Мои следующие слова могут прозвучать без свойственной мне хрупкости (Now What I'm Gonna Say May Sound Indelicate)

На самом деле, Эдди не стал считать себя каким-то экспертом по боли. Просто он многое пережил за относительно короткий промежуток времени, и, хотя данный факт его не радует, он пересмотрел интенсивность боли, которое, по его мнению, он может выдержать. Но молчание Ричи неимоверно обжигает. Он не поднимает взгляда. Ричи мог бы сказать, что Эдди храбрее, чем тот думает, но он определённо недостаточно храбр для этого. Телефон падает на колени — это не причиняет ему боли, просто он не ожидал внезапной тяжести на бедре. Звук, с которым приземляется телефон на его одеяло, звенит в ушах. Теперь-то Эдди поднимает взгляд, — как глупо — и Ричи смотрит в ответ. В его глазах отражается некая мягкость. Жалость. Дискомфорт и неловкость немедленно переходят в ярость, давая Эдди топливо. Он мог бы разгневаться, если бы захотел, у него есть возможность кричать в свою защиту, если он того пожелает, но Эдди ничего из этого не делает. Он хочет швырнуть телефон обратно Ричи, но не швыряет, потому что он не ёбаный идиот. Конечно, Эдди не может встать, чтобы пойти купить свой собственный телефон, разве это не грустно? Разве Ричи не жалеет его, позволяя одолжить свой телефон, когда он так явно этого не хочет? И Эдди стыдно, что ему снова приходится выгонять Ричи — ситуация, где Ричи небрежно сидит в кресле для посетителей, пока он звонит Майре и объясняет ей, что все кончено, исключена, — но что, блядь, Эдди с этим поделать? — Да, тебе следует ей позвонить, — слова Ричи режут, как лезвие. Я не думаю, что тебе вообще нужно звонить своей жене, — вот настоящее значение этих слов. Что, блядь, Ричи понимает в этом? Ричи ведь не женат, если отбросить плохие шутки. У Ричи есть подружки, с которыми он обращается как с мусором и в конечном итоге высмеивает их в своих стэндапах, но Эдди не такой — Майра не виновата, что Эдди вдруг решил, что брак ему по силам, несмотря на знание себя и своих проблем. Эдди чувствует себя и без этого полным куском дерьма. И, Господи Иисусе, Ричи такой высокий. Есть какое-то высокомерие в том, как он засовывает руки в карманы куртки и встаёт прямо, переносит свой вес, бросает быстрый взгляд и резко поворачивается на пятках, покидая палату. И уход Ричи без каких-либо комментариев — это, вероятно, самый большой предупреждающий знак, на который способен Ричи Тозиер. Эдди хочет встать и пойти за ним, чтобы всё объяснить. Но он не может. Даже если бы он был физически способен поймать Ричи (и почему это похоже на бегство Ричи, хотя Эдди с самого начала собирался попросить его уйти?), он не может устроить заговор против своей жены. Брак — это партнёрство. Вы — одна команда. Эдди не может... Не может намеренно втягивать в это других людей, не может сделать кого-то ещё соучастником того, что причинит ей боль. Не может разделить вину. Это то, что он должен сам взвалить на свои плечи. Если он собирается разбить ей сердце — может быть, не в романтическом смысле, если Майра действительно любит его, и… У Эдди нет времени думать об этом, это слишком неудачный и вселенского масштаба вопрос — самое меньшее, что Эдди может сделать, это выслушать её, когда всё произойдет. Он должен сделать это, как бы ему трудно не было, и должен сказать ей правду — это причинит ей боль, но тут ничего не попишешь. Ошибка невозвратных затрат. Эдди знал, что однажды он причинит ей боль, и откладывал это так долго, как только мог, стараясь не думать о том, что чем дольше будет откладывать, тем больше причинит боли. Блядь. Беря телефон в руку, он переворачивает его, нажимает кнопку, чтобы экран включился. Эта модель телефона не похожа на его — он реагирует только на прикосновение его большого пальца, а не на фактическое нажатие кнопки, и, между его удивлением по этому поводу и неуклюжими непослушными пальцами, Эдди требуется несколько попыток, чтобы экран включился и оставался включённым. Нужно ввести пароль. Да блядь. Это такая сдача от Ричи? Он собирается оставить Эдди здесь с телефоном, которым он не может пользоваться, и без возможности связаться с ним? Ему следовало попросить медсестру одолжить телефон, а не Ричи. Но он был не уверен, что медсёстры вообще смогут отказать — они ведь на работе — и он не хотел ставить их в такое неловкое положение. Некоторые вещи можно спросить у тех, кому за это ты платишь деньги, и другие некоторые вещи, которые спрашиваешь у появившегося друга потому что... Потому что… А почему Ричи вообще всё ещё здесь? Не здесь, не в этой комнате, он определённо ушёл; но уже всем известно, что Эдди будет жить. Билл уехал, вернулся в Англию со своей женой, чтобы закончить их проект; Майк тоже готовится к отъезду. Беверли, Бен, Стэн и Патти всё ещё здесь, хотя у Бев есть объяснение ухода от своего мужа, а Стэн явно не торопится после своей попытки самоубийства. Ричи всё ещё здесь, как будто ему больше негде быть. Как будто ему не составляет труда продолжать входить в палату Эдди, называть его сладким, милым, Эдди, любовь моя; и гладить его по щеке, и пробегать руками по его волосам. Осторожно, крепко прижав левый локоть к боку, Эдди слегка наклоняет голову и протягивает руку, чтобы пощупать свои чистые волосы после сухого шампуня. Они сухие и запорошенные. Он вспоминает слова Ричи о Доке из "Назад в будущее", и надеется, что его голова не стала белокурой. Запах, который остаётся на пальцах, слегка сладковат, и зуд на голове прошёл, и он больше не чувствует, будто волосы прилипли к голове. Он несколько мгновений смотрит на экран блокировки и клавиатуру, а затем зовёт медсестру. Сара заглядывает в палату: — Чем-то помочь? — немедленно спрашивает она. Эдди вырвало этим утром; нет ничего странного в том, что она осторожничает. — Да, прости, что беспокою, — быстро говорит Эдди, пытаясь покончить с этим на случай, если у неё возникнут реальные неотложные дела. — У меня, э-э, два странных вопроса, но если у тебя есть дела поважнее, то это может подождать. — Любая работа Сары важна, у неё много пациентов, о которых нужно побеспокоиться, нежели Эдди, чувстовавший себя плохо из-за того, что отнимает её время. В голосе Сары слышится смех, когда она отвечает: — Всё нормально. Что за первый странный вопрос? Он жестом показывает на свою голову, как только позволяет мобильность руки. — У меня есть что-то в волосах? — Насколько я вижу, нет, — отвечает она, склонив голову набок и глядя на него от двери. — Ваш друг помыл вашу голову сухим шампунем? Эдди садится, чувствуя себя так, словно только недавно раскрыл одну из тайн этого мира. — Все знают о сухом шампуне, кроме меня? — Впервые попробовали его? — спрашивает Сара, а затем кивает. — Отличная вещь. У меня жирные волосы: если я не буду мыть их через день, вы сможете, типа, почувствовать их запах. Иногда я лучше посплю ещё двадцать минут, чем проведу пятнадцать минут в душе. Похоже, вы всё с головы вычесали. Если нет, я обещаю, что никто из нас не будет это комментировать. Он чувствует себя немного лучше от того, что Ричи не оставил его с кучей аэрозольной глиной в волосах. — Что за второй вопрос? — спрашивает Сара, улыбаясь уголком рта. Пароль, по-видимому, состоит из шести цифр. Пришло время Эдди проверить свои знания о Ричи Тозиере спустя тридцать лет. — Ты знаешь, когда умер Бадди Холли? Сара смотрит на него долгие секунды, её брови озадаченно хмурятся, прежде чем она говорит: — Давным-давно. Эдди фыркает. Затем он приподнимает телефон. — Мой друг ушёл, не сказав мне свой пароль. — И это был тот день, когда умерла музыка? — Он… Скорее персонаж, — говорит Эдди, хотя его первая мысль была пародия Ричи на самого себя. Она выглядит задумчивой. — М-м, я не знаю точно, но я могу спросить Хейли за столом. У неё есть подключение к Интернету, поэтому это к ней нужно обращаться со странными вопросами. — Я... Прости, пожалуйста, — удаётся выдавить Эдди. Сара качает головой. — Не переживайте. Он переживает, особенно потому, что она пропала на десять минут. Ему приходится сидеть одному в этой комнате, задаваясь вопросом, какого чёрта Ричи сейчас делает без своего телефона, когда Эдди снова и снова вертит его в ладонях, пытаясь улучшить свою ловкость рук с помощью небольшой практики. Когда Сара возвращается, она стучит в раздвижную дверь и говорит: — Простите, что так долго. Это было третьего февраля 1959 года. — Спасибо, — благодарит Эдди и включает телефон, готовясь ввести пароль. Его большой палец правой руки не хочет опускаться на клавиши — слишком неуклюжий и большой. Он переключается на левую руку и медленно печатает, концентрируясь: 030259. Закусив губу, он нажимает "ОК". Неверный пароль. — Дьявол, — шипит Эдди. — Не подошло? — Кажется, нет, — отвечает он, прежде чем чувствует, как сдаётся. — Хотя... Он вводит 321959. На этот раз телефон принимает пароль, демонстрируя сетку значков. Эдди вздыхает с облегчением. — А сейчас подошло? — Да. — Отлично. Вы хотите остаться одни? О, боже. Препятствие на пути к поражению немного отвлекло его от цели. Теперь у него нет оправдания, почему он не позвонил Майре. — Да, пожалуйста, — признаётся он, потому что сейчас будет складываться некрасивая ситуация. — Хорошо, — она прикрывает раздвижную дверь. — Я не буду полностью закрывать дверь, на случай, если что-то случится и нам нужно будет войти. Но я прикрою её наполовину и опущу жалюзи. Вас это устроит? Жалюзи точно нужно опустить, думает он. Они помогут прикрыть его стыд. — Да, спасибо большое, — говорит он и неловко сидит с разблокированным телефоном в руке, в то время как Сара приоткрывает дверь, затем подходит к окну, машет ему и исчезает за внезапно закрывающимися жалюзи. Затем, набравшись смелости, делает ещё один долгий вдох, от которого истошно болит всё тело, и открывает набор номера. Он запомнил номер Майры специально для подобных случаев, если у него не окажется доступа к собственному списку контактов. Однако, он удивляется, что она отвечает на неизвестный номер. Она напряжённо дышит в трубку. — Алло? И вдруг Эдди нечего сказать. — Майра, — произносит он заплетающимся языком. На мгновение она замолкает, словно ошеломлённая. Затем, когда она снова говорит, в её голосе слышатся слёзы. — Эдди? — Да... Мне так жаль. Затем она разрыдалась. Эдди ничего не может сделать, кроме как сидеть и слушать — каждый маленький вдох и выдох действовал ему на нервы. Он не любит слёзы. Никогда не любил, они раздражали его с детства, но он не знает, как долго Майре пришлось жить, гадая, жив он или мёртв, так что он не имеет права жаловаться. Он прислушивается к её плачу. — Ты в порядке? — всхлипывает она. — Где ты? Да уж. Тут всё сложнее. Потому что Эдди жаль Майру, но он всё же не хочет раскрывать ей своё местонахождение. — Я в больнице, — говорит он правду. — Боже мой, — всхлипывает она. Затем с внезапной поразительной агрессией продолжает: — Я знала, я звонила ФБР, спрашивала, есть ли ты в базе неопознанных личностей, но они никого не нашли и... Я думала, что ты, возможно, мёртв. Ох, Эдди чувствует, будто она ударила его. Он словно немного выпячивает грудь, подставляясь под удар в надежде, что сможет пережить его быстрее. — В какой больнице? — быстро спрашивает она. — Где ты? Что случилось? Глубокий вдох, и боль пронизывает всю его спину. — Я был в заброшенном доме, и он рухнул, — начинает он, повторяя ложь, рассказанную Беном. — Мне пришлось сделать срочную операцию. Я... У меня сломаны рёбра, — добавляет он, потому что должен сказать ей хоть что-то, но если он скажет ей меня пронзили, то никогда не сможет снять с себя оковы, а если он скажет ей всю правду по телефону, при открытой двери, когда медперсонал может всё услышать, то он проведёт остаток своей жизни, делая постоянное сканирование мозга. — Это первый раз, когда мне дали позвонить. Прости, я не хотел, чтобы ты волновалась. И всё это правда, поэтому он цепляется мёртвой хваткой за эти факты. Это первый раз, когда он смог позвонить, и он сожалеет, потому что никогда не хотел заставлять её терять сон, или заставлять плакать, или заставлять тратить время на звонки в больницы и морги ради какого-то гипотетического Джона Доу, соответствующего его описанию. — Боже мой, — повторяет Майра. — Господи. — Она снова разражается тихими прерывистыми рыданиями. — Господи, я так рада, что ты жив. Где ты? Тебе что-нибудь нужно? Что мне принести с собой? Глубокий вдох — сильная боль. — Нам нужно поговорить, Майра. Её влажное дыхание усиливается, а затем она говорит тихим от замешательства голосом: — ...Что? Он пытается сделать ещё один глубокий вдох, сосредотачиваясь на правде. — Я правда сожалею об этом, — говорит он, словно это утешит. Боже, он такой подонок. Он причинит ей боль сравнимую с той, как если бы поднял на неё руку, но иного выхода нет. — Но я не вернусь. И снова, на этот раз немного сильнее, более настойчиво: — Что? — Я... Я серьёзно ранен, Майра, — он иногда называл её Марти, и ему всё ещё инстинктивно хочется назвать её именно так, чтобы смягчить свой удар. Ему нравилось называть её Марти. Боже, он такой глупый. Он почти уверен, что в колледже прочитал один рассказ о парне, как он, пытающемся превратить свою жену в мужчину, которого он желал. Майре даже не нравится само прозвище Марти, но ей нравилось, что это Эдди придумал его специально для неё, поэтому она всегда брала от него всё, что могла получить. То немногое, что она могла получить. — Ты... Ты... Ты умираешь? — спрашивает она, всё её прежнее облегчение исчезло под нарастающей паникой. — Нет, — он не может позволить ей так думать, это нечестно. — Но у меня серьёзные раны, и я чувствую, что... Я, типа, теперь кое-что начал понимать в этой жизни. — Эдди, о чём ты говоришь? — произносит она, и Эдди вряд ли может винить её за это, но затем она продолжает: — Притормози немного, — просит, потому, что он слишком быстро говорит из-за своей нервозности. Точно. Но Эдди не хочет тормозить. Он не хочет думать о своих словах больше, чем уже обдумал. Она должна, по крайней мере, понять его. Он старается заставить себя говорить медленнее, нанизывая каждое слово на другое, как вагоны в поезде. — И я подумал... — ему ужасно сложно такое произносить, и он звучит искренне поверженным, когда признаётся: — Я не хочу больше так жить. Я... Я несчастен. Мне жаль, но я не счастлив, и не думаю, что ты тоже счастлива... Я знаю, что ты не счастлива, и это нечестно по отношению к тебе, но... — тут он замолкает, но ему смертельно боязно дать ей шанс вставить хоть одно слово, поэтому Эдди продолжает, заикаясь: — ... Но... Но... У этого брака ничего не выйдет, и я думаю, мы должны... Мы должны признать это прямо сейчас. Мне кажется... Она прерывает его: — Что ты такое говоришь? Где ты? Просто успокойся, Эдди, ладно? Ты себя накручиваешь, и... — Я гей, — выпаливает он. Что ж. Это один из способов как можно быстрее покончить с этим. Майра на мгновение замолкает, а затем говорит: — Ты не гей, Эдди. Послушай, где ты? Мы должны поговорить об этом с глаз... Её категорическое неприятие фактов облегчает борьбу с ней. Приятно знать, что ты держишь курс в правильном направлении, что ты прав, и легче быть уверенным, когда у тебя есть ориентир, к которому можно обратиться. И это — мужчины. Эдди всё ещё находится под сильным влиянием морфина — его либидо, в основном, спит, но его глаза всё так же видят и смотрят. Смотрят почти дерзко. — Я определённо гей, — Эдди почти смеётся, но потом испытывает к себе неприязнь из-за этого. — Прости, Майра, я думал, что если не буду думать об этом, то смогу избавиться от этого, но я такой, какой есть, и это не твоя вина. Мне очень жаль... — Эдди, ты не гей, — повторяет она с оттенком недоверия в голосе. — Может быть, я и не... Может быть, я и не привлекательная, но у нас был секс, и ты смог... Закончить, знаешь, это не... Он знал о её неуверенности в себе, когда они начали встречаться, но не мог предвидеть, как он будет усугублять это на протяжении всего их брака. Они всё чаще просто лежали вместе в постели, старательно не касаясь друг друга и слушая сверчков за окном. Белый шум вокруг них стал обвиняющим и приводящим в бешенство. Он всегда знал, что она ни в чём не виновата, и теперь с облегчением может признать, что проблема была в нём, потому что он знает, как её решить. — Нет, нет, нет, Майра, это не твоя вина, дело не в том, что ты... Привлекательна или нет, и ты не... Не... Не уродлива, клянусь, это не твоя вина, никогда не было... Это всегда был я, понимаешь, это не... — Эдди, да что с тобой? — её слёзы испарились, и вместо того, чтобы злиться, она просто говорит растерянно, может быть, немного раздражённо. И, определённо, настороженно. — Просто скажи, где ты, и мы сможем во всём разобраться! — Не сможем, — настаивает он. — И мы не должны пытаться. Мне жаль, но я буду стоять на своём, мы больше не можем быть вместе, и это не твоя вина. Я звоню не по номеру больницы. Мне правда очень жаль. Он вешает трубку, её голос прерывается, не успев воскликнуть свое возмущённое "Эдди!" Он представляет, как она перезванивает по нескольку раз и изводит Ричи, пытаясь заставить его снова позвать Эдди к телефону, поэтому он открывает последние набранные контакты. Она снова звонит, когда он пытается заблокировать её номер — ему не нужно, чтобы Ричи и Майра взаимодействовали, желательно, вообще никогда — и он дважды отклоняет вызов, а затем, наконец-то, блокирует её. Затем он ложится и начинает дрожать. Словно холод внезапно охватывает его: мышцы напрягаются, а зубы стучат. Он изо всех сил прижимает телефон Ричи к груди всё ещё плохо координируемой правой рукой, и мысли об этом только ухудшают его состояние, поэтому он старается поменять курс своих мыслей. Он просто лежит и позволяет дрожи охватить себя, пока по нему стекает пот. Часть его думает "Боже, как бы я хотел, чтобы Ричи был здесь", но Ричи тоже зол на него. Эдди не знает, почему он нужен ему, просто от одного его присутствия в комнате становится теплее. Конечно, не физически теплее (он никогда не был человеком, которому намного комфортнее от присутствия в комнате определённого человека), но Ричи вызывает у него похожие чувства, возникающие при отправке в командировку, когда он усталый входит в предоставленный гостиничный норме и видит место, на которое можно прилечь — своеобразный неизвестный островок, неведомое и маленькое убежище. Его кардиомонитор начинает издавать предупреждающие звуковые сигналы, и он пытается успокоиться, но вскоре Сара возвращается в палату. — С вами всё хорошо? Он смотрит на неё с кровати. — Я расстался со своей женой по телефону. — Оу, — говорит она, моргая, что, возможно, является единственным верным ответом на такое заявление. Затем она спрашивает, как бы прощупывая почву: — Намеренно? Сара почти заставила его рассмеяться. — Да, — подтверждает он, громко сглатывая. Затем уклоняется от темы: — Кажется, у меня паническая атака? — Так, хорошо, — говорит Сара, как будто она сталкивается с таким каждый день (что вполне возможно). — Могу я взять вас за руку? Обычно ему не нравится, когда к нему прикасаются, но в этот раз он даёт согласие. Она подходит и крепко хватает его за руку; его постоянно поражает, насколько сильны эти медсёстры. Сара уже не раз физически приподнимала и переворачивала его на кровати, и он не перестаёт удивляться этому каждый раз. У неё сильная хватка, и он что есть силы сжимает её руку в ответ своей слабой правой рукой. — Это ваша палата, — начинает она. — Она ваша, и единственные люди, которые могут сюда войти, — люди, которые хотят вам помочь. Её слова не успокаивают, потому что Майра хочет помочь ему, она просто не знает как, поэтому она перепробовала всё. — Вы в безопасности. Возможно, сейчас вам так не кажется, но здесь вы в безопасности. Может, достать для вас ещё одно одеяло? Эдди кивает, потому что ему, блядь, невъебенно холодно; она подходит к шкафу и достаёт ещё одно вафельное одеяло, на этот раз кремового цвета вместо синего. Она накрывает его одеялом, и он смотрит, как его собственная рука исчезает под ним, а затем Сара вновь рядом с ним, берёт его руку, удерживает его взгляд и просит дышать вместе с ней. Левой рукой она барабанит по своей грудине. Эдди думает, что она придерживается ритма своего пульса, и это, что удивительно, успокаивает, — что бы ни случилось, её сердце бьётся медленно и ровно. Эдди всегда чувствовал лёгкость, когда кто-то более опытный направлял его в определённом деле, поэтому он чувствует, как его собственное сердцебиение медленно пытается биться в унисон с её, пока они дышат вместе. Это очень похоже на его упражнения на глубокое дыхание. — Помогает? — спрашивает она, когда кардиомонитор больше не выдаёт его с поличным. Эдди кивает, с удивлением обнаруживая, что так оно и есть. Возможно, у него и не было настоящей астмы, но, как оказалось, корень всего этого всё равно находится в его лёгких. — Может, хотите немного воды? — предлагает Сара. Он совсем не против. Ему едва ли нужно её напоминание о маленьких глотках — приятно чётко ощущать, как вода очищает его рот изнутри и как медленно скользит по горлу. Сидеть из-за болезни дома никогда не было так приятно: он всегда потел под одеялами, накинутые на него его мамой, и никакой суп, вода или горячий чай не могли заставить его чувствовать себя лучше, чем если бы он вышел и просто побегал по траве, но это... Это почти чудесно. С ним явно что-то не так, и это у него в голове, так же как и очень серьёзные проблемы с его телом, но на этот раз тело успокаивает мозг. — Ваш друг вернётся? — спрашивает Сара. Она сидит на стуле, заложив одну лодыжку за другую, и сложив руки на коленях. — Без понятия, — отвечает Эдди. Сара смотрит, как Эдди до сих пор прижимает телефон к груди, и её брови слегка приподнимаются, но она ничего не говорит. — Может, вы хотите, чтобы я позвонила кому-нибудь за вас? Или вы бы хотели кому-то позвонить сами? Я имею ввиду родителя или друга, помимо вашего... Экстренного контакта?

***

Ему снятся странные сны из-за стресса. Что удивительно, они не о звонке Майре и не о разводе. Во сне он знает, что она сердится на него и из кожи вон лезет, пытаясь успокоить её. К тому же, это происходит в Рождество, так что он готовит ужин сам. Они едят говядину (выкормленную травой, потому что это полезно), и другую еду, которую Эдди не может распознать с этой размытой логикой сна. И он, по какой-то причине, находится в доме своей матери, а его мать в соседней комнате разговаривает с Майрой. Иногда он может расслышать отрывки их разговора. Но по необъяснимой причине Ричи находится на кухне, примостившись на одном из стульев за маленьким столиком. Он болтает и из-за него, в половине случаев, не слышно Майру и его мать. Потом срабатывает сигнализация, и кто-то — Майра или его мать, он не знает — кричит "Эдди!" из соседней комнаты. Эдди подходит к плите и в отчаянии пытается найти кнопку для отключения сигнализации. Ричи наклоняется через его плечо и протягивает руку мимо него. Когда он нажимает на кнопку, сигнализация выключается, и наступает тишина. Эдди с облегчением обмякает и слегка прижимается к нему. — Я так рад, что ты здесь, — бормочет он. Ричи похлопывает его по плечу и делает шаг назад. Эдди не может отчетливо увидеть его лицо, но что-то подсказывает ему, что Ричи словно колеблется. Он не знает, что сказать. — Что такое? — спрашивает Эдди. Ричи вздыхает и извиняющимся тоном говорит: — Я еврей. Эдди начинает просыпаться с ошарашенным и недоверчивым "Чт-о-о-о?" Бев и Бен уставились на него. Бедный Бен съеживается так сильно, будто он пытается раствориться в воздухе. Беверли же выглядит просто немного более обеспокоенной. Эдди откидывает голову назад и закрывает глаза. — Извините. Странный сон. Затем он вспоминает, что у Беверли были очень странные и тревожные сны на протяжении всей её взрослой жизни, и говорит: — Из-за стресса. Я... Я имею в виду, это обычный сон, а не... — Эдди вздыхает. — Блядь. — Всё нормально, — успокаивает Бев. Бен говорит: — Извини, что разбудили тебя. — Нет, вы не разбудили, — объясняет Эдди. Он задаётся вопросом, не было бы слишком странно объявить, что это Ричи разбудил его, а затем решает, что не хочет ничего объяснять. — Извините, что сразу не проснулся. Давно вы тут? — Примерно полчаса, — отвечает Бев. У Эдди на мгновение возникает паника, вызванная незнанием продолжительности своего сна, и он шарит вокруг свободной рукой. Телефон Ричи на постели, наполовину засунутый под одну из подушек и тёплый. Значит, что Ричи не только не вернулся, но и Эдди и вправду порвал с Майрой по телефону. — В чём дело? — интересуется Бев. Он поднимает на неё глаза, и ей признаться легче лёгкого, чем он того ожидал, несмотря на её неизменное сочувствие. — Я... Сказал своей жене, что хочу развестись. По телефону. А потом у меня случилась паническая атака. Наступает долгая пауза, а затем Беверли произносит: — Дорогой, я рада за тебя! Он думает, что мог бы справиться с "я рада за тебя", но "дорогой" застаёт его врасплох. Потому что Ричи называл его милым, даже когда смеялся. — Всё не так радужно, — говорит Эдди. — Это было довольно глупо с моей стороны, потому что теперь у меня нет дома и я понятия не имею, куда мне идти, но я точно не хочу оставаться здесь, тем более медсёстры уже говорят о том, какая помощь мне понадобится после выписки, а я не хочу никакой помощи, но я даже не могу поднять руки над головой, и ещё на спине постоянно дёргается мышца, и по всему телу ужасный зуд. Бев наблюдает за ним своими большими зелёными глазами и слегка кивает, просто чтобы дать ему понять, что она слушает. — Ты приятно пахнешь, — мягко замечает она. Эдди непривычно слышать такой комплимент, особенно потому, что он не принимал душ по крайней мере неделю, и он смеётся. Он крепко прижимает подушку к груди. — Это сухой шампунь, — поясняет Эдди, улыбаясь. — Ох, я люблю сухой шампунь, — посвистывает Бев, протягивая руку и очень нежно касаясь его волос. Конечно, все знают о сухом шампуне, кроме него. Эдди, полагаясь на её опыт, и спрашивает: — Это нормально, что он как порошок? — Ага, — подтверждает Бев. Он слышит слабый шорох своих волос, когда она нежно перебирает их кончиками пальцев. Однажды парикмахер сказал Эдди, что если он слышит свои волосы, то не нужно расчёсывать их расчёской, он должен просто использовать гребень и ждать, пока они высохнут, но дело в том, Эдди всегда слышит шорох своих волос. — Что это была за марка? — Ну-у, она была фиолетовая? — О-о, это Aussie. Отличная вещь. Эдди должен поверить ей на слово. — Это Ричи купил. Брови Бев приподнимаются, будто под впечатлением. — Сам он использует средство для мытья тела "три в одном", шампунь и кондиционер, — добавляет Эдди небрежно. — Ну, это больше походит на Ричи, — признаёт Бев. Она опускает руку и отстраняется от Эдди. — Как ты себя чувствуешь? Вместо тысячи слов, Эдди издаёт что-то вроде отчаянного вздоха. — Прости. Я... Сейчас мне лучше. Полагаю, мне нужно было просто поделиться этим с кем-нибудь или типа того. Бев слегка улыбается, но по лёгкому беспокойству на лице Бена через её плечо Эдди догадывается, что он мог бы быть более убедительным. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает Бен. Эдди пристально смотрит на него. — То есть? — Что тебе нужно? — он повторяет. — Что я могу тебе принести? — Я... — Эдди снова выдыхает, и на этот раз он даже дрожит. По необъяснимым причинам, но он не может придумать ничего, что не было бы содовой или Ричи, и это, ко всему прочему, не великие столпы, на которых можно построить заново созданное "Я". — Нет, я в порядке— Бен не отводит от него взгляда — его лицо совсем не меняется, но глаза становятся необъяснимо суровыми. Эдди слегка отступает. — Что? — Ну, во-первых, — начинает Бев, — если ты уходишь от жены, то тебе нужен адвокат. Хочешь дам номер своего? Эдди моргает, глядя на неё. — Ты разводишься? Бев лишь кивает. Он падает боком на подушку, испытывая такое облегчение, из-за которого даже больше не может держать себя прямо. — Как думаешь, это кризис среднего возраста? — Несомненно, — без колебаний отвечает Бев. — Штат Нью-Йорк? Эдди впадает в ступор. — Ты подаёшь на развод в штате Нью-Йорка? Эдди понятия не имеет, где бы они ещё могли разводиться. Они с Майрой всегда жили в Нью-Йорке вместе. — Э-э, да? — Хорошо, — улыбается Бев. Она бросает взгляд на телефон, зажатый в руке Эдди, а затем слегка хмурится. — Это твой? — Нет, — признаётся Эдди. — Что ж, тогда сотовый телефон отлично подошёл бы для старта, — говорит Бен, глядя на экран своего собственного телефона. По постукиванию большого пальца Эдди догадывается, что тот составляет список. — А потом адвокат. Он ловит себя на том, что нервно смеётся. Когда Бен поднимает глаза, его взгляд снова смягчается. — Куда ты хочешь пойти? Эдди снова моргает. — После твоей выписки, — уточняет Бен. — Если ты разводишься, думаю, ты не захочешь возвращаться в Нью-Йорк. — Не захочу, — говорит правду Эдди. Он хватается за верхний краешек вафельного одеяла, пытаясь таким образом хоть на чём-нибудь сосредоточиться. — И я не хочу оставаться здесь. — Хорошо. Так, Стэн и Патти едут в Буэнос-Айрес, Билл и Одра всё ещё проводят съёмки где-то в северной Англии, как я думаю, а Майк готовится к поездке, — он оглядывает Эдди. — Я не уверен, что ты готов к этому, — допускает Бен. — Да, ты прав, — Эдди соглашается. Он точно не знает, каковы все последствия коллапса лёгкого, но у него есть смутное представление, что это как-то связано с тяжестью в груди, и что посадку в самолёт его врачи явно не одобрят. — Почему они едут в Буэнос-Айрес? — Поездка в честь годовщины, — спокойно отвечает Бев. — По-видимому, они забронировали ночной рейс. Мысль, что Стэн и Патти купили билеты, что Стэн затем поднялся наверх и попытался покончить с собой в ванной, и что они всё ещё собираются в поездку, заставляет голову Эдди немного кружиться. Ему лучше постараться не думать об этом. — И как только суд разберётся с Томом, мы с Беном отправимся путешествовать, — весело говорит Бев, словно она, как Майк или Стэн, планирует небольшой приятный отпуск, а не уклоняется от мужчины, любящий украшать свою жену синяками. — Но в зависимости от того, куда ты хочешь пойти, мы могли бы построить наши планы вокруг твоего решения. — Нет, — машинально отвечает Эдди, но потом соображает, что это значит — их круг распадается. Билл уже уехал — у него есть работа и жена, к которой он, кажется, очень привязан; у них явно подходили крайние сроки, нарушенные Биллом, приехав в Мэн — но Ричи уверяет его, что Билл их помнит. Помимо прочего, его не удивляет, что Майк готов уехать из штата Мэн. Стэн и Патти вернуться в Джорджию и к своей прежней жизни, а Бен и Беверли отправляются куда-то путешествовать. Эдди чувствует, как их число стремительно сокращается. Остаётся он и Ричи. И Ричи захочет вернуться домой. Вероятно, чем раньше, тем лучше. — Я... Я не знаю... Куда мне разрешат пойти, — говорит Эдди. — Или где мне нужно будет заниматься физиотерапией, или как долго... Вы, ребята, не можете строить планы, основываясь на мне. Я не... — если честно, он не знает, куда идти. Точно не Мэн, и не Нью-Йорк. В континентальной части Соединенных Штатов есть много мест, куда он мог бы отправиться, но по какой-то причине он не может подумать ни об одном. Ладно, это неправда. Ричи живёт в Лос-Анджелесе, и его последнее шоу перед тем, как он приехал в Дерри, было в Чикаго. От одной мысли о длительности такой поездки на машине у него болит спина. И, блядь, он точно продолжит принимать обезболивающие. К тому же, ему не разрешат водить машину или управлять тяжелой техникой. Может быть, ему вообще придётся остаться в Бангоре. — Пиздец, — ругается он вслух, его глаза расфокусированы, и вафельное одеяло принимает форму размытого пятна кремового цвета. — Мой бумажник. Мои водительские права. Все мои карты. У него нет ни денег, ни документов, удостоверяющих личность, ни справки с места жительства. И он совсем недавно порвал с женой, у которой есть вся документация, которую он мог бы использовать, чтобы снова собрать все эти бумаги. Он старается сделать глубокий вдох, но его грудь сдавливает, и... Да, вот и паническая атака. Это старое доброе ощущение комка в горле, которое он называл астмой, будучи ребёнком, когда любая эмоциональная реакция была симптомом чего-то дурного. Он садится прямо — в голове туманные мысли о том, что нужно расширить лёгкие, набрав побольше воздуха — и сосредотачивается на вдохе через нос и выдохе через рот. — Эдди? — спрашивает Бев. — Так, — говорит Бен, без малейшего беспокойства испытываемого Бев. — Давай сделаем несколько глубоких вдохов? Эдди делает ещё один вдох и кивает. — Ладно. Мы справимся. Будет лучше, если мы будем считать? Эдди снова согласно кивает. — Здорово, — Бен постукивает по металлическому подлокотнику стула, как будто он делает так в любой общественной ситуации. Эдди слышит его дыхание, медленное, лёгкое и беззаботное. В отличие от ауры компетентности Сары и, как правило, контроля, Бен кажется невозмутимым, его твёрдое спокойствие делает его присутствие в комнате более заметным. Эдди не смотрит на Беверли, но тоже слышит её дыхание в такт. Когда Натан заходит проведать Эдди, они, несомненно, создают впечатление группы, занимающейся какой-то чудной медитацией. — У вас всё хорошо? — спрашивает Натан. — Да, просто я сделал несколько сомнительных жизненных решений, — признаётся Эдди. — Думаю, сейчас у нас сеанс медитации. — Звучит неплохо, — улыбается Натан. — Я хотел вас предупредить за пять минут, когда мы встанем на прогулку, хорошо? Эдди только кивает. — Старайтесь дышать не слишком учащённо, — советует Натан и уходит. В конце концов у Эдди начинает кружиться голова, и он снова ложится на кровать. — Тебе лучше? — спрашивает Бен. — Не совсем, конечно, — отвечает Эдди. Его ситуация нисколько не изменилась, но он больше не чувствует, что стремительно умирает. — Я понятия не имею, как я собираюсь выбраться из Мэна. — Ты когда-нибудь использовал онлайн банк? Он кивает — некоторое время назад Эдди перешёл на цифровую документацию, и поэтому он проверяет свой банк регулярно. Ему просто нужно будет выйти в интернет, задать свои личные вопросы и отправить новый адрес. Именно так люди поступают, верно? Ему также придётся обзавестись новым телефоном, когда он снова сможет передвигаться самостоятельно. Он должен быть в состоянии пойти в магазин сотовой связи или куда-нибудь ещё, и просто купить новый телефон, как только у него появятся деньги. А также у него нет удостоверения личности. — Блядь, — снова вздыхает он, но его тело, кажется, переутомилось, чтобы испытывать то же экзистенциальное отчаяние, что и раньше. — У меня нет денег. — Я одолжу тебе денег, — говорит Бен. Тот факт, что он говорит "одолжу", помогает Эдди легче отнестись к ситуации. Если бы Бен сказал с этим всё улажено или я дам тебе денег, у него, вероятно, снова бы случился приступ. Но одолжить значит, что Бен верит Эдди на слово; что у Бена есть средства и Эдди сможет вернуть их в какой-то момент. — Ты уверен? — всё равно спрашивает Эдди. — Железно уверен, — подтверждает Бен. — Мне не на кого было тратить деньги с тех пор, как умерла моя мама, мой кошелёк сможет выдержать удар. Верно. Эдди забыл, что Бена тоже воспитывала только мать. — И вот ещё что, — продолжает Бен. — Если мы с Беверли собираемся путешествовать, то мне понадобится кто-то, кто будет смотреть за домом. Эдди пристально смотрит на него, надеясь, что его скептицизм явно заметен. Он знает, чем промышляет Бен. — Мой дом находится в северной части штата Нью-Йорк. Так что, ты сможешь сделать все свои юридические необходимые дела оттуда. И когда тебе нужно будет повидаться с врачами здесь, то добраться до сюда будет не так уж сложно. Кроме того, я знаю, что в ближайшем городе есть центры физиотерапии. Но живу я как бы... В лесу. — Конечно, — говорит Эдди вслух, потому что Бен в основном известен тем, что ведёт отшельнический образ жизни, и, несомненно, у него есть какая-то хижина в лесу, в которую необходимо поселить его больного друга, пока он путешествует с давно потерянной любовью всей своей жизни. Раненого друга. Эдди не болен, он ранен. — Серьёзно, он обделан стеклом, так что с лёгкостью можно сказать, когда он пустует, — рассказывает Бен. — Ты окажешь мне услугу, отпугнув грабителей. — У тебя нет системы охраны? — интересуется Эдди. — Есть, но даже если сработай она, я бы просто такой... — он пожимает плечами. — На хрен всё. Эдди качает головой. — А как я доберусь до Нью-Йорка? Бев заметно замирает. Эдди смотрит на неё, и она смотрит в ответ. — Вы с Ричи ещё не разговаривали? Эдди вздыхает через нос. — Нет. Мы с Ричи ещё не разговаривали. Бев спрашивает: — Он сказал, когда вернётся? Поморщившись, Эдди отрицательно качает головой. — Ладно, — говорит Бев тоном, который очень сильно говорит о том, что всё не ладно. — Ну, мы могли бы поехать все вместе. Я никуда не спешу, так что, если ты хочешь провести собеседование по уходу на дому, я и Бен можем остаться на столько времени, сколько потребуется. И... Тем более, у Тома нет причин думать, что я буду в северной части штата Нью-Йорк, так что в зависимости от— Эдди вновь качает головой. — Я не хочу, чтобы вы меняли свои планы из-за меня. — Почему нет? — спрашивает Бев. — Мы любим тебя. Он не знает, почему ему так больно. Это причиняет ему такую физическую боль, что его руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, и приходится зажмурить глаза. — В чём дело? — снова спрашивает Бев. — Я не могу, — говорит Эдди, качая головой, затем возвращается Натан, чтобы выйти с ним на прогулку по коридору. Бев целует его в щёку, прежде чем они уходят.

***

Ричи сидит на стуле для посетителей по возвращению Эдди. Натан наполовину его поддерживает Эдди, и задница Эдди не прикрыта. — Да чёрт бы тебя побрал, — немедленно бросает Эдди. — Закрой глаза! Ричи ничего не видит со своего угла справа от двери, и Натан по большей части заслоняет тело Эдди, но он закатывает глаза, а затем снимает очки. — Счастлив? — Нет, — отвечает Эдди. — Э-э, Мистер Каспбрак, — говорит Натан. — Всё нормально, — говорит Эдди, хотя он немного кипит. Натан помогает ему устроиться обратно в постели. Эдди продолжает оглядываться через плечо, чтобы проверить, и Ричи снова закрывает глаза своей большой рукой. Натан всё ещё, кажется, относится к присутствию Ричи неоднозначно. — Мы правда не любим, когда посетители отвлекают во время упражнений. — Я буду вести себя тихо, — говорит Ричи, всё также с прикрытыми глазами. Эдди усмехается: — Ты генетически не способен быть тихим. — Я буду как труп, — говорит Ричи и наваливается спиной на спинку стула, как марионетка с перерезанными верёвочками. Его голова запрокидывается назад, показывая линию подбородка под неестественным углом, и его горло расслабляется. — Ну, это другая медицинская забота, — сухо отвечает Натан. Но Эдди гораздо более спокоен, если Ричи слышит, как он использует стимулирующий спирометр или делает упражнения на кашель, чем если Ричи видит, как он шаркает в больничном халатике с неприкрытой задницей. Но Эдди ничего не прерывает и не останавливает, как будто Ричи вообще нет в палате, хотя он лежит на стуле, закинув руку на лицо, словно он вообще отсутствует, и Натан определённо думает, что они странные, но Эдди с этим согласен, ведь это правда. Когда Натан уходит, Эдди вздыхает и поправляет одеяло вокруг себя. Телефона Ричи на постели больше нет. Либо Ричи взял его, когда вошёл в комнату, либо кто-то украл его, пока Эдди оставил телефон без присмотра. — Э-эм, ты забрал свой телефон? Ричи оживает, воспрянув духом вместо того, чтобы притворяться мёртвым, но глаза всё также держит прикрытыми. — Кто? Я? — Да. Ты. Он роется в кармане свободной рукой и поднимает телефон, демонстрируя Эдди: — Ага. Эдди издаёт ещё один вздох, на этот раз с облегчением. — Ладно. Теперь можешь смотреть. Ричи приподнимает голову над локтем и надвигает очки обратно на лицо. В его чертах есть что-то резкое, в напряжении вокруг глаз и челюсти. Ричи спрашивает: — Как там миссис Кей? — Довольна зла. Скорее всего, из-за того, что я сказал ей, что хочу развестись по телефону. Чего бы Ричи не ожидал, это явно было не эта новость, потому что его глаза выпучились, круглые и чёрные за оправой. — Оу, — говорит он, полностью округлив рот. — Поэтому я заблокировал её номер на твоём телефоне, потому что в противном случае она бы звонила без передышки, — продолжает Эдди, преодолевая инерцию своего зарождающего раздражения, насколько это вообще возможно. — Если ты разблокируешь её и решишь позвонить моей жене, Ричи, клянусь, я никогда больше не буду с тобой разговаривать. Ричи поднимает обе руки, растопырив пальцы и обнажив ладони. — Вас понял. Не нужно вмешиваться в брак Каспбраков. Есть более гуманные способы умереть. Эдди фыркает и закатывает глаза. Ему смешно. Как будто Ричи уже не внёс свою лепту. Хотя, конечно, тут нет его вины. Эдди никогда бы не вернулся к Майре, не зациклившись на Ричи. — Я сказал Бену, что у меня нет денег, нет документов и негде жить, и теперь он предлагает мне посидеть у него дома, пока они с Беверли путешествуют, и пока она разводится, вот и всё, — выкладывает Эдди. — Это всё, что ты пропустил, когда ушёл без телефона. Ричи невесело усмехается. — Ну, извини, я не знал, хотите ли вы с Майрой уединиться для секса по телефону или что-то типа этого, потому что я— — Я гей, — выдаёт Эдди. И Ричи давится. Давится так сильно, что туловищем бросается вперёд, разражаясь приступом кашля и прикрывая рот локтем. Эдди наблюдает, как он тщетно кашляет и мечется, вспоминая летний день, когда он чуть не утопил Ричи в карьере, не из-за злых побуждений, а потому, что Ричи всегда был рад подраться с Эдди так, как никто другой. Ричи хватал его за руки и пытался прижать к земле, угрожая обслюнявить, а Эдди визжал от ярости и пытался пнуть его по яйцам, и они перекатывались по земле снова и снова. Ричи на самом деле никогда его не слюнявил, но однажды он лизнул лицо Эдди, и Эдди закричал так сильно, что с деревьев слетела стая птиц, как в мультфильме. — Я... Ты... Что? — удалось выдавить из себя Ричи после кашля. — Пообещай мне, что ты не сблюёшь, — просит Эдди. — За какого гомофоба... Погоди, я правильно тебя расслышал? — Ричи зажмуривается и снова открывает глаза, как будто пытается перезагрузить всю свою сенсорную информацию. — Зависит от того, — сухо начинает Эдди, — что ты услышал? Ричи откровенно пялится на него. Его ладонь всё ещё покоится на плече, рука согнута поперёк тела, но он просто таращится на Эдди, как будто обо всём забыл. — В любом случае, я почти уверен, что мне нравятся только мужчины, — говорит Эдди. Если где-то и есть женщина, которая может показаться ему привлекательной, то он её не встречал и не думает, что в принципе встретит. Теперь ему остаётся только надеяться, что, как только он слезет с морфина, его... Система организма всё ещё будет работать так, как он ожидает (и это внушало ему страх большую часть жизни). — O, значит, это также и к куклам относиться? — тут же язвит Ричи. — Пошёл ты в задницу. Как насчёт этого? — подсказывает Эдди. Он бросает взгляд наверх, на воздушный шар. — И что это за на хуй? Ричи тоже переводит взгляд наверх, а затем протягивает свободную руку и начинает наматывать ленточку на руку, спуская шарик вниз. На воздушном шаре жирными буквами написано: СЕЙЧАС ОНА С ИИСУСОМ. Иисусов единорог, кажется, прыгает через радугу. — Какого хрена, Ричи? — недоуменно спрашивает Эдди. Ричи вздыхает, его голос становится низким и измученным. — Я знаю, ладно? Я должен был купить его, он как будто говорил со мной, — он откидывает голову и заводит одну руку назад, опираясь на неё и мечтательно устремляя взгляд вверх, как будто они снова дети, наблюдающие за облаками. — Радуга в наши дни безвкусица? — Я думаю, в первую очередь, это Иисус безвкусица. — Ну, ты можешь перетереть это с Иисусом, — говорит Ричи. — Я должен перетереть это именно с тобой, ты же купил эту чёртову штуку. Ричи гримасничает, закрыв глаза и сморщив нос. — Что? — спрашивает Эдди. Ричи качает головой. — Ты просто дал мне почву для стольких гейских шуток, и я не знаю, как долго мораторий уместен. — О, ну теперь-то ты беспокоишься об уместности. Сейчас? После сорока лет? — Ты встретил меня, только когда мне было семь, так что ты не можешь знать точно, может, я провёл первые шесть лет своей жизни, будучи совершенным ангелом. — Основываясь на том факте, что твои родители перестали заводить детей после тебя, я скажу нет. — Ладно, хорошо, тогда что это говорит о тебе? Эдди фыркает. — Мой отец умер, Рич. — Это лучше, чем быть запертым с тобой в одном доме. Так что это говорит о тебе? Скажи что-нибудь стоящее, скажи что-нибудь стоящее, призывает его Эдди. Он делает глубокий вдох и вытягивает левую руку как можно дальше, чувствуя неповиновение плечевого сустава в ответ. — Но вот, ты всё же здесь. Ричи сразу избавляется от всей ленты на руке, и воздушный шар взлетает обратно к потолку, ударяется и подпрыгивает, а затем лениво парит. — И вот я здесь, — отвечает Ричи. Эдди отрывает взгляд от воздушного шара и обнаруживает, что Ричи наблюдает за ним, лениво ссутулившись, его подбородок слегка опущен, а глаза устремлены на него из-под нахмуренных бровей. Положение его рук и колен намеренно показывают, насколько он небрежен; ровная линия его рта говорит о том, что он скрывает то, о чём на самом деле думает. Невозможный ублюдок. Эдди ждёт, что он что-нибудь скажет, но тот молчит, просто позволяя тишине стоять, и играется с концом ленты воздушного шара. — Итак, — говорит Эдди, внимательно наблюдая за его лицом, — я хотел тебя кое о чём спросить. Взгляд Ричи скользит через плечо Эдди в сторону окна, и его челюсть слегка напрягается. Ах, Эдди мыслит ясно. Он боится. Поэтому он задаёт другой вопрос: — Ты еврей? И он удивляет Ричи во второй раз; Ричи даже по-человечески садится. — Что? — У меня просто был такой сон. Выражение лица Ричи меняется на недоверчивое. — И я был обрезан? — Иисусе! Ричи немного отодвигает шар назад, как бы защищая Его от разговора. — Не втягивай Его в это. — Боже мой, — он морщит нос и полностью отворачивается от Ричи, пытаясь скрыть свой румянец. — Ничего подобного не было, конченное ты чудовище. — А, значит, у меня был чудовищный хрен. Я понял. — Это ты чудовищный хрен. — Ещё и я сам был чудовищным хреном? Прямоходящий говорящий член? — Нет! — Эдди прикрывает рот рукой, пытаясь подавить собственный смех, прежде чем Ричи заметит это и почувствует самодовольствие. — Мне приснилось, что я пытался приготовить рождественский ужин, а ты был там и был... Самим собой, а потом сказал мне, что ты еврей, — в тот момент, когда Эдди прижался к нему. Он делает глубокий вдох и чувствует, как в ответ растягивается по обе стороны его грудная клетка, затем пытается придать своему тону такой же небрежный тон, как у Ричи. — Просто хотел убедиться, что я ничего не забыл, вот и всё. Ты и без этого ходящий говорящий хрен. — Это правда, — говорит Ричи. — Видишь? Ты ничего не забыл. Раздаётся скрип, когда он перемещает свой вес на пластиковом-металлическом стуле. Более спокойным тоном он говорит: — Мой отец еврей. Эдди чувствует, как его брови изумлённо приподнимаются. — Реально? — Ага. Это у него с маминой стороны, так что я просто очень плохой католик. Типа, худший католик. И отец никогда не держал Кашрут</footnote> и всё остальное. Поэтому я понятия не имел, о чём говорил Стэн о... чём угодно, на самом деле. — О чём-нибудь еврейском или вообще всё? — Ох, вообще всё, — беспечно говорит Ричи. — Я всё ещё понятия не имею, что говорит Стэн. Ты был ранен, он кричал и начал стаскивать с меня куртку, и я такой 'Что?', пока не понял, что он пытался остановить кровотечение. Эдди моргает раз, другой, а потом вспоминает: Ричи лежит под ним, на его лицо попала кровь Эдди, и вдруг ниоткуда появляется Стэн, срывающий с себя кардиган. Двигайся, двигайся, молвил он, положив руку на плечо Эдди и осторожно отводя его от Ричи. Стэн схватил руки Ричи и положил их на грудь Эдди. Правая рука, левая! Давай же! Давай! Ричи снимает куртку и прижимает её к груди Эдди, а Стэн медленно опускает Эдди на землю в пещере. И голос Оно: "Может быть, тебе стоило резать немного глубже, а, Стэнли? Я могу помочь с этим. Я могу… ПОМОЧЬ... с этим" И Ричи: Стэн. Стэн Стэн Стэн уйди с дороги, Стэн. Он склоняется над Эдди, занимая всё пространство. — Я помню, — медленно говорит Эдди. Ричи заполнил большую часть пространства над ним, но в тёмной пещере он был весь белого и чёрного цвета — Стэн же был бледным, и совершенно свирепым, и он напугал их всех, когда поднял голову и закричал Ты ебаное ничтожество! Ебаное ничто, тебя нет, тебя нет, тебя нет! А затем Оно бросилось к Стэну, и Ричи потащил его вниз, наполовину навалившись на Эдди, и внезапный толчок должен был причинить боль, но боли не было, потому что в теле Эдди не было достаточно крови, чтобы почувствовать боль, и не осталось больше боли, которая бы прошлась импульсом из-за нового удара. Затем Стэн перевёл взгляд с острой конечности, вонзившей в стену пещеры, на Ричи и спросил "Почему ты не поддерживаешь давление, тупица?" — Он назвал тебя тупицей? — спрашивает Эдди, снова медленно. Ричи издаёт глухой смешок. — Ага. Потому что я не поддерживал давление. Ричи тогда был потрясён — и хотя Эдди тоже был потрясён, но всё же он помнит — Эдди помнит, как Ричи резко поднялся, и был уверен, что Ричи тоже только что пронзили насквозь — у него были скрещенные руки на груди, то, как он внезапно откинулся назад, и Эдди думал нет, нет. И после Ричи отбросил коготь Оно в сторону, только что оторвав ногу клоуна. — Ты... — медленно произносит Эдди. — Ты... — Прости, — говорит Ричи. Эдди замирает, а затем поворачивает голову, переведя на него взгляд. Ричи отпустил воздушный шарик — он безвольно парит у потолка, лента свободно свисает, красная, плоская и успокаивающе не белая, — и он снова поставил ноги на стул, обхватив руками колени. Он снова выглядит молодым. Эдди пристально смотрит на него. — За что? Он всё ещё... Большой. Его плечи очень широки для этого стула; он спрятал подбородок за коленями, поэтому просто смотрит поверх очков на Эдди. Одна рука сжимает другую, и костяшки его пальцев на обеих руках побелели, и Эдди видит каждый дюйм бледной кожи не прикрытой рукавом куртки. На нём другая обувь, не та, в которой приехал в Дерри, — она яркая и чистая, даже несмотря на то, что это нелепые кроссовки. Когда он говорит, его голос очень тих. — Я старался не дать тебе потерять сознание, — говорит он, прочищая горло. Эдди моргает, глядя на него. У него смутные представления о кровяном давлении и сознании — ничего конкретного, но он истекал кровью, поэтому стараться не дать ему потерять сознание, вероятно, было хорошей идеей. И Эдди помнит разговоры — в основном, говорил Стэн, потому что он, казалось, был на грани срыва, и Стэну приходилось заверять его, что кровь Эдди была чистой, что он ничего не подхватит от Эдди, ведь он никогда не был грязным, в конце концов, а потом он вспомнил Ричи, и Ричи был рядом, как он загораживал остальную часть пещеры, склоняясь над ним. — Да? — удаётся ему выдавить. Ричи снова снимает очки и вытирает глаза тыльной стороной ладони, но его голос относительно спокоен, когда он говорит: — И ты продолжал... Засыпать. Так что я... немного накричал на тебя. Эдди продолжает просто моргать. — Ты всегда кричишь на меня. Но на самом деле это неправда. Ричи медленно качает головой. Не так. Ричи кричит для забавы, для драматизма, для смеха. Ему никогда не приходилось потом извиняться перед Эдди, потому что после этого Эдди никогда не чувствовал себя плохо. Навряд ли Эдди будет чувствовать себя плохо из-за того, что Ричи старался не дать ему потерять сознание — в конце концов, Эдди не будет винить Ричи за попытки сохранить ему жизнь. — И потом я тебя ударил, — говорит Ричи, ещё тише. Эдди хлопает глазами, вспоминая снова тринадцатилетнего Ричи и его исповедь. Я ударил Билла. Ричи сказал, что он был худшим католиком, но всегда приходил к Эдди, чтобы рассказать о худших вещах, о которых он думал, и худших вещах, которые он совершил. — Ладно, — неспешно произносит Эдди. Конкретно этого он не может вспомнить, но в памяти есть фрагменты, где Ричи говорил "Хэй, хэй", очень нежно, таким же образом он говорил "Я женился" в ресторане; Эдди помнит, как он сам воспользовался моментом, чтобы глупо пошутить, просто желая вернуть улыбку на испуганное и окровавленное лицо Ричи; но он не помнит удара Ричи. — То есть, как? Плечи Ричи поднимаются, а затем медленно опускаются. — Дал тебе пощёчину. Пару раз. Пытался заставить тебя посмотреть на меня. Заставить Эдди смотреть на Ричи не составило бы труда. Ведь Эдди всё время смотрел на Ричи. — Ну, всё нормально, — говорит ему Эдди. — Ну... Я не помню этого, так что ничего страшного. — Ты всё равно отключился, — говорит он странным и ровным голосом. — И Стэн спросил меня, дышишь ли ты, а затем он сказал мне сделать массаж сердца, и... — его руки поднимаются, и он прикрывает рот пальцами, растянутыми по челюсти, сквозь которые проглядывает щетина. Он делает вдох, и Эдди чувствует, как его собственные лёгкие участливо расширяются. Его глаза закрываются. Следующее, что он говорит, звучит слишком неразборчиво, чтобы Эдди мог расслышать. Эдди наклоняется вперёд. — Что? — Я сломал тебе рёбра, — повторяет Ричи. Эдди застывает на месте. Ему приходится протянуть руку и ухватиться за поручень, удерживая себя. Он сглатывает. Ричи продолжает говорить. — Звук был такой, словно ломались ветви деревьев. Ты знаешь, на что это похоже? Что ж, теперь воображение Эдди становится совершенно излишне иллюстративным. Но теперь он понимает, почему Ричи спросил его тогда о деревьях. — Если это поможет, — медленно начинает он, — я знаю, что ты бы не сделала этого, если бы... Если бы меня не пронзили, — он успевает перебить себя, не упомянув демонического клоуна в больнице, которая уже очень хорошо относится к идее его ухода. — Я не думаю, что ты волей-неволей ходишь и ломаешь людям рёбра. — Волей-неволей, — повторяет Ричи, его голос такой же странно ровный. — И тем более... Это помогло, — настаивает Эдди. — Я имею в виду, ты сделал это, чтобы спасти мою жизнь, и это сработало, так что я не собираюсь винить тебя за это, я не буду, типа, говорить "Ну, Ричи сломал мои рёбра, так..." Что? Ричи сейчас смотрит на него. Его глаза и нос покраснели, как будто он вот-вот заплачет, но он просто смотрит на Эдди с чем-то похожим на ужас. Медленно он освобождает ноги, и ступни с глухим стуком приземляются на пол. — Да что? — снова пробует Эдди. Ричи сильно побледнел. Он неспешно надевает очки. — Они тебе не сказали? Хорошо подавляемая паника теперь даёт о себе знать где-то под диафрагмой Эдди. — Сказали что? Ричи? Ричи внезапно встаёт со стула, подняв руки вверх, как будто он вот-вот ринется в драку. — Они тебе не сказали, — снова произносит он, но на этот раз это не звучит как вопрос; похоже, он вообще не обращается к Эдди. — Эти сукины дети, я думал, они сказали тебе, я не знал, что они... — он снова прикрывает рот и направляется к двери. — Ричи, — зовёт Эдди громче, настойчивее, — ты не можешь уйти. Я не могу встать, не оставляй меня. Ричи оборачивается, поднимает руки и успокаивает: — Я не уйду, Эдс, хорошо? Я просто... — кажется, он на мгновение поворачивается на месте, но ему не хватает места для манёвра; Эдди ожидает, что он столкнётся со шкафом. Его руки снова поднимаются вверх, как будто он хочет на мгновение схватиться за голову, а затем они снова опускаются. — Блядь, блядь, блядь, — бормочет он. — Рич, — снова говорит Эдди, пытаясь привлечь его внимание. Ричи бросает на него взгляд. — Просто скажи это. Ричи снова качает головой. — Нет, я наведу пиздец, и это плохо кончится, — он снова на мгновение прикрывает рот, а затем качает головой, словно соглашаясь с самим собой. — Ты не совсем внушаешь доверие, — предупреждает его Эдди. Ричи снова поворачивается на месте, а затем поднимает ладони к Эдди в универсальном символе 'Ого!'. — Хорошо, — говорит он. — Что они сказали тебе об операциях? — Что... Они у меня были? — получается выговорить у Эдди. — Две операции в одной больнице, и ещё одна — в другой? Ричи кивает. — И всё? — Что им пришлось восстановить множество кровеносных сосудов и моё лёгкое? Ричи откидывает голову назад в жесте, который для любого другого мужчины была бы мольбой о терпении. — Это всё, что они тебе сказали. Ладно, — он закрывает рот обеими руками, смотрит прямо на Эдди, а затем указывает на него сложенными руками. — Ты умер. Эдди моргает. — Нет, я не умер, — глупо отвечает он. Он прямо здесь. Он не мёртв. Кроме того, он не сильно накачан морфином, чтобы начать задаваться вопросом, действительно ли он здесь или нет — если только сны про смерть не являлись последним сигналом от нейронов, что и звучит скучно, и вгоняет в стресс одновременно, а ещё все зубы Эдди на месте. Ричи опускает руки, снова поднимает их и снова опускает. Затем он говорит: — Дважды. — Я умер, — повторяет Эдди, пытаясь убедиться, что он всё правильно понял. Ричи состроил "Да, можете, пожалуйста, принести чек?" лицо. Он кивает. — Дважды, — заканчивает Эдди. Ричи кивает ещё раз. Эдди приходится сделать глубокий вдох, и это причиняет ему боль. — Ладно, — произносит он. Лицо Ричи становится бесстрастным, а затем почти возмущённым. — Ладно? Эдди пытается пожать плечами. Это ничего не меняет, просто прибавляет ещё больше проблем с хирургическим вмешательством, с его телом. Смерть, медленно осознаёт он, — это всего лишь ещё один процесс, в котором может состоять его тело, даже без его ведома. — Что ты имеешь ввиду, говоря ты умер? — он спрашивает, пытаясь прояснить все до деталей. Ричи делает глубокий вдох, и Эдди почти инстинктивно подражает ему. У него болит грудь. — Они вышли, когда ты был в операционной, и сказали, что твоё состояние резко ухудшилось, но они смогли реанимировать твоё сердце, и что ты снова дышишь. А потом это случилось снова, и они снова тебя реанимировали, а потом посадили в вертолёт. — Ох, — удаётся произнести Эдди. — И как долго я был... мёртв? — Я не знаю, — отвечает Ричи. — Я слышал только первое. Все были не в состоянии задавать вопросы, кроме Билла. И, уф, — он качает головой. — Кто-то дал мне успокоительное, потому что я, очевидно, блядь, поехал крышей. Прости. Если бы... Если бы я знал, что ты будешь задавать вопросы об этом... Когда твой ебаный доктор должен был сказать тебе... Господи, я ненавижу Мэн. Эдди моргает, прокручивая в голове разговор с доктором Фоксом, который он по-настоящему помнит, так как знает, что одно из них вылетело у него из головы из-за анестезии после операции. Она упомянула некоторые осложнения во время его операции — внезапная аритмия во время операции, осложнения. — Святое дерьмо, — говорит Эдди, рассеянно глядя на Ричи, но словно совсем не видя его. — Она сказала, что у меня были осложнения во время операции, аритмия — она имела в виду, что я умер. Она имела в виду, что я умер? — он медленно разжимает и сжимает свою непослушную правую руку — такая неуклюжая, и теперь он понимает почему: из-за нарушения кровообращения, которое произошло, когда его сердце остановилось. Он смотрит на свои слишком длинные ногти. Их нужно подстричь, так же, как ему нужно побриться. — Осложнения? — повторяет Ричи, как попугай, в его голосе нарастает возмущение. — Ну, да, я могу согласиться, что смерть — это своего рода осложнение, ага. Эдди позволяет своим глазам сфокусироваться, и он понимает, что Ричи то и дело колеблется на одном месте — не так, когда он пытался утихомирить и так подавленную энергию (они были ещё в школе), пока учитель окончательно не терял терпение над его выходками, но так же, как когда он был готов подраться с Майком в этой комнате всего несколько дней назад. — Ричи, — зовёт Эдди. — Сядь. Вместо того, чтобы послушать, Ричи откидывает голову назад и стонет. — Как ты можешь быть таким спокойным? — требовательно спрашивает он. И Эдди начинает смеяться. Если говорить правду, то ему очень больно. Он прижимает подушку к груди, чтобы опереться на одни бок, а затем лечь на другой, пытаясь ей накрыть всю грудную рану. Он, внезапно, не может остановить свой истеричный смех, потому что Ричи спросил "Как ты можешь быть таким спокойным?" — Эдди? Ричи подошел ближе, его руки сомкнулись на поручне. Он с беспокойством склоняется над Эдди: как будто он умирает, только Эдди не умирает, он уже прошёл через это, и теперь он жив, идёт на поправку, чувствует себя лучше, чем когда-либо думал. И Эдди не может перестать смеяться. — Я не спокоен, — удаётся выговорить Эдди. Из его глаз текут слёзы, и они щиплют. — Да, я вижу, приятель. Если бы у Эдди был полный диапазон движений, он бы ударил Ричи подушкой за приятеля. Эдди только что совершил каминг-аут; Эдди умер. Эдди не его приятель. — Я не спокоен, и я могу держать себя в руках большую часть времени, но я не могу управлять тобой, Ричи, так что ты должен остановиться, хорошо? Тебе просто нужно остановиться, — он вытирает лицо. — Дай мне салфетку. — Управлять мной, — усмехается он, но уже поворачивается, чтобы снова схватить коробку с салфетками. — Что значит управлять мной? — Значит—, — Эдди берёт салфетку и вытирает глаза, — что ты не можешь ходить туда-сюда и затевать драки с Майком, ходить без телефона и обижать Патти. У меня... — он снова смеётся, а затем сморкается. Подняв глаза, Ричи всё ещё наблюдает за ним, хмуря лицо. — ... Так много поводов для беспокойств, буквально больше, чем когда-либо мне приходилось беспокоиться за всю свою жизнь, — и в то же время, почему-то, меньше. Каким-то образом самые большие проблемы кажутся снятыми с его немощных плеч. — У меня кризис среднего возраста. Я также не могу бегать за тобой и вмешиваться в твои дела. Я вообще не могу бегать. — Пока что. И тебе не нужно бегать за мной и вмешиваться в мои дела. Он всё ещё хмурится, но в каком-то смысле это кажется безобидным. Он протягивает руку за использованной салфеткой Эдди. Эдди бросает на него возмущённый взгляд, а Ричи закатывает глаза и отворачивается, снова поднимая мусорное ведро. Его руки настолько по-нелепому длинные, что ему даже не нужно отпускать поручень безопасности, чтобы перегнуться и схватить ведро, и Эдди без комментариев бросает туда салфетку. — Ладно, — произносит Эдди. — Я смертельно устал. Ричи моргает, а затем внезапно улыбается, выглядя шокированным. Он ставит мусорное ведро обратно. — Ты это сделал! Только тебе позволено так шутить, или это честная игра? Эдди качает головой. — Тебе нужно будет больше стараться, если хочешь шутить по этому поводу, — он услышал, что Ричи сказал о необходимости успокоительного, когда впервые во время операции состояние Эдди ухудшилось. — Ты должен это заслужить. — Тогда я буду стараться, — спокойно говорит Ричи и откидывается на стул. — Буду подавать тебе ведро, салфетки, мыть тебе волосы, всё, что захочешь. Отнесу тебя на руках по лестнице в доме Бена. Что-то внутри Эдди становится очень тихим и настороженным, встревоженным. Эдди вытирает глаза тыльной стороной левой руки и пытается умолчать, каким внимательным Ричи стал. — Что? — Ну, он же архитектор, строит небоскрёбы. Я не хочу знать, что он там настроил в своём собственном доме. Он похож на спортсмена, который любит заниматься на тренажёре по подъёму по лестнице. Эдди сглатывает. — Разве ты не хочешь... Вернуться к своему туру или..? Ричи с шумом выдыхает пфффф. — Я отменил его в ту же ночь, когда я проебался в Чикаго, — он поднимает брови. — В последний раз я слышал, что Стив говорил о расторжении моего контракта, так что... Эдди не отводит от него взгляда. Технически, Майк, возможно, и не потерял бы работу из-за событий в канализации, но с тем же успехом он мог бы и потерять; а Ричи приходится разбираться со всей этой историей с Бауэрсом. Эдди всё ещё не слышал подробностей. Ричи закатывает глаза, как будто это не имеет никакого значения. — Расторжение было не из-за кокаина, он бы не стал. — Чего? Ричи машет своей большой рукой. — Не волнуйся об этом, мне сорок, и я скучный старик. Это самое интересное, что я сделал за последние десять лет. Эдди поднимает брови. — Анонимные мастурбаторы? Ричи ухмыляется. — Я знал, что ты смотрел мои выступления. — Я говорил тебе, что смотрел твои выступления, и ещё говорил, что это отстой. — А ещё ты сказал, что я на самом деле смешной, — он улыбается чуть шире, показывая зубы, и качает головой вперёд и назад, гордясь собой. — Ну, да, я знал, что это не твои шутки. — Анонимные мастурбаторы выдуманы, — говорит Ричи. — Как и подружка. Что бы там ни сидело внутри Эдди, настороженное, чьё внимание было сосредоточено на Ричи, теперь оно, по сути, прижалось носом к стеклу. — Ты выдумал подружку для своего шоу? — в ответ на оборонительный жест Ричи, Эдди поправляет себя: — А, извини. Твой гострайтер придумал подружку для шоу? — Это очевидно, — говорит Ричи и машет на себя. Длинное тело и скрещенные ноги. — Как ты думаешь, кто захочет мириться со всем этим? Я, — ясно думает Эдди и пытается вникнуть. — Мужчины? — тихо спрашивает Эдди. Длинная рука Ричи обхватывает торс, а ладонь другой руки прижимается к челюсти. Он смотрит на своё колено. — В последнее время нет, — шепчет он в ответ, так же тихо в комнате под нежный писк кардиомонитора Эдди. Святые угодники. — Но... Но... Но ты—, — подталкивает Эдди, снова чувствуя себя тринадцатилетним мальчишкой, как будто они собрались вокруг, чтобы спросить Билла о первом поцелуе с девушкой. Ричи поднимает подбородок и бросает на Эдди нежный взгляд. — Я не встречаюсь, — говорит он немного более твердо. Он перестаёт обнимать себя, кладёт локоть на подлокотник стула, вытягивается, становясь больше. Вызывающе. Эдди не хочет принимать вызов. Он слишком занят, пытаясь понять, откуда взялись все эти вопящие клаксоны в его голове и как их отключить. Срань господня, срань господня. Если Ричи не встречается с мужчинами, но... Он слышит непрерывный писк и напоминает себе дышать ровно, потому что в данный момент к его груди подключена связка электродов, определяющие частоту его пульса. Он абсолютно, абсолютно не может думать о том, чтобы Ричи вышел и занялся случайным сексом прямо сейчас. — Ты... Эм, ты не хочешь вернуться в Лос-Анджелес? — он спрашивает. — Ты не ... Я, э-э... — он несколько раз моргает, пытаясь восстановить ход своих мыслей. — Нет, — отвечает Ричи. Его мягкое выражение лица немного изменилось, став жёстче; его руки всё ещё раскинуты, как будто он сидит на троне. Он готов подраться с Эдди на этой почве. Эдди должен решить, будет ли он драться с ним. — Почему? Глаза Ричи непривычно серьёзные; он не уступает ни на дюйм. — Потому что ты умер, — резко отвечает он. И эти слова отвлекают. Эдди переводит дыхание, пытаясь сдержаться. — Я, — начинает он, — не хочу, чтобы обо мне заботились. Послушай, — добавляет он, потому что Ричи уже открыл рот, определённо готовый спорить. — За мной присматривали всю мою жизнь, а я никогда в этом не нуждался, и мне это надоело. Я не хочу, чтобы ты, или Бен и Бев, или кто-то ещё пытались это сделать. Я... С меня хватит. Ладно? — Что, блядь, значит с тебя хватит? — требует Ричи взамен. — Ты не сдашься. — Конечно я не сдамся, — скептически отвечает Эдди. Если бы он сдавался, он позволил бы всему случиться — он бы точно сказал Майре, где находится, позволил бы ей выгнать его друзей из комнаты ожидания и притащить его обратно домой. — Я... Начинаю всё с чистого листа. Больше ничего из этого... — у него не хватает слов для полного описания. — Не будет. Ричи склоняет голову набок, слушая, но его веки опускаются, как будто ему скучно. — Я могу высказаться? — протягивает он. — Как будто тебе нужно разрешение, — говорит Эдди, смирившись. Ричи медленно кивает головой, затем опускает взгляд, осматривая тыльную сторону своей ладони. Снова фальшивая небрежность. Снисходительность. Ищет слабое место. — Итак, помимо нашей богатой и изобретательной сексуальной жизни, что, по-твоему, у меня общего с твоей матерью? Эдди раздражается. — Нет, давай, мне любопытно, — говорит Ричи. — Любое маленькое сходство. Потому что я всё ещё не уверен, что я даже квалифицируюсь как взрослый, и мы оба знаем, что она не была человеком... — Ричи. Рот Ричи захлопывается, и он морщится, глядя в сторону раковины в углу. — Мне не нужна помощь, — произносит Эдди. Он пытается придать словам какую-то завершённость, закрыть эту тему. Ричи поворачивает голову и просто смотрит на него. Некоторая снисходительность исчезает, делая его лицо мягким. Эдди не привык видеть его таким; он привык к тому, что Ричи действует, разрабатывает стратегию, уклоняется. Даже сейчас Эдди не доверяет согласованному выражению лица Ричи, пока он не говорит: — Хорошо, — говорит он, вот так просто. — Так что ты хочешь, чтобы я сделал? Вот и всё. Это всё, что он говорит. Он соглашается с Эдди, а затем спрашивает его, чего тот хочет. И. Ух. Очень много ответов на этот вопрос. Но слабое смирение на лице Ричи — опущенные брови и глаза, тонкая линия рта — определённо отображает ситуацию. Как будто Ричи ждёт, что он скажет "Возвращайся в Лос-Анджелес, где тебе самое место" или что-то такое. И если бы Эдди был заинтересован в морально правильном поступке, лишить себя чего-то, в разумном выборе, он бы сказал Ричи, что не хочет быть помехой (он не хочет) или мешать жизни Ричи (тоже правда), и просто отпустил бы его. Но. Эдди, блядь, умирал. И он определённо не вникает, что это значит в данный момент, но точно знает, что а) оставаться наедине со своими мыслями сейчас — звучит как очень плохая идея, и б) он просто хочет быть рядом с Ричи. Приятно было посреди всего ужаса, включающего в себя возвращение в Дерри, обнаружить, что, несмотря на годы, несмотря на перемены, несмотря на то, каким человеком стал Эдди, он чувствовал, как с него слезает омертвевшая кожа за столом, в том ресторане; все они были связаны между собой, как будто ничего не изменилось. Бев сказала, поражённая 'Мы всё ещё любим друг друга', и она была права. Эдди всё ещё любит их всех так же непоколебимо, как и в тринадцать лет, и заново узнать их — всё равно что собрать паззл воедино. Для них ещё есть место в его сердце. Всё пространство, которое Эдди так старательно держал пустым всю жизнь, было потому, что Клуб Неудачников 1989 года написал на его сердце "ЧУР МОЁ" неуклюжими заглавными буквами. Если он скажет Ричи будь собой, это не лучше, чем сказать я люблю тебя в данный момент. Он чувствует себя слишком уязвимым и открытым, так что эти слова с лёгкостью могут слететь с его губ, если подойдёт к ним слишком близко. Ричи всё ещё наблюдает за ним. Теперь одна его рука перекинута через подлокотник, ладонь расслаблена, пальцы небрежно, элегантно свисают. Он игнорирует тянущуюся ленту воздушного шара и наблюдает за Эдди поверх очков — бесспорно непохожий на самого себя Балабол, каким-то образом заставляющий Эдди чувствовать себя прижатым к стене. Как бабочка, зафиксированная на пробковой доске. Таким пронзительным взглядом обычно смотрит на него Стэн — неужели они снова подражают друг другу? Они подхватывают манеры друг друга — Стэн так же резко жестикулирует одной рукой, как Эдди; а Бев качает головой, как Ричи; и Бен, который немного дуется, как Билл? Пожалуйста, просто будь собой, думает Эдди. Его кардиомонитор продолжает пищать у него над головой. Но он думает, что Ричи тоже всё понимает. — Не меняй своего отношения ко мне, — говорит он, и всё выходит не так, как он ожидал: очень спешно, жалко, почти мольба. — Я не могу... Ты ведь сказал, там, внизу, ты сказал, что мне не нужно... плацебо или... Ты сказал, что я достаточно храбр. Теперь ты не можешь забрать всё обратно, — он находит одинокую ниточку одеяла и наматывает её на указательный палец, сжимая ткань в кулак, так что петля нити сжимается, как кольцо. — Если ты начнёшь относиться ко мне по-другому, блядь, я с ума сойду, ты даже не представляешь. В конце концов, разные ли они люди? Может ли Эдди сбросить взрослую жизнь, как кожу, и снова превратиться в чудного храброго человека, готового умереть за своих друзей? Он нашёл его там, в темноте. Он думает, что его зовут Эдс. — Итак—, — Ричи слегка приподнимает подбородок, один уголок его рта приподнимается. Сейчас середина дня; ему, блядь, нужно побриться, потому что от одного взгляда на него у Эдди зудит лицо, — не помогать. Эдди хлопает глазами. Нить, обёрнутая вокруг его пальца, обрывается. — Ну, типа, вообще, — говорит Ричи. — Просто стоять, быть Балаболом, быть настороже, смотреть, как ты падаешь с лестницы и отпускать шуточки. Он говорит это легко, не пытаясь обвинить Эдди или бросить ему язвительный ответ. Если бы он попросил Майру отступить (через некоторое время он бы отказался от этого), она бы спросила его, что она должна была делать, просто смотреть, как он страдает? Но Ричи звучит так, будто Эдди готов поверить ему на слово в том, что касается приказов. Но Ричи звучит так, будто Эдди готов поверить ему на слово в том, что касается приказов. — Если я упаду с лестницы, ты можешь мне помочь, — соглашается Эдди. Он не безрассуден. — Помочь тебе упасть с лестницы? Типа, столкнуть тебя с лестницы? — Если я упаду, Трейси посадит нас обоих в полунельсон, так что тебе можно не подчиняться прямому приказу, чтобы предотвратить мой немедленный физический вред. Улыбка Ричи становится шире. — Это в интересах того, чтобы мы не делили одного полного нельсона? — Я не хочу знать, что такое полный нельсон, — подтверждает Эдди. И это не имеет абсолютно никакого отношения к тому, как приятно было бы быть пойманным руками Ричи. Он же взрослый мужчина. — Так я могу поехать в Нью-Йорк? Часть Эдди кричит да, пожалуйста, езжай в Нью-Йорк! Это где-то между страхом, который он испытал, подумав, что Ричи собирается уйти от него раньше, и собственнической мыслью я ещё с ним не закончил. Или каким опустошённым он чувствовал себя, когда в конце дня приходило время возвращаться домой. — Не заставляй меня сожалеть об этом, — просит Эдди. — Я думал, ты сказал, что я не должен относиться к тебе по-другому, — говорит Ричи и тянется за лентой воздушного шара. — Согласно условиям нашего контракта, я должен заставить тебя пожалеть об этом, Эдс. Эдди распознаёт призыв к ответу, когда слышит его. Ричи тоже хочет, чтобы он был Эдди. — Не называй меня Эдсом, — отвечает он, завершая ритуал и скрепляя сделку.