады и то, что мои друзья соглашаются мне помочь. — Речь шла о том, что в банке Империи можно было открывать счёт под высокий процент на определённое количество часов — и по доверенности на свои часы Кавински получал от своих друзей и их родственников право от их имени открывать счёт, при этом несколько процентов, конечно, уходили к ним, потому что оставить ни с чем было бы слишком жирно и нечестно. — Правда, рано или поздно такая возможность закончится, но и тогда я знаю, что смогу пустить часы по второму кругу. Даже если я лишусь всего дохода от нелегальщины, то не так уж сильно пострадаю, это всего одна пятая от дохода. Правда, прикрыть лавочку мне придётся только в случае, если я сыграю в ящик… А, точно, даже не в ящик, а в море».       Закончив не на самой хорошей ноте, хотя и попытавшись сгладить углы, Кавински отправил друзей в Альт-Сити, а сам остался в Омене, чтобы проконтролировать соблюдение условий, согласованных путём применения силы в ущерб провалившимся ещё несколько месяцев назад переговорам. Бывший наблюдатель понимал — рано или поздно одного Альт-Сити ему будет не хватать, да и мир на столице Империи не сошёлся, поэтому взял курс прямо на второй город. Не рассчитывая на то, чтобы стать в Омен-Сити таким же уважаемым, как в Альт-Сити, не думая даже о том, чтобы знать про подпольную жизнь в нём абсолютно всё, молодой человек рассчитывал только на коммуникацию. Помощь в передаче товаров, сотрудничество с Полицией и властями, использование грубой силы в отношении неприятных личностей, который нужно было разве что припугнуть — ликвидировать или стирать было бы слишком жестоко, − запрет на бандитизм и преступления в отношении дружественных лиц. В целом, всё то же, чем он занимался в Альт-Сити. Соответственно, всё это за привилегии, которые он гарантировал — проценты от сделок, уход от ответственности, помощь в ведении бизнеса, и для местной своры этого было достаточно.       На памяти бывшего наблюдателя, в Омен-Сити было одно такое местечко… Интересное.       И перед его дверьми он оказался, готовясь ко встрече с несколькими наблюдателями, о настроениях которых ему подсказала Киара, попытавшись так показать, что тоже может находить людей для дел.       Поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж, Кавински почти утопал в воспоминаниях, которые навевало это место. Нечто сродни храму, посвящённому Дьяволу — тёмное, с яркими алыми витражами, готическое.       «А «Notre-Dame» остался таким же великолепным, как и прежде, − с улыбкой на лице. Что-то в глубине души взывало к тому, чтобы в этом месте кружиться под музыку, пропускать через себя мириады мурашек и пребывать в вечном холоде, но быть одним из костров, ярко полыхающим под звёздным Небом. Он не помнил, как, но помнил, что чувствовал то же самое несколько лет назад. Окунувшись вновь в эту карусель из чувств, на несколько минут он забыл, зачем пришёл, поэтому заворожённый стоял у входа в зал, задрав голову, рассматривая люстру на потолке, до боли похожую на ту, что была в Башне Света. В сознание вернуло неловкое столкновение плеч его и мимо проходящего официанта — оба извинились перед друг другом, почти шёпотом. Сотрудник даже удивился — по виду Кавински нельзя было сказать, что он может выглядеть скромно.       Взглядом ему удалось быстро найти свою компанию на этот вечер. Наблюдатели сидели в другой одежде, отличной от приевшихся чёрных комбинезонов с разноцветными полосами, отклонение от которых в последние годы не допускалось вовсе — и это так мозолило глаза, что порой ты чувствовал себя в симуляции, где разработчику было просто слишком затратно тратить ресурсы, включая свои силы и время, на то, чтобы всем неигровым персонажам придумать свои наряды. Было даже легче на душе, когда он видел кого-то не в одежде рядового гражданина. Уверенно прошагав до углового стола, он обвёл взглядом присутствующих, разместившихся на двух диванах по бокам стола, оставив пустым тот, что был за ним, хотя и посредине. «Ага, уйти будет сложно, но возможно».       − Всем здравствуйте, господа коллеги, − «Ладно хоть не калеки, а то было бы и смешно, и грустно».       − Добрый вечер, Кавински, − ответили почти синхронно, но тихо.       Никто не хотел афишировать наличие в клубе наблюдателей, да и тех — элиты, далеко не самых простых и рядовых сотрудников Корпуса. Почему-то именно этому факту он ничуть не удивился — будет ли простого несчастного, оказавшегося среди стирателей и ликвидаторов, волновать то, кто над ним стоит и что люди они не самые честные и благодетельные.       Опустившись на своё место, Винс тут же чуть наклонился на стол, пусть и поставив локти на край стола, сомкнув пальцы в замок вблизи подбородка, но не заслоняя нижней части лица.       − Мы можем перейти сразу к делу? — поинтересовался один из сидящих справа. Просьба была ненавязчивой, не сухой, скорее всего, парень просто переживал за то, что может куда-то опоздать. Кавински знал его номер и имя, для запомнил по оленьему типу лица — большие карие глаза, ну и в целом миловидная внешность. Загорелый, с румянцем на щеках, с укладкой прямых волос, опущенных на лоб, но не зализанных, он выглядел точно местный покоритель сердец, милый мальчик. И именно, что мальчик — юноше только-только исполнялось двадцать один.       − Да, конечно. — резко прозвучало со стороны брюнета и самого не любившего долгие демагогии. — Суть проста: теперь выполнять алгоритм вам нужно будет — конечно, если вы согласитесь на моё предложение-авантюру, − не в угоду только Империи и Правительству, но только ради людей. — Кто-то из компании насмешливо усмехнулся. — Понимаю, звучит слишком высоко и пространно, но дело не в том, что я пришёл от какого-то там служащего, попросившего меня провести с вами профилактическую беседу. Я и сам алгоритм наблюдателя уже не выполняю, сменил несколько лет назад… − его моментально перебили, оживившись. На этот раз мужчина в возрасте, даже с сединой в волосах.       − Разве это возможно?       − Да-да, но только если на вас свалится с Неба божественная благодать, я и сам не знаю, что тогда мне помогло, но сейчас я механик, если вы по брюкам не заметили. К работе наблюдателем меня привлекают, это так, бывших наблюдателей не бывает, все мы наслышаны об этой фразе… Но! Давайте по существу. Алгоритм наблюдателя, по факту, вот как это происходит, вы пашете на Империю для того, чтобы под её знаменем сохранять безопасность. Но иногда эта безопасность сохраняется, когда ты вредишь Империи. Намёк понятен?       − Мы должны возыметь смелость палить из пушек по своим? — от того же мужчины, на сей раз подложившего под щёку кулак.       − Верно, Мне не стоит рассказывать, что многие судьи, следователи или полицейские сами не от мира сего, сами нарушают правила и только места свои просиживают на предоставленных лаврах. Ну я и предлагаю за этими дружками тоже следить периодически. Вы просто будете стирать и ликвидировать тех, кто прикрывается своим положением во власти.       − Ну да, а потом на нас спустят бешеную собачку в виде инспектора Войда, потому что мы самовольно решили расправиться со всеми, кто должен быть лицом Империи. Если бы всё было так просто, как ты говоришь, мы бы давно так и делали. — Скептически.       − А вот тут погодите. Кто говорит, что ликвидировать нужно законным способом? — на него уставились несколько пар удивлённых глаз. — Вот в этом-то и вся соль. Ну вы же знаете, как раскрываются преступления, значит и понятие о том, как его совершить, имеете, чтобы вас не нашли по несчастному отпечатку пальцев на шее задушенного. Работает точно так же, как с медиками: знаешь, как лечить, чтобы не умер, то знаешь и как убить.       Оленёнок вновь вступил в разговор:       − Ты действительно думаешь, что это поможет? Нас всего-навсего пять наблюдателей, а их — тысячи…       − Мы не раз сталкивались со случаями, когда даже наши коллеги шли по системе Империи, но против людей, и приходилось зарывать на это глаза, − тяжело произнёс молчавший до этого времени наблюдатель. — Есть у нас какие-то ещё ориентиры или маячки, по которым мы можем определять, какого человека лишить памяти или жизни?       − Ну, если вы читали новости за прошедший гож, то примерно имеете представление о том, за что платили.       − Кхм, стоит ещё раз перечитать их…       − Ну, да, а ещё, кроме этого, мы используем некоторых личностей нам в помощь…       Он рассказал только про получение льгот от нужных людей посредством «легального» предоставления им услуг сексуального характера, если быть точнее — посредничества в этом. И как раз это ни в какие рамки морали, нравственности или закона не входило, поэтому Кавински несколько раз переспросил, готовы ли наблюдатели на такое, потому что видел острую реакцию. Это было тем решением, на которое наблюдатели Омен-Сити не согласились — и винить их в этом было нельзя. Однако первую часть, конечно, более развёрнуто объяснённую для них, приняли и согласовали на месте.       Ещё немного просидевши для вида закадычной мужской компании, разошлись — кто на ночную смену в Корпус, кто домой, и лишь один — как раз-таки оленёнок, остался в клубе. Он некоторое время переживал, мялся около барной стойки, ну а потом причина такого волнения стала ясна — он ждал девушку.       Из любопытства Кавински остался в клубе наблюдать за парой, к тому же, он никуда уже сегодня не торопился.       Пара мило обнялась, прежде чем начать беседу за барной стойкой, где они выпили — на удивление — обычные молочные коктейли, а не помесь из спиртного, издающего непонятный вкус и запах. В целом, стало понятно, что не особо им и подходило такое заведение — слишком эти юные сердца были правильными. Они даже не выглядели теми, про кого можно было сказать «в тихом омуте Черти водятся». Молодой человек пока и не определился — было ли удивительно то, что девушка по имени Бэйли, подруга Буэно, была наблюдателем, как и он, либо была очень состоятельной, потому что привычной одежды алгоритма на ней не было. Впрочем, проверить теорию — дело для него двух секунд. «Ага, я мимо, потому что она и та, и другая».       Наблюдать за ними было точно смотреть сериал с основным жанром — романтика. Они не обращали внимания ни на кого, кроме друг друга всё время смеялись, то и дело неловко приобнимая — хотя Кавински не исключал и того, что Бэйли может быть просто подругой, а не романтическим интересом. Да и то, как они танцевали вместе друг с другом, как Буэно смотрел на неё… «Ну нет, парень не может быть во френдзоне, по ним же всё видно, ну она на него так смотрит», − а Винс-то увлёкся происходящим, не уходя со своей позиции возле барной стойки, потягивая сразу с двух трубочек «Пряную грушу».       Буэно, правда, по мнению наблюдателя, не хватало смелости, потому что девушка выглядела на его фоне чуть увереннее. Между прочим, они оба были красивые, прекрасно гармонировали друг с другом и вообще, «по всем законам жанра должны были рано или поздно стать парой». Брюнет смотрел на то, как танцевала Бэйли, и ему чудилось, что подобное он где-то видел… И причём в этом же клубе.       Звуки величественной скрипки обрушились на зал, залитый багрянцем, модное звучание с высоким смыслом слов вызывали только мурашки — да, это был не такой современный клуб. Мрачный антураж, скульптуры святых, бесконечные росписи и лепнина на стенах и потолке. Не будь красного света, Кавински бы подумал, что они танцевали прямо под куполом собора. Юноша кружил её, и так трепетно относился к талии, лежавшей на одной лишь его ладони, когда опускал её к полу, сжимая своими её. Слова песни, похожие на арию или церковное пение, которых он раньше даже не слушал особо, будоражили нутро. Один раз и совершенно случайно девушка коснулась подушечками пальцев его шеи, наверняка чуть ближе, чем обычно, находясь у юношеской груди своим телом. Их движения, похожие на неправильный вальс, приковывали к себе взгляды — ревнивые, завистливые, жаждущие и такие ядовитые…       Кавински точно почувствовал себя на месте Буэно — растерянного, пока что несмышлёного и наивно влюблённого. Он пропускал всё сквозь себя, и ему нужна была… Она. Некто, кто с ним так же, кто тоже…       И вспомнилось ему о словах Эдварда, об этих страстных речах о прекрасной деве, некогда свёдшей с ума и распалившей одним своим существом в его души огонь.       Вот только в отличие от Эдварда, Кавински не хотел видеть эту деву голой, не готов был целовать землю, по которой она ходила, уподобляясь рабу в объятиях ласковых рук. И такие метафоры придуманы далеко не ради красивого слова — Эд сам так выражался. «Сумасшедший», − думал Кавински.       И это выглядело куда более смешно.       Впервые за долгое время ему захотелось танцевать, но не одному, а с ней. С этим мифическим образом, в который — О Свет! — он стал влюблён лишь оттого, что представил, как она бы касалась его плеч, рук, волос, как бы смотрела своим взглядом, до пепла выжигая на сердце клятву о вечной любви…       В голову ударил жар — и это было совсем не шуткой. Горячий лоб, которого касались оледеневшие кончики пальцев, стал совершенно непонятным явлением. Кавински не было плохо, наоборот, внутри становилось всё теплее, как от этого пуха, распирающего живот в моменты счастья. И песня была такая, что удержаться было бы просто невозможно — то ноги стремились в пляс, то руки норовили следовать ритму, рассекая воздух, выплёскивая безудержное нечто из эмоций внутри груди.       Удерживало его только то, что рядом не было её — нужной ему.       И если всем сердцем и душой Кавински пылал самым ярким костром под этим звёздным Небом, то головой понимал — всё это не к добру, всё это — нечто страшное, с чем ему предстоит разобраться чуть позже, но… Не сейчас.       «Пожалуйста, не сейчас. Я хочу ещё немного побыть счастливым».