«Акула в формалине»

      Когда он очнулся, рядом, кроме пса, никого не было, но его телефон отчаянно трезвонил. Не предпринимая ни единой попытки для того, чтобы вытереть со своего лица потоки слёз, он убито взял трубку, ответив на звонок Хейго:       — Да?..       — Винс, я в курсе, что ты употребляешь, поэтому с этого момента ты прекращаешь это делать. Я договорюсь с одним врачом, он пропишет тебе легальные препараты, зависимость от которых у тебя не выработается. А, и ещё… Антона мне пришлось стереть.       — Какие ещё другие? — вяло ответил юноша, не пропустив мимо ушей последнюю фразу, но никак не прокомментировав её. Он ещё не отошёл от сна, поэтому мозг работал медленно и крайне… Нетрезво. — Нафига они мне? Мне и с этими нормально.       — Да, я видел, как тебя от них занесло, тебе с ними нормально. Это для твоего же блага.       — Ладно… — гневно выдал он.       — Я не хочу тебя шантажировать или манипулировать твоими чувствами, но чтобы образумить тебя, мне придётся это сделать. Ответь сам для себя на несколько вопросов: «Как бы к этому отнеслась Валери?», «Что бы она сделала?» и «Хотела бы она этого?». Я не буду выводить тебя на ответы, ты сам для себя должен это сделать.       — Я понял.       Ему ничего уже не хотелось, хотелось просто заснуть, чтобы снова очутиться рядом с ней, чтобы придумать их замечательную историю любви — долгой и счастливой. У него отобрали прежние вещества, выдали другие, и практически никакой разницы он не заметил, какое-то время сны были такими же, но к середине Июля он настолько истосковался по ней и чувствам к ней, что тайком попросил у Ричарда ещё одну дозу, которую тот ему выдал.       Кавински свой День Рождения не отмечал никаких праздников, не радовался и не смеялся, нет, он пошёл к морю. К тому проклятому морю, которое забрало Валери навсегда. Юноша появился там на рассвете, пока Солнце не поднялось, чтобы не спалить весь город своими беспощадными лучами. Было тихо. Звуки прибоя не успокаивали, они ударяли о барабанные перепонки, вызывая новый приступ тревожности. Винс лежал на самом краю платформы, свесив ноги, до моря было чуть больше полуметра, вода сильно отошла. Он лежал, расправил руки в стороны, совершенно не беспокоясь о том, что запачкает одежду, что лежать было жёстко и что ему непременно не поздоровится, если кто-то его поймает. С уже введённым лекарством он потихоньку засыпал, и почему-то чувство, как-то разливалось по телу, ассоциировалось со звуками моря. «То вода и это вода, вот почему. Всё вода».       Стало в один момент так спокойно на душе, так хорошо и тепло, как было когда-то рядом только с ней. Он открыл глаза, поняв, что головой лежал на её коленях, пока Валери гладила его волосы, смотря на яркую… Луну. Солнца не было. Юноша не смотрел наверх, боялся переводить взгляд, боялся разочароваться в том, что рядом с ним была не Валери. Ему никого больше не нужно было — ни родителей, ни друзей, только Валери. Потому что только она смогла сделать его счастливым. Боясь смотреть, он поднялся, сразу же ощутив тепло со стороны спины — она обняла его, всем телом прижавшись, касаясь руками груди, в которой, в отличие от её, билось живое сердце. Но это сердце болело так сильно, что готово было на всё, лишь бы быть с тем, кого любит и кто любит его. С силой вздохнув и с ней же подняв веки, Винс уставился на море, на поверхности которого размывалось отражение царившего над ним небесного тела. Звёзды он видел плохо, да и… Видеть их было не нужно, они меркли на фоне самой главной, самой яркой и самой любимой его звезды — которая была звездой только для него… Вид Луны успокаивал, дарил умиротворение, о котором Кавински напрочь забыл за последние семь месяцев.       — Я хочу к тебе, Валери, — глухой голос сорвался с сухих еле открытых губ.       Она сильнее обняла его, не смея отпускать туда, куда он так сильно хотел и куда бы бросился без сожалений.       — Мы обязательно встретимся, но позже.       Он не видел, но знал, что она улыбнулась.       — Знаешь, Хейго задал мне несколько вопросов.       — Какие?       — Как бы ты отнеслась к тому, что я делаю? Что бы ты сделала? Хотела бы ты этого?.. И я в своей голове перебрал столько вариантов, но я до конца так и не понял, какой верный. Я не хочу думать, что я не знал тебя достаточно для ответа на эти вопросы.       — Ты знаешь меня достаточно, Винс, — с нежностью усмехнулась она.       — Тогда… Тогда я думаю, что тебе бы понравилось то, что я сделал так, как ты просила, что я начал управлять криминальной действительностью Альт-Сити. Но тебе бы не понравилось, что я начал употреблять из-за этого наркотики. Пусть они и обезболивающие, пусть это всего лишь снотворное, но это наркотики. И мне стыдно. — Он опустил взгляд, смотря на свои обколотые руки. Девушка молчала, соглашаясь со всем, что он говорил. — Ты бы непременно начала успокаивать меня, ты бы постепенно уменьшала дозу, чтобы я перестал нуждаться в веществах… Но, знаешь, если бы ты была здесь, что предполагает вопрос, я бы вообще ничего с собой не делал, — он вздрогнул, сгорбившись. Глаза начало щипать от подступающих слёз. — Я бы никогда не скатился до такого состояния, как сейчас… И, знаешь, хорошо, что ты обнимаешь меня за спину, потому что моё лицо… Я просто стал похож на наркомана, у меня ужасное лицо, всё в нём испортилось. Ты бы к нему не то что не прикасалась, ты бы на него даже не смотрела. То же самое касается и моих рук, — он с ненавистью к самому себе посмотрел на свои пальцы, изодранные, исчёсаные, с повреждёнными ногтями, которые он даже подстричь ровно не мог. Ладони его покрылись мозолями, рубцами и мелкими шрамами от работы. — Ты бы никогда больше не стала бы танцевать со мной.       — Нет. — Голос Валери резко перебил его. — Нет, я бы помогла тебе с этим справиться, я бы не отказалась от тебя. Всё это можно вылечить, всё можно исправить.       — Не всё… Нельзя исправить то, что тебя больше нет, — он всхлипнул, дав волю слезам, которые текли по щекам, прожигая их, огибая рубцы, шрамы, угревую сыпь.       — Но можно исправить то, как ты выглядишь, если тебе самому это не нравится… Ты очень похудел, Винс, — с грустью произнесла она, мягко проводя по его рёбрам. — Тебе нужно больше и лучше есть. Пожалуйста. Ты обещал себе, что не…       — Я знаю, что я обещал!.. — вскрикнул он, рыдая. — Я обещал, что с завтрашнего дня я всё исправлю, что я научусь жить без тебя, что я не стану убивать себя, но я не могу!.. Я не могу! Я даже не могу сказать, что я выполняю последнее обещание, потому что я не ем, потому что я не выхожу на улицу, потому что я ни с кем не общаюсь, потому что я забил на себя, потому что я стал наркоманом, потому что я не могу чувствовать себя нормально, зная, что тебя рядом нет! Потому что это невозможно! Потому что я не знаю, как мне справиться с тем, что тебя нет! Потому что тебя убили на моих глазах, потому что я всё видел! Потому что ты делала меня счастливым, а не всё остальное!..       — Ты не наркоман, ты… — она с нежностью гладила его по трясущейся спине.       — Нет, я наркоман! Я зависимый! — он нажал давиться слезами и соплями, наклоняясь всё ниже.       — Нет. — Девушка резко обошла, оказавшись перед ним, взяв в свои руки острые скулы, несмотря ни на что, смотря на него так же, как и прежде. — Если ты не веришь в себя и свои силы, ты ошибаешься, потому что я верю в тебя, а я никогда не ошибаюсь, — её синие-синие глаза смотрели прямо на него.       — Но мы все люди, мы все ошибаемся и…       — Винс, ты испортил момент! — она рассмеялась, улыбаясь для него. И он сам невольно улыбнулся. — Конечно, все люди ошибаются — и ты можешь ошибаться, но главное — осознать ошибку и искать способ её исправить. Ты же помнишь, каким принципом я всегда руководствуюсь?       — Как я могу его забыть? — усмешка. — Устраняя причину, устраняешь следствие.       — Верно. И сейчас главная причина твоей боли в том, что меня нет рядом. И я, честно говоря, тоже не знаю, как это исправить, я просто не могу вернуться… Поэтому мы должны работать с тем, что есть. Твоей лучшей и сильнейшей мотивацией будет месть. Но! Не вздумай сломя голову всех убивать и всё уничтожать. Сломай, это государство так, чтобы на его обломках можно было создать что-то новое.       — Так же, как сделала со мной Империя?.. — вдруг ему в голову пришло это сравнение. Валери растерялась, не зная, что и сказать. — Меня же тоже сломали, отобрали всё, чтобы… Чтобы ты смогла сделать меня, таким, каким я стал.       — Это не самое хорошее сравнение… — задумавшись, девушка облизала свои губы.       — Но оно верное, так? Даже методы — они одинаковые. Смотри, я понял! Ты поэтому и провела сравнение с Империей, так, поэтому сказала, что мне нужно развить криминальный мир? Я же поэтому и скатился, пил и шлялся, где не надо. И мне то же самое нужно сделать с остальными, чтобы расшатать власть…       — Нет, Винс, я не это имела ввиду. Вы должны минимизировать разложение общества, но максимизировать разрушение государства. Не нужно привлекать народ к алкоголизму, наркотикам и насилию — нет, ни в коем случае. Вы должны организовать контрабанду оружием, чтобы у вас были силы на сопротивление. Вы должны продвигать идею того, что Империя — фальшивая власть, за которой стоит непонятно кто или что. Вы должны научить общество защищать само себя. Взламывайте системы контроля, поднимайте архивы, просите объяснений — это поможет вам. Ваша криминальность не в том, чтобы вредить людям, а в том, чтобы вредить государству. — Он схватывал каждое её слово, не отвлекаясь. — Теперь ты понял меня?       — Да, я исправлю всё, я расскажу Хейго и остальным…       — Только не говори, что я это тебе сказала, иначе они подумают, что ты сумасшедший, — грустно усмехнувшись, она вытерла слёзы с его лица.       — Но я и так сумасшедший, — широкая улыбка на лице юноши её испугала. — Я прямо сейчас разговариваю с той, кого не существует уже семь месяцев. И я даже не уверен, что это не моя больная фантазия или действие наркотиков.       Валери прижала его голову к своей груди, поглаживая по волосам. Кавински от удовольствия закрыл глаза, обняв её за талию.       — Мне очень жаль, Винс… Пожалуйста, уменьшай дозу с каждым разом, всё реже и реже употребляй. Резкий отказ приведёт только к срыву, делай всё постепенно. Мы с тобой перестанем видеться, когда ты отправишься, но это всё ради твоего блага…       — Перестанем?.. Но я хочу видеть тебя, — он поднял на неё красные глаза. — Пожалуйста, не говори, что ты тогда исчезнешь.       Она не ответила, но по застывшим слезинкам на глазах было всё ясно.       — Нет!.. Нет, я не хочу, чтобы ты исчезала! — с новой силой Кавински уткнулся в её грудь, крепче сжав руки. Тогда юноша и понял, что её сердце не билось.       — Я уже исчезла, — в её голосе начал чувствоваться зарождающийся плач. — Но ты продолжаешь жить, — ощущение её пальцев на своих волосах подарило чувство лёгкости и спокойствия.       «Моё солнце, скоро рассвет, тебе пора вставать…».       Кавински с силой поднял веки, сквозь которые на его глазницы просвечивает горячие солнечные лучи. Юноша лежал на бетоне, сжавшись в клубок так, чтобы ему было тепло. Утренний воздух был холодным, а вот солнечные лучи обжигали… Даже не так, они выжигали все внутренности, которые, хоть и укрытые одеждой, всё равно горели так, словно Кавински только что раскрыли на операционном столе и оставили не зашитым. Он смотрел на море, поверхность которого лишь чуть колебалась. А над этим морем восходил рассвет.       Винс очнулся действительно на рассвете, лучи которого падали на Альт-Сити. Город, в котором не было места его мечтам и его счастью. Город, который стал лишь средством для достижения личной, эгоистичной цели. Кавински бы пожертвовал каждым из этого города, если бы это вернуло ему Валери. Но от неё в этом городе уже ничего не было.       Прокуратуру как орган упразднили ещё в начале Января, потому что без координации Генеральным Прокурором остальные просто не понимали, кто над ними стоял, а потому вся слаженная деятельность с крахом рухнула. Замену ей найти так и не смогли, Войд не мог занимать две должности, как, впрочем, и все остальные, у кого был наивысший уровень доверия и опыт, который был достаточно для того, чтобы заниматься надзором. От Архонтов просто поступил приказ об упразднении, работники Прокуратуры были переведены в министерства, заняв там должности особых инспекторов — странно, что должность назвали именно так, потому что она перекликалась с должностью Инспектора Полиции, возглавлявшего её. Странность никто оспаривать и обсуждать не осмеливался. Вся деятельность Валери канула в лету, оставшись только на страницах истории Империи, о которых не принято было даже упоминать — непозволительно говорить о достижениях той, кого обвинили в преступлении против государственного строя и общественного порядка. О ней больше не пели молитв в церкви, не молились за упокой души. Замолчали и о её матери, которую некоторые обвинили в том, что она родила чудовище.       Но это касалось только публики.       Всё недовольные смещением Прокурора объединялись — сначала в маленькие группы, потом из групп в кружки, а из кружков в общества, о которых, конечно же, знала та пятёрка, которая их и стала возглавлять — Хейго, Вероника, Киара, Лев и Кавински. Мужчинам положено было максимально скрывать своё участие в нелегальной деятельности, они всё ещё занимали свои должности и имели прямую связь с работой в государственных органах.       Кавински, поняв истинный смысл их деятельности, раскачался. Его выделенная линия просто была переполнена сообщениями рабочего характера, за любое из которых его могли бы не то что стереть, но и вполне себе ликвидировать. Но пока новый авторитет криминального мира просто сидел дома, обнимая устроившуюся сбоку пса, который каждый день напоминал ему о том, что он мог заботиться не только о нём.       Парень проспал до двух часов дня. Конечно, он помнил весь свой сон от начала до конца — тот был продолжением сюжета, увиденного перед рассветом.       Кавински и Валери проводили достаточно времени наедине, друг для друга они были в не дружеских отношениях, что родители заметили уже спустя полгода, когда Кавински ненароком поцеловал её в щёку во время того, как встречал в коридоре с подарком в руках.       — Винс, твои родители на нас смотрят, — прошептала девушка.       — Чёрт, я забыл… Ну, ладно, раз они всё поняли, мне же не нужно оправдываться перед ними? — бормотал он, провожая её на кухню.       — Не думаю, что за наличие отношений нужно оправдываться. Просто ничего не говори, а если спросят, то не ври.       — Ну да, логично, — он неловко улыбнулся.       — Валери, мы уже накрыли, поэтому ты можешь просто сесть, помогать ни с чем не нужно, — приветливо сказала его мама.       — Хорошо, — ответила девушка, не испытывая ни капли смущения. Наоборот, в лёгком смятении были родители, и их переглядки друг с другом Винс и Валери, сидящие рядом, замечали, посмеиваясь меж собой.       Все сели за праздничный стол, который был накрыт, конечно, не самым пышным образом, но в тех условиях, в которых они жили, будучи постоянно настороже, скрываясь, это было хорошо. В центре стола стоял небольшой грушевый пирог — Винс его очень любил, поэтому мама, когда ей это удавалось, пекла его. Кроме него на столе была ещё салатница с известным содержимым «зимнего» салата. На самом краю, около салфеток, солонки и сахарницы, ютилась тарелка с яблоками — но та находилась на своём месте и в обычные дни. Отец Кавински принёс на стол морс, разлив его всем и оставив в сторону кувшин, с важным видом взяв в руку свой стакан.       — Кхм, — он презентабельно привлёк внимание, которое было обращено только на него. «Папина привычка», — подавив в себе смех, подумал Винс. — Несмотря на то, что наше мероприятие можно назвать домашним и речь я мог бы не произносить, я всё же это сделаю… По крайней, мере, попытаюсь, — жена его улыбалась. — Я, честно, даже забыл, сколько исполняется моему сыну лет, мне пришлось посмотреть запись о годе его рождения. Но я понял, почему я забыл — потому что он на свои восемнадцать лет совершенно не походит, он вырос совсем давно, и я могу с полной уверенностью сказать, что он не мальчик, а мужчина, — сам Кавински, смотря на отца, улыбался. — Потому что он в моих глазах совершенно взрослый человек, который может совершать действия и отвечать за них, может принимать ответственные и далеко не простые решения, может отвечать за себя сам… Я даже не знаю, чего тебе, сына, желать, потому что, ну, ты уже и умный, и красивый, и здоровый, и друзей у тебя много, и… У тебя есть люди, которые тебе дороги и которые дорожат тобой, я в этом не сомневаюсь, потому что я это вижу. В общем, всё, что нужно, у тебя есть. А если чего-то и нет, то ты получишь это, потому что ты сможешь сделать всё, что хочешь. Во всяком случае, мы с мамой тебя поддержим. — И он опустился на место под не громкие аплодисменты. Следом, но уже просто со своего места, начала говорить мама Кавински:       — Я во всех словах согласна с папой, хочу только от себя добавить… Надеюсь, мои слова не покажутся неприличными, — она внимательно посмотрела на Валери, которая была спокойна и равнодушна, хотя наряду с Кавински она уже понимала, о чём может пойти речь, — я хочу, чтобы мой сын продолжал выполнять роль мужчины не только в глазах родителей, но и был мужчиной, который будет достоин девушки которую он выбрал… А об остальном мы поговорим позже, — она загадочно улыбнулась, смутив как Кавински, так и Валери.       — Так мы и сейчас можем поговорить, меня ничего не смущает, — уверенно сказал парень, перед этим по взгляду девушки поняв, что она тоже не против. Валери скрестила пальцы, положив их под подбородок, готовая слушать. — Или я должен слышать и знать что-то, что не может слышать и знать моя девушка? — он был хоть и расслаблен, но полностью серьёзен.       — Ну, теперь, когда мы убедились в том, что Валери точно твоя девушка, думаю, можно и обсудить некоторые вещи, — начал отец, отвлечённо смотря на стену справа от него. — Кхм, думаю, что тебе не нужно объяснять, что нужно делать, чтобы не появилось нежелательных детей?       — Ничего не было, — сразу же утвердительно ответил юноша.       — И нам это не будет нужно, — Валери наконец заговорила. — Я не могу забеременеть.       Мать Винса с сочувствие посмотрела на Валери, беспокойно спросив:       — У тебя какие-то проблемы со здоровьем?       — У меня нет детородных органов, их удалили ещё несколько лет назад. Если мы решим завести детей, то, что нужно от меня, как от женщины, нужно будет запросить в медицинской организации.       — А, я поняла, о чём ты… Ну, что ж, тогда хорошо. Но я надеюсь, вы ответственно к этому подойдёте, — женщина посмотрела на сына.       — Мам, вы только что сами сказали, что я ответственный. У вас не будет внуков ещё как минимум лет пятнадцать, не переживай.       — Почему пятнадцать? — отец в непонимании нахмурился.       — Потому что мы должны привести Империю в порядок, а на это, по нашим прогнозам, понадобится пятнадцать лет, — пояснила Валери.       — Вы уже и это обсудили?.. — удивилась женщина.       — Да, ещё в самом начале, — подтвердил Кавински.       «Да, а ещё мы хотели двух мальчиков и девочку…».       — Ну, генеральные планы у вас, конечно, детишки, — рассмеялся отец. — Ладно, всё будет. А пока давайте просто поедим…       Тем же вечером Валери осталась у Кавински ночевать. В принципе, ситуация мало чем отличалась от тех, что были между ними в реальности. Она — в синем шёлковом халате, в котором, по скромному мнению Кавински, выглядела «на тысячу единиц из десяти возможных». Под халатом был обычный спортивный топ, бельё и шорты. Кавински был вовсе без верха, но в штанах. Они сидели в обнимку на кровати, смотрели фильм, над которым много шутили и смеялись, не в силах сдержать хихиканье.       — Мне кажется, нас слышно на другом конце квартиры, — улыбнулся Винс, намекая на родительскую комнату.       — Да, именно поэтому мне нельзя целовать тебя в шею, — усмехнулась девушка.       — Да почему?! — задорное возмущение.       — Винс, ты стонать начнёшь, они подумают, что мы не просто так время проводим.       — Я не буду, я обещаю!.. Сделай мне ещё один подарок, а?       — Свет, какой ты неугомонный, — скоро произнесла, резко чмокнув за ухом, после чего несколько раз глубоко поцеловав чуть ниже, затем у самых ключиц, потом в кадык. Держа руки по бокам от его лица, Валери, ноги оставляя лежать рядом, лишь устроилась сбоку. Она закончила, наблюдая за его предовольным лицом — сам себе он закрывал рот, чтобы не проронить ни звука. Фильм был лишён внимания, но продолжал играть роль прикрытия. С удовольствием выдохнув, юноша произнёс:       — Я честно очень старался сдерживаться, но устоять невозможно, — и он резко повалил её, оказавшись сверху. Запустив свои пальцы в пальцы девушки, глядя в её глаза с безграничной любовью, опустился, нежно поцеловав в губы, с лёгкой силой сжимая её пальцы и напрягаясь всем телом. Он знал, что в следующий же момент всё равно окажется под ней, лёжа ногами у изголовья кровати, головой к окну, через жалюзи на котором в комнату практически не попадал свет. Она лежала головой на груди юноши, которую обнимала, сразу показавшись самым крохотным существом на планете, которое нужно было любить, поддерживать и иногда напоминать о том, что нужно отдыхать. Кавински моментально засыпал, когда они так лежали, но ему нужно было сделать одну важную вещь. — Знаешь, я долго думал о нас после Нового Года. Мы так много прошли вместе… И я прекрасно помню все клубы, все миссии, все ссоры, все случайные встречи. То, как ты помогала мне и то, как я помогал тебе. Да, конечно, громко говорю, но… Мне кажется, я бы прожил с тобой всю жизнь. А ты знаешь такую теорию, что человеку постоянно нужно влюбляться, чтобы вырабатывался дофамин?       — Нет, не слышала,       — Влюблённостей за жизнь может быть много — и я, даже считаю, что их должно быть много. Так, к чему я это?.. — он всё время смотрел в потолок, обнимая, её за плечо, слегка поглаживая. — Я каждый раз влюблялся в тебя, — оба они на тот момент улыбнулись. — Первый раз, когда Цессой тебя увидел, ты тогда мне показалась очень живой, я даже не понял, что передо мной Прокурор. А потом я увидел тебя как Прокурора и влюбился снова, потому что ты выглядела в моих глазах очень сильной, независимой. В третий раз, когда я смог сопоставить у себя в голове эти образы, и я даже не знаю, как назвать это сочетание… М-м, наверное, лучше слова «Императрица» тебя ничего не опишет, потому что это и женственность, и мудрость, и красота, и сила, и власть, и то, из-за чего меня сильно тянет к тебе… То, как ты ведёшь себя и общаешься, то, как ты говоришь. Мне всё это нравится в тебе. Да, признаю, когда-то некоторые вещи бесили, но сейчас я не считаю их таковыми. — Слова она внимательно слушала, подняв наконец, голову, заботливо смотря на него. Винс тоже взглянул на неё, улыбнувшись, пока она медленно и аккуратно перебирала его волосы. Он поднялся, попросив и её встать вместе с ним. В комнате не было света, а из звуков играли только титры. Из верхнего ящика стола он одной рукой достал что-то маленькое. Валери стояла напротив, с придыханием смотря на слегка растерянного, с растрёпанными волосами, Винса. Парень отпустил её руку, беспокойно взглянув в глаза, бесшумно открывая коробочку. Она держала руки на уровне живота, не зная, куда их деть, но совсем не волнуясь. Винс достал кольцо, жестом попросив её ладонь для того, чтобы надеть. Она робко протянула, и тогда он одел кольцо на безымянный, не прогадав с размером. Улыбнувшись ему, девушка сняла со своего левого указательного пальца чёрное кольцо, которое носила, не снимая. Заворожённый моментом, наблюдатель смотрел, как она одевала на его безымянный палец правой руки своё кольцо. Облизав губы, выдохнул, подняв на неё взгляд, руками уже сжимая шёлк на её спине, прижимая к себе. Она со спокойствием положила голову на крепкое плечо. А он обнимал её, задыхаясь так, будто они целовались в самый первый раз, будто они обнимались в самый первый раз, будто он делал ей предложение руки и сердца первый раз…       Земля ушла из-под ног, когда он понял, что окружён сладким воздухом, вызывающим лёгкость и даже слабость, смешанным со спиртом и ароматом её духов…       Кавински помнил, что как только он проснулся, то начал спешно куда-то собираться.       «Нет, мои родители бы вряд ли приняли её, они не любили ни свой алгоритм, ни своего начальника, я даже припоминаю сейчас, что они намеренно не разрешали мне даже близко подходить к «девочке, у которой светлые волосы и которая ходит с Инспектором Войдом». Но тогда почему вы решили защитить её тогда, рискуя своими жизнями и поплатившись за это? Когда ей было на десять лет меньше, когда эта малышка сидела на руках отца, смотря на меня своими фиолетовыми глазками, вы не любили её, а я, наоборот, не мог оторвать глаз от этой девочки, которую назвал «принцессой», из-за чего на меня косо посмотрели и тихим голосом запретили так говорить. Нет, я не хотел бы, чтобы мои родители знали, что мы встречаемся, я даже не могу представить, что мы сидим за одним столом и разговариваем с ними, мерзость… Мы бы скрывались ото всех, да и… Нет, всё это ложь, мне не нравится!.. Никогда такого не было и не будет! Это не мы, мы бы никогда не были такими — я не знаю, почему, я не могу назвать причину, но это не то!.. Мы всё сделали вовремя, мы бы вряд ли смогли так спокойно общаться, как обычные подростки. Нам нужно было повзрослеть, чтобы быть вместе, теперь я это понимаю. Мы это мы, какими есть, а всё остальное… Не принимаю». — он испытывал максимально противоречивые чувства после этого сна, да и в груди было тревожно, отношения с родителями сыграли свою роль. Он не желал им зла. Но и не любил, поэтому не хотел бы делиться с ними своей личной жизнь, а тем более разговаривать с ними при Валери об отношениях. Скривившись лицом, парень смотрел в потолок.       Уже спустя полчаса он был в клубе, без костюма, нет, просто в своей обычной, одежде — брюках алгоритма, чёрной водолазке и дутой серебристой куртке — так он и появился в «Сумеречной Звезде», никого не позвав на свой День Рождения, в гордом одиночестве восседая за столиком на самом высоком этаже, за который выложил неприличное количество часов. Он просто нервно бросил официанту: «Что-нибудь острое и вкусное. И мохито. Безалкогольный», а потом сразу же ушёл танцевать, закрыв глаза и отдаваясь ритму музыки, который вёл его за собой. Кавински бросил на стул куртку, оставшись в одной водолазке, вспомнив, что Валери так нравилось больше.       Под первую же песню, танцуя сам с собой, он разрыдался, смотря на смазанные силуэты людей внизу, до боли сжимая, челюсть, не обращая внимания на бесконечно льющиеся и щекочущие губы слёзы, которые было бессмысленно вытирать, хотя пару раз он так и сделал, размазав по всему лицу, шмыгая носом. А в остальном…       Всё было как прежде, как шесть лет назад, когда он танцевал всегда один, перед этим напиваясь до смерти, пробуя все мыслимые и немыслимые вкусы напитков из бара, которые в сумме давали очень интересный эффект. Вот только теперь ему не нужно было много пить, нет, он находился в таком состоянии практически всё время, в которое по его венам кровь разносила лекарства, пока они не выводились естественным путём. Бывший наблюдатель не был в реальности практически никогда, потому что вечно затыкал уши наушниками, слова песен в которых хоть как-то — спустя долгое время — мозги заглушить собственные мысли, которые выносить было уже невозможно.       Но самое страшное начиналось, когда он прибавлял и прибавлял громкость, а мысли тише не становились, когда звук из динамиков становился ничем — словно ничего и не играло на заднем фоне.       В клубе музыка играла громко, въедалась в мозг и заставляла чувствовать себя в каком-то клипе. Он не помнил, каково это — танцевать одному. Тело постоянно норовило обнять ту, которой не было рядом. Прикоснуться к той, к которой сделать это было невозможно. Соприкоснуться ладонью с той, чья рука давно уже стала лишь фантомом в его памяти.       Кавински прекрасно знал, что такое бывало — фантомные воспоминания о прикосновениях. Ему действительно иногда казалось, что его гладили по голове, целовали в лоб, нежно гладили по спине, что прижимались к его груди или брали за руку. И даже сейчас ощущение было таково, будто он совсем не один кружился под песни, которые моментально вызывали в голове воспоминания о счастье, от которых хотелось не то что лезть на стену, а умереть совсем, чтобы весь этот кошмар закончился.       Лёгкое головокружение от резких поворотов. Его заносило, он себя не контролировал. Ноги свободно шли, не понимая, каков их центр притяжения. Юноша поднимал руки вверх, после запрокидывая голову и опуская их ореолом — он вспоминал, как это делала Валери, и как она была невероятно красива во время этого. Тихие слова песни, произносимые им, не слышал даже он сам. Но ему было важно петь их для неё… А, нет, её же не было. Для кого он пел?       «Да плевать мне, что её нет со мной, я всё равно буду петь для неё, и я буду танцевать для неё, я буду делать всё для неё — а она хочет, чтобы я жил, значит, я буду жить», — сказал сам себе, разрыдавшись, резко прекратив танцевать, с силой рухнув на один из двух стульев, который был за столом для пары. Откинувшись на спинку, он закрыл лицо руками, сдерживая свои стоны и всхлипы, переходящие в резкие и прерывистые попытки просто вдохнуть воздух.       — Прости меня… — выхрипывал из себя Винс, смотря на смазанные пятна пространства. «Почему?! Почему, блять я?! Почему не мог страдать кто-то другой?! У меня и так ничего нет! У меня не было семьи, не было часов, не было друзей! У меня не было ничего, а потом появилась ты, и ты сделала из меня человека! А теперь мне ничего не нужно, кроме тебя, мне на всё остальное просто плевать!.. — истерика его переходила в судороги ног, в онемение пальцев, в дрожащие губы, лепечущие об одном. — Я всё отдам, всё, только, Свет, верните мне её!.. Я хочу просто быть с ней рядом, я просто хочу видеть её и знать, что с ней всё хорошо!.. Пусть она бы не любила меня вовсе, пусть презирала бы и ненавидела, но я бы знал, что она жива, пусть она бы была счастлива с кем-то другим… Но она бы была…» — Он закрыл глаза, представив себе на секунду.       Вот, она сидит, на её руках маленький мальчик с белёсыми волосами. Валери смотрит на этого мальчика, улыбаясь. И вдруг к ней подходят ещё два маленьких ребёнка, мальчик даёт малышу руку, крепко сжимая кулачок, а девочка садится вместе с ним рядом. И они все улыбаются, они все счастливы друг с другом.       — Мам, а когда папа приедет? — спрашивает первый мальчик.       — Когда он закончит все свои дела, он приедет, — мягко отвечает она.       — Папа вроде не Прокурор, как ты, а иногда занят намного больше, — говорит второй мальчик.       — Самое главное, что ему это нравится, — произносит Валери, поправляя волосы на голове дочери, поглаживая их. — И мне моя работа нравится, поэтому я уделяю ей много времени.       Они все оборачиваются на звук открывающейся двери. Дети бегут с радостными криками встречать отца.       — Папа!..       — Папа приехал!..       Она встаёт на ноги и тоже идёт встречать мужа.       И они все растворяются в темноте.       Темноте его век, в которые Кавински смотрел, представляя себе всё это. «Она бы была счастлива жить так, как хотела только она… Валери никогда бы не бросила алгоритм ради детей и детей ради алгоритма, она бы точно нашла баланс, она бы изо всех сил старалась это делать, и я уверен, у неё бы получилось. Я помню, что она хотела воспитать их достойными членами общества, а это идёт в разрез с тем, чтобы оставлять детей. Но она была бы Прокурором — и она невероятно любила свою работу, поэтому не смогла бы жить без неё… — сиплый голос говорил сам для себя, выливая все мысли вслух. — Удивительно — как она бы сумела совместить в себе роли матери и Прокурора. И ещё роль жены, да. Моей жены… И что я так вцепился в это? Жена и жена, самое обычное дело… Для всех. Было бы. А для нас — нет. Она же Прокурор, а я наблюдатель. Были. Возникли бы проблемы, столкновение интересов, тогда я бы поменял алгоритм, вот как сейчас работал бы в мастерской, и ничего, хорошо бы жил… — он без интереса ковырялся в еде, которую ему принесли, медленно пережёвывал, обливаясь слезами, которые падали на тарелку и на скатерть. Чуть не поперхнувшись, он прекратил есть. Пустое место напротив тяготило, поэтому Винс закрыл глаза. В тишине по его щекам катились горячие слёзы, которые напоминали ощущение того, как по венам растекался наркотик — от него то ли горячило, то ли наоборот, но это всё было не важно. — Пожалуйста, пусть она найдёт в том мире того, кто сделает её счастливой, мне больше ничего не надо, просто знать, что она жива и рада, и всё… Я не за себя прошу, нет, для неё. Если она будет счастлива, я тоже буду счастлив, а даже если и несчастен, то это будет только от осознания того, что я сам не смог сделать для неё всё, что хотел… — Затем мысль его резко перескочила. — Даже во снах, в которых мы вместе, это не то, это не настоящее, выдуманное и фальшивое, не похожее на нас в точности. Мне не нужен сон, мне нужно сойти с ума и быть на грани… Я заметил, что когда я вижу её, оставаясь на том же месте, то это более настоящая Валери, она не плод моего больного воображения, она как настоящая».       — Эй, Валери, может, потанцуешь со мной сейчас?.. Мне же нужен хотя бы небольшой подарок на День Рождения. — Усмешка Надежда.       Силуэт в тени, не видимый никому, вышел в свет. Девушка подошла со спины, положив руки на плечи, заботливо поглаживая их, поднимаясь от ключиц к самой шее, вызывая небольшое смущение от щекотки.       Кавински глаз не открывал — боялся.       — Значит, мне просто нужно позвать тебя, чтобы ты пришла?.. — грустная усмешка.       — Не совсем, — она продолжала гладить его волосы, чуть взъерошивая. — Я не могу задерживаться в этом мире. Совсем ненадолго… Я тоже хочу станцевать с тобой, давай, у нас мало времени, — она взяла его руку, поднимая, вставая напротив, вторую руку оставляя на плече. — Винс, — добрая усмешка, — не бойся, открой глаза.       Юноша разомкнул веки, широко, глядя на неё точно на чудо Света. Он немедленно положил руку на её талию, прижимая к себе, чуть ли не задыхаясь от чувств, но не застывая на месте. Он вёл её, как и прежде, вспоминая бальные квадраты, вспоминая ощущение её ладони в своей, вспоминая запах её духов, который раз за разом кружил ему голову, а теперь вместе с тем и рассудок. На её волосы падало немного света. На прекрасные платиновые нити, которые Винс бы назвал звёздными нитями. На её губах цвета вишни была заметна улыбка, родная. Небесные глаза смотрели на него с глубокой любовью, не отрываясь ни на секунду.       — Как ты?.. — сипло начал вопрос.       — С трудом. Мне тяжело быть здесь, и у меня уже подкашиваются и трясутся ноги, — Валери не переставала улыбаться.       Кавински сразу испугался.       — Что я могу сделать? Что мне нужно сделать, чтобы с тобой всё было хорошо? Скажи мне, я сделаю! — беспокойство хватило его, когда он понял, насколько Валери неустойчива и слаба.       — Ничего нельзя сделать, — девушка на секунду опустила взгляд, потом вновь подняла.       — У тебя всё хорошо?! Ты смогла найти того, кто поможет тебе?! — на оба вопроса девушка отрицательно мотнула головой, чуть ли не запинаясь в собственных ногах. Кавински тотчас опустил её вместе с собой на пол, придерживая и обнимая, прижимая к себе, тяжело дыша. — Ты должна найти кого-то, чтобы тебе с ним было хорошо… Я не могу позволить себе заставлять тебя ждать меня, пока я… — она перебила, схватившись за его лицо обеими руками.       — Мне никто другой не нужен. Мне плевать, сколько мне придётся ждать, я буду ждать. Я не смогу с другим. Потому что я люблю тебя!.. — она начала плакать и дрожать. Не зная, что и сказать, юноша лишь обнял её крепко-крепко за плечи, чувствуя, как её сердце билось всё медленнее. — Я не позволю никому причинить тебе вред, даже если это будешь ты сам, — он понял, о чём она говорила, — я защищу тебя любой ценой, — говорила, всхлипывая.       — Нет-нет, не надо, пожалуйста, я справлюсь, ты только о себе беспокойся, я всё сам! Со мной всё понятно, а вот с тем, где ты… — он думал, что бредит, поэтому даже рассуждать не стал, а заканчивать фразу тем более. — Валери, я всё сделаю, а потом сам приду к тебе. Не мучай себя, не приходи ко мне. Я просто рад знать, что с тобой всё относительно… Нет, ни черта не в порядке!.. — он уткнулся носом в её плечо.       Кажется, она исчезла прямо в его руках.       — Моё Солнце, я любила, люблю и буду любить тебя… — этот последний шёпот он слушал со слезами на глазах, почувствовав лёгкий поцелуй в скулу перед тем, как понял, что сидел на полу один.       — Я тоже, милая, — голос выдавал начинавшийся сильный плач. — Я тоже любил, люблю и буду любить тебя, — он произнёс эти слова, наклонившись к полу, сгибаясь, упираясь в него кулаками. «Моя милая, как хорошо, что ты не знаешь, какие сны я вижу каждую ночь, иначе ты бы очень расстроилась».       Взяв себя в руки, бывший наблюдатель уехал домой, слушая музыку на полной громкости. Он был то ли счастлив, то ли разбит — эти состояния в нём смешивались и превращались в нечто однородное, неразделимое друг от друга. Кавински был несоразмерно рад тому, что ему хотя бы на минуту удалось увидеть её, прикоснуться к ней, чтобы всё было как раньше, чтобы они были просто парой людей, живых, у которых есть чувства, достоинства, недостатки, общие воспоминания, решаемые проблемы и, самое главное, они были у друг друга. Но страшно пугало её состояние — слабость, мелкая дрожь, тяжесть движений, холодные пальцы — и это заметил только он, а что ещё было на самом деле? Она точно заболела и всё равно пошла с ним танцевать. «Либо я сумасшедший, либо я под наркотой, либо… Либо действительно есть что-то божественное в нашей вселенной, из-за чего люди могут ходить по мирам, управлять пулями, воскрешаться, залечивать раны и летать. М-да, последний вариант звучит как сверхъестественное, но кто сказал, что оно не так? Она же говорила о том, что есть тайны Империи, о которых я не знаю, так может ли это быть именно это? Может, нами действительно управляет какое-то Божество, которое потому и не показывается? Тогда почему Оно из всех способов решило избавиться от Валери, если она о Нём знала? Но у Валери тоже есть силы, значит, она тоже Божество? А если бы её мать была Божеством, Валери бы передались её способности, и это бы объясняло их наличие, но не то, что Валери кто-то приказал убить… Чёрт, я запутался, нихрена не понимаю. Надо уже просто принять факт, что я схожу с ума, но, Чёрт, я такие интересные вещи узнаю!.. Хах, кто бы поверил?.. Наверное, только Валери бы и поверила, а потом повела к психиатру, она бы, может, даже спросила: «Винс, с тобой всё в порядке? Ты не перечитал своих книг?», а потом рассмеялась бы… Несмотря на всё. Я продолжаю верить, что мы обязательно ещё встретимся. Не может так быть, чтобы мы да и не встретились! Невозможно! Это как после стольких откровений стать чужими, а это тоже невозможно, потому что мы родные люди и родственные души, мы где угодно будем вместе — в жизни или после смерти, это значения не имеет, верно?..». Всеми мыслимыми и немыслимыми аргументами Винс пытался доказать себе, что он не сумасшедший, что он имеет право на счастье, что оно когда-нибудь обязательно придёт к нему — или он придёт к этому счастью сам, пожертвовав всем, что у него есть. Вера, надежда и любовь не спасли его, наоборот, уничтожили его изнутри, оставив после себя только хаос. Можно было бы подумать: «Меня разрушили, меня сломали, но мне дали шанс построить в своей душе что-то новое!». Нет, в том не было никакой радости. Кавински несколько лет только и занимался тем, что пытался стать лучше, чем был, он учился, он старался, он ошибался, а вселенная вот так решила посмеяться над ним, заставить пройти эти круги Ада заново, но теперь ещё и в одиночестве.       Он широко улыбнулся, а потом накрыло, и снова расплакался. Улыбка его каждый раз ломалась так, как сломалось бы стекло, по которому ударили молотком. Он ехал, смеясь, не видя ничего, что было на дороге — благо, на ней никого не было, в этом была прелесть ночного Альт-Сити.       И Винс прекрасно знал, в чём была ещё одна прелесть. В абсолютной свободе.       Раньше молодой человек и представить бы не мог, что происходит в Альт-Сити тогда, когда за ним не следят наблюдатели — конечно, ночная смена была, но штат был намного меньше. Ночь была идеальным временем для того, чтобы планировать и совершать все незаконные действия, оставаясь безнаказанным.