«Акула в формалине»

      Его день — самый обычный, на первый взгляд.       Подъем в семь утра, час на сборы — заправить кровать, сходить в душ, выпить чай и закинуть в себя пару бутербродов, накормить собаку, кинуть тушу в машину и ехать в город по только Богиням известной дороге.       Полчаса, и он уже посреди мегаполиса, где из каждого угла слышится гудение машин, стоящих в пробках, которые только и делают, что сигналят друг другу. Утренние застои — дело обычное. Для тех, кто не знает, как можно слукавить по подземным трассам, к тому же, закрытым от простых смертных. Будь и он таким же, развлекал себя прослушиванием сводки новостей, гороскопом на сегодня — к слову, Винс терпеть не мог серьёзное отношение к астрологии — и музыки, составленной из песен авторадио. Смотрел бы на разноцветные плакаты и вывески ещё не открывшихся продуктовых, аптек, цветочных и пивнушек. Юноша считал ироничным, что именно эти категории были самыми распространёнными на улицах, отчего последние казались лишь копиями друг друга, да ещё и с одинаковыми чёрно-серыми фасадами… Пёкся бы под палящим Солнцем, проникающим в полосы дорог меж относительно высоких домов, в которых было несколько тесно.       Но всё происходило чуть-чуть по-другому.       Винс преодолевает путь быстрее чуть ли не в три раза, чем если б он ехал по земле. Никаких интересных видов, которые могли бы привлечь взгляд, только тёмно-серые бетонные стены, столбы, те же дорожные знаки, что и везде, а ещё прохлада. Окна в машине открыты, чтобы водитель смог немножко сэкономить на топливо, да и ощущения совсем другие — потоки холодного ветра летят прямо в лицо, бодрят, путают волосы, даже еле уловимый запах от каменных стен доставляет удовольствие, потому что не душит, как испарина от асфальта. К тому же, у пса на соседнем сидении радости столько от того, что можно высунуть голову наружу — словами не описать.       Он открывает мастерскую, выпуская из машины пса, разрешая ему поноситься по большой комнате с пустым пространством добрые полчаса до приезда клиентов. Сам же пока уходит в кабинет, чтобы заполнить несколько официальных бумажек, на которые за столько лет приноровился тратить времени не больше, чем на самый долгий поход в душ: «Всё же знание закона и бюрократии где-то да помогло». Расправившись с не любимым делом, проевшим мозг ещё во время выполнения алгоритма наблюдателя, подходит, потягиваясь, к шкафу, убирает в него ветровку, оставаясь в черной футболке, затем по привычке скрывает сгибы налокотниками, берёт с полки перчатки, испачканные, после которых, как всегда, ладони будут пахнуть пылью, металлом и разнородной жидкой дрянью с запахами всех фруктов и ягод мира. Выходит на балкон, откидывая взглядом мастерскую в поисках работничков — видно не всех, но слышно — ещё как. В последнее время Винс приноровился спускаться по шесту, как пожарный, что делает и сейчас, топая ногами по полу, сразу же уходя к машине, которую прикатила недавно молодая девчонка, у которой отец случайно задел дверь водительского сидения, погнув металл и сделав пару царапин. Отцовскую машину ремонтирует не Винс, а Джеффри, а вот маленькая легковушка цвета какао вся во власти брюнета, уже идущего за инструментами, чтобы вынуть железо на снятой двери в обратную сторону… Занимался он этим час, потом ещё красил царапины, мешая вонючую краску и морща от неё нос. Оставив краску сохнуть, пошёл к другой машине, закреплённой за ним: «Вот и мои любимые сгнившие пороги…» — со вздохом.       В общем, за день он успел ремонтировать всегда несколько машин, также в течение рабочего времени и выдавая их владельцам, принимая заместо них новые, так как освобождались места. Расширять мастерскую он не планировал, но вот купить себе новое развлечение — ещё как, сегодня же особенный день. И для этого он готовится давно.       Радость изнутри преображалась в улыбку на лице, с которой юноша шёл по пустой посадочной площадке. Кавински был безусловно горд собой, беспредельно доволен и невероятно радостно, своими глазами — красными звёздами — рассматривая каждую детальку, каждую линию, очерчивая её, чуть ли не каждый винт. Рядом без особого впечатления маячил продавец, но даже его хмурая рожа не портила настроения. Молодой человек чуть ли не вприпрыжку спешил за своей новой игрушкой, чтобы наконец опробовать полёт. Позади плелись Джеффри и Бобби, которые не питали тёплых чувств от скорой поездки, на которую, как они делали вид, парни совершенно не подписывались. На самом деле, долго их уговаривать не пришлось, друзья Кавински поддержали того сразу же, как узнали, что он полетит.       Вообще, купить частный самолёт было чем-то… невообразимо далёким, слишком дорогим удовольствием, но уж очень хотелось подняться над Альт-Сити, почувствовать город у себя под ногами. Конечно, виражи кружить молодой летчик не смог, это он записал в долгосрочные планы. Никто из знакомых Кавински таким не развлекался, и грудь распирало от гордости за то, что, в отличие от гонок, в этом он первый, ещё и единственный. Мечта стала явью, не просто хотелкой, записанной в воображаемом списке в голове, надолго забытая, о которой вспоминают только в редкие моменты, когда перед глазами мелькает что-то навевающее. По правде говоря, у Кавински так было, он мог просто засмотреться на выступление авиации, выпускаемой на праздники Империи, проводимые под открытым небом, но чтобы грезить и не спать оттого что хочется сесть за штурвал — нет. Вот только помимо такой мечты у него были часы, чтобы позволить себе забрать желаемое чуть ли не просто потянувшись к Небу, как к ветке дерева, схватив звезду ладонями.       Через полгода он мог напрочь забыть об этом самолёте, махнув рукой, но год назад что-то пошло не так, и вот сейчас он здесь…       Встав во весь рост, он достал из кармана ключ — новенький, матовый, приятный для тела и души. Нажал на него, с замиранием сердца наблюдая, как самым плавным на свете движением открылась перед ним дверца, а из неё так же плавно выехали ступени. Поднимаясь, он вдыхал запах новой вещи, касаясь стенки, на ощупь чуть мягкой. На стенах, под окнами, пролегала неоновая полоса, светящаяся в темноте бирюзовым цветом. Аромат кожного салона, твёрдого прочного и качественного пластика, металла, стекла, заводской плёнки на панели управления и герметик на некоторых внутренних элементах — вкупе лучше всяких духов. Он идёт, специально медленного уверенно, касаясь двух спин сидений, расставляю на них локти и с широченной улыбкой любовно смотря на кабину пилота. Самолёт небольшой — всего на шесть персон, считая два места для пилотов. Это определённо был не самый дорогой транспорт, но за излишними роскошью и меховыми креслами бывший наблюдатель не гнался. Для удовлетворения своего маленького большого внутреннего гедониста было достаточно и этого. В спину стали дышать Бобби и Джеффри, и второй из них норовил сунуть нос ко всем рычажкам и кнопкам.       — Ну, чего стоишь? — не выдержал, заговорщически прошептал, подгоняя в спину.       — Да не лети ты быстрее самолёта, дай мне хоть глаз положить на эту красоту! — ответил молодой человек, право, опуская руки и принимаясь снимать с экранов плёнки.       Момент был поистине знаменательный, подтверждением тому служила выключенная камера в руках Бобби, выполнявшего роль оператора. Некоторые плёнки собственник снимал, смакуя, другие резко, разгоняясь на половине и со звоним звуком открывая для воздуха глянцевую поверхность. Когда с «распаковкой» было окончено, Винс сел на место первого пилота, пристегнув ремень безопасности, щёлкнувший на месте бляшки обычного ремня, потом перекинул через тело от плеча до бедра ещё один ремень — подобные действия совершили все присутствующие.       — Итак, ехала, — быстро сказал, как отрезал, перед тем потянувшись до потолка, переключив одну кнопку, запуская питание. Подрубаются вспомогательные силовые установки, два движения — позади начало гудеть… Под надзором инструктора, полетевшего в первый раз для страховки, Винс сверяет ещё несколько датчиков и абсолютно непонятных кнопок, завод самолёт. Наконец, выпрямляется, прилагаю руки к рулю управления, который, честно говоря, больше похож на игровой джойстик.       И они поднимаются в воздух.       Непривычным и сногсшибательном было просто ощущение того, что ты не смотришь на мир под привычным градусом, стоя на двух ногах. Сначала ощущение, будто падаешь, а потом смотришь в рыжее Небо, куда стремишься взглядом, и понимаешь, что теряешь привычный контроль. Пейзаж перед глазами меняется, становится почти что пустым, но оторваться невозможно. Руки крепко держатся руля, глаза соколами смотрят вперёд. И только вперёд. Опоры нет, ты почти что в невесомости, в пустоте, где тебя держит неведомая сила — отнюдь, не Божественная, сотворённая такими же людьми, доведённая до идеала, не новая, превратившаяся в обычный полёт, но…       Да, ради этого стоило тратить время, часы и нервы. Заучивание билетов, сдача экзамена, процесс получения документов, подобный истязанию, пошлины на всё про всё, покупка самого джета. Стоило перебороть свой страх и ощутить в своих руках власть над тоннами железа, по твоему желанию взлетающими к Звёздам. Вдвойне приятнее оттого, что знаешь — эта махина твоя, на которую ты долго копил, часами выбирал, ждал, пока закончится сборка, пока сможешь потрогать, зайти внутрь, сесть и взлететь.       За окном лобового стекла виднеется город, где далеко внизу по узким тротуарам торопятся с алгоритмов по домам сотни сотен пешеходов, а по дорогам тянутся в пробках десятки тысяч машин, а ты в воздухе, где тебе нет никаких преград. Оставив всё земное, смотришь на знакомые здания иначе, как птица, ловишь свои и солнечные блики в отражениях стёкол, одолевая желание как в самых эпичных кино пролететь хвостом вдоль них, а потом уйти в петли вокруг шпилей грозных башен, где восседают самые влиятельные люди мира, ведут деловые переговоры, подписывают законы, решают судьбы миллионов других людей. А ты с ними на одном уровне, но не ограниченный металла фасадами.       В руках свобода, победа и жизнь.       Сейчас бы прыгнуть с этого самолёта и полететь против ветра вниз, а потом сменить траекторию, вновь подняться в воздух, пугаясь того, насколько лёгкими кажутся движения.       Избегаешь того, чтобы врезаться в стену, которая, кажется, вот-вот и сама на тебя пойдёт, а на самом деле она за несколько сотен метров от носа самолёта, ведомого тобой. Взлёт проходит успешно, за ним следует ровный путь чуть за город — ну уж очень хотелось посмотреть на свой дом свысока, найти его, укрытый хвоей, в лесу на Северо-Западе города. Маршрут проще некуда, главное, не отклоняться от него. Слышен только гул от двигателей, и это так удивительно, потому что под ногами — главная площадь, где люди задирают головы, чуть ли не опрокидываясь назад, дивясь пролетающему над ними аэроплану. Нечасто в центре Альт-Сити можно увидеть подобное, тем более частный джет, не принадлежащий Империи.       Вскоре серые тона искусственной геометрии сменяются пушистыми зелёными верхушками, раскинувшимися на долгие мили, над которыми пилот делает круговое движение, наклоняя самолёт в петле чуть вбок, немного пугая пассажиров, но продолжая контролировать ситуацию. Кавински знает, что делает. Кроме того, умеет. От этого незначительного финта хочется задать такого, чтоб сердце в пятки ушло, но пока он лишь переходит в ускорение, выходя из поворота, чем заставляет друзей, ещё не свыкнувшихся, вздрогнуть от страха. Но на лице юноши в этот момент можно увидеть улыбку, самый настоящий оскал, с губ срывается тихий самодовольный смех. Инструктор тоже спокоен, и это придаёт уверенности.       Полёт на скорости — одно из лучших, что происходило с ним за последнее время. В эти моменты вспоминаются слова наставника: «Ты мог бы стать прекрасным лётчиком гражданской авиации, настоящим асом». Грудь от этого становится шире, переполняемая гордостью, да и счастливых чувств не сдержать — с лица не спадает улыбка с толикой безумия.       Они возвращаются в урбанистический клубок из зданий, воздуха, пропитавшегося бензином, и миллионов красочных вывесок.       Вечерний реверанс в виде полёта закончился незадолго до начала основного празднества. Посаженный на крышу мастерской самолёт был на всех правах оставлен у владельца. Пожав руку, Винс распрощался со своим инструктором, уходя к друзьям, ожидавшим возле машины. Рядом стоял и Ваньинь, который с высунутым языком ждал, пока его пустят на законное место — переднее сидение.       − Винс, а ты не говорил, что сегодня на чёрной, − Джеффри оглядел авто со всех сторон, остановившись у заднего ряда пассажирских сидений. — Она же редкая, как случаи, когда Бобби с противоположным полом говорит!       − Эй, заткнись! — в смехе, намереваясь подарить подзатыльник — до конца не довёл, промахнулся.       − Могу себе позволить в День Рождения, чего б нет? А ну садитесь, девчонки! — улыбаясь, Винс завёл машину, погладив пса по голове, открывая дверь для того, чтобы пустить внутрь. Закинувшись в машину сам, сразу же подключил свою музыку.       − Ого, не знал, что ты и такое слушаешь, старенькие же песни, − Джеф полез рассматривать название, но ему зарядили локтем по носу, поэтому достигнуть желаемого не получилось. Вглухую его соседе по месту сказал: «Один-один». — Ай-яй…       − А нефиг нос совать вечно, − это позабавило Винса, уже вовсю выкручивающего руль. — Откопал недавно, вот и добавил. — «Не стану же я говорить, что эти песни были тут ещё несколько лет назад и что я понятия не имею, кто их сюда добавил, верно?». — Охуенные песни, под них только в разнос и идти. Думаю, скинуть плейлист диджею, чтобы сегодня без всякой грязи, от которой меня уже воротит, под неё только девкам задницами трясти, хуйню какую-то понавыпускают.       − Эй, Бобби, он уже стареет, мы его теряем, − вполголоса прошептал Джеффри, наклоняясь ближе к другу, который прыснул смешком, но не торопился смеяться во весь голос, хотя, очевидно. Ему бы ничего за это не сделали.       − Сам ты старый хрен, не надо тут на меня!..       − Ой, да харэ ворчать, дедуся! — задорно в ответ.       − А ты кто, бабуся?       − Молодой человек в самом расцвете сил!       − Малолетка, короче говоря…       − Э-э-э-э, вот тут попрошу!..       Перебранка двух задир Бобби не выводила из себя, хотя он был противоположного характера. Джеффри был самым молодым из банды, не считая Радана, и напоминал по характеру щенка, не иначе. Вечно куда-то лез, был хитёр, но в то же время глуповат, иногда соображал долго, а иногда, наоборот. Никто не мог додуматься, о чём шла речь. Что ни попросишь, то выполнит, иногда плохо, из-за чего приходилось заставлять переделывать, но парнем был рукастым и упёртым. Возможно, Винс видел в нём себя, оттого и предложил когда-то место в команде. Впрочем, история этого не крыла в себе никаких тайн и была больше просто несуразной, чем интересной. Джеффри просто по-человечески понравился Винсу, когда второй заметил очкарика трудящимся вместе с Бобби на алгоритме, где Джеф проходил практику от своего техникума. Ну и после того, как у Винса появилась своя мастерская, перекочевал вместе со своим мастером-наставником Бобби к бывшему наблюдателю.       Чёрное авто летело по платной трассе над узлами городских путей — сегодня ему ничего не жаль ради своего комфорта. Музыка доносилась даже с закрытыми окнами, на них все оглядывались, сетуя на надоедливую молодёжь, которая в своём удовольствии лишь оставляет другим неудобность. Стёкла, не тонированные, открывали виды на того, кто находился за рулём — молодой, красивый, яркий и чертовски притягательный бес. Он давно не являлся частью золотой молодёжи — с тех пор, как вошёл в подпольное и криминальное, не выходя на светские мероприятия и праздники в той же «Сумеречной Звезде», которая стала магнитом и центром для описанной категории лиц. Возможно, ему бы не было скучно с этими людьми, но Кавински, вечно носящий спортивную куртку, то дутую, то ветровку, обычные, опрятные, но всё же для алгоритма, штаны с оранжевыми полосами, тяжёлые ботинки; ругающийся трёхэтажным матом; выполняющий алгоритм простого механика; позабывший все правила этикета и хороших мастер; грубый и простой — он не вписывался в красивую картинку. Он не гнался ни за чем, кроме часов и эмоций. Что первое, то и второе он получал разными способами, противоречащими неписаному кодексу поведения молодых людей высшего класса. Ничто не мешало ему войти в их круги, но он сам не хотел ограничивать свою личность и поведение. Точно не сейчас.       Сейчас он развлекался со своими друзьями, которые умели только руками работать, не смыслили ничего в политике, ни в экономике, ни в культуре, не имели даже высшего образования, говорили простыми словами с использованием жаргона, не устремились выглядеть идеально, манерно, да и в головах у тех ничего серьёзного не было. Кавински — единственный среди них имел хоть какие-то более ли менее чёткие планы и ориентиры по жизни, а Бобби, Антон, Джеффри и Радан просто плыли по течению, и это не было плохо, они были не хуже верхушки общества, но они просто были другими. Всё же, у них было то, за что Винс так любил проводить с ними время, разговаривать обо всём на свете, обсуждать планы, валять дурака, при этом на них можно было положиться. Что смогут, то точно сделают. И без связей, и, может, не так красиво, не так аккуратно, но попытаются.       Эти же два засранца пулей выбежали из машины, когда Винс ещё не успел её припарковать, кидая вслед ругательство, столько у самого носа. Он мог бы понадеяться на то, что парни хотят всем сказать, что приехала звезда вечера, но с такой же долей вероятности можно было посчитать, что они просто вприпрыжку понеслись к туалету после полёта, перевернувшего всё внутри наизнанку, приправленное страхом.       Ваньинь пошёл следом за хозяином, который специально для любима сделал небольшое помещение в клубе, где пёс мог выполнить свои нужды или просто полежать в тишине. Вход был через чёрный, чтобы обогнуть шумный танцевальный зал, где собаке было явно не место. Вот только и Кавински отчего-то идти туда пока не хотелось, по крайней мере ещё минут пятнадцать. Юноша сел к стенке, уместившись на собачкой лежанке, функцию которой стало выполнять его тело. Ваньинь лёг головой к коленям, подминая под себя лапы, напрашиваясь на ласку, которая была обеспечена. Пока чесал за ухом пса, Винс успокоился после того, как оглушил себя басами в машине. Сейчас хотелось побыть наедине с собой и молчаливым собеседником, но это не лишало радости от скорого выхода под софиты, в самую толпу, погружённую в песни и танцы.       — Вечером дома будем, я тебе такое расскажу, как самолётом управлял, — запустив ладони под щёки пса, юноша чесал шерстяные шею и подбородок, наклоняясь лбом к псу. Ваньинь задрал голову и лизнул хозяина в лоб, ещё и тыкнув мокрым носом. — Ха-а, да, спасибо-спасибо, малыш! Дома ещё меня всего расцелуешь, я пойду оторвусь по полной, — юноша поднялся на колени, чуть кряхтя, напоследок погладив пса по голове, уходя из комнаты, за которой его уже ждали. Радан, чуть отошедший от двери, дивящийся тому, что Винс так резко вышел, опешил.       — Чё так долго-то?       — Предавался любовным ласками, рыжуля, — задорно и весело ответили ему. Молодой состроил хитрую гримасу — ухмылка от уха до уха, прищуренный взгляд, расслабленные брови. Но на Кавински не смотрел, для себя всё уяснив. Только брюнет сам посмотрел на него, понял, что шутку не восприняли как шутку: «Е-ба-ный рот». — Ты чего лыбишься?       — Да понятно всё с тобой, — мягким голосом.       — Э, не, ты не понял… Я не…       — Не ссы, я могила, — паренёк ударил себя в грудь и нахмурился, выдавая себя за максимально ответственного и серьёзного.       — Да, блять, Радан… — Винс знал, что рыжий всё обязательно разболтает, но не всем, кто попадётся, а самим же друзьям Винса. Увы, что-то сказать брюнет не успел, его уже в охапку обнимал за плечо Антон, громко говорящий:       — Хэ-эй, чего кислый такой?! С Днём Рождения, красоточка ты наша! — огромный в сравнение с бывшим наблюдателем его друг, сжал того мышцами до боли, чуть не превратив в плоскость.       — Я не… Кислый… — просипели. — С-спасибо, Антон… Дай я подышу… — отпустив Винса, молодой человек громко рассмеялся, хлопая по спине Винса, у которого пережало все органы в груди, потому требовалось встряхнуться. Вокруг потихоньку начали торопиться остальные — Бобби, Джеффри и Кирилл со своими девушками, за соседним столами были замечены и Фил с Минни, и новые знакомые, с которыми приходилось видеться всего пару раз, — Хэнк, Луис, Евгений… Больше, правда, его удивили даже не новые знакомые, а старые. — Так, секунду, парни, секунду, — он руками вышел из круга, понесясь к тому, с кем не общался столько лет, закончив на неприятной ноте. Пробежал сквозь толпу, встал подле крайнего стула барной стойки, с которого к нему уже спешили спуститься. Кавински распахнулась свои объятия, принимая в них бывшего друга, сделавшего в ответ так же. — Розовый, ты же нисколько не изменился! — радостно сказал, похлопал по спине.       — А ты, наоборот, почернел, хах!.. — Оливер улыбался, смотря на Кавински. Они отстранились, и теперь просто маячили около бара. — Ну чего, как там твои дела вообще?       — Да вообще круто всё, я вот джет себе сегодня купил.       — Кха, я думал, ты уже вырос из игрушек на радиоуправлении, — парень поднёс бокал к губам, смеясь.       — Вообще-то на ручном. Я только что летал на нё… — Оливер поперхнулся, его пришлось бить по спине, чтобы не задохнулся. — Мне двадцать четыре вообще-то, зачем мне игрушечный?       — Ну даёшь… Вот чего-чего, а этого не ожидал. Слышал про мастерскую, про то, что ты живёшь где-то за городом, на машинах таких ездишь, но самолёт… Х-хах, прямо из грязи в князи, — он был искренне рад, смотря на Винса, осознавая услышанный факт.       — У меня всё замечательно: часы, тачки, развлечения, все дела, гонки, клубы, танцы… Всё по-прежнему, — было немного неловко хвастаться этим перед Оливером, потому щеки слегка накрылись румянцем.       — Вообще, обычно говорят по-другому: «деньги, тёлки, тачки» и так далее. Холостой что ли? — он не хотел обидеть, но слегка поубавил радость именинника.       — Ну да? Не нашлось как-то, да и плевать вообще. Ты лучше расскажи, как сам, как мама? Вы там нормально в поселении живёте?       — У мамы в целом всё хорошо, диабет не очень развивается, хотя она и в возрасте. Мы же, кстати, зимой в Альт возвращаемся, в поселении делать нечего. Ну так, редко когда возвращаемся.       — Ну, так сейчас и лето, а ты тут. По какому поводу?       — У меня были дела, медосмотр, сам понимаешь, тебя же самого мучали, пока в госсекторе работал. Ну и заодно решил заехать в «Dark Rise», когда услышал, что ты тут заведуешь. И я даже прослышал, что сегодня День Рождения монарха, — льстец.       — Ой да!..       — Ну, извиняй, сам-то я вряд ли вспомнил хотя, между прочим, промахнулся в памяти всего на день. Хотя, я ведь не помню и то, почему мы перестали общаться… — восторг подостыл, юноши развели друг от друга взгляды. Бывший наблюдатель — на бар, сын наблюдателя — на танцпол. — Я правда не помню, но мне жаль. — Глухо. В шуме музыки его слова были плохо слышны. — Я припоминаю, что приходил потом к тебе, но зачем — не знаю. Позлорадствовать?.. Извини меня, я даже представить не могу, что на меня тогда нашло.       — Да ладно, проехали. Я и сам не помню, в чём был конфликт, да и воспоминания о тебе у меня почти все позитивные. Я нисколько не в обиде. К тому же, кажется, я сам гнал тебя из мастерской ссанными тряпками, — усмешка. — Было и было.       — Верно говоришь. Давай тогда выпьем за это, просто за то, что встретились. Так уж и быть, я заплачу, чтобы тебе кэш капнул.       — Ты сама щедрость, Олли, — едко, но без злого умысла.       — Второй «Социопат», пожалуйста! — он резко поднял руку, подав знак бармену. Так же молниеносно сделал и сам Винс, добавив:       — Это для меня! — бармен кивнул и молча отправился готовить, скрывая процесс за своим телом.       — А ты какой-то особенный, что ли? — Оливер смеялся, почитав это крайне странным.       — Не обращай внимания, я как-то на эмоциях ляпнул, — он уже знал, как выкрутится.       — Сразу вспомнил, как ты у нас на папином Дне Рождении потянулся за стопкой, пх…       — Как вспомнишь, так вздрогнешь, Свет упаси, я тогда чуть сквозь землю не провалился. Тогда же меня Инспектор чуть не похоронил заживо взглядом.       — М-да, точно, они же общались… К слову, а?..       — Давай, пожалуйста, о нём не сегодня. Я хочу забыть те годы как страшный сон, — «Опустим тот момент, что я итак ничего не помню».       — Как скажешь…       Бокалы ударились друг от друга, из них отпили лишь понемногу.       Друзья Винса не выдержали, поэтому за шкирку потащили его к себе, ближе к танцполу, встав рядом, вновь предпринимать попытку поздравить.       — Любимый наш, хватит нестись впереди суперкара, постой с нами пять минут, а потом можешь хоть на Луну лететь и космос покорять, — Антон с этими словами и поставил юношу на пол.       — Не подавай ему идеи, он уже не знает, куда часы потратить! — вставил Джеффри.       — Да, не, космос не моё… — промямлил, выпрямляясь, стоя в предвкушении.       — Так, Винс! — громко выступил Кирилл. — В первый раз на сегодня говорю: «С Днем Рождения!», повторять другие. Дата, конечно, не самая красивая, ну и пусть, до юбилея ты пока не дожил, но, надеемся, доживёшь. Вообще, мы решили вспомнить былые времена, если быть точнее, твоё прозвище, Император ты наш, — добрый смех зазвучал со всех сторон. Кавински был окружён улыбками, в толк не беря, что его близкие придумали на этот раз. — Одни Богини помнят, почему у тебя было такое прозвище, но причина не столь важна. Важно то, что, ха, Императору положена корона, — на кудрявую голову кто-то позади уронил ту самую корону, поистине королевскую, тяжёлую. Винс даже пощупал её руками, поправляя, определяя, что на украшения был и бархат, и металл, и даже имитации драгоценных камней. — Во вторых, положен скипетр, — Бобби вынул из-за спины длинную коробку, однако, запечатанную праздничной плёнкой. — Правда, попрошу воздержаться от того, чтобы открывать его сейчас. Всё же, мы не хотим повторять июньский полуденный расстрел.       Об этом событии вспоминать не приветствовалось, но оно запомнилось как одно из самых жестоких стрельбищ в истории Империи. Никто не помнил имена исполнявших приговор, да и после очередной чистки информации Правительство засекретило данный материал.       Да, расстрела в реальности не произошло, но Кавински показалось, что пулею в сознании мелькнуло нечто связанное с этим событием, какое-то важное воспоминание.       Увы, пришлось заставить себя вернуться в реальность от навязчивые мыслей о том, что ему придётся прошерстить имперский архив, дабы найти ответ. Коробка в руках весила достаточно, так что догадки о её содержимом сразу пришли на ум…       В общем, поздравление от друзей было таким же, как всегда — перебивающим толпу, волнующим, создающим ещё одно тёплое в груди воспоминание, а по ним Кавински точно голод испытывал, поэтому цеплялся практически за каждое. Подарок и корона в скором были убран, чтобы не мешать, потом все сели за большой стол, составленный из двух других.       Разливался алкоголь, от мяса шёл приятный пряный аромат, фрукты переживали его сладостью, особенно груши, про которые забыть было никак нельзя. Канапе, салаты, нарезки… Самое главное — торт с, кто бы мог подумать, грушевым джемом. Всё было очень вкусным, хотя есть до отвала не стоило, все же знали, что последует за застольем.       Точнее, Кавински думал, что все пойдут танцевать, но, когда он сидел, просто отвлёкшись на почту, его из-за стола взял с собой Джеффри, который намеревался показать ещё один подарок.       Парни вышли к лестнице, которая вела в другие заведения здания, где находился клуб. Свет красных ламп по всему коридору смущал, но бывший наблюдатель продолжал идти следом, пока его не похлопал по плечу и не сказали идти дальше. «Да чего ж там интересного такого, а?» — он лишь оглядывался на двери с номерами кабинетов. У последней двери он открыл ручку, но зашёл уверенно. Женская рука мигом тянула внутрь, закрыв дверь на замок. Щелчок двери.       Винса прижали спиной к выходу… Грудью. Мягкие пальцы, как бархат, скользили от скулы к шее, игриво оттягивая ворот водолазки. Вторая рука уже стремилась к пряжке брюк, ловко расстегивая.       — Так, стоп, стоп, я не… — он встал как истукан, не зная, куда себя деть, чтобы его не касались.       — Не нервничай, милый, я буду аккуратна, — мелодичный голос. Красным ноготком его щёлкнули по носу, опускаясь ниже. — Меня предупреждали, что ты робкий…       Винс вышел из комнаты, тяжело выдыхая, медленно отдаляясь, ничего, кроме забавы и смущения не чувствуя. «Ладно, плевать. Один раз живём. Сделали и сделали. Додумались же до такого развлечения».       Правда, спустя пару минут он уже не вспомнил бы её лицо даже при желании. С лестницы Винс сразу вошёл в толпу танцующий под басы. Намети курс на центр, боком вошёл в него. Пока глядел во все стороны, наметили в толпе Фила с Минни — ребята отжигали, как могли.       Брюнет чуть опоздал на начало песни, но быстро вошёл в ритм, уже поводя плечами и качая бёдрами на раз-два. В этот раз Цвета пламенных языков освещали бушующую в танце толпу, отбивающую ботинками пол. Биты разрывали колонку, из которой играли, и было чувство, что развергалось само ядро Земли. Винс знал, что большинство людей вокруг него пьяны на всю голову, и он понимал, почему со стороны все эти люди выглядели слегка сумасшедшими, трясли головами под музыку, движениями рук чуть не сбивали друг друга, прижималась ближе к тем, с кем проводили вечер, громко и невпопад пели слова песни, что было откровенно ужасно… Они дурачились, звонко смеялись, веселились, улыбаясь так, будто в жизни не знали несчастья, держась за руки да просто прыгали под любимые куплеты. Одиночек он вовсе не видел, хотя была вероятность, что те просто охаживали края площадки, а он был особенный.       Прыгать, трясти головой так, чтоб заносило в сторону, забывать дышать, чувствовать раскалённый воздух вокруг себя, ловить неоновые вспышки, отражающиеся на людях вокруг, на полу, стенах и потолке. Он знал, что близко подходить никто не решится, поэтому двигался так, как хотел — раскидывая руки, повторяя чуть ли не лунную походку в моменты спокойной мелодии. Луна же ходила по воде, а он — по земной тверди. Воды он бесконечно боялся ещё с давних пор, даже не понимая, отчего чувствовал такой испуг, поэтому ровный пол под ногами, статичный, никуда не уносящий, придавал уверенности. Задыхаться приходилось больше не от того, что внутри зиждилась неуёмная тревога, а от эйфории, нагоняющей в кровь эндорфин, адреналин и дофамин. Кавински понимал, что вокруг него все свои — не было такого, как в подростковые годы, когда парень толкался на танцполе как потерянный и потерявшийся ребёнок, не принимаемый никем, кроме таких же алкоголиков, как он сам. Знакомые лица и силуэты проносились мимо глаз, и это успокаивало. Внутри не было той пустоты, как раньше — теперь Винс знал и был уверен во всём, что делал. Это его клуб, его вечер, его жизнь и то, как он хотел жить.       «Раньше было так хуёво, когда носился непонятно где и непонятно, с кем да и для чего вообще?.. Особенно помню, как траванулся мелкий наркотиками. Бежал ещё потом куда-то, боялся умереть, хотя, терять тогда было нечего. Наверное, мне больше всего было страшно оттого, что я знал — за мной ничего нет. А умереть, когда у тебя ничего нет, иногда сложнее, чем когда ты знаешь, что уже видел счастье и испытывал радость. Не хотелось мне уходить в лирические мысли посреди этого грязного клуба, в котором есть наркотики, алкоголь, проститутки, убийцы, нелегалы по многим статьям, а я среди них — самый главный ублюдок, заведующий балом. Ну и похуй, это мой бал, и я могу делать, что хочу. Тут всё — моё. Утрировано, но суть ясна. Задуматься, так и гроша не стоит эта мерзость вокруг, но, чёрт, как же долго и мучительно мне пришлось добиваться всего этого. И ради чего? Чтобы меня уважали и побаивались. Стоило ли оно того? Однозначно, потому что я перестал думать, что я кусок дерьма, слоняющийся от одной к другой пивнушке. Сейчас я живой не когда пьяный в немоготу, а когда танцую в состоянии позволить себе всё, что угодно. И, блять, это чертовски круто».       Кавински был единственным, кто лез в толпу несмотря ни на что, наплевав на то, что он был один, что на него самого будут смотреть как на сумасшедшего, что он будет выбиваться. Просто плевать. Это был его клуб, и он делал, что хотел, разрушая прежние установки и правила. Принято танцевать компанией или в кругу друзей? Он будет один. Принято напиваться до посинения и слоняться в алкогольном угаре по всему клубу? Он не будет пить. Принято искать знакомства, угощать девиц за барной стойкой, интимно касаться других в попытках найти то, что скрасить вечер? Он не будет делать ничего из этого, потому что ему глубоко плевать. Ему весело и без того. Одна радость — доводить кровь внутри себя до взрыва во время танцев.       Вновь — электрогитара и барабаны, бьющие по ушам. Вонзающиеся в голову слова, спетые чуть хриплым, но заводным и громким голосом, заставляли его перестать воспринимать реальное за действительное. Были ли слова песни правдой или ложью, значения не имело, он возьмёт их своим танцем и отправит греметь по душе, чтобы внушить самому себе их явь. Смысл, может, и терялся, но восприятие и ощущения от песни были тем, что он хотел чувствовать, поэтому пользовался этими минутами, пока играла любимая сердцу музыка.       Вновь — желание кричать.       Резкие взмахи ладоней, будто он бил назойливых и мешающих вокруг по щекам, отгоняя, как мошек. Ему нужно было больше места для действа. Чтобы загрести руками себе воздух, вогнать в грудь, едва ли дышащую от боли из-за излишней силы движений. Поверхность ладоней горела, точно касалась горячего пара, потеря, покрываясь мелкими уколами Ноги лишь начинали пляс, предвещая, что в средине танца обернутся в башмачки, которые не оставят шанса на скорое завершение. Ноющие стопы не остановит ничто, если их хозяин не решит, что с него на сегодня всё. Но на сегодня далеко не всё.       «Танцуй, пока не умрёшь» — девиз на сегодня.       И он танцевал.       Танцевал так, будто рядом с ним была любимая, которая принимала его таким задирой, каким он всегда был. Кавински был громким, но не для людей, и не таким, от которого только уши хотелось закрыть. Он был ярким в экспрессивных движениях, не боясь эмоциональных осечек танца, дерганых действий, не боясь показать себя во всей красе. Под припев хотелось, чтобы пол провалился под ботинками, а вместо него под ногами разлилась горячая лава, от которой горели стопы. Из груди рвались слова о страстной и горячей, пылающей любви, которую… Знал ли он? Винс не осознавал, но да, знал. И если б ответ был отрицательным, то тело никогда бы не горело во время танца, а улыбка не рисовалась на лице в тот же миг, когда начинали играть агрессивные ноты. Ноги путались, волосы давно превратились в позолоченное кудрявое недоразумение, которое стремилась взлететь всё выше с каждым движением, с каждым прыжком или тряской головы. Он представлял себя гитаристом, который играл в тот же самый момент на звучащих в акустике песни барабанах или гитаре, выдавая очередной взрыв. Он хотел петь во весь голос, рвать его до хрипоты, не в силах держать внутри себя, но щадя чужие и свои уши лишь шептал, всё равно возносясь в другую реальность, где было важно только то, что здесь и сейчас. Он же, блять, любил эту жизнь! Такую, какая она есть, со всеми его падениями, о которых помнил, со всеми взлётами. В такие моменты Винс ощущал, насколько сытится, когда выпускает эмоции наружу, которых в нём было столько, что унять их можно было разве что несколькими миллилитрами седативного. Каждый щелчок пальцев — под ритм, каждое движение бедром — в такт, каждое движение — от рвущего и мечущего в груди сердца, которое продолжало биться, с каждым разом разрушая предел возможностей человеческого тела.       В эту ночь неона он пытался вновь увидеть её.       Её, мысли о которой стали приятным способом скоротать время, когда хотелось достичь чего-то нового и желаемого. Просто понять бы, что с ним происходило, разобраться. Он даже не был уверен, что ему понравится девушка, являющаяся ему кем-то неизвестным. Может, они настолько рассорились, что она решила навсегда исчезнуть из его жизни в ответ на крик с таким приказом, брошенный в ссоре? Нет, это уже не было интересно — весь интерес пропадал, и мозг перекрывал поток мыслей. «Что ж, раз я играю в танцы со своим сознанием, попробуем притянуть его как можно ближе».       Скоро − песня, под которую танцевать в широких штанах и старой кофте было бы непростительно — именно поэтому сегодня он был при параде. Да, не осмелился надеть пиджак, но и пусть. Тотал блэк на водолазку, брюки, туфли, цепочка на шее, широкое серебро на пальцах. Цветные линзы очков с оранжевой оправой сменились на обычные чёрно-белые. Кавински выглядел как человек, ошибшийся заведением, в которое пришёл.       Но был тем, кто единственный смог пропустить сквозь себя истину «Чёрного моря».       Он знал, что ровно в девять часов начнёт играть долгожданная песня, но и та после перерыва, под которую неоновый свет сменится с режущего глаза красного на приятный бирюзовый. Женский мелодичный голос разнесётся в стенах Светом покинутого места, манящий к себе, путающий мысли. слегка зловещий — при должном восприятии. Он слышал эту песню, на своей памяти, лишь несколько раз, когда до неё доходила очередь в плейлисте, и поначалу пропускал, считая, что она скучна до безобразия, вводящая в анабиоз и совершенно не подходящая ему.       Может, и не подходящая ему, но подходящая им.       Одинокие танцоры сменились на парочки, навыков танцев которых хватало разве что на медленные покачивания с партнёрами. Эта песня застала людей врасплох — ну никак нельзя было ожидать после страстных и жгучих песен такую…       Нежность, статность, глубину смысла и чистоту. Биты были, но звучали так, будто перед ударом что-то резко тормозило удар, делая его глухим. На припеве хотелось закружиться до бесконечности в морской пучине — воздухе, бредущем за руками, рассекающими его. Бывший наблюдатель знал, что никого с ним рядом нет, но он положил руки так, точно держал чью-то ладонь, другой придерживая талию.       Квадраты, точно в вальсе. Чередование медленного и резкого, как в танго. Создание истории и чистая импровизация, как в свободном стиле.       С кем? Неизвестно.       Но вот, он отодвигает назад руки, смыкая лопатки, точно крылья. Свет падает на грудь — блестит и звенит серебро. Ладони опускаются вниз, ещё не успевшие сделать новое движение. Холод кутает шею, сдавливая горло точно колючей металлической проволокой — Кавински стоит и задыхается, видит мир через туманное полотно, ловя себя на мысли о том, что это вызывает в нём первородный страх. Ещё чуть-чуть, и его накроет с головой цунами, а он и пошевелиться не может, лишь стоит и слушает, прислушивается.       Темно. Проблески Света едва видны. В ушах гудит стук собственной крови, застывшей в венах. Он должен успеть увидеть её. Где-то вдалеке шум волн бьётся о каменистый берег.       Он должен увидеть её до того, как закончится песня, он же столько раз представлял это, перематывал в голове, с каждым разом, отнюдь, лишь теряя желанный образ. «Если я не успею сейчас, то не успею больше никогда», − прочно засело в голове.       Точно рвёт ладонями цепи, рассекая дымовую завесу от груди, входя с неё с головой. Вдыхает холодный и тяжёлый воздух, понимая, что окружён металлом. Это ненормально абсолютно противоестественно, но иного объяснения нет. Он наугад хватает воздух — чью-то ладонь, вечно ускользающую. Даже не смотрит, кто рядом, лишь сквозь прикрытые веки удостоверяется, что вокруг много пространства. Кажется, что он здесь — один. Звук точно через воду, заполонившую уши. Он тонет, задыхается. Будто ищет её, мечется из стороны в сторону, едва ли касаясь ногами пола и тотчас поворачиваясь всем телом, что даётся крайне тяжело.       Он распахнул глаза только тогда, когда ощутил на затылке чей-то холодный поцелуй, пробравший до самых костей, сравнимый разве что с поцелуем самой смерти. Резко, уходя в занос, он повернулся вокруг себя, лишь где-то в самом конце зала, в углу, где было расположено его место, улавливая очертания меха.       Песня окончена, мир становится чётче, а Кавински всё стоит на месте, не может отдышаться, чтобы сойти и понестись к Ваньиню. Пёс был единственным, кто реагировал на слова о незнакомке так, будто что-то знал, да попросту не мог сказать.       Доберман очнулся оттого, что его гладила по голове маленькая ладонь. Он даже чуял знакомый запах, потому и поднял голову, просыпаясь окончательно. Чёрные глаза стремились в синие. Собака встала на ноги, норовя уткнуться носом в грудь, виляя хвостом, выпрашивая ласку и любовь. Ещё одно прикосновение холодных кончиков пальцев ко лбу, её улыбка и точно накрываемый призрачной тенью силуэт.       Кавински ворвался в помещение, издалека слыша лай собаки. Ваньинь скулил, лаял на пустоту, но, заметив хозяина, ринулся к нему, с лапами залезая в руки, мордой то и дело тычась в испуганное лицо. Юноша сел на пол, прижимая к себе пса, точно испытавшего на себе кошмар, беспрестанно гладя его спину и щёки в попытках успокоить животное, переминающееся с ноги на ногу, никак не способное лечь.       − Ваньинь, мальчик, малыш, успокойся, тш-ш-ш, я здесь, хватит-хватит… − приговаривал брюнет.       Ваньинь зарылся в объятия Кавински с головой, и вскоре тот заметил, что кофта на теле мокреет. С сочувствием взглянув на пса, казавшегося в моменте крохотным щенком, Кавински впервые увидел слёзы преданного.