A Home Never Found

      Неделю. Семь долбаных дней Саша искусно избегала девушку. Софья была уверена: Крючкова выработала мастерство уходить из поля зрения как профессиональный шпион. Не то чтобы Кульгавая особо гонялась за ней (хотя кого она обманывает, караулить Сашу после дополнительных занятий уже стало её привычкой), но девушка, словно чувствуя её присутствие, умудрялась исчезнуть до того, как та успевала её перехватить.              Александра начала вставать раньше всех. Софья, решив перехитрить эту систему, сама стала будить себя чуть ли не ночью. И всё равно проигрывала: стоило ей открыть глаза, как кровать соседки оказывалась пустой. Даже если удавалось найти её где-то в стенах детского дома, она моментально «вспоминала» про свои невероятно важные дела. Говорила, что нужно готовиться, что её ждут, что она спешит. Да конечно, блядь.              Кульгавая почти физически ощущала, как девушка выстраивает невидимую стену между ними. С остальными девчонками та вела себя совершенно обычно: смеялась, болтала, даже делилась мелкими сплетнями. Но стоило Софе появиться в поле её зрения, как Саша резко отстранялась, находя любой повод сбежать. Пряталась то в библиотеке, то где-то на спортплощадке, то в дальних коридорах, где можно было укрыться за стопками мебели. В комнату она приходила только чтобы переночевать, переодеться и прихватить учебники.              И это злило Софью.              Вот и сегодня не обошлось без её хитрых манёвров. Крючкова вместе с несколькими девчонками и Марией Владимировной уехала на олимпиаду. Очередной удобный повод уклониться. Кульгавая сидела на своей кровати, машинально стуча пальцами по матрасу, и злилась. В груди неприятно сжималось. Её раздражение было не только от этой недели «пряток». Дело было глубже. Всё возвращалось к тому, что случилось между ними. К тому поцелую.              «Ну ничего. Сегодня Маф у Григорьевой, а Оксана обещала свалить. Значит, придётся, Сашенька, перестать бегать. Пиздец тебе, потому что этот разговор мы проведём», — думала она.              Софья сжала кулаки, чувствуя, как внутри накатывает волна решимости, смешанная с раздражением. Она не могла понять такого поведения. Крючкова ведь вела себя так, будто это Кульгавая заставила её... Что? Согласиться на то, что случилось? Никто ничего не навязывал. Да, всё вышло спонтанно, но это ведь произошло, потому что обе хотели этого, так? Или... нет?              Девушке было нелегко от всего этого. Она и сама понимала, что налаживать отношения — задача не из простых, особенно для неё. Её прошлый опыт говорил об одном: людям сложно доверять. Софья знала это с детства. Люди — гнилые. Даже самые близкие. Даже те, кого называешь друзьями.              Да и она сама не была идеальной. Какой там идеальной? Софья прекрасно знала, насколько далека она от этого идеала, если он вообще существует. Полной недостатков, запутанной, с багажом ошибок, который всё время тянет её назад, и с целым ворохом привычек — далеко не всегда полезных или достойных похвалы.              Девушка уже давно приняла ту истину, что у каждого свои демоны. Скелеты в шкафу? Конечно, есть. Они шуршат там, как поношенные одежды, которые давно пора выбросить, но ты не можешь, потому что они часть тебя. Эти тайны, эти поступки, эти непроговорённые слова — всё это срослось с ней, стало её тенью.              Да и разве у других не так? У всех есть скелеты. Она давно перестала верить в образы правильных и чистых людей. В этом мире, чтобы выжить, приходится прятать свои слабости, скрывать грязь и, порой, наступать на чужие тени. Кто-то делает это из страха, кто-то ради выгоды, а кто-то — просто потому, что иначе не умеет.              Кульгавая никогда не считала себя плохим человеком, но и хорошим — тоже. Она была сложной, как узел из противоречий, где светлые порывы соседствовали с мрачными ошибками. Эта двойственность была её сутью, и, принимая себя такой, она давно перестала ждать от других чего-то большего.              А Сашенька... Сашенька была другой.              Когда они впервые встретились, Крючкова показалась ей обычной девочкой: скромной, тихой, почти незаметной. Софья даже подумала, что та из тех, кто всегда следует правилам, кто идёт по течению, боясь выделиться. Но потом случился тот случай с Грац и запретами. Мало кто осмеливался нарушать негласные правила, особенно связанные с четвёртым этажом, но новенькая Саша показала характер. Она не просто проигнорировала предупреждение, но, сжав кулаки, пошла наперекор — туда, куда не стоило.              Сейчас, вспоминая ту ситуацию, Кульгавая чувствовала лёгкий холодок в груди. Она предпочитала не думать, что могло бы случиться.              Но с тех пор Александра изменилась для неё. Что-то в её образе стало особенным, притягательным.              Эти глаза... голубые, как кристально чистая горная река, ещё не тронутая человеком. В них было столько света, что Софья, привыкшая видеть мир через призму серых теней, чувствовала себя почти обнажённой перед этим взглядом. Этот свет пробивался сквозь её защитные стены, от которых она так старательно отгораживалась долгие годы.              Улыбка. Такая настоящая, искренняя, без фальши. Кульгавая давно разучилась верить чужим улыбкам. Для неё они были как плёнка на поверхности пруда, скрывающая холодное дно. Но эта — она была другой. Она грела, как летнее солнце, и заставляла забыть о собственных мрачных мыслях хотя бы на миг. Когда Сашенька улыбалась, казалось, что даже самое безнадёжное утро начинало наполняться светом. Этот свет был заразителен, как детский смех, и Софа, сама того не замечая, улыбалась в ответ — нерешительно, словно давно забытая мелодия вдруг вновь нашла путь в её сердце.              Кудряшки. Крючкова их терпеть не могла. Она часто жаловалась, что эти непослушные завитки превращали её детство в череду мелких бедствий: волосы путались, их было невозможно уложить, и стоило попасть под дождь или влагу — причёска превращалась в хаос. Но девушка видела в этих завитках нечто большее. Она видела свободу, природную живость и силу. Их цвет был почти магическим, как будто художник, создавая Сашу, решил не выбирать между светлым и рыжим, а просто смешал их в тёплый, золотистый оттенок. Под солнцем кудряшки вспыхивали, как язычки пламени, переливаясь разными оттенками и создавая впечатление, будто волосы впитали солнечный свет и хранили его в себе.              И эти веснушки. Маленькие, разбросанные по её щекам и носу, словно кто-то обронил там горсть звёздной пыли. Кульгавая находила их настолько очаровательными, что ей порой казалось: если бы она могла разглядеть каждую из них поближе, то увидела бы крошечные миры. Веснушки добавляли Александре ещё больше живости и неповторимости, словно природа решила оставить на её лице свои отпечатки, как художник оставляет автограф на своём шедевре. Софье хотелось наклониться и целовать каждую из них, пока весь мир вокруг не исчезнет, пока не останется только это мгновение, полное тепла и нежности.              Но Сашенька была очаровательна не только внешне. Её голубые глаза, солнечные кудри и веснушки были лишь первой страницей книги, которая становилась всё интереснее с каждым прочтённым словом. Александра была удивительно умной и начитанной, но её интеллект не был показным. Она знала, как деликатно поделиться своими знаниями, чтобы вдохновить, а не подавить. Их время в библиотеке стало для Софьи чем-то вроде ритуала. Они садились за деревянный стол, окружённый запахом старых книг, и их беседы текли, как вода. Они забрасывали друг друга идеями, спорили о героях и сюжетах, оживлённо обсуждали стихи и прозу. Иногда они сидели в тишине, полностью погружённые в чтение, но эта тишина была тёплой, почти домашней.              Иногда разговоры уводили их далеко за пределы литературных тем. Они говорили о детстве, о своих страхах и мечтах. Крючкова рассказывала о книгах, которые помогли ей справляться с трудностями, о героях, в которых она находила себя. А Кульгавая, даже если не говорила много, чувствовала, что её слушают, понимают. Эти разговоры не были чем-то навязанным: они происходили естественно, словно Сашина открытость располагала к тому, чтобы делиться своими мыслями.              Александра умела быть собой. И это восхищало. В мире, где большинство людей прятались за масками, демонстрируя только отшлифованные, удобные стороны себя, Крючкова была другой. Она показывала всё — и светлое, и тёмное. Если радовалась, то искренне, так, что её радость было невозможно не разделить. Если злилась, то это было заметно сразу — но в её гневе не было злобности, лишь обида или разочарование. Она могла ошибаться, смущаться, иногда казаться уязвимой, но никогда не пыталась это спрятать за ложной уверенностью или сарказмом.              И, возможно, именно это — её честность, её нежность — заставляло Кульгавую смотреть на неё иначе. Александра не была безупречной, и это делало её ещё более притягательной. Софья находила её открытость почти непостижимой. Крючкова была настоящей, без показного пафоса, без страха быть собой, и от этого казалась девушке почти идеальной.              Софья не раз ловила себя на мысли, что восхищается ею. Она могла бесконечно наблюдать за тем, как Саша рассказывает о чём-то с неподдельным увлечением, как её голубые глаза загораются, а руки невольно начинают жестикулировать, подчёркивая каждое слово. И в такие моменты девушка понимала: рядом с ней человек, который не боится чувствовать, который проживает каждую эмоцию до конца. И это было для неё самым ценным.       Кульгавая понимала, что отрицать свои чувства к Сашеньке — всё равно что пытаться закрыть глаза на солнце. Оно всё равно светит, пробивается сквозь веки, согревает кожу. Эти чувства, такие мягкие и тёплые, но одновременно пугающие своей силой, были с ней уже давно. И глупо было делать вид, что их нет.              Она устала убегать. Уставала с каждым днём всё сильнее. Прятаться от себя, от своих мыслей, от этой странной, непривычной нежности, которую она испытывала к девушке, стало невыносимо. Софья всегда считала привязанность слабостью, уязвимостью, от которой лучше держаться подальше. Зависимость от кого-то другого была для неё чем-то сродни потере контроля. Она избегала этого, защищалась от любых попыток кого-то стать ближе.              Но с Крючковой всё было иначе. Её присутствие не вызывало привычного желания поставить стену, спрятаться за колючками сарказма. Напротив, с Сашей хотелось быть рядом, хотелось открываться. И это пугало Кульгавую больше всего.              Она думала о том, как это — привязать себя к кому-то, потерять часть своей свободы, которая всегда была для неё священной. И впервые в жизни эта мысль не вызывала отторжения. С Александрой это казалось правильным. Естественным.              Привязать себя навсегда? Может быть, это и была слабость. Но, глядя на Сашеньку, девушка готова была принять её, принять этот риск, это обнажение души, эту неизведанную, пугающую привязанность.              Только одно "но": она не собиралась делать этого насильно. Если Крючкова ничего не чувствует, если её взгляды, слова и жесты были лишь плодом Софиной фантазии, то она соберёт свою хрупкую, неуклюжую нежность в коробку, закроет на прочный замок и закинет куда-нибудь глубже. Только бы узнать, только бы получить ясность.              Но теперь бегает Саша. И это выворачивало Софью изнутри. Злило, тревожило, разрывало на части. Что именно раздражало больше: тот факт, что девушка уклонялась от неё, словно от огня, или то, что в этой ситуации Кульгавая начинала терять уверенность в себе? Она не знала. Но от этого становилось только хуже.              Каждый взгляд в её сторону, полный осторожного избегания, каждое поспешное "мне нужно идти" усиливало её раздражение. Зачем? Почему? Она ведь не требует невозможного. Лишь разговор. Простой, честный разговор. Без выкрутасов и бегства. Но, видимо, и это слишком.              Софья осознавала, что этот диалог не будет лёгким. Он, скорее всего, станет ещё одной битвой: внутренней, эмоциональной, с массой недосказанности, с бурей эмоций, которые, возможно, выплеснутся наружу. Но без этого они так и останутся пленниками собственного молчания.              Она не хотела этого. Не хотела смотреть на Крючкову с другого берега и гадать, что же происходит в её сердце. Если они не решатся на этот шаг, они оба увязнут в своих страхах, сомнениях, в этой мучительной неопределённости. И это было неприемлемо.              ***              Выйдя из класса, Саша почти сразу наткнулась на обеспокоенный взгляд Марии Владимировны. Преподавательница ждала её в коридоре, словно пытаясь угадать, как всё прошло.              — Ну как, Сашенька? — мягко спросила она, слегка наклонив голову и заглядывая в лицо девушки.              — Всё написала, — отозвалась Крючкова, стараясь говорить уверенно, но голос её дрогнул. — Правда, насчёт сочинения переживаю.              — Сашенька, — Мария Владимировна подошла чуть ближе и коснулась её плеча, словно пытаясь передать через этот жест поддержку. — Посмотри на меня.              Александра подняла глаза, хоть и неохотно.              — Ты умничка, — продолжила преподавательница тёплым голосом. — Ты старалась, и я это вижу. Последние твои работы были просто замечательными. У тебя есть все основания гордиться собой. Не стоит переживать, правда.              — Спасибо, — тихо проговорила девушка, опустив взгляд. Она хотела улыбнуться в знак признательности, но вместо этого лишь сжала плечи. — Я… Мне нужно немного отойти.              — Конечно-конечно, — Мария отпустила её с понимающим кивком. — Если что, я здесь.              Саша кивнула в ответ и поспешила уйти. Она чувствовала себя неловко под этим добрым, но внимательным взглядом. Словно преподавательница видела её насквозь.              Крючкова торопливо направилась в сторону уборной, стараясь не встречаться взглядом с окружающими. Как же хорошо, что в этом чёртовом лицее заранее объяснили, где что находится. Она нуждалась в уединении, чтобы хотя бы на несколько минут отключиться от всех тревог. Захлопнув за собой дверь, Александра остановилась перед зеркалом и долго смотрела на своё отражение.              Мутные, почти стеклянные глаза, потемневшие от бессонных ночей, тяжёлые круги под ними. Бледная кожа, из-за которой её лицо казалось каким-то болезненно заострённым, с резко выступившими скулами.              Девушка хотела убедить себя, что её состояние — это всего лишь результат обычного стресса, связанного с подготовкой к олимпиаде. Так было бы проще, но она знала, что это ложь. Её мучило совсем другое.              Поцелуй. С девушкой. С Софьей.              Пиздец.              Эта мысль раз за разом прокручивалась в её голове, наполняя сердце смесью стыда и тревоги. Она всю неделю пыталась скрыться от собственных эмоций, закапываясь в учёбе, в тетрадях, в бесконечных упражнениях и текстах. Но всё это было бесполезно. Как бы сильно она ни старалась отвлечься, голос её отца звучал в голове отчётливо, словно был записан на повтор.              «Это болезнь! Это ненормально! Таких надо убивать, как бешеных псин! Если бы мой ребёнок оказался таким, я бы сам разнёс ему голову!»              Эти слова, произнесённые отцом много лет назад, всё ещё впивались в её душу, как ржавые гвозди. Они с каждым днём становились частью её самой, проникая глубже, отравляя мысли, мешая дышать.              Она чувствовала себя грязной. Мерзкой.              Ей было стыдно. Перед родителями — потому что они воспитали её иначе. Перед Софьей — потому что её собственное желание, казалось, осквернило всё, что в этой девушке было таким чистым и настоящим. Перед самой собой — потому что она позволила этим чувствам возникнуть.              Александра провела рукой по лицу, стараясь избавиться от чувства липкого отчаяния, которое навалилось на неё тяжёлым грузом. Глядя на своё отражение в зеркале, она почувствовала, как знакомый ком в горле поднимается всё выше. Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но ком никуда не исчезал, оставляя за собой только болезненное ощущение пустоты и вины.              Крючкова ведь знала, что в детском доме это не редкость. Многие девчонки предпочитали девушек парням, и никто из них особо этого не скрывал. Это было частью их жизни, привычной, словно утренние зарядки или вечерние разговоры на кухне. Даже её подруги — Маф и Сонька — встречались друг с другом. И ей это не казалось странным или неправильным. Наоборот, она была рада за них, искренне считая, что любовь — это всегда хорошо, какую бы форму она ни принимала.              Но сейчас дело было не в других.              Девушка прикрыла глаза, чувствуя, как тень её мыслей нависает всё сильнее, словно густой, давящий туман, который не дает вдохнуть полной грудью.              Сама Саша…              Это совсем другое.              Когда дело касалось её самой, все те принципы, которых она придерживалась, все убеждения и уверенные слова, сказанные подругам или даже себе самой, вдруг теряли силу, становились далёкими и нереальными, как отражение в мутном стекле. Она не могла отмахнуться от внутреннего голоса, настырного и холодного, который шептал: «Это неправильно. Это стыдно. Ты должна быть другой. Ты должна быть лучше». Эти чувства — к Софье, к самой себе — словно перекраивали её изнутри, заставляли чувствовать себя нецелостной, сломанной. Это была не просто любовь или влечение, не просто чуждая нежность. Это было что-то, что в её глазах обесценивало её саму, делало её… хуже.              Саша вспомнила, как смотрела на подруг. Как они сидели в общей комнате, смеясь и обмениваясь взглядами, держа друг друга за руки так легко и естественно, как будто это и есть самое правильное, самое нормальное на свете. Вспомнила их тихие улыбки, наполненные доверием и нежностью, их способность быть рядом и поддерживать друг друга, не боясь ни чужих мнений, ни собственных чувств. Как им удавалось так легко принимать себя? Почему это давалось ей с таким трудом? Почему внутри неё это чувство превращалось в яд, отравляющий всё, к чему она прикасалась?              Слова отца снова и снова звучали в её голове, как сломанная пластинка, бесконечно повторяющая один и тот же фрагмент.              «Это мерзко. Это грязь. Если бы ты оказалась такой, я бы… Я бы тебя убил. Тебя и быть не должно».              Эти фразы впились в её сознание ещё в детстве и пустили корни, из которых выросли стены. Слова родителя не просто ранили её, они стали частью её, отравленной частью, которую невозможно вырезать или уничтожить. Каждый раз, когда она чувствовала тёплую дрожь где-то в груди при взгляде на Софу, эти стены поднимались выше.              «Ты не имеешь права. Ты не заслуживаешь счастья».       

Колени стёрты

      

Мама, я..

      

Не знаю, что мне делать

      

Разрыв аорты

      

Стенок треск

      

Ну мама, что мне делать?

      

Истлеют слезы

      

На щеках

      

Останутся ожоги

      

Оцепят лозы

      

Шею вмиг

      

До тошноты-изжоги

      

Сгниёт когда-нибудь

      

Нутро,

      

Так чахнущее бедно?

      

Знай, мама

      

Богу все равно

      

Соскалюсь, да, победно

      

…

      Мама была единственным человеком, к которому Александра сейчас хотела бы прийти. Нет, не чтобы что-то объяснить или говорить — просто быть рядом. Ей хотелось снова почувствовать себя маленькой девочкой, которая после страшного сна бежит к матушке в спальню, забирается под тёплое одеяло и зарывается носом в её плечо. Хотелось услышать её спокойный голос, тот, который словно снимал боль одним лишь звуком, и ощутить мягкие прикосновения, которые обещали, что всё будет хорошо, что никакие монстры из снов, никакая боль из реальности её не тронут.              Тонкие мамины пальцы, перебирающие её растрёпанные кудри, тихий шёпот: «Ты моя звездочка, моя девочка. Всё пройдёт, я здесь». Эти слова всегда звучали как заклинание, превращающее её страхи в тени, которые исчезали с рассветом.              Но мама больше не могла дать ей это утешение. Её не было рядом, и уже никогда не будет. Это знание больно врезалось в реальность, как шипы, которые разрывают кожу. Девушка поймала себя на том, что сжимает кулаки до боли в пальцах, словно пытаясь удержать что-то, что давно ускользнуло.              Она понимала, что, даже если бы могла снова увидеть мать, ничего бы уже не было как прежде. Она не смогла бы рассказать ей о своих чувствах, о своей запутанности и страхах. Она боялась, что даже мама, её единственный островок безопасности в прошлом, отвернулась бы, услышав правду. И эта мысль жгла её сильнее всего.              Крючкова прижала руки к груди, словно обнимая себя, пытаясь хоть так ощутить тепло, которого так отчаянно не хватало. Она шептала про себя слова, которые когда-то так часто говорила мама, но от этого становилось только хуже. Они звучали пусто, как эхо в пустом доме. Голос отца был сильнее.       Не в силах больше выносить эту душевную тяжесть, Саша резко распахнула глаза, словно пытаясь вырваться из захватившего её мрачного водоворота мыслей. Она судорожно вдохнула, словно до этого долго не могла дышать, и вцепилась пальцами в край кофты. Грудь сдавило, а сердце колотилось так, будто пыталось выпрыгнуть наружу. Она вздохнула ещё раз, нервно дёрнув плечами, словно сбрасывая с них невидимую тяжесть, которая давила на неё, на её спину, на шею, на каждую клеточку её тела.              Она посмотрела на себя в зеркало, и на мгновение ей захотелось, чтобы её отражение сказало ей что-то ободряющее, хотя бы шёпотом. Но оно, конечно же, молчало.              Александра переключила кран на холодную воду и плеснула её себе в лицо. Она ненавидела холодную воду, её резкость, как будто обжигавшую кожу, но сейчас это помогло собраться. Надо было прийти в себя. Она не могла позволить себе, чтобы кто-то увидел её в таком состоянии.              Девушка глубоко вздохнула, ещё раз умылась, провела руками по лицу и посмотрела на своё отражение в зеркале. Оно всё ещё было таким же бледным и напряжённым, но, по крайней мере, она больше не чувствовала, как слёзы готовы хлынуть в любой момент. "Соберись, Саша. Тебя ждут".              Подходя к кабинету, Крючкова заметила учительницу и других девочек из детского дома. Все уже собрались и переговаривались вполголоса. Они выглядели спокойными, почти радостными, в отличие от неё. Александра чувствовала, как внутри снова начинается дрожь, как если бы кто-то натянул тугую струну в её груди. Руки слегка вспотели, а горло перехватило. Она изо всех сил старалась не показывать этого.              — Сашенька, всё хорошо? — голос Марии выдернул её из мыслей. Учительница внимательно смотрела на неё, заметив, как девушка чуть побледнела.              Саша кивнула, чувствуя, как слова застревают где-то между горлом и языком. Она просто не могла сейчас говорить.              — Тогда будем ехать, — спокойно добавила она, давая Александре возможность сохранить лицо.              Они вышли на улицу всем небольшим коллективом. На обочине их уже ждал микроавтобус. Водитель, средних лет мужчина с коротко-стриженными волосами, сидел на корточках у машины и закуривал сигарету. От него пахло табаком и немного бензином. Мария Владимировна скрестила руки на груди, заметив это, и её лицо слегка напряглось, словно она уже мысленно готовилась сделать замечание, но потом быстро справилась с собой и лишь коротко кивнула водителю.              — Можем уже ехать, — сказала она, обводя взглядом девочек.              Крючкова стояла чуть в стороне, ощущая, как между ней и остальными невидимо натянулась преграда. Она чувствовала себя чужой, словно смотрела на всё происходящее через стеклянную стену. Девушки оживлённо переговаривались, смеясь и обсуждая что-то своё, но ей всё это казалось далёким, будто происходящим не с ней.              Она сделала глубокий вдох, пытаясь хоть немного снять напряжение, и молча пошла следом за остальными в автобус.              Сев на одно из дальних мест у окна, девушка положила руки на колени, стиснув их так сильно, что костяшки побелели. Её взгляд был устремлён в сторону, за стекло, но она ничего не видела, кроме размытой зелени деревьев и асфальта.              Она мечтала о том, чтобы снова взять телефон, вставить наушники и уйти в мир музыки, словно это был спасительный кокон, защищающий от всего окружающего. Музыка всегда была её убежищем, способом отключиться от реальности и заглушить внутренний хаос.              Саша вспомнила, как раньше, в моменты, когда всё шло наперекосяк, она включала свои любимые треки на максимум. Ритмы и мелодии заполняли её до краёв, вытесняя мысли, страхи, сомнения. Только музыка, только её звук, бьющий в уши и наполняющий её почти осязаемым теплом.              Её плейлист был как карта её души: каждая песня — это определённый момент, чувство или воспоминание. Весёлые мелодии сменялись меланхоличными балладами, агрессивные ритмы — спокойными инструменталами. Всё, что нельзя было выразить словами, находило своё место там.              Но такой возможности у неё уже не было пару месяцев. Телефон забрали, а от наушников толку без него нет. Всё это казалось мелочью раньше, но сейчас она отдала бы многое, чтобы вернуть хотя бы эту маленькую свободу.              ***              Приехав наконец к зданию детского дома, Александра задержалась в салоне автобуса, выходя самой последней. Другие девушки, смеясь и переговариваясь, быстро скрылись за дверью, стремясь поскорее оказаться в тепле. На улице декабрь обрушивал свои морозы с полной силой.              Мария Владимировна задержалась возле автобуса, о чём-то разговаривая с водителем. Мужчина, видимо, усвоил урок, на этот раз не закуривая при её присутствии. Саша обвела взглядом пустынный двор, и, набравшись решимости, направилась к учительнице.              — До свидания, — тихо сказала она, остановившись на пару шагов от женщины.              Мария повернулась к ней и тепло улыбнулась, как только умела — с той искренностью, от которой Крючковой становилось чуть легче, будто кто-то развеивал часть её внутренних бурь.              — Удачи, Сашенька. Отдыхай, набирайся сил. Ты это заслужила, — произнесла женщина с такой теплотой, что воспитанница на мгновение растерялась.              Она ответила ей кивком и робкой, но искренней улыбкой. Это было непросто, но что-то в этом моменте заставило её почувствовать себя чуть-чуть лучше.              Саша медленно прошла внутрь, в полуосвещённые коридоры детского дома, где витал знакомый запах старого дерева, смешанный с ароматами кухни. Здесь было тихо, звуки шагов эхом отдавались в пустоте, и эта тишина каким-то образом успокаивала её.              Однако на душе у девушки всё ещё было тяжело. Её мысли, как вихрь, крутились вокруг одного и того же. Этот внутренний монолог, эти бесконечные вопросы, на которые не находилось ответов, высасывали из неё все силы.              Её единственным желанием было дойти до своей комнаты, упасть на кровать и просто заснуть, забыться, сбежать хотя бы на несколько часов от того хаоса, что творился у неё в голове.              Оказавшись возле двери, Крючкова на мгновение задержалась, собираясь с мыслями. Она глубоко вдохнула и дёрнула за ручку, надеясь, что комната будет пустой. Как только она шагнула внутрь и убедилась, что никого не видно, её плечи немного расслабились. Но облегчение оказалось недолгим.              — Явилась, — прозвучал резкий голос.              Софья поднялась с кровати, её лицо выражало смесь раздражения и напряжения. Её взгляд, цепкий и изучающий, впился в Сашу, заставив ту внутренне напрячься.              — И тебе привет, — буркнула Александра, стараясь звучать нейтрально, но в голосе всё же скользнула нотка усталости.              — Ты даже со мной разговариваешь? — с сарказмом отозвалась Кульгавая, приподняв одну бровь. — Снег пойдет?              Крючкова нахмурилась, её взгляд скользнул к полу. Она не была готова к разговору. Не сейчас.              — Соф, я не в настроении, — тихо сказала она, стараясь звучать твёрдо, но голос всё же дрогнул.              Саша осталась стоять у двери, словно её ноги приросли к полу. Она была напряжена, как струна, готовая порваться в любую секунду. Было видно, что она готова развернуться и уйти при первом удобном случае. Её руки чуть дрожали, но она спрятала их за спиной, чтобы этого не заметили.              Софья заметила её состояние и молча шагнула вперёд. Через секунду она уже оказалась возле девушки, твёрдо отодвигая её от двери. Ключ в замке повернулся с чётким щелчком, отсекая возможность бегства. Александра широко распахнула глаза, её взгляд был полон удивления и негодования.              — Ты что творишь? — вскрикнула она, инстинктивно делая шаг вперёд, но Кульгавая не дала ей шанса уйти. Она перехватила её запястья, крепко удерживая, но не причиняя боли.              — Мы поговорим, — твёрдо произнесла девушка, её голос звучал решительно, но в нём слышалась скрытая дрожь. — Нормально.              — Чёрт, я не могу сейчас! — голос Саши сорвался на крик. Она подняла голову, их взгляды встретились, и её голубые глаза ярко сверкнули, полные эмоций, которые она так старательно пыталась подавить.              Софа прищурилась, внимательно рассматривая её. То, что она увидела, заставило её сердце сжаться. Александра выглядела измождённой: кожа бледная, под глазами глубокие синяки, как тени бессонных ночей. Глаза, которые когда-то светились жизнерадостным огоньком, казались выцветшими и тусклыми.       Кульгавая выглядела не менее измотанной: те же тёмные круги под глазами, бледное лицо с напряжёнными чертами. Но её карие глаза горели — ярко, непримиримо, словно в них зажгли огонь, который она не могла потушить.              — Ты не не можешь. Ты не хочешь со мной говорить. Какого хуя?! — резко выпалила она, её голос дрожал от накопившихся эмоций.              — Что за бред?! Я сказала, что сейчас не могу! Я устала! — Крючкова резко подняла голову, её голос прозвучал громче, чем она хотела.              — Да ты, чёрт возьми, всю неделю не можешь! Шарахаешься от меня, как от дворовой псины!              — Я не... — начала оправдываться она, но её перебили.              — Не ври мне! Если ты не хочешь, чтобы я подходила, могла сказать сразу! Но тогда на кой чёрт было меня целовать?! Это что, эксперимент?! Ты решила проверить, каково это, и тут я подвернулась?!              — Соф, я не... — Саша пыталась возразить, но её голос ослабел, и что-то в её теле предательски дрогнуло.              Её лицо внезапно исказилось. Она почувствовала, как что-то сжимает её грудь, словно невидимая рука стянула её изнутри. Дыхание стало коротким, рваным, будто воздух больше не находил пути в лёгкие. Девушка инстинктивно потянулась к горлу, как будто могла освободиться от этой несуществующей хватки.              — Саша? — Софья сразу заметила её состояние, её злость мгновенно сменилась тревогой.              Александра едва удерживалась на ногах, её руки дрожали, лицо побледнело ещё сильнее. Она пыталась вдохнуть, но воздух не наполнял её лёгкие. Вместо этого она хрипела, издавая слабый свистящий звук.              — Чёрт, Саша! Ты дышишь? — Кульгавая схватила её за плечи, пытаясь заглянуть в её лицо.              Но девушка не могла произнести ни слова. Её глаза расширились, а паника накрыла её, словно холодная волна. Она судорожно хватала воздух ртом, но лёгкие, казалось, отказывались принимать его. Её грудная клетка судорожно поднималась и опускалась, но каждый вдох был безрезультатным — только хрип и слабый свист.              Мир вокруг неё начал расплываться, а в глазах темнело. Её ноги ослабли, и она начала терять равновесие. Софа среагировала мгновенно, схватив падающее тело девушки и прижав её к себе.              Она ощущала, как тело Сашеньки становится всё тяжелее, её голова беспомощно упала на плечо. Кульгавая едва удерживала её, но даже в панике не позволила себе ослабить хватку.              Не теряя ни секунды, девушка, всё ещё поддерживая Крючкову, дёрнула замок двери, распахнула её и выглянула в коридор. Она понимала: помощи ждать неоткуда, медлить нельзя.              Софья, собрав всю силу, осторожно подняла её на руки. Александра была лёгкой, как перышко, но это только усиливало тревогу. Она почувствовала, как дрожь пробегает по её собственному телу, но она заставила себя сосредоточиться.              —Только не отключайся, — прошептала Софа, скорее для себя, чем для неё.              Коридоры детского дома казались бесконечными. Шум шагов и дрожь её дыхания эхом отражались от стен. Воспитанницы, бродившие по этажам, останавливались, удивлённо глядя на девушек.              Но Кульгавая напрочь игнорировала любопытные взгляды воспитанниц, мелькавших на каждом этаже. Её мысли были сосредоточены только на одном: как можно быстрее добраться до кабинета медсестры. Она чувствовала, как мышцы рук горят от напряжения, дыхание сбивалось, но останавливаться она не собиралась.              Под ногами скрипели старые деревянные полы, а где-то за спиной слышались шёпот и приглушённые вопросы. Но девушка ничего не замечала, её взгляд был прикован к двери с надписью «Медицинский кабинет», словно это было единственное спасение.              Дойдя до цели, она резко остановилась и, стараясь удержать равновесие, начала яростно стучать ногой по двери. Глухой звук ударов эхом разносился по пустому коридору.              — Кто там ещё?! — раздался недовольный голос изнутри. Через несколько секунд замок щёлкнул, и дверь распахнулась. На пороге появилась медсестра, которая, увидев двух девушек, мгновенно переменилась в лице.              — Что за… Господи, что с ней?! — воскликнула женщина, подходя ближе.              Софья тяжело дышала, едва удерживая Сашу на руках.              — Я не знаю! Она начала задыхаться прямо в комнате! У неё никогда раньше такого не было, я не знаю, что делать!              Медсестра нахмурилась, быстро оглядывая Крючкову, чьё лицо было бледным, а губы начали синеть.              — Заноси её внутрь, живо! — твёрдо сказала она, отступая в сторону и указывая на кушетку. — Нужно действовать быстро.              Кульгавая прошла в кабинет, осторожно опуская тело девушки на кушетку. В этот момент её собственное тело начало дрожать от усталости и стресса, но она заставила себя оставаться собранной.              Медсестра сразу же схватила фонендоскоп и начала осматривать Сашу, параллельно задавая вопросы:              — Ты говоришь, приступов не было раньше?              — Да. Она просто вдруг… начала задыхаться, — девушка говорила сбивчиво, стараясь не паниковать, хотя в её голосе дрожь была заметна.              — Похоже, это острый бронхоспазм. Нужно срочно её стабилизировать, — пробормотала медсестра, доставая лекарства.              Софья в этот момент только молилась, чтобы Саше стало лучше.